Влад Стифин
Рифмовщик
Ньюка уверенно возразил:
– Заработать способов много, а вот много заработать не у всех получается.
– Согласен с вами: писательский труд тяжелый, но результат может порадовать известность. Слава – это если стать популярным. А большие деньги в неизвестности как-то скучно – мне так кажется.
– Когда появятся большие деньги, можно кем угодно стать, и писателем тоже, – подвел итог Ньюка.
Разговор в нужном направлении не клеился. Наступила пауза, которая могла перейти в нежелательное состояние напряженности, выход из которой мог быть непредсказуемым. Редактор обратился к племяннику:
– А могу я узнать тему или идею вашего будущего романа?
– Идей много, – ответил племянник. – Я еще не выбрал. Что-нибудь о пришельцах.
– О пришельцах? Интересно! – редактор обрадовался новой теме в разговоре. – Сейчас об этом много говорят и пишут.
Если проанализировать всё, то вырисовываются две противоположные гипотезы. Нет, пожалуй, версии. Первая – пришельцы дружелюбные – и вторая – пришельцы враждебные. Вас какая более интересует?
– Конечно, враждебные, – не задумываясь ответил племянник. – С врагами сюжет может быть интереснее, чем с друзьями.
– Согласен. С врагами интереснее. Друзья предсказуемы, а врагов надо всё время разгадывать. Покоя от них нет, – подтвердил редактор. – Мы можем прямо сейчас на троих что-нибудь сочинить.
Предложение редактора их немного удивило, и несколько секунд гости молчали, не зная, как отреагировать. Первым заговорил племянник:
– Как это – на троих? Это что, игра такая? Вроде соревнования – продолжи фразу?
– Вроде того, но гораздо проще, – ответил редактор. – Я наугад возьму из книги какую-нибудь фразу, а вы продолжите ее. И так, чередуясь, мы сконструируем рассказик.
– Но это же плагиат! – возразил племянник.
– Нет, не плагиат, а тренировка. Учеба, так сказать, – обучение писательскому ремеслу. Мы же не будем это публиковать, а так, для себя, как игра, как шутка, – ответил редактор.
Ньюка изобразил на лице сомнение в реальности того, что что-то получится, и произнес фразу, достойную мудреца:
– Попытаться можно. Если ничего не делать, ничего и не будет.
– Ну что ж, коллеги, начнем писательскую деятельность, – радостно объявил редактор.
Гости не возражали. Редактор достал со стеллажа книгу. Наугад открыл ее где-то посередине и торжественно прочел:
– «Он стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда стучали и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить всё разом и крикнуть им из-за дверей».
Редактор остановился и спросил:
– Может быть, повторить?
Ньюка ответил:
– Если хотим что-то сочинить, так надо записывать.
Племянник подхватил эту мысль:
– Повторите, я запишу.
Редактор во второй раз прочел текст и остановился. Племянник уже что-то дописал. Он оторвался от листа бумаги и прочел продолжение:
– «Уходите, проклятые! – Пришельцы напирали. Их страшные, в пупырях, лица он видел сквозь щели. Их ядовитое дыхание проникало к нему. Ему было страшно и противно. Но он готов был стать героем, защищать землян от этой напасти. Только он один мог справиться с ними, и Центр недаром послал его сюда». Ну как, получается? – спросил племянник.
– Неплохо для начала, – ответил редактор. – А вы, Ньюка, как считаете?
Ньюка задумался и не очень уверенно ответил:
– Получается… Давайте дальше.
Редактор еще раз наугад открыл текст за серединой книги и продиктовал:
– «Они уже стояли перед последней лестницей, рядом с хозяйской дверью, и действительно заметно было снизу, что в каморке свет».
Племянник минуты две что-то шептал про себя, что-то писал, чиркал и, наконец, прочел:
– «Он включил все галогены, чтобы в ярком свете они видели, с кем имеют дело. Его защитный костюм отливал серебром и сверкал в лучах бластеров и лазерных мечей».
Редактор продиктовал следующий случайный отрывок:
– «”Ведь обыкновенно как говорят?” – бормотал он как бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. – “Они говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред»”».
