Виктория Старкина
Квест
Глава 18. Искупление
Меланья и Павел Красавины спешили домой. Они ехали по ночному шоссе, убегавшему в темноту, фары высвечивали белую разделительную полосу, серебристо блестевшую на поворотах. В каких-то странах ее делают желтой, но в России она традиционно белая, хотя, казалось бы, почему, зимой у нас столько снега! Но в летнюю ночь, такую прозрачную, сумеречную, полосу видно отлично.
– Ты можешь быстрее ехать, – спросила Меланья, повернувшись к мужу и положив руку ему на локоть. – Ну, хоть чуточку?
– Нет, быстрее не могу, – он покачал головой. – И так гоним нещадно, остановили бы меня, не будь я мэром, оштрафовали бы. А так – стыдоба. Да и дорога скользкая, сама видишь. Дождь недавно прошел. Странно, мы не застали ни капли. Улетим в овраг, лишимся даже тех крупиц, что нам остались. Не хочется валяться без сознания во время конца света! Согласна? Пожалуй, это самое мерзкое, что можно вообразить! Поэтому, едем, как едем.
– Да может, наоборот, так лучше, – задумчиво ответила женщина. – Быть без сознания в эту минуту. Мы же не знаем, каково оно… Умирать. И есть ли там что-то, по ту сторону, тоже не знаем. Может, и нет ничего, просто пустая чернота. И никакого ада, никакого рая. Просто чернота, тишина…
– Кто знает.
– Все-таки, нужно торопиться, Паша. Чтобы с мальчиками быть… Дома!
– Не успеем, далеко слишком, – вздохнул Павел Петрович. – Гони, не гони, не успеваем мы домой, видишь же? Как ни крути! Далековато забрались.
– Черт нас понес в эти гости! – Меланья зло сжала кулаки, на глазах выступили слезы. – Зачем мы вообще туда поехали?! Все ради твоей карьеры!
– Ну, во-первых, мы не знали, что сегодня случится такая катастрофа. Никто не знал. Власти скрыли, в администрации тоже профукали. Не сообщили нам. А во-вторых, разве не ты больше всех интересовалась моей карьерой? Думал, тебе нравится быть замужем за мэром города? И для твоей карьеры этот визит тоже мог стать полезным, так что не только во мне дело, дорогая. Ты у нас дама амбициозная, – в его голосе послышались скептические нотки.
– Мне бы понравилось, если бы в момент, когда все закончится, я была бы со своими детьми, – резко бросила Меланья.
– Я бы тоже хотел быть с ними, они лучшее, что нам удалось сделать, наше лучшее творенье, – согласился Павел Петрович. – Но мы должны ценить то, что есть. Вот я, к примеру, рад, что сейчас с тобой. Плохо одному.
Меланья протянула руку и накрыла его ладонь.
– Мне тоже лучше с тобой, чем одной, – тихо сказала она. – И лучше, чем с кем-то еще.
Потом отвернулась и долго смотрела на убегающее вдаль темное шоссе. Выглянула в окно, пытаясь разглядеть комету, но за деревьями ни ее, ни полной луны не было видно.
– Как глупо все это, – нарушила она молчание чуть погодя. – Погибнуть от какой-то кометы. От куска камня, прилетевшего ниоткуда, безо всякой причины! Глупо, правда?
– От чего бы ты хотела погибнуть? От болезни лучше разве? Или в аварии?
– Не знаю… От старости, например.
Он засмеялся, потом снова стал серьезным.
– Ты уверена, что без причины? – его голос был задумчивым и даже печальным, – Никак не могу отделаться от мысли, пусть и нелепой, что может, есть причина, по которой она прилетела. Есть причина, по которой мы должны погибнуть. Не просто так все это случилось? Почему-то люди должны умереть. Может, заслужили? Странно представить, что в сотнях миллиардов световых лет Вселенной не нашлось другой траектории? Не могла она пролететь немного подальше, мимо пройти? Нет, как будто кто-то нарочно пытается нас ударить! Наверное, у меня паранойя.
