Влад Стифин
Рифмовщик
Она тихо сидела и ожидала продолжения, а он помолчал немного и сказал:
– Они определились с вашим статусом.
Выходя из оцепенения от рассказа о сугробе, она спросила:
– Какой статус?
– Статус – это то, что вы представляете, будучи рядом со мной, – ответил он.
– И каков же мой статус? – снова спросила она.
– Последняя обожательница, – ответил он.
– Почему последняя? – удивилась она. – Разве все ваши обожательницы на мне закончились?
– Они так считают, – ответил он.
Они помолчали, допили чай, и Крео спросил:
– Закажем еще что-нибудь? Может быть, вина?
Она ответила:
– Пожалуй, да.
Принесли вино. Солнечные лучики заиграли на столе. Синее небо проступило сквозь свежую листву берез и лип. Вечерняя теплота разлилась по веранде, и собеседники не спеша приступили к поглощению вина.
– Почему вы перестали писать стихи? – спросила она.
Он обернулся и мельком взглянул на компанию, заканчивающую трапезу.
– Из-за них, – улыбнувшись, ответил он.
– Там сидят ваши знакомые? – удивленно спросила она.
– Нет, не совсем, – ответил он.
Она внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, что он хотел сказать, и решилась задать следующий вопрос:
– Там сидит кто-то из ваших бывших родственников? – и, увидев, как он, улыбаясь, замотал головой, поправилась: – Не из бывших, а просто родственников?
– Нет-нет, – ответил он. – Ни бывших, ни теперешних там нет. Просто я хотел сказать, что людям в повседневности стихи не нужны. Ни к чему они, эти рифмованные словечки.
Она слушала его, и в ее взгляде он заметил непонимание и удивление. Она, широко раскрыв глаза, не моргая, смотрела на него, и в этом можно было почувствовать одновременно и какую-то скрытую страсть, и боязнь пропустить что-то важное в его словах.
– Вам непонятно, о чём я говорю? – спросил он.
Она смутилась и отвела взгляд в сторону.
– Я думаю, что хорошие стихи нужны.
– Хорошие? – спросил он и сам ответил: – И хорошие не нужны – любые не нужны. Оглянитесь вокруг. Много вы видите читающих стихи?
Она в ответ покачала головой.
– Вот, посмотрите внимательно на эту компанию и скажите: как часто они употребляют стихи?
– Употребляют. Почему употребляют? Вы, наверное, хотели сказать «читают»?
– Может быть, и так – читают, но мне больше нравится «употребляют», – ответил он. – Так как же вы ответите на мой вопрос?
Она задумалась.
– Я, пожалуй, не обладаю такими, как у вас, способностями – определять «характеры» на расстоянии.
– И всё-таки попробуйте! Вам эти «характеры» хорошо видны – вы сидите к ним лицом, а мне трудно затылком что-то разглядеть.
Она улыбнулась и заметила:
– Но вы же нафантазировали за них уже многое: и кто я такая, и каков мой статус, и эту фразу про неспешный поцелуй.
Он в ответ тоже улыбнулся.
– Да, это игра такая у этих литераторов. Она, игра эта, у них в голове всё время присутствует. Попробуйте и вы в нее поиграть, пофантазировать на тему потребления стихов.
– Хорошо, – согласилась она. – Я попробую. – Этот крупный мужчина, сидящий к нам спиной, скорее всего, редко потребляет стихи. У него, я думаю, несколько строчек осталось в памяти еще с детства и он изредка их цитирует к месту, а может быть, и не к месту.
– Мотивируйте: почему у него такое отношение к стихам?
Она отвела взгляд в сторону и задумалась.
– Он, как вы заметили, всё и вся знает. По крайней мере, он так думает про себя – это во-первых. Когда говорит, жестикулирует, но не ярко, а как-то собранно, опуская сжатый кулак на стол, словно этим хочет усилить значение своих слов – это во-вторых. А в-третьих, он лысый, – она сдержанно рассмеялась. – Я редко встречала лысых поэтов.
– Вот видите, – поддержал он ее мысль. – У вас тоже получается фантазировать. Будем считать, что крупный мужчина стихи почти не читает. А остальные?