Племянник старательно записал текст и задумался. Ньюка, глядя куда-то в сторону стеллажей с книгами, заметил:
– Какой-то плохой переход от лазерных мечей к какому-то бреду. Надо что-то вставить.
– Да-да, я сейчас, – заторопился племянник. – Последняя фраза в нашем предыдущем отрывке будет такая: «Он начал уставать от их давления».
– А что дальше? – спросил редактор.
– Можно мне? – спросил Ньюка. – Я продиктую.
Никто не возражал, и он монотонно под запись произнес:
– «Его меч рубил направо и налево. Он не щадил никого. С диким ревом пришельцы падали к его ногам. Через час всё было кончено. Попутчик вернулся за ним. Одобрительно крякнув, он долго объяснял ему новое задание».
Едва племянник записал текст, как редактор, полистав книгу, сказал:
– Вот и конец хороший можно приделать. Я только эту вашу находку с «попутчиком» вставлю – послушайте: «Он давно уже не слушал. Поравнявшись со своим домом, он кивнул попутчику и повернул в подворотню. Попутчик очнулся, огляделся и побежал далее».
Они почти хором перечитали всё, что у них получилось, и Ньюка заметил:
– Что-то в начале топор ни к чему. Давайте заменим на меч. Так будет лучше.
– А вы, Ньюка, попробуйте писать – у вас должно получиться, – сказал редактор, убирая книгу на место. – Вы можете попробовать воспроизвести военные рассказы деда. Он ведь что-то вам рассказывал?
Ньюка посуровел.
– Нет, ничего не рассказывал.
– А учителя мне говорили, в школу приходил ваш покойный дедушка, встречался с ребятами…
– Я в этом не участвовал, – резко ответил Ньюка. – Нам пора, – он дернул за рукав племянника, который увлеченно что-то писал.
– Да, сейчас, сейчас, только прочту короткое стихотворение, четверостишие. Я думаю, к нашему рассказу это подойдет.
– Вы еще и стихи пишете? – искренне удивился редактор. – Пишу, когда получается, – ответил племянник и нараспев прочел:
«Он шел и напевал про себя гимн:
“Мы победили пришельцев,
Нет нам на свете преград.
Нам поручили важное дельце:
Всех разгромить их подряд”».
***
«Он долго музыку искал,
А звуки где-то обрывались,
А хаос был, не отступал,
Лады мелодий не давались.
Вот нотка скромно появилась,
Затем другая, и аккорд.
Он слушал, и ему приснилось:
Аллегро покатилось с гор.
Всё громче, явственней и чище
Альты гудели, славя звук.
Душа летела выше, выше,
Рояль всех избавлял от мук.
Куда-то занесло все мысли,
Обыденность пропала вдруг.
Ему открылось много смыслов,
И в каждом смысле – чистый звук.
Но сон прошел, как ночь проходит,
И быт уже к нему подходит,
И крепко за руку берёт —
Иди, иди скорей в народ».
– Ты будешь публиковать свои стихи? – спросила Юста, когда он закончил читать.
– У меня их очень мало, и все только для тебя, – ответил он.
– Только для меня, – повторила она. – Спасибо.
– Ньюка стихи не пишет. А жаль, – сказала она.
– Еще тот фрукт, – продолжил он.
Она возразила:
– Он не фрукт, он яблоко. Генеральское яблоко.
– Ты хочешь сказать, что яблоко от яблони недалеко падает? – спросил он.
– Нет, я так не думаю. От генерала Ньюка далеко расположился. Скорее он фрукт папочкин.
– Они с папой оба генеральские, – заключил он.
Тихий вечер опустился на дачный поселок. Где-то вдалеке залаяла собака. Ей ответили парочкой тявканий на другой стороне улицы.
– Хорошо здесь, – сказала она. – Спокойно, и люди не мешают друг другу. В городе толкаются, спешат. Норовят опередить другого. От скорости жизни невежество процветает.
– Невежество связано со скоростью жизни? – спросил он.
Она ответила:
– Я так думаю. Мне так кажется.
– Может быть, может быть, – продолжил он. – Странно, мы сегодня совсем не говорим о твоем деле. Ты закончила его?
– Осталось три дня, – ответила она, – и всё, время закончится.
Он зашел в дом и вернулся с подносом, на котором расположились чашки и всё, что нужно для чая.