Меланья сжала губы, она уже не могла сдерживать слезы, бегущие по щекам, стиравшие подводку с глаз, оставлявшую мутные ручейки. Открыла сумочку, вытащила тонкий, почти прозрачный, носовой платок, вытерлась. Глянула в боковое зеркало – ручейков не было, лицо снова стало чистым. Хотя, кому какая теперь разница! Скоро ее лицо засыплет землей, а потом от него и вовсе ничего не останется. А может она просто сгорит, в одно мгновение, как птица-феникс. Это было бы лучше, чем лежать бесконечно долго и ждать, пока тебя съедят черви, пока останется только белый скелет… Люди такие разные, а скелеты почему-то все одинаковые!
– Вот и я думаю, – всхлипнула она, повернувшись к мужу, – И мне страшно, Паша. А вдруг – это я виновата? Мы с тобой?
– Почему «мы с тобой»?! В чем виноваты? В том, что комета прилетела? В том, что люди должны погибнуть? – недовольно нахмурился он. – С чего бы?
– Ну… ты знаешь, почему, – она смотрела на него, мокрые от слез глаза были окружены пучками слипшихся ресниц, но даже сейчас жена казалась очень красивой.
– Понятия не имею.
Меланья была настойчива, она молчала, боялась говорить на эту тему, боялась много лет, но теперь, раз уж разговор начался, не хотела его заканчивать. Пришло, наконец, время обсудить.
– Знаешь! – она внимательно вгляделась в его лицо. – Ведь это же мы создали… То, что там.
– Не мы, – уклонился Павел Петрович.
– Но мы участвовали. И мы знаем, что там. И знаем, что скрываем правду. Думают, в Донске все отлично, мы гуманны, не похожи на другие города, боремся за экологию, за социальную защиту… Но ведь это неправда. Я, когда захожу туда… Даже находиться там не могу!
– Прекрати, – он повернулся и обнял жену свободной рукой за плечи, тихонько встряхнул, призывая успокоиться. – Да, место не из приятных, согласен. Но такие места есть во всех странах и во всех городах. Ничего нового. С этим ничего не поделаешь, такова жизнь.
– Но в других странах и городах не мы их создали… И там хотя бы не врут людям. А мы врем.
– Это как посмотреть, – Павел Петрович ободряюще улыбнулся, – Можно сказать, что мы врем, или, к примеру, скрываем правду. А можно, что мы защищаем людей от ненужной негативной информации. Делаем их мир чище и счастливее. Зачем видеть некрасивую изнанку? Ты же, когда шьешь одежду, – прячешь швы, на показах вещи не выворачиваешь наизнанку. Так и в жизни. Швы надо уметь прятать – и все будет хорошо.
– Можно прятать швы, и все будет хорошо, а потом прилетит комета, – мрачно заметила Меланья. – Сейчас думаю, может и хорошо, если она туда ударит и уничтожит все. Все следы. Чтобы не было этого больше, чтобы стереть с лица Земли… И себя мне тоже не жалко для такого дела, в конце концов, неплохо пожила. Много повидала, много успела. Но Сенечку жаль! Такой славный малыш! Он точно не заслужил…
При мысли о сыне Меланья вновь залилась слезами, никак не могла успокоиться, сквозь рыдания просила и просила мужа ехать быстрее, еще быстрее! Но он, напротив, вдруг резко затормозил и съехал на обочину.
– Успокойся, все, хватит! – он отстегнул ремень и повернулся к жене. – Не успеем мы. Если только не изобретем телепорт. Не надо говорить мне про эту несчастную комету! И про завод не хочу больше слышать ни слова! И про твое производство тоже! Да, у нас есть дети. Но они сейчас далеко, к сожалению, далеко. Надеюсь, Бог их защитит. Если хоть кто-то спасется, пусть это будут они! Ты права, Сенечка – самый чудесный мальчик на свете, и он точно не заслужил такого конца. Но мы с тобой им уже ничем не поможем. У нас теперь есть только эти минуты, и мы сами. Больше ничего не осталось. Так зачем плакать? Давай, попробуем радоваться, хотя бы сейчас? Мы очень много работали, слишком много. Так много, что не видели жизни, она шла мимо. Может, настал, наконец, момент остановиться, оглянуться назад, вспомнить хорошее? Чтобы смотреть в будущее без страха? Ведь хорошие дела мы тоже делали!