– Остальные? – продолжила она. – Главный мужчина средних лет стихи не любит. Они ему ни к чему. Он человек прозаический. Конечно, он может очень редко послушать других, но не более того.
– Ну что ж, хорошо. Вы уже двоих из моих читателей исключили. Осталось пятеро из семерых. Готовы продолжить? – спросил он.
Она пригубила немного вина и довольно смело заявила:
– Я думаю, что только большая дама почитывает стихи. Мне так кажется, потому что она постоянно пытается возражать крупному мужчине, которому поэзия не нужна.
– Так… – протянул он. – Всего один человек из семи читает стихи. Я правильно вас понял? – уточнил он.
– Мне так показалось. Старушенция, может быть, и потребляет что-либо поэтическое, но по ее виду я ничего не могу определить. Она уже вся живет в прошлом. Молодой человек – он еще не определился. Ему школьная зубрежка помнится до сих пор – от нее у него к стихам пока что отвращение; а гламурная дама загадочна. Может быть, и читает, когда это модно, а когда…
– Когда не модно, не читает, – он подхватил ее мысль.
– Да, – согласилась она. – Когда не модно, не читает. Ей некогда.
– Им это не нужно, – грустно заключил он. – И вот вопрос: стоит ли писать стихи, когда им это не нужно?
Она замотала головой и несколько эмоционально возразила:
– Люди пишут стихи не для кого-то, а просто так, как бы выражая свои мысли, чувства в рифмах, и не обязательно для чтения.
– Может быть, и не обязательно, – произнес он с сомнением. – Но всё же авторам хочется, чтобы их читали, а кто делает вид, что пишет просто так, – так он лукавит, пытается обмануть сам себя.
– И вы тоже обманываете себя? – спросила она.
– И я тоже, – ответил он и прочел:
Судьба, как верная подруга,
Меня преследует всегда.
Но боже мой! Какая скука —
С одной подружкой навсегда…
Она молчала, а он подумал:
«Какая же она некрасивая! Глаза близко посажены друг к другу. Прямой нос, их разделяющий, не украшает лицо – худое с острым подбородком. И нельзя сказать, что она уродлива, просто некрасива».
И он вспомнил лицо Юсты, когда она несколько лет тому назад уходила от него.
– Вот видишь, он обнял ее за талию и не спеша поцеловал в щеку! – радостно произнесла большая дама.
– Что я должен видеть затылком? Я это еще не научился делать, – недовольно пробурчал крупный мужчина. – Меня эти ваши обнималки-целовалки вообще не интересуют, – и он процитировал:
Ваня Маню обнимал,
Что-то Мане обещал.
Но не верит Маня Ване:
Ведь опять ее обманет.
– Можно было бы и поинтеллигентнее! – скромно заметила большая дама. – Глупые стишки, мог бы и не читать.
– Я таких штучек с детства много знал, уж половину позабыл, – ответил крупный мужчина.
– Вот и хорошо – пора бы и вторую половину позабыть, – продолжила она.
Дедушка оторвался от созерцания природы, кашлянул и заявил:
– А что, мадамы и господа? Частушки – это хорошо! Весело и кратенько – недаром называют их частушками. Частит народ – повторяет незлой юмор.
Бодрая старушка спросила гламурную даму:
– О чём он говорит? Очень тихо. Не понимаю.
– О частушках, – последовал ответ.
– Частушки – это от народа, – продолжила бодрая старушка. – Это не высокая поэзия.
– А вы хотите, чтобы всё было высокое? – задиристо спросил дедушка.
– Да уж, хочется настоящего искусства, а не… – старушка запнулась и, видимо, не зная, как оценить сочинение частушек, замолчала.
– Вы, мадам, – дедушка громко обратился к старушке, – не любите народное творчество. Вы хотите от народа отдалиться, отмежеваться, так сказать. Мы-де аристократы, а вы там – серые массы. Так, что ли?
Бодрая старушка, отвернувшись от дедушки, недовольно произнесла:
– Народник!
Крупный мужчина ехидно заметил:
– Мы здесь все народники, то есть из народа вышли и в народ уйдем. А как же без народа-то? Без народа не туды, без народа не сюды, – и он скороговоркой прочел:
Ходят слухи средь народа:
Будет меньше кислорода.
