Вероника Соль
Второй
Эдна вдруг обмякла и стала заваливаться вбок, Марта придержала её за плечи и осторожно уложила поперёк своей кровати.
– До утра проспит, – сообщила она со скромной улыбкой.
– Давай рассказывай, что ты с ней сделал, – потребовала Уна.
– Я?! Ты совсем, что ли?!
– Ну так объясни нормально, что произошло!
Ему бы кто объяснил!
– Я точно не знаю, ладно? Я вышел подышать воздухом перед сном, увидел её, и – мне показалось, что у неё какие-то проблемы. Кажется, я был прав.
– Какие проблемы? – спросила Зоя Марту.
Та покачала головой:
– Я только помогла ей успокоиться и заснуть. Сама завтра расскажет, если захочет.
– Тебе теперь негде спать, – виновато заметил Альберт.
– Ничего, я почитаю, в крайнем случае, примощусь как-нибудь, – снова сдержанно улыбнулась Марта.
Только теперь, когда Эдна уснула и всё успокоилось, Альберт по-настоящему оказался в запретной женской спальне, со всеми этими женскими безделушками на тумбочках и женской одеждой на стульях, которую он старался не рассматривать, а вокруг на разобранных постелях в свете ночников сидели девушки в пижамах и ночнушках, с распущенными волосами, зевали и боролись со сном, а он стоял перед ними обутый и в сырой одежде и никак не мог уйти.
– А что утром? – спросил он.
– Нужно показать её госпоже Шенди и госпоже Мэйгин, – сказала Марта с не свойственной ей твёрдостью.
– Я бы… я считаю, что я должен поприсутствовать.
Он понимал, что ему могут не разрешить – Марта, Шенди, Мэйгин или сама Эдна, – но попытаться стоило. Если придётся, будет караулить всю ночь.
– Ты ведь проснёшься по будильнику? Приходи в лазарет, я её отведу.
Звучало разумно. И спать в своей кровати всяко лучше, чем на полу в женской спальне или вообще в коридоре. Обманывать Марта не стала бы, так что главное самому не проспать. Скрепя сердце, Альберт попрощался с Мартой до утра.
Может, внутренний голос и нашёптывал, что он лезет не в своё дело, но Альберт твёрдо ему отвечал, что имеет право на объяснения, как непосредственный участник событий. И всё-таки чувствовал себя лишним в ярко освещённом лазарете – или скорее чувствовал, что Эдна должна считать его лишним, – поэтому забрался с ногами на подоконник позади койки, на которую её усадили, чтобы не мозолить глаза.
Марта сидела на койке напротив, а Шенди – рядом, и держала Эдну за руку.
– Она во всём была лучше меня. Красивая, смелая, весёлая. Я гордилась, что у меня такая сестра.
Альберт впервые слышал, чтобы Эдна говорила так много. Пусть даже чуть заторможенно и безэмоционально – это как раз не слишком отличалось от её обычной манеры.
– Единственное, чего у неё не было, это магического дара. Мама здесь училась, папа – нет, но может всякое по мелочи. А Эста – совсем ничего, её даже не все артефакты слушались, мы специально стали покупать самые простые. Я даже думала: если она такая совершенная и лишена магии, значит, наверное, так правильнее – быть свободным от силы…
Может быть, ментальная магия Шенди как-то странно действовала на Эдну, потому что её явно несло не туда.
– …В природе всё так мудро создано, каждая травинка безупречна в своём устройстве. И человек был задуман совершенным – без магии, но мы подхватили её, как болезнь, и теперь пытаемся подчинить её, чтобы хотя бы извлечь какую-то выгоду, обернуть болезнь себе во благо. Но когда за ней пришли, я поняла, что иногда выгоды нет. Я, мама, папа – мы ничего не могли сделать, чтобы помешать им, потому что, когда ты болен недостаточно сильно, от этого нет никакой пользы. А те, кто как следует болен, травят своей заразой других.
– Кто за ней пришёл? Зачем? – Альберт забыл, что собирался быть незаметным.