Он коснулся рукой лица жены, вытирая ее слезы, Меланья всхлипнула, кивнула, а потом бросилась мужу на грудь, зарыдала с новой силой, и он никак не мог ее успокоить. Попытался поцеловать, но она не отвечала на его ласки, а снова и снова содрогалась от рыданий. Вздохнув, Павел Петрович вытянул руку, достал из бардачка бутылку воды, налил в стакан и дал ей. Та сквозь слезы поблагодарила, сделала несколько больших глотков. Потом открыла сумочку, нашла успокоительные таблетки, приняла одну, предложила мужу. Ей почти мгновенно стало легче, сработала психология – выпил таблетку, полегчало. А раньше как-то жили без таблеток, справлялись.
– Выпей, станет лучше, – она протянула упаковку Павлу Петровичу, но тот с неожиданным упрямством замотал головой.
Меланья Красавина не ожидала, что будет настолько сильно бояться смерти, но, как оказалось, боялась. Боялась и самой смерти, и божьего гнева, и еще сильнее – куда, как сильнее, – боялась оказаться виновной в случившемся. Она была твердо уверена, что именно она, модельер Меланья Красавина, супруга градоначальника Донска, являлась причиной, по которой комета оказалась здесь. Причиной, по которой скоро погибнет Земля и населяющие ее люди.
Наконец, она совсем успокоилась, рыдания стихли, женщина подняла голову и улыбнулась мужу.
– Пойдем, выйдем из машины, – предложила она, – Прогуляемся? Посмотри, тут симпатично, какое-то поле…
– Так ведь темно?
– А зачем нам свет? – чуть игриво и даже кокетливо спросила она, отстегивая ремень безопасности. – Пошли! Чего сидеть и ждать!
Она открыла дверь, вышла наружу, Павел Петрович последовал за ней. Вечер был прохладным, несмотря на жаркий день, или холодно от страха? Он не стал закрывать машину, какая теперь разница. Некому украсть. Вещи и даже кошельки оставили прямо на сидении. Взяв Меланью за руку, мэр Донска пошел по дороге, туда, где заканчивалась лесная полоса и начиналось поле.
Едва они вышли из-за деревьев и оказались на открытой местности, как увидели комету, зловещим белесым пятном выделявшуюся на фоне посветлевшего неба.
– Она стала еще больше, – испуганно выдохнула Меланья. – Уже больше луны!
– Да, – Павел Петрович кивнул, потом повернул жену к себе, так, чтобы она смотрела ему в лицо, а не на угрожающе блестевшее пятно, – Вот скажи, что она может нам сделать? Ну, убьет. И все. Ничего страшнее, чем это, не будет. Так ведь? Стоит ли бояться? Плевать на эту проклятую комету, ты сама только что хотела, чтобы все закончилось! Знаешь, что я думаю? Что я совершал ошибки, много ошибок. Я хотел быть лучшим мэром для Донска, но лучшим не был. И то, о чем ты говорила в машине, – тоже правда. Мы во многом виноваты, наверное, мы заслужили. И смерть такую скорую заслужили. И с домами этими… какая разница сейчас, что я построил новые дома, если все будет уничтожено! А сколько скандалов из-за этого было, сколько проклятий! Все зря… К чему это было? Ведь я верил, считал, что делаю хорошо, правильно. А оказалось – ничего не нужно, все без толку! Одно знаю: чем горжусь в жизни, так это моими сыновьями. Нашими сыновьями. Они разные, но оба замечательные. Отличные парни. И своей женой. Горжусь, что такая чудесная женщина вышла за меня, выбрала меня. Надеюсь, не из-за денег, как думали все.