Будем дольше ночью спать —
Кислород не потреблять.
Большая дама недовольно покачала головой.
– Ты неисправим, поэт!
– Я не поэт. Ваш Откин – тот, говорят, был поэтом, – отреагировал крупный мужчина. – Ну, как он там? – обернувшись, спросил он.
– Сидят, о чём-то говорят, – почти шепотом ответила большая дама.
Дедушка задумался и произнес загадочную фразу:
– Мы все поэты, когда приспичит.
– Как это – приспичит? – удивился мужчина средних лет. – Я вот не умею слагать, так хоть приспичит, хоть не приспичит – стихов не произведу.
– А вот так. Жизнь так может сложиться, что всякое случиться может, – ответил дедушка.
– Дедуля, расскажи нам что-нибудь интересное! У тебя ведь много интересного было, – попросила гламурная дама.
Дедуля задумчиво улыбнулся, лукаво посмотрел на женщину и произнес:
– Был я гораздо моложе нашего молодца. Гораздо. А кстати, вы, молодой наш и любимый уже не отрок, как относитесь к стишкам?
Юноша повернул голову куда-то в сторону, словно там, где-то в молодой весенней зелени можно было найти ответ на вопрос дедушки, и, пожав плечами, произнес:
– Стихи я люблю, но не все, только хорошие, – по его физиономии и по интонации было понятно, что он совсем не хочет вступать в этот разговор о стихах и что стихи его не очень-то интересуют, а вы все такие умные, взрослые, сами отвечайте на свои умные вопросы!
– Это хорошо, что любишь хорошие. Я тоже люблю хорошие, – продолжил дедушка. – По молодости отец брал меня с собой в воскресные дни на прогулку. А было мне тогда… – дедушка задумался, – было мне, наверное, лет семь, а может быть, чуть больше. Гуляли мы за городом при хорошей погоде долго, и неизменно каждый раз заходили в ресторанчик между озер, где местные завсегдатаи в выходные отдыхали, потребляя горячительные напитки. В те времена это называлось культурным отдыхом. Ресторанчик этот был довольно древний – весь деревянный и выкрашенный, как и подобает на природе, в бледно-зеленый цвет. По местному преданию, сюда захаживали когда-то известные поэты, прогуливающиеся по данной местности на пленэре. Внутри ресторанчик скорее походил на буфэт, – дедуля, видимо, для придания этому слову большего значения, подчеркнуто произнес его с буквой «э», – с небольшими помещениями, заставленными пятью-шестью столами, где посетители покупали у стойки необходимое количество пития и что-то из легких закусок, ассортимент которых был весьма невелик. Это были в основном шоколадные изделия и пара видов бутербродов.
Когда мы с отцом посещали сие заведение, мне полагалась шоколадная конфета, и почти всегда в середине дня, то есть в самый пик воскресного отдыха в заведении появлялся мужчина, не очень опрятно одетый и не сказать чтобы очень чистый, считающийся местными незлобивым и невредным субъектом. Сейчас я пытаюсь вспомнить его лицо, и никак не удается это сделать – видимо, лицо его было настолько простым и неприметным, что мне тогда оно практически и не запомнилось. —
Дедуля прервал свой рассказ и о чём-то задумался. – В первый раз я увидел его весной – вот, наверное, в такое же время, – продолжил дедушка. – Он тихо вошел внутрь, как-то застенчиво оглядел присутствующих, встал посередине и начал читать стихи. Из них я кое-что запомнил, – и дедуля прочел:
«Дело было во деревне.
В те далекие года
Паровозы не ходили
Ни туда и ни сюда…»
Дед остановился и прокомментировал:
– Читал он сначала очень тихо, и по мере того, как публика всё более и более обращала на него внимание, голос его становился значительно громким и выразительным, – дедуля продолжил читать:
«Юный отрок неприметный
Пас скотину, как всегда.
У вдовы он жил бездетной —
Приживался у огня.
В те года враги нещадно
Посещали те места,
Разоряли всех изрядно,
Даже брали города.