Но Эдну в таком состоянии, по-видимому, ничто не могло смутить. Она пожала плечами:
– Какие-то стражи. Каэлидцы, плохо говорили. – Альберту показалось, что в воздухе повисло ощутимое напряжение, но, возможно, оно было только его собственным: Шенди не переменилась в лице. – Я просила, чтобы они забрали меня взамен. Но они посмотрели на меня, посмотрели в какие-то записи и сказали, что нужен сорок восьмой год, нулевой уровень.
Он внутренне вздрогнул, услышав год своего рождения. Нетрудно понять, что значит нулевой уровень. То есть, если бы ему не досталось дара, это за ним пришли бы стражи. Обалдеть.
Впрочем, он бы до этого не дожил.
– Я подумала, раз господин Палиг и госпожа Рейди тоже стражи, значит, они могут знать, куда её забрали. Я долго не могла решиться. – Она снова пожала плечами, хотя никто ни о чём не спрашивал. – Страшно было. Потом поняла, что теряю время, так разозлилась на себя, на свой эгоизм…
– И ты спросила Палига, – помог Альберт. – И что он сказал?
– Он… показал.
– Передал тебе свои воспоминания, – подсказала Шенди. Эдна кивнула. – Скажи, ты подписывала согласие?
Эдна покачала головой, а потом надолго замолчала.
– Он показал тебе твою сестру? – не выдержал Альберт. – Эсту?
– Нет. Он был в… в этих помещениях всего один раз. Там тогда был какой-то мужчина. Но он сказал, что – так со всеми делают. Их для этого забирают.
Альберта распирало от желания узнать уже наконец, что же там такое делают, но он держался за последние остатки тактичности. А Шенди, как назло, успела, видимо, узнать больше, потому что сказала:
– Хочешь, сделаем так, чтобы ты забыла всё, что увидела?
Альберт снова напрягся. Эдна и так пострадала оттого, что приспешник Хадега влез в её сознание, а теперь ещё…
– Не знаю. Можно мне подумать?
– Ну конечно. – Шенди легонько сжала её руку. – Пока займёмся тем, чтобы тебе стало легче, я буду приходить каждый день. И госпожа Мэйгин поучаствует, я сейчас пойду обсудить с ней, что мы вместе можем для тебя сделать.
Шенди поднялась, чтобы уйти.
– Мне обязательно здесь оставаться? – тихо спросила Эдна.
– Пока не приведём тебя в порядок, ладно? – Эфирка тепло улыбнулась. – Не больше пяти дней, а может, даже три. Пойду узнаю точно и вернусь, Марта и Альберт пока с тобой посидят.
Альберт тоже считал, что одну её оставлять не стоит даже на минуту, поэтому всё равно бы никуда не ушёл.
– Не в лазарете, – вдруг сказала Эдна, заставив Шенди обернуться на полпути. – В школе. Я не хочу больше учиться. Я не смогу больше. Не смогу использовать магию, это как… грязь, как кровь на руках. Я не хочу.
– Я передам твои пожелания господину Макдуфу, это ему решать, – как ни в чём не бывало сказала Шенди. – Я, если честно, ничего не знаю о том, как происходит отчисление. Но, Эдна, если в Иннсдерре ещё осталось место, где стражам никто не позволит тебя забрать, то это здесь.
– Теперь-то что… – чуть слышно прошептала Эдна.
Преподавательница вернулась вместе с Мэйгин, и Эдна была передана на попечение целительницы. Кабинет ментальной магии находился ближе всех к лазарету, и, когда они вышли, Шенди сразу попрощалась. Марта устремилась вперёд по коридору, а Альберт замешкался, потому что с ночи ему не давал покоя один вопрос.
– Что будет дальше? – спросил он преподавательницу.
– Что ты имеешь в виду? – бросила на ходу Шенди, открывая дверь и направляясь к своему столу.
Альберт остановился на пороге.
– Палиг применил ментальную магию без получения согласия. И даже не говорите, что это простая телепатия, она же с крыши прыгнула!
Шенди не стала возражать, только кивнула:
– Я сообщу господину Макдуфу. Сейчас, только запишу кое-что насчёт лечения…
– И что будет дальше?
– Господин Макдуф что-нибудь решит.
Альберт смотрел, как она копается в ящике стола в поисках бумаги.