– Все так думали, – вдруг как-то радостно подтвердила Меланья, вглядываясь его в лицо. – И сама я так думала, представляешь? Думала, вышла за тебя из-за денег, ну, по большей части, из-за них. А в итоге оказалось – нет. Совсем даже нет. Если бы ты был самым бедным человеком на свете, я все равно хотела бы быть твоей женой. Теперь это понимаю, только теперь…
– Из-за кометы?
– Не только из-за кометы. Но и она помогла.
– Видишь, какая полезная комета, – усмехнулся Павел Петрович. – Значит, уже не зря прилетела! Многое можно было бы изменить, но, к сожалению, поздно… Слишком поздно.
– А знаешь, что самое страшное? –вдруг спросила Меланья. – Что, если прямо сейчас комета исчезнет, – ничего не изменится. Мы не станем жить по-другому, не закроем завод. Ничего не сделаем, никому не расскажем. Все будет прежним.
– Но, хотя бы, теперь знаешь, что ты меня любишь, – ответил он.
– Хорошо хотя бы успела сделать доброе дело! Хоть одно доброе дело перед смертью, – начала было Меланья с неожиданным воодушевлением, но он не дал ей договорить и закрыл рот поцелуем, а потом повел за собой, дальше, в поле, где им уж точно не мог встретиться никто из припозднившихся путников.
В это же самое время Сенечка и его друзья приближались к заводской территории. Лес остался позади, но деревья скрывали комету, и мальчики не заметили, что на небе нежданно-негаданно появилась вторая луна. Хотя, если бы появилось даже сто лун или посреди ночи взошло новое солнце, они и тогда вряд ли бы заметили: все внимание их было приковано к махине завода, чьи мощные бетонные стены выступали прямо из земли и поднимались высоко-высоко. В темноте очертания разглядеть было трудно, но ясно, что перед ними – исполинская громада, непреступная крепость, в которую невозможно проникнуть, чьи стены нельзя преодолеть. Еще выше, за стенами, возносились к небу кирпичные и железные трубы, некоторые до сих пор дымились, над ними курился белый пар, ветер уносил его прочь.
– Ничего себе, – прошептал Мишка. – Я и не думал, что он такой огромный… Выглядит жутко!
– И мне он казался меньше, – согласился Сенечка. – Правда, жуть.
– Как же мы хотим найти здесь Карлсона? – пискнул Славик. – И как туда попадем? Мы же не перелезем через стену! Тут вообще не пройти!
– Найдем, не волнуйся, – откликнулся Сенечка. – Все найдем. Сейчас Артем приедет – и вместе справимся.
– Может, двинуть обратно? Пока не поздно? – предложил Кирюха. – Стремно как-то. Мрачный он такой. А вдруг там, и правда, что-то есть? Что-то злое?
– Мама сказала, завод, как завод, – упрямо повторил Сенечка. – Да вы что трусите вечно! Как можно идти назад теперь, когда проделали такой путь! Мы обманули родителей, ушли из дома! Два часа топали через лес, аж ноги гудят! И вот, дошли до нужной точки. Наш квест почти завершен, мы у цели. И теперь сдаться, покрыть себя позором? Да ни за что! К тому же, мы не пойдем туда прямо сейчас. Надо дождаться Артема. Найти его, он где-то здесь. Говорил, будет в районе ворот.
– А я никого не вижу, – заметил Славик. – Наверное, Артем не приехал, поэтому нам надо пойти домой.
– Не видишь, потому что темно, – отрезал Сенечка. – И хорошо, что темно. Нас не заметят, и мы проберемся внутрь! А если начнем фонарями светить, тут же обнаружат. Поэтому пока сидим в темноте, и сидим тихо. Артем не мог не прийти, сказал, придет, значит придет. Что я брата не знаю? Он всегда слово держит. Пошли, поищем!