Как поспеет жито в поле,
Будет собран урожай —
Так вражина всех в неволю
Заберет. Ему не жаль
Ни отцов, ни баб дородных,
Девок и парней – в полон,
Лишь старух, дедов бесплодных
Оставляет на поклон.
Не стерпел наш юный отрок
Вражий осенью налет,
Крикнул он – и дикий окрик
Всколыхнул честной народ…»
– Дедуля, ты нам хочешь всю поэму зачитать? – прервал его мужчина средних лет.
Дедуля замолчал и, казалось, некоторое время никак не реагировал на заданный вопрос. Сидящие за столом тоже замолчали, ожидая реакции дедули.
– Я весь стих и не помню, только отдельные куски, – ответил дед. – Помню, как реагировали на стихи посетители.
– И как же реагировали? – спросил мужчина средних лет.
– А, пожалуй, так же, как и здесь реагируют. Кто-то ждет продолжения, кому-то просто скучно, а кому-то эта так называемая поэма вовсе не нужна.
– Нет, что вы, нам очень интересна эта история! – возразила большая дама. – Пожалуйста, продолжайте, – попросила она.
Дед немного насупился, сосредоточился и продолжил:
– Мне тогда было интересно только одно: реакция посетителей. А реакция была такова: поэту заплатили натурой, то есть налили рюмку какого-то горячительного напитка и что-то предложили на закуску. Так происходило почти каждое воскресенье, и каждый раз поэт получал вознаграждение за свой поэтический труд.
– Он что, каждое воскресенье читал одно и то же? – с недоумением спросил крупный мужчина.
– Нет, – ответил дедуля, – не угадали. Он читал продолжение поэмы – развивал, так сказать, сюжет до бесконечности.
– Как это – до бесконечности? – недоверчиво спросил крупный мужчина.
– А разве можно чем-то ограничить мысли поэта? – парировал дедуля.
– Мысли ограничить нельзя, – согласился крупный мужчина. – А вот сюжет можно.
– И сюжет нельзя, если рифм полно в голове, – последовал ответ дедули.
– Чем-то это должно было закончиться? – сказала большая дама. – Что-то должно же быть в конце?
– В конце концов наступила глухая осень, а затем и зима, – ответил дедуля. – Ресторацию в зиму закрыли, а на следующее лето я стал взрослее и слонялся по выходным с мальчишками самостоятельно. – Дедуля загрустил – наверное, вспомнил свое детство. – Этого поэта я больше не видел. Вот так и закончилось мое первое поэтическое образование.
***
– Этот рассказ деда я помню до сих пор, – сказал он. – И продолжение поэмы помню, – он прищурился, как будто хотел что-то разглядеть в углу веранды, и начал читать:
Все поднялись воедино,
Все решились заодно —
Каждый взял себе дубину
Защищать свое добро…
Он долго читал о том, как юный отрок отбивался от врагов и как те наконец-то отступили. Потом деревня благодарила юного отрока, а потом забыла о нём, перестала его благодарить. Время шло, и отрок стал взрослым…
Когда Крео на несколько секунд остановился, она спросила
его:
– Вы говорили, что там, напротив нас, нет ваших родственников. Так откуда же взялся дед?
– Это я всё нафантазировал. Придумал, чтобы вас развлечь, и про деда тоже. Хотите, я расскажу вам сон о том, как я понял, что стал рифмовщиком?
– Опять фантазии? – спросила она.
– А разве сон не фантазия? – ответил он. Закроешь глаза – и всё вокруг становится фантазией.
– Не понимаю, – ответила она.
«Она не понимает, – подумал он. – Точно, как тогда ответила Юста: “Не понимаю: почему нельзя приспособиться?”»
***
– Нельзя, – ответил он. – Надо же когда-нибудь сказать «нет».
Она уже почти год была прокуроршей. После генеральского дела ей доверили весь город, а его издательство поприжали – и теперь он стал, так сказать, «свободным художником». Что-то писал, сочинял, но его не печатали. Юста вначале была терпелива к его состоянию, но потом постепенно, всё более и более ее стало раздражать, как она однажды выразилась, его творческое безделье.
Свадьбу они так и не сыграли. После ее назначения на высокую должность ей стало совсем некогда.
– Дела, дела… – говорила она, отнекиваясь от его предложений.