– Ничего он не решит, да ведь? – Молчание в ответ придало ему уверенности. – Он не хочет ссориться с Хадегом и будет позволять стражам всё что угодно. Не только на материке, но даже здесь, в школе.
– Альберт, всё довольно непросто…
По его мнению, всё было проще некуда: Хадег и его стражи могут творить всё, что им вздумается, и никто им ничего не сделает в ответ. Но спор, конечно, не имел смысла.
– Ладно, я понял. Спасибо вам, что помогли.
Глава 3. Другая сторона
Альберт поднялся на крышу – его место для размышлений – и оказался в полупрозрачном облаке, полном мелкой мороси. Увидел Марту, между тех самых зубцов, где всё случилось. Он решил подойти, потому что больше на крыше никого не было и казалось глупым делать вид, что он её не заметил.
– Хадег мог бы добиться большего, если бы научил всех любить магию, а не ненавидеть, – не оборачиваясь, сказала Марта, когда он приблизился.
Она стояла, подставив ладонь под крошечные дождевые капли, которые, прежде чем на неё упасть, становились крупными ветвистыми снежинками причудливой формы.
– Пожалуй… Хотя кто его знает, чего он там на самом деле добивается.
– Я думала, все великие маги любят свой дар. А когда любишь, разве не желаешь самого лучшего? Магия заслуживает того, чтобы все ей восхищались. Она такая красивая.
– Твоя – да, – уверенно ответил Альберт и только потом вспомнил холодную жуть бессилия, когда кто-то вытаскивает из твоих мыслей то, что ты пытаешься и не можешь скрыть… Он сосредоточил всё внимание на снежинках, чтобы Марта не почуяла лжи. Они и правда были красивые. – Но знаешь, некоторым хочется делать что-то более значительное – я хотел сказать – более… ощутимое, чем просто создавать красивые вещи.
– Правда? – Марта не отрывала взгляда от ладони, на которой не осталось свободного места и снежинки ровными рядами ложились на пальцы. – Мне никогда не хотелось.
Альберт незаметно вздохнул. Бренги был прав насчёт неё.
– Ты спасла Эдну.
– Это ты её спас. А я… Считай, что я сделала её мысли и чувства чуть более красивыми. – Она улыбнулась.
– Значит, у тебя настоящий талант создавать прекрасное. Это здорово. Такие, как ты, делают мир лучше.
– А у тебя к чему талант? – спросила Марта. Они вместе учились уже пятый год, и она не могла не знать, что даётся ему лучше всего, но, похоже, имела в виду что-то другое. – Спасать тех, кто в беде?
Альберт не сдержал судорожный вдох. Марта, конечно, просто пошутила, но – разве не этого он когда-то хотел? Вернуть долг – спасать жизни, оплачивая свою. Кажется, он почти забыл про это.
– Не знаю, – выдавил он, с трудом отвлекаясь от раздумий. – Я… думал, что для этого нужно намного больше.
Он запрокинул голову, глядя, как капли дождя летят ему в лицо. Нужно быть сильным, чтобы кого-нибудь спасти. Насколько сильным? Чтобы спасти.
– А по-моему, у тебя всë хорошо получилось.
Нет, получилось так себе. Никого он не спас. Сохранил жизнь – да, но Эдна даже не была этому рада, и он бы на еë месте тоже не был. Чтобы спасать людей не от случайного падения, а от намеренно причинëнного зла, всë-таки, нужно что-то большее. Хватит ли его сил?
Мысленно извинившись, Альберт выставил ментальный барьер. Не потому что не доверял Марте, и даже не потому что не хотел, чтобы она думала о нëм плохо, – этого всë равно будет не избежать. Но попросту неприлично стоять тут рядом, рядом с её снежинками и – нет, даже не думать, а хотя бы только иметь в себе это новое понимание, которого, кажется, не было ещё вчера и которое тянулось теперь из-под рёбер вверх, к голове, тонким ядовито-зелёным ростком.
– Пойду… пройдусь, – сказал он. – Ещë раз спасибо, что помогла!
– Тебе спасибо за доверие. Ты очень хорошо обо мне думаешь.
– Да. – Он даже улыбнулся тому, как легко и громко это сказал.