– Может, позвонить? – предложил Кирюха?
Сенечка вытащил телефон.
– Здесь связи нет, – констатировал он. – Мы далеко от города, не ловит. Телефон не помощник. Да ладно, что мы, не справимся? Найдем его или он нас найдет, пошли! В двух соснах не заблудимся.
Он медленно побрел вдоль заводской стены, на расстоянии от нее, параллельно. Мальчики, скрепя сердце, отправились за ним. Не хотелось прослыть трусами, не хотелось потерять уважение товарищей. И еще больше не хотелось сидеть в темноте. А если где-то рядом Артем, уже не так страшно. Он взрослый, он полицейский, если что-то случится, может защитить. Надежда крепла в их сердцах, придавала сил, и они продолжали путь к неясной пока призрачной цели. Смысл квеста открылся им позже, много позже, и то – не до конца. Остальное так и осталось скрытым в глубинах Вселенной: то, о чем людям знать не следует.
Артем между тем летел во весь дух по дороге, мчался куда быстрее Павла Петровича, он и думать забыл о мальчиках, притаившихся у входа на индустриальный полигон. Все его мысли сейчас были об одном: спасти Луизу, если еще не поздно, если она еще жива! Он не пришел на выручку Алле, но должен успеть спасти невесту! А если слишком поздно – хотя бы поймать убийцу обеих женщин, и пусть тот понесет заслуженное наказание. Артем вглядывался в темноту, замечая, что сегодня светлее, чем обычно. Странно, какая-то слишком светлая ночь, почти полярная, как на севере. Интересно, какие ночи в Салехарде? Какая ночь была тогда? Когда убили то ли Тоню, то ли Таню… Прогнал ненужные мысли, бросил тревожный взгляд на спидометр: он едет быстро, непозволительно быстро, мотор работает на пределе, почему же еще так далеко, зачем выбирать такую дачу, неужели, нельзя было взять домик где-то поближе, рядом с городом! Тогда все было бы проще, тогда еще была бы надежда! Каждая секунда казалось веком, а минута – тысячелетием, сердце колотилось, как бешеное, глухо ударяя в груди, казалось, он мог даже слышать его биение, футболка прилипла к телу, пот градом катил по спине, – ничего этого Артем не замечал. Сейчас он был собран, напряжен. Думал о том, что должен успеть, невыносимо сильно, страстно, почти маниакально желал успеть вовремя! И отчетливо понимал, что не успеет. Время упущено. Он опоздал.
Глава 19. Смерть
Марк по-прежнему стоял напротив прислонившейся к дереву Луизы. После прощального поцелуя он больше не прикасался к девушке, молча смотрел, долго и пристально, даже пронзительно, словно стремился запомнить черты ее лица, сохранить образ в галерее памяти, среди других таких же милых обликов, украшавших стены.
– Я не забуду тебя, – произнес он, – Обещаю. Помню всех. Аллу тоже. Я не был на ее похоронах, потому что для меня она осталась. Осталась жить во мне. Останешься и ты. И займешь особое место!
Губы Луизы дрогнули.
– Ты убил Аллу? – спросила она, понимая, что ответа не требуется. Она знала сама, чувствовала, что так и было. Он убил Аллу, как и других. Как собирается сейчас убить ее. Так вот что имел в виду Марк, когда говорил о Закулисье, в которое ей предстоит уйти, и о том, что она не создана для этого мира!
Но он ответил – кивнул.
– Зачем?
– Как я тебе сказал, красота недолговечна. И цветы, которые увяли, нужно срезать. Не волнуйся, моя Луиза! Когда умрешь, я срежу твои розы. И раскрытые розы, и эти чудесные, еще не успевшие расцвести бутоны… Ты будешь усыпана ими, с головы до ног. Чарующее зрелище… Жаль, мне нельзя его запечатлеть и сохранить! Но оно останется в памяти, будет стоять перед глазами… Зачем Господь, если он правда любит людей, создал старость? Зачем позволяет нам дожить до нее? Старость, это слабость, это закат. Увядание. Нет, милая Луиза, нельзя допустить, чтобы твоя красота столкнулась с жестокостью старения, цветы нужно срезать прежде, чем они увянут!