Постепенно он перестал писать ей стихи. Особенно после последнего стихотворения:
Когда последняя звезда
Погаснет с утренней зарею,
Она исчезнет навсегда,
Что звали мы тогда любовью.
Проходит всё – пройдет и это,
Как будто бы проходит лето,
И осень – грустная пора —
К зиме уходит со двора.
Оно ей совсем не понравилось. Когда он его прочитал, она сказала:
– Ты совсем разучился красиво рифмовать.
«Когда же это произошло?» – подумал он. Как он умудрился не заметить этого момента, этой точки невозврата, когда она перестала любить его? Может быть, тогда, после первого дня своей новой работы на новой должности? Может быть, тогда, когда поздно вечером она пришла, хотя и усталая, но очень важная, и он не сразу понял, что с ней произошло. Она объявила:
– Я теперь главный прокурор.
А он как-то, наверное, с ее точки зрения, не так как надо отреагировал, и она сухо добавила:
– У меня теперь много ответственной работы.
И приснился ему страшный сон: как он идет по главной аллее кладбища, а на могильных плитах сидят его старые друзья и укоризненно качают головами, не одобряют его поступки, а некоторые, уже умершие, злятся на него. Он идет, стараясь не обращать на них внимание. Ему и страшно, и странно. Он задает себе один и тот же вопрос: «Что они хотят от меня?» И не может понять: зачем он здесь?
Проснулся он поздно – она уже ушла. В столовой он нашел записку: «Вечером меня не жди – у нас мероприятие». В редакции его встретили настороженно – уже все знали, что у него неприятности. Последнюю публикацию о толерантности «наверху» не одобрили. Городское руководство было недовольно, а главное – недоволен был его покровитель.
Слухи, как мыши, разбежались по всем углам. Уже кто-то говорил, что ему надо собирать манатки, пока не поздно. Кто-то жалел его, а многим было всё равно, не тот – так другой. Он как раз сегодня вечером хотел поговорить с ней об этом, но утренняя записка нарушила его планы.
«Придется уходить, – подумал он, оглядывая полки с книгами. – Буду чистым литератором, не пропаду».
Но какой-то противный осадок витал над этой мыслью: «Слабак, не можешь отстоять свое, не можешь приспособиться, как остальные! Не можешь…»
– Не могу, – сказал он сам себе и набрал номер покровителя.
– Вас слушают, – раздался голос секретарши.
Он представился и попросил соединить его с шефом. Секретарша ответила:
– К сожалению, он занят – перезвоните попозже.
Через час явились два одинаково одетых молодца. По-деловому расположившись в его кабинете, они положили перед ним на столе бумагу, из которой следовало, что с ним прерывают контракт. Он прочел текст несколько раз, встал из-за стола и спросил:
– Я могу забрать свои вещи?
– Да, конечно, – ответили молодцы и добавили: – Мы подождем.
Он в последний раз оглядел свой кабинет, взгляд скользнул по книжным полкам, по фотографиям на стене. Он подумал:
«А своего-то у меня ничего и нет! Пожалуй, только папка в столе».
Он открыл нижний ящик стола. В самом низу, под ворохом уже ненужных бумаг, лежала его папка – белая папка с тесемками. Он извлек ее из-под бумаг, развязал тесемки и прочел на первом листе две надписи. Наверху было выведено черным: «Откин», а ниже посередине – «Грезы во мгле».
Он года два тому назад затеял этот роман, да так ничего и не написал, кроме этих нескольких листков бумаги. Он перевернул первый лист и мельком пробежался по неровным строчкам начала романа:
«Кто из нас не мечтал с детства кем-то стать? Кто не грезил быть сильным, смелым, умным и совершить какой-нибудь подвиг? Или, по крайней мере, сделать что-то большое и полезное, чтобы все радовались за героя и непременнейшим образом хвалили его. Так думал и наш герой, когда мальчишкой слонялся со своими сверстниками по дворам городских кварталов, играл в азартные игры и более всего не любил вовремя возвращаться домой, когда мальчишеские занятия были в самом разгаре».