Уже на пути к лестнице Альберт вспомнил ещё кое-что, вопрос, от которого никак не мог отделаться. Её ноги. Что такое она обычно носит, что он четыре года не подозревал, какие невероятные у неё ноги? Вчера он решил обратить внимание при следующей встрече, а теперь вот чуть не забыл. Он оглянулся – и увидел, что Марта смотрит на него и улыбается.
Чем, как не знаком судьбы, объяснить то, что, слоняясь по этажам, возле директорского кабинета Альберт наткнулся на Палига? Точнее, то, что, увидев его, Палиг отпустил дверную ручку и спросил:
– Ты, кажется, Дьюри?
– Да, – ответил Альберт, не понимая, с чего вдруг разволновался.
Лицо у стража было неприятное, сплошь угловатое – не только в тех местах, где на человеческом лице можно ожидать углы, вроде носа и подбородка, но даже щёки и лоб как будто начертили по линейке. Узкие глаза пристально смотрели собеседнику куда-то вглубь черепа.
– Я не видел тебя на тренировке по боевой магии – у тебя что, свободное посещение?
– Нет, я… просто прогуливаю, вообще-то.
А что тут скрывать? Не убьют же его за прогулы?
– Это на последнем курсе? – Палиг разыграл потрясение. – Какая безответственность, молодой человек!
– Простите, – сказал Альберт. – Это больше не повторится.
И это не повторилось. Бренги и Леофу он так и объяснил – может, чуть преувеличив, – что Палиг заставил его ходить на скучные общие тренировки. Они посочувствовали, но как будто даже обрадовались его возвращению.
Приятной неожиданностью стало то, что с преподавателем у него установилось своеобразное взаимопонимание: Дженкинс не смотрел в сторону Альберта, не называл его имени и никогда не обращался к нему напрямую – и это было идеально. Так и до конца года можно было бы протянуть, но Альберт надеялся управиться раньше.
Одним из первых выйдя во внутренний двор, он сразу увидел, как в тренировочном углу Дженкинс спорил с Палигом. Почему именно спорил? Ну а какие ещё варианты? Они переговаривались короткими фразами, не жестикулируя, Палиг не снимал свою дежурную улыбочку, которая ему самому наверняка казалась дипломатичной, а Альберту – напряжённой. Дженкинс щурился и отвечал, как сплёвывал, почти не разжимая губ.
Альберт уже выяснил, что Палиг приходит на каждую тренировку, в качестве зрителя. Другие предметы стражи посещали от случая к случаю, но боевую магию – без пропусков, всё строчили в блокноты. На тренировку во дворе один раз пришла Рейди, но в остальные дни – Палиг, как и сегодня. Он никогда не вмешивался и не комментировал, только смотрел и записывал. А теперь чего ему надо?
Альберт поравнялся с круглым прудом посреди двора и немного замедлил шаг, делая вид, что любуется отражением облаков в воде. Отсюда было не разобрать подробности разговора, но нельзя же просто подойти и встать рядом.
Небо в поверхности воды выглядело до мурашек тëмно-синим. Трава зеленела на солнце, прямо как летом, только мороз щипал нос и уши. Когда первый снег выпал в начале октября, все обалдели, но через пару недель он растаял и пока не вернулся, и мир стоял цветной и мёрзло-звенящий.
В тот момент, когда Альберт наконец оказался достаточно близко, чтобы расслышать слова, Дженкинс бросил Палигу: «Сам проводи», размашистым шагом подошёл к скамейке и демонстративно уселся, скрестил руки на груди и закинул одну длинную паучью ногу на другую, оттопырив острое колено далеко в сторону.
Палиг остался стоять лицом к прибывающим ученикам. Обескураженным он не выглядел, даже наоборот, разве что руки не потирал.
Стало зябко, и Альберт натянул рукава свитера на вспотевшие ладони. Спокойно. Может быть, именно сегодня всё сложится. А может быть, нет. Может быть, нет. Последний месяц доказал, что ждать он умеет, так что не очень-то и важно, сегодня или не сегодня. Всего-то нужно быть внимательным и ни в коем случае не волноваться.
Остальные тем временем тоже подтянулись и выстроились корявой шеренгой напротив стража, который, судя по всему, будет сегодня за преподавателя.