– Повечерим? – спросил он.
Она усмехнулась и ответила:
– Да, повечерим. Ты что-то сейчас пишешь?
– Да, вот только что, созерцая соседский фонарь, набросал.
– Ты прочтешь? – спросила она.
Он ответил:
– Угу, – и медленно, вполголоса прочел:
«Пространство освещал фонарь,
То место, где никто не ходит.
Как будто драма происходит:
Не может осветить он даль.
Он только здесь, в локальном мире,
Ему недостает свечей,
Ему б немножечко пошире,
Хотя бы вот до тех дверей,
Где каждый вечер, чуть стемнеет,
Она проходит не спеша
И каждый раз чуть-чуть немеет,
Услышав шорох от куста.
Но нет, судьба его другая —
Вся в ожидании она.
Он ждет, как будто что-то зная,
Когда она придет одна».
Несколько минут они молча пили чай.
– Красивые стихи, – сказала она. – Это тоже для меня?
– Для тебя, – ответил он.
Она задумалась о чём-то и снова спросила:
– Как ты думаешь: стихи улучшают людей, общество?
– Что значит «улучшают»? – спросил он.
Она помешала ложечкой чай, потерла ладонью лоб и ответила: – Люди становятся менее агрессивными, злоба уходит. Общество хоть чуточку гуманизируется. Интересно: кто-нибудь проводил исследование зависимости степени гуманности общества от насыщенности его стихами?
Он усмехнулся и предложил:
– Интересная мысль: измерить количество стихотворных строк, приходящихся на одного жителя региона, и сопоставить с коэффициентом гуманности. Это что-нибудь из вашей криминальной жизни. Количество гадостей на душу населения.
– Да, интересно, что может получиться? – продолжила она.
– Думаю, некому это анализировать. Другие сейчас запросы – материально-потребительские, – ответил он. – Всё это из области наших фантазий, непрактичных умозаключений. Кстати, о твоей мысли о невежестве. Давеча ты кого-то охарактеризовала интеллигентным невежей. Если ты имела в виду невежд, то это темная, несведущая личность, что-то вроде неуча, профана. Этих ребят у нас полно, и здесь я согласен с тобой. Темп жизни, всеобщее скоростное обучение увеличивает число этих недоучек.
– А невежа? Это что-то другое? – спросила она.
– Невежа – это грубый, невоспитанный человек. Охламонистая скотина этакая, – ответил он. – Правда, в шикарном костюме часто маскируется под интеллигента.
– А кто же Ньюка? Невежа или невежда? – задумалась она.
– Сложно сейчас определиться, – ответил он. – Пока что не то и не другое. Молод еще, но задатки невежливого человека уже имеются.
По улице прогрохотали две мотоциклетки и, судя по звуку, выехали из поселка на шоссе. Еще с полминуты был слышен удаляющийся низкий звук этих тарахтелок.
– Вот из невежливых: через час вернутся и перебудят весь поселок, – проворчал он.
– Вы не боретесь с ними? – удивилась она.
– Боремся – безрезультатно. Надо их поэзией накрыть, отстегать, так сказать, стихом по одному месту, – то ли шутя, то ли серьезно ответил он.
Она негромко засмеялась и поддержала эту идею:
– Стихотворное насилие – это прекрасно!
Сумерки сгустились окончательно. Они помолчали, наблюдая, как ночные мотыльки окружили настольную лампу.
– Как ты думаешь: Ньюка способен на решительный поступок, какой-нибудь необычный, экстраординарный? – спросила она.
Он задумался и около минуты не отвечал. Потом что-то пробубнил про себя. Она расслышала только два слова:
– Ньюка бука…
– Ты не ответил мне, – уже нетерпеливо она напомнила о себе.
Он, как бы спрашивая самого себя, ответил:
– Разве можно вот так, мало зная человека, сделать такое заключение? Конечно, если ты настаиваешь, я сделаю это, но мое мнение может быть ошибочным. Да наверняка будет ошибочным.
– Ньюка – последний, кто видел генерала живым, – сказала она. – Эта кухарка-мама не в счет. У меня такое ощущение, что она решила прикрыть сына. Взять всё на себя. Понимаешь? Поэтому я и прошу тебя хоть что-то сказать.