«Слабенько, – подумал он, подхватил папку и, не глядя на сидящих молодцов, вышел из кабинета. – Что делает человек со свободой, которая нежданно-негаданно свалилась на голову?» – подумал он и огляделся по сторонам.
Весна брала свое. Снег почти растаял, и только его редкие грязные кучки иногда встречались вдоль дорожек парка, куда он машинально свернул с сухого тротуара. Впереди был целый день пустоты.
***
– Вы обещали мне рассказать сон о том, как вы стали поэтом, – сказала она, и в глазах ее сверкнул огонек любопытства.
– Вы хотели сказать «рифмовщиком»? – спросил он.
– Путь будет «рифмовщиком», – согласилась она.
– О! Это очень интересный сон. Приготовьтесь к долгому рассказу, – произнес он.
– Я готова, – покорно ответила она.
– Тогда слушайте, – сказал он и начал свое повествование: – Может ли нам присниться нечто, о чём мы ранее не думали, не слышали, чего не видели? Задал я себе такой вопрос после того «сна в руку». Это когда снящееся сбывается, то есть сон вещим становится. Конечно, не знал я тогда, что так может получиться, что смогу я со временем рифмовать. Только потом я вспомнил про этот сон. А тогда был я веселым молодцом. Правда, иногда задумывался: куда податься после школы? От такого задумывания тоска какая-то подступала. Грезы детские прошли, испарились от обыденной реальности. Вроде бы способностей во мне много было, а вот таланты я у себя никак не находил. А как найти талант, если не знаешь, в чём он? Пробуешь всё, что под руку подвернется, но без усилий, а без напряжения разве талант отыщется, тем более что династических явлений в семье не наблюдалось. Так я и пробовал себя, как говорится, в разных жанрах. Надо отдать должное родителям: способствовали они моему развитию, запихивали меня в разные кружки, наверное, справедливо полагая, что где-нибудь за что-нибудь я зацеплюсь, какое-либо занятие изберу себе на будущее. Но время шло, а я ни за что не зацеплялся, пока образование не получил, – и тем доволен стал. В голове просветление произошло, профессию свою я заставил себя полюбить и долбил уже в одно место – так сказать, карьеру строил от рифмования весьма далекую. – Крео остановился, сделал глоток вина и спросил: – Не утомил я вас своей болтовней?
– Нет, что вы! Мне интересно вас слушать, – ответила она.
– А что там наши соседи творят? – снова спросил он.
– Соседи? – она пристально взглянула в сторону компании. – Кажется, блаженствуют после обеда, наслаждаются тихим местом и видом с веранды.
– Наслаждаются, – медленно повторил он. – Наслаждение – вот наша цель во всех делах и помыслах. Что бы ни происходило, ищем мы наслаждение прежде всего в еде, потом в комфорте, затем в любви, а заканчиваем бездельем и отсутствием каких-либо трудностей вообще, без болей и испытаний. Вы когда-нибудь наслаждались бездельем? – неожиданно спросил он.
Она сосредоточилась и ответила:
– Это, наверное, скучно – наслаждаться бездельем?
– Скучно? – удивился он. – А что же грезы – разве не помогают преодолеть скуку?
– Грезы… Грезы на время помогают, но когда окунешься в реальность, они исчезают, – ответила она.
– Не знаю, не знаю, – продолжил он. – Я в грезах, бывает, купаюсь, главное – не прерывать эти сны наяву.
Он вспомнил, как прошел тот день пустоты:
Пустой день – это день подведения итогов, результатов суетной деятельности, и если бы не события, предшествовавшие ему, можно было бы назвать этот день днем счастья. Однако последние события были свежи и давили на психику. Он «пережевывал» и ее охлаждение, и потерю своей должности и, вышагивая по еще не просохшим аллеям, вспоминал и вспоминал.
Белая папка была с ним. Присев на одну из скамеек, он принялся быстро набрасывать текст:
«Он полулежал на старой тахте и представлял себе, как встретит ее – красивую, стройную, как обнимет за талию и не спеша поцелует в щеку. Она тихо улыбнется, прильнет к нему, и они, крепко прижавшись друг к другу, пройдут по знакомому двору, и все мальчишки и девчонки будут с завистью смотреть им вслед».