– Мы наблюдаем за вашим обучением с большим интересом и живым участием, – умеренно торжественно заговорил Палиг, когда все собрались, – ведь именно уровень вашего мастерства определит дальнейшую судьбу магии в мире – нашу с вами судьбу. Я вижу, что вы успели ознакомиться с обширным материалом, и настало время проверить, как хорошо вы им владеете.
Альберт видел, как Дженкинс закатил глаза и отвернулся в другую сторону.
Каждое слово, каждое ничтожное действие или приближало исполнение задуманного, или отдаляло – пока невозможно было понять. Будущее менялось каждое мгновение, казалось, можно различить, как колышется ткань бытия.
– В вашем учебном заведении, – продолжал не подозревающий о его мыслях Палиг, – принято тестировать успеваемость в конце года, но боюсь, что во время выпускных экзаменов будет уже слишком поздно оценивать, научились вы чему-нибудь или нет. Поэтому проверок в этом году будет несколько. Сегодня – первая, разминочная: мы только выясним, на что вы на данный момент способны, никаких санкций, скорее всего, не воспоследует. Разве что в самом крайнем случае.
Альберту хватило выдержки не посмотреть на Леофа. Хотя ещё вопрос, какие у стражей критерии: может, они сразу всех причислят к крайнему случаю? Сорхе их даже поддержала бы. И что ещё за санкции?
– Следующий тест состоится в конце семестра, и по его итогам уже будет решено, кому из вас стоит продолжать обучение.
На пятом курсе решать, кому продолжать обучение? Что за бред! В памяти всплыли слова: «Сорок восьмой год, нулевой уровень». А что если эта проверка вообще не связана с учёбой, и они так выбирают новых жертв? Поделят всех на уровни – и…
– Уителл! – глядя в блокнот, провозгласил Палиг.
Альберт сглотнул. Не может быть случайностью, что Леофа вызвали первым. У них там что-то уже намечено.
Леоф вышел вперёд и остановился напротив стража.
– Атакуй.
Не скрывая чувств, Леоф тяжело вздохнул и переступил с ноги на ногу. Он даже не стал делать вид, как будто может взять хитростью или внезапностью, – понимал, что все всё понимают. Медленным жестом – на грани паясничанья – он развëл руки в стороны и ударил снежками с обеих сразу. Палиг вместо того, чтобы защищаться, опустил глаза и принялся что-то писать, только приподнял при этом руку с блокнотом, как бы загородившись ей. Снежки растворились в воздухе где-то на пути к нему.
– Дальше, – поторопил Палиг.
Леоф предпринял ещë несколько попыток, с той же неохотой и тем же результатом.
– Достаточно. – Альберт напрягся в ожидании. Если следующей командой будет: «Защищайся!», то… – Теперь все стихии по очереди.
Значит, ложная тревога. Пока.
Леоф покрутился по сторонам, будто что-то искал, и остановился, наполовину отвернувшись от своего мучителя. Согнул руки в локтях и так напряг их, скрючив пальцы, как будто решил вырвать кусок скалы у них под ногами. Ничего, ясное дело, не происходило, но Альберт всё равно ждал, невольно заинтригованный. И вдруг, подняв глаза, понял: не земля. От пруда, сверкая в солнечных лучах и непрерывно меняя форму, к ним плыла лужица воды. Когда она оказалась над головами учеников, все суетливо расступились, но лужа благополучно проплыла мимо и приблизилась к стражу. Тогда Леоф чуть отклонился и энергично швырнул воду в Палига, помогая себе рывком корпуса. Пролетев полпути, лужица смешно хлюпнула и стекла вниз по невидимому барьеру. Впрочем, выражение физиономии у Палига было такое, будто вода достигла цели и капала сейчас с его хрящеватого носа. Ве изобразил внезапный приступ кашля: даже ему было понятно, что момент смеяться не подходящий.
– Даже не знаю, какое предположение хуже, – невыразительно проговорил Палиг, – что ты издеваешься надо мной, или что это действительно всё, на что способны в этой школе.
– Я не издеваюсь.
– Остановимся на этом, свободен. Дьюри!