– Хорошо, я отвечу, – он поднялся из кресла и, медленно прохаживаясь вдоль окон, заговорил: – Ньюка индивидуален. Я имею в виду не ту банальную индивидуальность, что, мол, все мы разные, а то, что он незаурядный юноша, значительно отличающийся от себе подобных. Судя по тому, что ты мне рассказала, да и впечатления от личной встречи с ним позволяют мне с некоторой долей вероятности сказать, что Ньюка способен на поступки, которые некоторые его сверстники вряд ли могли бы совершить в этом возрасте. Только очень прошу тебя не считать меня истиной в последней инстанции.
Он замолчал и, продолжая свое неспешное движение, видимо, обдумывал сказанное. Она, стараясь не мешать ему, молча следила за ним в надежде на продолжение.
– Возможно, что поступки его будут хорошими, позитивными, но как знать, что будет в будущем? Его пока что не очень яркий эгоизм не приведет ли к появлению эгоцентрической личности? – он сделал паузу и, убедившись, что она внимательно его слушает, продолжил: – Эгоцентризм способен на заметные поступки, как со знаком плюс, так и со знаком минус. Обычно такая личность считает все свои деяния положительными и под личиной сотворения блага для всех в первую очередь творит блага для себя.
Он хотел еще что-то сказать, но, подумав, замолчал и в ожидании ее реакции сел в кресло.
– Значит, в центре всего, что он делает, находится его эго? – спросила она.
– Значит, так, – ответил он.
По улице с ревом промчались мотоциклетки; прошел ровно час с их шумного проезда на вечернее катание.
– Эти тоже эгоцентристы? – усмехнувшись, спросила она.
– Нет, это просто свиньи обормотистые, – ответил он и на ходу сочинил:
Моциклетка тарахтит,
В ночь веселенько бежит.
Пусть все слышат – это я,
Идиотская свинья!
***
– Юста, Юста, что с тобой?
Она услышала эти слова и спросонья никак не могла сообразить, кто к ней обращается.
Он погладил ее по голове и прошептал:
– Совсем заработалась – уже ночью кричишь. Сон страшный, наверное, напугал?
– Пора вставать? – спросила она.
– Куда вставать? Спим. Сегодня воскресенье, еще очень рано, – ответил он.
Она повернулась на другой бок, и сон явился снова.
Серые стены коридора с редкими плакатами по бокам движутся навстречу ей всё быстрее и быстрее. Она уже не успевает прочитать, что там написано. Иногда черные буквы на белом фоне складываются в слова «профилактика», «симптоматика», «сердечно-сосудистые», которые она успевает разобрать, но темп движения нарастает, и буквы сливаются в длинные полоски. Коридору нет конца, только где-то далеко еле различим его темный конец, напоминающий черную точку, куда сходятся серые стены, белый потолок и скользкий грязно-голубой пол. Коляска – инвалидная коляска, в которой она сидит, – разогналась так быстро, что скрип колес превратился в сплошное шуршание, как обычно шумит старый вентилятор.
Постепенно она догоняет генерала в коляске и Ньюку, который изо всех сил катит деда туда, в конец коридора. В голове у нее промелькнула мысль: «Пока не поздно, я могу их остановить».
Она просит кого-то сзади:
– Быстрей, быстрей, еще быстрей.
А он – тот, который сзади, – тормозит, и генерал с Ньюкой ускользают от нее. Они уже далеко, еле видны и почти сливаются с черной точкой в конце.
Она открыла глаза. Слабый молочно-серый рассвет только-только проявился за окнами. Он сладко спит и, наверное, тоже видит сны.
«Эх, поэт! Не помог мне, – думает она, глядя на его русую шевелюру. – Даже никакой стишок мне во сне не прочитал!»
Она, потягиваясь под одеялом, вспоминает, что сегодня никуда бежать не надо, и, улыбаясь, снова закрывает глаза.
Ньюка с пустой коляской движется ей навстречу. Они медленно, очень медленно (она даже успевает заметить капельки пота на его лице) проезжают мимо друг друга. Она хочет что-то ему сказать, что-то объяснить, машет руками, но он не замечает ее. Его лицо, строго сосредоточенное, обращено вперед. Широко раскрытые глаза не моргают, что-то видят впереди, и он не хочет ни на что отвлекаться, обращать внимание. Она что есть силы пытается кричать, открывает рот, но звуков нет.