Он дописал последнюю фразу и задумался:
«Что же будет дальше, после “смотреть им вслед”?» – и, ничего не придумав, закрыл белую папку.
***
– Она, наверное, по уши влюблена в этого Откина, – улыбнувшись, произнесла гламурная дама. – Видите, глаз с него не сводит!
– А как же – знаменитость! Вывел ее в дорогой ресторан, – подхватил эту мысль крупный мужчина.
– Вам бы только ерничать! – отреагировала большая дама.
– Мы не ерничаем, а констатируем факты, а факты говорят о том, что весна на дворе и всякая дама, как положено, расцветает весной и требует к себе внимания, старается понравиться окружающей обстановке, какой бы она ни была. А влюбленность в литераторов, особенно в поэтов, – так это повальное явление. Так было, – крупный мужчина задумался. – Сейчас не знаю. Думается, сейчас в блага влюбляются, – и он, выждав паузу, добавил: – Вот сменили название денег реформаторы неумные, и не знаешь, как это новое название «благо» употреблять?
– Как употреблять – это не проблема: были бы блага, а потратить мы уж сумеем, – заметил мужчина средних лет.
– Я имею в виду склонение, – проворчал крупный мужчина.
– Что ты хочешь склонять? – несколько раздраженно спросила большая дама.
– Это новое название «благо», – ответил крупный мужчина и недовольно добавил: – Страшно не люблю я эти изменения. Жили-были, не тужили и вдруг – бац, нате вам, новое название «благо». Сути-то не поменяли, а к названию придется привыкать. Вот молодежи-то что? Они как звали их «бабки», так и будут называть, а что нам, «аксакалам» местным, прикажете делать?
– Привыкнем, не впервой, – отреагировала большая дама
– Впервой не впервой, а к «благу» долго будем приспосабливаться. Вот, например, лежит у меня в кармане один благ, а в другом сто благ или благов? Путаница в произношении возникает, – ехидно заметил дедуля.
– Склонение надобно знать, – услышав слово «благов», включилась в разговор бодрая старушка. – Всё очень просто, – и она просклоняла: – Благо, блага, благу, благо, благом, о благе.
А ваши «сто благов» – неправильные, надобно переделать в «сто благ».
– Переделывать-то мы готовы, ломать только не надо. Уж наломались, – добавил дедуля. – А то такое впечатление складывается, что там, наверху, у правителей словно руки чешутся – только дай им что-нибудь переделать.
– Вот именно, – поддержал его крупный мужчина. – Неймется им. Примут новацию, словно камень бросят в озеро, – и пошли круги по воде, бегут волны – интерферируют, и через некоторое время не узнать, что хотели сделать.
– Опять свою молодость вспомнил с интерференцией! – воскликнула большая дама. – Физик ты мой ненаглядный!
– Вспоминать молодость не вредно, а вот возвращаться туда не стоит: нервы можно повредить, – ответил крупный мужчина.
Разговор прервался – наверное, каждый вспомнил свою молодость. Может быть, кому-то подумалось о самом-самом раннем детстве, кому-то – совсем недавнее, и эти молчаливые воспоминания продолжались довольно долго. Появился официант.
– Желаете что-нибудь еще?
Компания задумалась.
– Могу предложить изумительное пирожное – изобретение нашего кондитера. «А-ля весна». Легкое, почти воздушное, нежное, как первоцветы.
– А что, ударим по «а-ля весне»! – предложила большая дама. – Отвесеннимся в полное удовольствие!
Остальные, за исключением гламурной дамы, молча согласились, а она решительно отвергла «а-ля весну»:
– Нет, категорически нет. «А-ля весна» обойдется без меня.
– Тогда всем по «весне», кроме… – мужчина средних лет вопросительно взглянул на свою спутницу. – Всем, кроме нашей очаровашки.
Официант кивнул головой и молча удалился.
– Весна-красна, – произнес крупный мужчина, как бы приглашая остальных продолжить весеннюю тему, но его никто не поддержал, только бодрая старушка мечтательно изрекла:
– Какие же вкусные пирожки пекла нам бабушка! Вкус необыкновеннейший! А мы, мал мала меньше, уплетали их за обе щеки. А потом не стало бабушки и не стало вкусных пирожков.