Тугая связка разнообразнейших чувств хлестнула по груди и распустилась в ней огненным цветком. Была среди них и едкая радость оттого, что его вызвали вторым: если первым проверили самого слабого, то похоже, что Альберт у стражей на хорошем счету, даже несмотря на то, что на занятиях совсем не старался. Но это, конечно, совершенно неважно.
Он встал на место отступившего назад Леофа.
– Атакуй.
Альберт помедлил.
– Вы не положите блокнот?
– Зачем? – Палиг изобразил вежливое недоумение. Как ему удаётся быть настолько отвратительным?
Препираться Альберт не стал, с блокнотом или без – ему всё равно. Важнее другое. Стражи представляли, кто из студентов на что способен, и строить из себя Леофа было бы не только бессмысленно, но и подозрительно. В то же время нельзя показывать свою истинную силу. И ещё бы убедиться, что только атаки Леофа Палиг отражает, не отрываясь от письма…
Он остановил выбор на грубом подобии лезвия из чистой энергии. Слегка, на пробу, хлестнул правой рукой справа налево – увяз в щите. Так, а теперь… Справа, справа, слева, сверху, снизу вверх – и левой! Все атаки Палиг блокировал, но Альберт чувствовал, что победил: между карандашом в левой руке стража и блокнотом в правой уже мог бы уместиться Агенобарб. Он не ставит щит силой мысли. Простой смертный.
– Стихии, – сказал Палиг.
Что ж, а теперь минутка честного позора. Атаки неродными стихиями не давались никому, включая Альберта, но его это не слишком расстраивало. Что бы он делал в реальном бою? Да просто не использовал бы чужие стихии – зачем, когда есть своя? Но если Палигу так уж приспичило увидеть все стихии – пусть веселится.
Подумав, Альберт выбрал огонь: трудный для него, но не настолько неподъёмный, как земля. Закрыл глаза, собрал силу, выпустил – выдох – гори!
Огонь получился хороший – горячий, красивый и стабильный, Альберту нечего было стыдиться. Просто на атаку это не тянуло: две огненные ленты текли к Палигу, как ручьи, остановить их ничего не стоило. А если добавить силы – исчезнет пламя. Но время силы ещё не пришло. Ещё не сейчас.
Палиг расхохотался.
– Ты что, боишься вырастить конкурентов? – Он повернул к Дженкинсу угловатое лицо, ученикам явив прямоугольную щёку и геометрически совершенную челюсть. Между воротником и щетиной на подбородке призывно натянулась под кожей грудино-ключично-сосцевидная мышца.
Сейчас. Настоящая сила хлынула в пальцы, рука сама взметнулась вверх.
– …Огонь был в программе за прошлый год, ты хоть немного следишь, чтобы они её усваивали?
Заглушая голос стража, прорываясь сквозь тошноту, что-то внутри головы Альберта верещало: нет! Не получится, не получится, не туда, не достанет! Как ты будешь оправдываться? Верни всё обратно, ты всё испортил, и теперь у тебя нет второго шанса! Нет второго шанса.
Он ударил. Или, может, не он – что-то, сама судьба. Ревущий непокорный воздух сжался, став тонким, как лист, и ринулся вниз, наискось, туда, где открывал шею синий воротник.
Рука с зажатым в ней карандашом дёрнулась навстречу – о нет! Воздух, только что рассекавший воздух, вспорол что-то невидимое и вязкое, как кисель. А следом – кожу. Мышцы. Ярёмную вену. Сонную артерию. Еле уловимый хруст на кончиках пальцев – трахея? А может, ключица или вообще одежда, цепочка на шее. Больше он всё равно не мог ничего сделать: лезвие источило себя о препятствия и исчезло. Палига развернуло боком, он вскинул руки к горлу, и их залило красным, более ярким, чем получился на синей ткани одежды. А если он сейчас затянет рану? Удар вышел совсем не такой, как хотелось: не под тем углом, не с той силой, он всё растерял, пока пробивался через зачаток щита. Но – кажется… Сначала в холодную зелёную траву упал сам Палиг, а его голова – словно с секундным запозданием, рванулась к плечу и осталась там в невообразимом ракурсе.