Он гладит ее лоб и держит за руку.
– Ты снова что-то пыталась кричать.
За окном утро. Вот-вот поднимется солнце и наступит новый день. Она смотрит ему в глаза. В глазах его тревога. Тревога за нее.
– Всё будет хорошо, – шепчет она. – Я не буду больше кричать, поцелуй меня…
***
Наши-Ваши сделал недовольное лицо.
– Ты считаешь, следует допросить Ньюку и провести следственный эксперимент с этой подозреваемой?
– Да, – ответила она.
Наши-Ваши поморщился, постучал указательным пальцем по столу и заявил:
– Ньюку они тебе не отдадут. Разве что с адвокатом попробовать. А эксперимент – это можно с этой… как ее… с Пуэлой. Я, конечно, тебя понимаю. Тебе хочется собрать всех в госпитале – так сказать, прямо на месте, – шеф на минутку задумался и продолжил: – Осталось два дня. Я им отвечу, что формально мы обязаны провести эти следственные действия. Может, что-то и выгорит, а ты уж без меня всё это провернешь.
– Спасибо, – сказала она и вышла из кабинета.
***
– Что-то не сходится у вас? – спросила Юста, не глядя на Пуэлу. – Передо мной копия выписки из журнала посещений. Вот здесь: вы вошли в госпиталь в восемнадцать тридцать, а Ньюка вышел в восемнадцать сорок, через десять минут. Вы должны были с ним встретиться. Странно, а в протоколе записано с ваших слов, что вы с сыном в тот день не встретились. Как вы это можете объяснить?
Пуэла молчала. Она опустила голову и, казалось, не слушала следователя или делала вид, что не слушает. Юста, выдержав паузу, снова спросила:
– Вы отказываетесь отвечать или вам нечего сказать?
Пуэла никак не отреагировала. Единственное, что заметила Юста, – это еле заметное покачивание головой.
– Тогда я запишу в протоколе: «Подследственная отказалась отвечать на этот вопрос».
– Я всё уже сказала, – прошептала Пуэла. – Мне нечего добавить.
– Вы генерала посещали в последнюю неделю каждый день. О чём вы говорили с ним?
Пуэла подняла голову, повернулась к зарешеченному окну – наверное, пытаясь вспомнить, о чём она беседовала с бывшим свекром.
– Не могли же вы, находясь в палате, по часу молчать? Генерал вам что-то рассказывал еще, кроме этого эпизода с расстрелом дезертира?
Пуэла молчала. По ее скованной, скрюченной позе можно было понять, что сегодня, похоже, беседы не получится.
– Мне кажется, что вам истина не нужна, – сказала Юста. – Вас истина пугает, страшит своей безысходностью. Истина многих пугает, не только вас. Вот и генерала истина могла напугать. Ее от него скрывали, и вы тоже скрывали?
Пуэла вздрогнула и тихо, почти шепотом ответила:
– Доктор не велел. Они считали, что его не надо огорчать.
– Да, я знаю. Я говорила с врачом, – подтвердила Юста. – Но ведь кто-то мог проговориться. Например, Ньюка. Он неопытен, и дед мог на него надавить, как-то повлиять. В конце концов восемнадцать лет – это еще не мудрость.
– Нет-нет, – встрепенулась Пуэла, – не мог он это сделать. Дед его так любил, – и она заплакала, закрыла рот ладонью, пытаясь сдержать эмоции. Не удержалась – слёзы обильно проступили на ее глазах.
Юста налила ей стакан воды.
– Успокойтесь, расскажите всё, как было на самом деле. Вот, попейте водички.
Отпив пару глотков, Пуэла затихла, растерла влажные глаза, повернулась к окну и снова замолчала.
– Слушаю вас. Расскажите все по порядку? – Юста надеялась, что эта женщина всё-таки заговорит, но Пуэла молчала. Успокоившись, она повторила несколько раз одну и ту же фразу:
– В протоколе всё есть.
Юста поняла, что сегодня беседы не получится, и отпустила подозреваемую.