– У каждого были свои пирожки, – поддержал ее крупный мужчина. – Я вот как сейчас помню оладушки из деревенской печки. Пальчики оближешь! Сейчас такие не пекут. А бывало, налопаешься оладушек со шкварками – и почти на весь день хватало с пацанами мотаться по окрестностям, – он тяжко вздохнул и добавил: – Сейчас всё новое, всё «а-ля».
– Ох уж эти воспоминания! – продолжила большая дама. – А у нас на праздники пекли большой ягодный пирог-плетенку. На всю семью хватало по кусочку. Много было нас.
– Много, немного, а семьи были человек по семь, – подтвердил крупный мужчина. – Большие семьи были.
– Так и рассказали бы что-нибудь интересное из детства своего! – предложил мужчина средних лет, явно стараясь поддержать этот вялый разговор.
– Интересное из детства? – повторил крупный мужчина. – Это интересно только нам, а вам, молодежи… – он задумался. – У вас должны быть свои интересы. Вот наш юный друг, – он обратился к юноше, – ему разве интересна наша болтовня?
«Юный друг» отвлекся от созерцания ресторанной обстановки и как-то неуверенно ответил:
– Конечно интересно, – и тут же добавил: – Да, интересно.
– О… А мы-то думаем, что новое поколение нас не понимает, а вот видите – мы интересны, значит, есть желание понять, – продолжил крупный мужчина.
– Ну что ты набросился? – прервала его большая дама. – Новое поколение – хорошие ребята. Умные, во всём новом разбираются, не то что мы.
– И в «лечсны» бегают целыми стайками, – в тон ей добавил крупный мужчина.
– В «лечсны» все бегают, – возразила ему большая дама.
– Все, да не все, – не согласился крупный мужчина. – Я вот один раз посетил сию контору – и мне хватило. Накушался я этих снов на всю катушку. А главное – такие фантазии, что, право, неудобно даже вслух сказать.
– А ты бы рассказал – наверное, уж совсем-то неприличного не было, – заинтересованно предложил дедуля.
– Он сейчас вам нафантазирует, – возмутилась большая дама. – И чего не было – былью станет.
– Ха-ха! – сказал крупный мужчина. – Я не фантаст, чтобы ерунду всякую оглашать. Я реальный человек, но то, что они мне показали, ну ни в какие ворота не лезет! Я им говорю: «Господа хорошие, вы зачем мне, солидному человеку, такой лечебный сон изобразили? Вы понимаете, что это даже, по меньшей мере, неприлично?»
Крупный мужчина замолчал, подбирая нужное выражение для своего возмущения, а дедуля нетерпеливо спросил:
– Ну, что за неприличное видение вам изволили показать? Не томите коллектив, рассказывайте?
Крупный мужчина сосредоточился и продолжил:
– Будто бы я сижу со своей любимой удочкой, рыбалю, а на берегу русалки на ветвях расселись.
– Во множестве сидят или не очень? – нетерпеливо дознается дедуля.
– Не очень, но точно не сосчитать, – отвечает крупный мужчина.
– Поди и леший там бродит? – ехидно задает вопрос большая дама. – И избушка на курьих ножках с хозяйкой на берегу маячит?
– Вижу, не уважаете вы чужие сны, – сердито отвечает крупный мужчина.
– Уважаем, уважаем, – сказал дедуля. – А что же дальше-то было?
– А дальше… – продолжил крупный мужчина, – дальше так и прорыбалил я с хвостатыми подружками. У меня клюет, а они смеются, мешают подсечку сделать. Всю рыбу распугали. А то еще взялись хвостами поверх воды бить. Шум, плескотня идет на всё озеро.
– Так и без рыбки остались? – интересуется дедуля.
– Так без рыбки «лечсон» и закончился. Я, конечно, претензию конторе накатал: мол, сон неправильный сделали. А они отбиваются, говорят, что такие ассоциации у меня самого в голове переплелись. Не виноваты они, что так у меня внутри, в мозге сложилось. Главный – тот, который администратор, – вежливо мне полчаса объяснял, что работают они над программируемым сном и что через несколько лет всё будет хорошо. Плюнул я на это дело и с тех пор в контору не хожу.