Альберт потерял чувство реальности – это было похоже на ментальную магию: ноги сделались мягкими, уши будто зажали ладонями, и воздух горячий и мутный, как в душевой. Он не сразу понял, что во дворе стало куда более шумно и тесно, чем раньше. Откуда-то взялась куча народу, мелькала одежда, лица, спины. Казалось, все одновременно что-то говорят.
– Кто это был? Он? – резкий высокий голос выделился из фонового гула.
– Это ты?
Перед ним возникло лицо, пышущее боевой яростью: тонкие красные губы, каэлидские серые глаза…
– Отойдите от ребëнка, не видите, он напуган?
Замечание не показалось обидным: Альберта и правда била дрожь, и он затруднялся определить, из-за чего именно.
Красногубое лицо каэлидки отодвинулось, сменившись холёной бородкой Дерека.
– Малыш, ты ни в чëм не виноват, слышишь? Никто тебя не винит, все видели, что это случайность. Ну, ну, не переживай так. Пойдëм попросим госпожу Мэйгин сделать тебе горячего чаю, а то дрожишь весь…
Как-то сама собой толпа осталась позади. Положив руку ему на загривок, Дерек весьма ощутимо толкал его по направлению к двери в столовую. Через прикосновение Альберт чувствовал ритм его шагов – он всë ещë прихрамывал, а со стороны было практически незаметно. Они вошли в полутëмное после улицы помещение, Альберт едва различил под ногами пол, а потом споткнулся и чуть не полетел носом вниз, потому что всë поплыло, перевернулось, поменялось местами, посветлело и заполнилось предметами. Он с силой зажмурился, чтобы не лопнула голова, а когда снова открыл глаза, обнаружил вокруг себя кабинет боевой магии. Дерек в два широких шага вышел вперëд и круто развернулся – полы камзола взметнулись чëрным крылом.
– Совсем гнилушки отсохли?
Несколько мгновений, в которые Альберт не дышал, он думал, что звякнувшие друг о друга серебряные бусины и налитые бешенством голубые глаза станут последним, что он видит в своей недолгой жизни. Но Крес ждал – видимо, ответа на вопрос, смысл которого дошёл до Альберта с запозданием.
– Это был несчастный случай, – проблеял он, хотя планировал говорить нагло и ничего не боясь.
Крес снова удивил его, на этот раз выдав сочную рифму к слову «случай» – непристойную и изобретённую только что.
– …Думаешь, ты один такой умный? Думаешь, всем остальным всё нравится? Стражи, Хадег, похищения, убийства низших? Никто не хочет ничего сделать? Все хотят, Альберт! Но всем, кроме тебя, хватает ума прикинуть соотношение сил! Хадег у власти, и он диктует условия, а мы делаем вид, что охотно выполняем его условия, и тогда он нас не истребляет. Это что, сложно?
– Они первые нарушили перемирие! Вы знаете, что он сделал?
– Знаю. Но важно не кто первый начал, а кто сильнее. Нравится тебе или нет, но жизнь так устроена, что сильный может позволить себе больше.
– Ага, унижать слабых, я знаю. Поэтому вы уничтожили Лихлинн? Потому что могли себе это позволить?
К его удивлению, Крес не стал говорить, что это не имеет никакого отношения к сегодняшнему происшествию. Он сел на край стола и скрестил руки, обняв себя за локти.
– Потому что я хотел перестать чувствовать бессилие. С магией у меня всë было в порядке, но я видел, как она теряет ценность. Сильными внезапно оказались не те, у кого дар, а те, кого больше, кто оттяпал весь мир себе, не оставив другим места. Это причисляло меня к слабым, я считал это несправедливым и творил невесть что из глупого, инфантильного желания сообщить, что я есть и тоже что-то могу.
Выразительный взгляд нельзя было толковать двояко, но чего Альберт совершенно точно не собирался делать, так это оправдываться перед этим человеком.
– Ну, значит, вопросов ко мне нет? – заключил он с холодным спокойствием.
– Как далеко ты зайдëшь, Альберт?
– Рановато вы забеспокоились. – Он словно сжимал в руке пузырëк из тончайшего стекла с убийственным ядом внутри: сожмëшь слишком сильно – и уже никто не спасëт, но если совсем легонько, то вроде бы можно, и даже ещё чуть-чуть надавить. – Поговорим человек через пятьдесят хотя бы.