***
Сегодня она поздно вернулась домой. Наши-Ваши задержал ее и долго внушал ей, что на него давят, что дело надо передать в суд, что зачем нам эта головная боль с генералом? Генерала уже не вернуть, а у нас (он имел в виду себя и Юсту) будут неприятности.
Она долго слушала его и думала: а действительно, зачем ей эта нервотрепка с Пуэлой? Да еще эта затея со следственным экспериментом. Послезавтра всё надо сделать, а ничегошеньки не готово. Ньюка со своим адвокатом не оповещены. Главврач предупрежден всего лишь по телефону. Персонал госпиталя наверняка не подготовлен. Завтра ожидается сумасшедший день.
Он встретил ее загадочной улыбкой, словно получил «Буккера» за свою последнюю книжку. Она сразу же заметила его радостно-возбужденное состояние и, едва раздевшись, спросила:
– У вас в редакции был пожар и сгорели все графоманские рукописи?
Он, улыбнувшись ее шутке, ответил:
– Надо бы сжечь, но страшно: вдруг из непрочитанного найдется обалденно-гениальное? Жалко, если сгорит!
– Читайте, читайте, господин редактор, не всё же самому чиркать бумагу, надо и чужих посмотреть, – ехидно продолжила она. – А что же всё-таки случилось? У нас что, сегодня праздник?
Он, приготавливая легкий ужин, заговорщицки ответил:
– У нас сегодня культпоход в одно место.
– Нет, нет и еще раз нет, – устало ответила она и закапризничала: – Ни голова, ни ноги не слушаются. Умоляю: никаких походов, никакой культуры! Что-нибудь погрызть и на боковую. Завтра у меня чёрт-те что будет на весь день.
– Хорошо, хорошо, – как-то уж слишком быстро согласился он. – За ужином я тебе расскажу, от чего ты отказалась.
Они молча чаевничали уже минут пятнадцать, и Юста не стала тянуть, спросила:
– Ну, и чего я лишилась сегодня? Какая такая звезда залетела к нам и дает единственный концерт?
Слово «концерт» она произнесла с четкой артикуляцией, активно выделив букву «О».
Он, догрызая свое любимое печенье, спокойно и даже как-то равнодушно ответил:
– Я хотел пойти с тобой в ночной клуб.
– Ну и зачем это? Мы и в дневной-то не ходим, а ты предлагаешь в ночной. Что там нам делать? Дрыгаться среди теней и идиотов? А утром с больной головой мчаться чёрт-те куда?
– Юстинка, это не простой клуб. Там мальчики специфические отдыхают, но дело даже не в них. Там сегодня мы сможем увидеть одного экземпляра, который тебя очень интересует по генеральскому делу.
– Фу, ну какой же ты противный литератор! Сразу не можешь объяснить, интригуешь, – ответила она. – Говори немедленно, что ты затеял, дуралей!
– Мы сегодня, то есть ты сегодня ночью сможешь увидеть твоего мальчика – Ньюку, – очень серьезно ответил он.
– Ну и слава богу, что не тень его деда! – выдохнула она. – Это интересно. Как это ты сподобился организовать?
– У нас, у противных литераторов, тоже есть свои приемчики и агентурная сеть. Не всё же вам, пинкертонам, хозяйничать. Нам тоже иногда хочется всё знать, да и побольше.
– Это что же – мы с тобой так прямо туда и ввалимся как есть, без маскировки? – удивленно спросила она. – Этот мальчик сразу тебя и меня узнает, расшифрует.
Он сразу ответил, как будто ждал этого вопроса:
– Мы, дорогая, конечно, замаскируемся. Что ж, у нас не найдется косметики и темных очков? И станем мы нетрадиционалами.
Через полчаса она, глядя в большое зеркало, иронично произнесла:
– Ну, ты, пожалуй, за голубого и сойдешь, а вот я – крашеная курица, хоть сейчас на панель.
– Ты будешь розовой кошечкой, попавшей к голубым мальчикам, а может, и трансвеститкой, – ответил он. – Едем, такси ждет.
Минут пять водитель крутился в промзоне, выруливая по сумрачным переулкам, пока не нашел указанный адрес. Машина остановилась у глухой стены из красного кирпича. Когда такси исчезло за поворотом, они огляделись. Здание без окон напоминало огромный склад или пакгауз с двумя одинаковыми железными дверьми по центру. В переулке, прижавшись к стенам, стояло множество машин разных марок. Ощущалось, что внутри здания кипела какая-то жизнь.