– Срывать, – поправила Луиза. – Не срезать, а срывать. Ты задушил Аллу руками! Знаю, мне сказали, что ее задушили.
– Это была случайность, – Марк улыбнулся. – Она выронила нож, потеряла, а у меня в тот день ничего не было, мы неожиданно встретились на пустыре. Я не собирался убивать ее. Но она угрожала, нападала, оскорбляла. И я вдруг понял, что не могу этого выносить: единственный способ прекратить истерики – избавиться от Аллы немедленно. Мне пришлось ее задушить, я не хотел. Я бы сделал иначе. Но довольно смешная игра слов. Срезать, срывать… ты молодец!
Он незаметным движением вытащил из кармана брюк складной нож с острым и длинным лезвием, блеснувшим в свете луны.
– Срезать надежнее, – заметил он. – Теперь ты понимаешь, к чему я сказал про платье?
– Теперь понимаю, – кивнула Луиза, как завороженная, она смотрела на сияющее холодное лезвие, но не могла думать о нем. Все мысли были по-прежнему о другом. – Значит, ты не любишь меня?
– Люблю, конечно, люблю. Иначе разве хотел бы провести в лучший мир? Помочь уйти в твое Закулисье?
– Ты можешь не делать этого, – Луиза печально улыбнулась. – Нам: людям, животным и самой планете осталось лишь несколько часов. Мне снился сон, помнишь, я говорила тебе, что вижу вещие сны и никогда не ошибаюсь. И мой сон был о том, что все заканчивается. Скоро. Сегодня. Не убивай меня, мы погибнем, погибнем в любом случае. Но можем провести оставшиеся часы вместе. И ты расскажешь, зачем делаешь это. И будет время раскаяться! Возможно, Бог простит тебя, когда предстанешь перед ним!
– Мне не в чем раскаиваться, я делаю то, чего не доделал, не додумал Создатель. Подчищаю за ним. Исправляю его ошибки. Поверь, делаю то, что должно. Не благодари. Сознание, что это важно, есть лучшая награда, – на его красивых губах мелькнула улыбка, зловещая, нервная, искривленная. Комета теперь светила ярче, багрово озаряя белоснежные стволы берез, и в этом свечении Луиза впервые увидела, как в его глазах вспыхнули искорки безумия. Или горело какое-то темное пламя? Марк одержим и в этой одержимости истина поблекла. Он не понимает, не ведает, что делает. Ему кажется, он выполняет великую миссию, вершит суд, исправляет несовершенство мира. Ему нравится убивать, с ужасом подумала Луиза.
И пассивное безразличие к смерти, владевшее девушкой с той самой минуты, когда она вспомнила сон и поняла, что он точно сбудется и она погибнет так или иначе, вдруг оставило ее. Если еще несколько мгновений назад смерть от руки любимого мужчины представлялась желанным избавлением, то теперь она ощутила мучительное желание спастись, жить дальше, избежать страшной участи, выбранной ей Марком. Она хочет погибнуть вместе со всеми и прожить те несколько часов, что им остались! Обнять родителей, проститься с ними. Убедиться, что Артем и Сенечка вернулись с завода благополучно. Попросить у Артема прощения, что не нашла сил поговорить, а оставила лишь холодное письмо. И да, вдыхать аромат цветов, смотреть в звездное небо, заглянуть в телескоп отца, побежать к берегу Донки, окунуться в ее прозрачную, сладкую на вкус воду! Сколько всего хочется сделать, а времени остается мало! Все успеть не получится. Но пусть речь лишь о нескольких часах, эти мгновения стоят, чтобы их прожить. Ей захотелось удержать жизнь, сохранить ее. Может быть, ею двигал всего лишь инстинкт, присущий каждому живому существу: сражаться до последнего, защищая себя. Девушка рванулась в сторону, метнулась, словно молния, пытаясь бежать, но он оказался быстрее. Луиза никак не ожидала, что Марк так быстр и силен, в мгновение ока он схватил ее за руки, его нога выбила почву, и она рухнула на землю. Удар смягчили листья, хвоя, мох. Она почти не ушиблась. Марк упал сверху. Теперь его сильное тело крепко прижимало ее, сковывало движения. Она задергала ногами, попыталась скинуть его, но это не принесло результата. Руками изо всех сил уперлась ему в грудь, отталкивала, кричала. Никто не услышал ее крика, на дачах они были одни, за многие километры вокруг – ни души. Никто не приехал, все остались дома, испугавшись кометы.