– Это может оказаться довольно скоро, если мы посчитаем тех, кого Хадег, вероятно, накажет за твою глупость, – выдержал пузырёк.
Да чëрт, он же специально обставил всë как случайность, именно потому что не тупой и всë понимает, и Крес это знает, даже подыграл, зачем теперь вот это? Но рисковать дальше не хотелось, и он согласился:
– Скоро так скоро. А пока я пойду.
До ломоты в костях хотелось телепортироваться прямо из кабинета, продемонстрировав одновременно и свои умения, и своё отношение, но вот в умениях он ещё не был до конца уверен и решил, что разумнее будет не испытывать судьбу и один последний раз выйти по старинке. У самой двери что-то заставило его обернуться – невыпущенная злость? ничем не истребимая природная доброта? – и сказать, обжигая горло словами:
– Вы хороший учитель.
***
Он знал, что тонет, но воды не чувствовал – так много их было. Упирались плечами в грудь, коленями в спину, руками в лицо, давили со всех сторон. Он хотел растолкать их, чтобы вдохнуть, но руки было не поднять: прижимали с боков, вдавливали локти в рëбра, напирали, напирали. За миг до того, как мир треснул, как яичная скорлупа, он знал, что услышит этот звук.
Рука взлетела свободно, и он понял, что вырвался, – но тут пальцы задели тёплое тело, сон протëк в явь, и неизвестно, что бы он сделал в следующую секунду, но явь проступила отчëтливо в утреннем полумраке – не вода. Каменный потолок, стены, дверь. И удушающе узкая, тесная кровать.
Он шëпотом выругался, потом присмотрелся и прислушался: не проснулась. Лёг на бок и уставился в обрисованную первым светом спину.
Какой отмороженный краб мог придумать, чтобы два человека спали в одной кровати? Сраное извращение. Ладно, в этот раз он сам предложил. Может, даже настоял. Чтобы всегда знать, где она, – просто на всякий случай. Планы стражей, и так до конца не ясные, могли как угодно измениться после… этого… Он непроизвольно потëр шею, убеждаясь в еë целости. Альберт Дьюри, драный медведями. Сраные приëмчики магов воздуха…
Он шумно выдохнул в подушку, чувствуя, как замедляется разогнавшееся поле сна сердце. Почему, глядя на эту спину, он думает обо всякой дряни? Он забыл обо всём, коснулся этой спины, вверх вдоль позвоночника, по плечу, и талии, и бёдрам в тепле одеяла, и снова вверх, теперь с другой стороны, в тактильное блаженство. Ладно, надо признать, есть и свои плюсы: проснулся, только руку протяни – и тут такое. Мягкое, сладко пахнущее, утончëнное до эфемерности, которую его грубые пальцы едва-едва могут уловить. Было что-то ещë такое же… цветочные лепестки? Женскую кожу могли бы делать из лепестков. А внутри маленькие птичьи косточки, нежные, как застывшие сахарные нити.
Нарастающий звон будильника вытолкнул на поверхность. Она тоже услышала, вздохнула, изогнулась, поелозив вдоль него как раз там, где надо, попыталась ощупать сонной рукой, что за тело лежит позади неё. Он перехватил тёплую, налитую сном ладонь и вернул на подушку рядом с её лицом.
– Не просыпайся, – шепнул он, коснувшись губами уха, и для убедительности крепче прижался бёдрами.
Она улыбнулась, не открывая глаз.
«Джейсон, зайдёшь в мой кабинет?»
Если бы он лязгнул зубами, как хотелось, прокусил бы ей ухо. Чтоб ты сдох, Григ, как ты умудряешься быть таким говнюком?
– Что такое? – мгновенно отреагировала она и попыталась повернуться.
– Макдуф просит зайти.
– Так рано? – Она всё-таки выпуталась из объятий и села навстречу тёплому свету. Смотреть было так же здорово, как трогать. – Это нехорошо.
– А когда он звал для чего-то хорошего?
Разве что когда велел провести экскурсию по замку для высланной из Каэлида магички, которая теперь нервно кусает губы в этой постели. Но тогда ему немного иначе всё виделось.