Он выбрал правую дверь и нажал кнопку. Через полминуты за дверью послышались некоторое движение и глухие звуки ритмичной музыки. Дверь распахнулась, и их впустили в слабо освещенный коридор. Крупный мужчина молча провел их до поворота, за которым их встретила пухленькая дамочка.
– Ну разве можно так опаздывать – являться к самому концу? Быстренько, быстренько идите за мной! Вас только двое? – и она, увлекая за собой, вывела их в большой зал, ярко расцвеченный прожекторами.
Гремела музыка. По стенкам стояли столы, загроможденные яствами и различным питьем. В центре зала торжествовал пляс – народ веселился как мог. Плотная толпа ритмично дергалась под глухой ритм ударных. Лысоватый мужичок, видимо, разогретый веселыми напитками, перехватил их от дамочки и, легонько подталкивая, подвел к одному из пустых столиков.
– Немедленно штрафную, немедленно! – мужичок наполнил два емких бокала.
Сидящие за соседними столиками поддержали мужичка:
– Опоздавшим штрафную, штрафную обязательно!
Сухенькая дама обратилась к Юсте:
– Вы с чьей стороны будете?
Юста, пытаясь отбиться от штрафной, спросила его:
– Дорогой, мы с какой стороны: с левой или с правой? Я что-то не соображу!
Он наклонился к ее уху и, стараясь перекричать дикий ритм музыки и шум веселящихся, произнес фразу, которая ее удивила:
– Кажется, мы не туда попали.
Она, тщетно пытаясь где-нибудь пристроить штрафной бокал, усиленно вертела головой, надеясь понять, что здесь происходит.
– Вы чьи гости? – вновь прокричала сухонькая дама.
Крео мотал головой, изображая человека, не понимающего вопрос.
– Очень шумно, просто невозможно говорить! – улыбаясь, прокричал он.
Сухонькая дама отстала от них – ее увлек весельчак, вывалившийся из пляшущей толпы. На некоторое время Крео и Юста остались за столом одни. Шумное веселье не утихало. Она громко сказала ему прямо в ухо:
– Ну, и что дальше? Это ночной клуб мальчиков? Что-то не похоже.
– Надо отсюда выбираться. Это не клуб, – ответил он.
Они встали из-за стола и сквозь дергающуюся толпу двинулись в угол зала – туда, где их на входе перехватила пухленькая дамочка. Как только они преодолели центр танцующих, в толпе возникло волнение. Музыка затихла, и откуда-то сверху голос накрыл всё празднество словами:
– Танцуют жених и невеста!
Их схватили за руки и встроили в хоровод, куда неожиданно проникла высокая сверкающая невеста не первой свежести с уже сбитой набок фатой. За невестой выпрыгнул изнемогающий от обожания худенький жених. Преклонив колено, он схватил ручку невесты, и она, всё убыстряя ход, помчалась вокруг жениха. Музыка явно не успевала за бегом невесты, да и жених после нескольких кругов бегуньи перестал крутить головой. Хоровод, пытаясь не отстать от невесты, крутился по кругу. Минуты через две жених утомился и, пошатнувшись, упал на четвереньки. Невеста под всеобщее одобрение уселась ему на спину. Хоровод распался. Окружающие захлопали в ладоши, призывая жениха прокатить невесту.
Крео с Юстой, освободившись от хороводной хватки, активно пятясь назад, пробились на периферию веселящейся толпы и, к счастью, оказались рядом со знакомой пухленькой дамочкой.
– Нам бы надо выйти, – вежливо обратился он к ней.
Дамочка, оторвавшись от зрелища, подозрительно посмотрела на них и строго произнесла:
– Вы же только что вошли!
– Нам надо назад. Мы ошиблись. Мы в клуб, а здесь свадьба, – пояснил он.
Сверху раздался тот же голос:
– Гостям опять горько!
Толпа вразнобой заорала:
– Горько! Горько!
Музыка – видимо, готовясь к традиционному действу, – затихла.