– Кричи, сколько хочешь, – тихо сказал он. – Тут никто не слышит.
Луиза почувствовала холод лезвия у шеи. Она, расширенными от ужаса глазами, всматривалась в его лицо: он казался взволнованным, как если бы происходящее сейчас было куда значительнее, чем случившееся между ними в дачном домике. Тогда он выглядел куда безмятежнее, словно их любовь и радость проведенных вместе мгновений, не волновали, не оставили в душе следа. Как если бы Луиза прошла мимо, мелькнула в толпе – и растаяла, как если бы не была главной любовью его жизни, как он не раз говорил. А теперь его глаза сверкали, белков не видно, настолько огромными стали зрачки, он тяжело дышал, сердце колотилось, – Луиза могла слышать стук, – на лбу блестели капли пота. Он медлил, но не потому, что колебался. Не потому, что хотел сохранить ей жизнь. Не потому, что жалел ее. Совсем нет. Хотел лишь подольше растянуть мгновение, продлить свое удовольствие. Девушка вручила ему жизнь, как делали другие до нее. Они поплатились за опрометчивые чувства. Так и есть, Луиза сама произнесла эти слова. «Моя жизнь принадлежит тебе», сказала она, и теперь он забирал ее жизнь со всем правом. Внезапно, и Луиза осознала это: ее тело расслабилось, она замерла, опустила руки. Поняла его правоту: ведь он спрашивал, согласна ли она принадлежать ему целиком, согласна ли отдать жизнь. Она согласилась. Уверяла, что пойдет за ним до конца, говорила, что любит его. Пусть будет так. Недопустимо стать клятвопреступницей дважды: предать Артема, потом Марка. Нет, это неправильно. Она дала слово и его сдержит.
Но можно ли любить убийцу? Разве это правильно? Разве такое возможно? Ведь он не тот человек, которым она его считала. Она полюбила чудесного мужчину, сошедшего со сцены во всем блеске своего таланта, удивительного, щедрого, любезного и бесконечно красивого. Он хотел восстановить театр, помогал беднякам, устроил в ее честь восхитительный бал. Но тот, кто перед ней сейчас… Он не Тонино, не покровитель Донска. И даже не прекрасный актер, танцевавший с ней волшебный вальс среди наряженных в чудесные платья гостей. Он – жестокий убийца и психопат, все, что он сделал, делал лишь для себя, не для нее. И бал – тоже не для нее. Ему хотелось посмеяться над ее наивностью, подыграть ей, запутавшейся, заблудившейся между миром фантазий и реальностью. Вот для чего был этот бал. Чтобы унизить еще сильнее, чтобы подчеркнуть его всемогущество и превосходство. Все было лишь обманом, мишурным блеском, ослепившим ее. Под окутанной тайной театральной маской скрывалась холодная пустота, безжизненный вакуум, в котором нет места чувствам. Луиза открыла глаза, сомнения отразились в ее взгляде, и Марк, отличавшийся внимательностью, заметил их. Он понял, что тянуть дольше нельзя. Еще немного, и она передумает, изменит мнение! Еще немного, и задумается, а любит ли его? Добровольно ли отдает ему жизнь? Нужен ли он ей? Тот ли это мужчина, кому она подарила сердце, кому согласилась принадлежать до конца? Этого нельзя допустить, пока не стало поздно, нужно заканчивать. Быстрее! Всего один миг – и его мрачная, но такая чувственная, такая яркая и оригинальная сказка будет разрушена! Он глубоко вздохнул, замахнулся. Рука замерла, он немного помедлил перед ударом, Луиза не сводила глаз с занесенного над ней ножа. Цветы нужно срезать. Она закрыла глаза и представила, как он покрывает ее остывающее тело бутонами роз. Белыми, в цвет ее платья. Алыми, в цвет крови. Желтыми, в цвет кометы.
Марк, понимая, что мгновение и так непозволительно затянулось, направил руку с ножом вниз, туда, где пока еще билась под тонкой белой кожей голубая жилка.
Сверкающее лезвие вошло в шею, очень прямо и очень глубоко. Редко кому удается нанести столь точный, можно сказать, виртуозный, удар. Кровь, горячая и темная, хлынула на белое платье Луизы. Она никогда прежде не думала, что крови бывает так много и что она такая горячая. Сейчас, глядя, как она льется, девушка понимала слова Марка про белое платье. На белом платье ее заметно особенно хорошо. Почему-то она подумала про белые простыни, которые вывешивали на балконы в Испании после первой брачной ночи, чтобы подтвердить непорочность невесты. Луиза читала о средневековой традиции в книгах, да и после Средневековья она оставалась в ходу в деревнях, лишь в наши дни нравы гордых жителей смягчились, к большому облегчению невест и их родителей. Сколько трагедий случилось из-за этих простыней, сколько судеб было сломано! Но лишь подтвержденный брак считался подлинным, настоящим. Ее платье тоже можно повесить куда-нибудь в подтверждение подлинности клятвы, опрометчивой, глупой, поспешной: принадлежать Тонино до самой смерти.
Недолговечная красота, так он сказал. Как у розовых бутонов. Да, они отцветают очень быстро, вспомнила девушка. Так долго она ждет каждый раз, пока высаженный ею в грунт маленький розовый куст укоренится, подрастет, на нем появятся бутоны, долго-долго они стоят закрытые, а потом вдруг распускаются, появляется цветок, чей аромат наполняет весь сад. Всего несколько дней – и вот его лепестки становятся вялыми, сморщенными, желтеют, падают на землю. Совсем скоро от чарующей красоты останутся лишь воспоминания. Да, удивительная, недолговечная красота. Все обращается в пыль, рассыпается в прах. Бег времени нельзя ни замедлить, ни остановить. Скоро жизнь уйдет, вместе с этой кровью и душа покинет тело. Почему все вокруг так недолговечно? Мы рождаемся из праха и уходим во прах. Так зачем этот бесконечный круговорот? Есть ли в нем смысл? Был ли смысл в их любви с Артемом? Был ли смысл в ее короткой жизни? В страницах ее дневника, исписанных каллиграфическим почерком? В работах детей, которые она проверяла? В том танце на балу? В убийстве Аллы? В их дружбе с Аллой? Был ли смысл в ее ночных встречах с Тонино, в ее клятвах? В тех упоительных часах, которые провели они в дачном домике? В аромате роз? В ее залитом кровью платье? В строительстве Донска? В развитии ее любимого городка? В бегущей в Донке воде?
Есть ли смысл в этой багровеющей, суровой комете, что смотрит на них сверху, неотвратимо приближаясь к Земле? В существовании Земли? В существовании людей? Или все это ненужно, бессмысленно, бесцельно? Скоро жизнь завершится, и она уже не узнает ответа.
Вдали послышался гул автомобиля, яркий свет фар на повороте прорезал темноту. В такой тишине звуки доносились отчетливо, и Луиза хорошо слышала, что кто-то ехал по дачной дороге, щебенка шуршала под колесами машины. Кто-то приближался к ним. Кто-то не испугавшийся кометы.