– А-а… – протянула строгая дамочка и с великим презрением оглядела парочку с ног до головы. – Вы к геям, – и тут же добавила неожиданно появившемуся крупному мужчине: – Выведи этих. Освободи помещение.
Крео с Юстой снова оказались на тротуаре у глухой стены и в нерешительности смотрели на левую дверь.
– Ну что, делаем вторую попытку? – спросил он.
Она, пожав плечами, ответила:
– На свадьбе уже побывали, теперь осталось похороны посетить.
– Похорон ночью не бывает, – возразил он.
– Ночью и свадьбы – редкость, – добавила она. – Ночью жених и невеста остаются наедине без гостей, а не катают друг друга на четвереньках при хороводе.
– Так ты уже отказываешься посетить клуб? – спросил он.
– А для чего я так вырядилась – зря, что ли? Жми на кнопку! – приказала она.
Он нажал на кнопку и почему-то вспомнил слова, слышанные им не раз: «Наше дело правое, победа будет за нами».
«Странно, – подумал он, – стоим у левой двери, а подумалось о правой».
С небольшими паузами он позвонил еще раза три, но ничего не происходило, за дверью признаков жизни не ощущалось. Весь переулок, слабо подсвеченный парой фонарей и заставленный легковушками, как будто затаился в ожидании хозяев и гостей пакгауза.
– Так… – недовольно сказала Юста. – На свадьбе повеселились, и хватит! Зря ушли – сейчас бы прыгали вокруг молодоженов в полном счастье.
– Терпение, еще раз терпение, – не очень уверенно ответил он, робко оглядываясь по сторонам. – Постучать, что ли, – может, звонок не фурычит?
Она, переминаясь с ноги на ногу, добавила:
– Может, весь клуб не фурычит? А может, у них принято стучать?
Он перебил ее и продолжил:
– Стучать у нас принято уже давно. Постучим и мы, – он аккуратно указательным пальцем стукнул три раза в дверь.
Она шепотом спросила:
– Мы кого-нибудь боимся? Так тихо стучишь – опасаешься их потревожить?
Он ответил:
– Могу и погромче, – и постучал кулаком в железное полотно.
Получилось громко. Глухие удары должны быть слышны изнутри, но положение не изменилось – дверь не открывали.
– Всё, – сказала она, – клубная ночь закончилась. Хочу домой.
– Домой? – переспросил он. – Можно и домой, только я позвоню ему.
Время шло. Он несколько раз набирал номер, но абонент не отвечал. Ночная темень еще более сгустилась, и, как назло, начал накрапывать мелкий дождь. Она, вся в нетерпении, прислонившись спиной к двери, пару раз саданула по ней острым каблуком.
– Подожди, подожди, меня вызывают! – он прислонил телефон к правому уху. – Да, это я, – ответил он неизвестному абоненту. – Да, мы уже давно здесь стоим. Вы подъезжаете? Сколько? Уже рядом?
– Они уже рядом, – пояснил он Юсте. – Сейчас всё образуется.
Из-за поворота показались огни машины. Поравнявшись с дверью, авто остановилось, и из него вышли две персоны весьма оригинальной наружности. Первый – высокий и худой, явно за шестьдесят, с лицом то ли интеллигента, то ли дешевого музыканта, в ярко-красной жилетке, с голубой бабочкой вместо галстука. Второй – ростом ниже среднего, скромный молодой человек не старше двадцати, в голубых брюках и радужной футболке.
– Натерпелись, – первый незнакомец, радушно улыбаясь, обратился к Крео. – Сразу видно: творческий человек – не помните сигналы.
– Какие сигналы? – нетерпеливо спросил Крео.
– Сигналы звонка, – ответил незнакомец и обратил внимание на Юсту, застывшую в ожидании каких-либо действий со стороны незнакомцев.
– Разрешите представиться, – он, кивнув головой, произнес: – Отер.
– Прошу прощения, мы не познакомились, – засуетился Крео. – это моя подруга… – он запнулся и, заметив широко раскрытые глаза Юсты и ее желание остановить его, замолчал.
– Пуэла, – она представилась сама и протянула руку.
Отер легонько пожал руку Юсте и, обратившись к юноше, произнес:
– Звони. Время, время. Мы еще успеем на представление.
