Валерий Юабов
Долгая дорога
Глава 58. Возвращение
«Ну, здравствуй, старая подруга!»
Передо мной на столе лежит толстая тетрадь – обтрепанная, с пожелтевшими страницами, с потускневшими карандашными записями… Это список домовладельцев. Тысяча с лишним фамилий. Возле каждой из них – мои пометки: что-то вроде оценок, характеристик… Своего рода попытки психологического анализа.
«Постарела, подруга, – вздыхал я, листая страницы. – Впрочем, как и я. Оба мы взаперти сидели: ты – в ящике, я – в офисе. И от бездействия листы твои пожелтели еще больше, чем от времени… Ну, ничего, авось теперь снова помолодеем!»
Может, это и покажется кому-нибудь странным, но тетрадку я листал с волнением, и обращался к ней, как к живому существу. Ведь за каждой строчкой, за каждым именем вставали люди. Я вспоминал их лица, даже голоса. Вспоминал наши разговоры. Кстати, это было очень полезно для меня – я снова входил в роль, «репетировал»… Так прошелся я по всем страницам – и список ожил. Но это здесь, в тетради. А многих ли старых знакомых встречу я на ферме? Я выяснил это с помощью Интернета и телефонного справочника. Изменений в списке пришлось сделать немало, но писать его заново, в другой тетради, выбрасывать старого друга, я не стал. Можете считать меня сентиментальным.
Готов ли я к предстоящим встречам? Восемь лет перерыва в любой работе резко снижают профессионализм. Забываются детали, которые делали тебя мастером. Может быть, кому-нибудь слово «мастер» покажется слишком высоким, неприменимым к человеку, который ходит от двери к двери и предлагает свою помощь в продаже или покупке домов. Могу на это ответить только одно: а вы попробуйте! Мастерство – это твое умение убеждать, твои методы и приемы, твое – не побоюсь сказать – человеческое обаяние. Право же, добиться внимания равнодушных «овечек» на ферме ничуть не легче, чем завоевать любовь равнодушной к тебе девушки! Сейчас приходилось заново вспоминать, как мне это удавалось. Пробудить интерес к себе – это даже важнее, чем заинтересовать конкретным предложением. Надо, чтобы людям хотелось говорить с тобой, слушать тебя, расспрашивать… Вот и принялся я для начала собирать самые свежие сведения о Кью-Гарденс-Хилс: ведь мои «овечки», хоть ныне век Интернета и других СМИ, не очень-то следят за новостями, будь то новости в мире или в районе. Уж больно они «ленивы и нелюбопытны», говоря словами Пушкина. Но если я появлюсь и сообщу им «горячую новость» – скажем: «автобусная линия Кью-74 закрывается» – ох, какие начнутся ахи-охи, негодования, расспросы! Я посочувствую, утешу – и мой приход запомнится… А мне того и надо.
Три недели прошли в приготовлениях. Из какого-то ящика вылезла на свет божий сумка-портфель, тоже мой старый спутник. «Отдохнул и хватит, – бормотал я, набивая его магнитными визитками, ручками, календарями на новый год, литературой о районе. – Что, тяжело? – тут я перекинул лямку через плечо, она туго натянулась. – Ну, мне-то, пожалуй, потяжелее… Ничего, привыкнем!»
* * *
И вот я снова на своей ферме. Иду по знакомой 73 Авеню… Чего же я так волнуюсь? Чему радуюсь? Ждут, что ли, меня с распростертыми объятиями клиенты, потрясая чековыми книжками? И вдруг почувствовал: тому радуюсь, что вернулся в активную жизнь, что работа моя – снова на этих улицах, а не в четырех стенах красивого офиса! Да, улица – моя стихия! Здесь я независим, свободен. Я опять среди людей. Встречи с ними покажут, на что я способен. И солидный риелтор, давно уже перешагнувший за четвертый десяток лет, шел и чуть ли не подпрыгивал, как мальчишка, разглядывая знакомые дома…
Знакомые… Еще бы! Я же и после фермерства сотни раз проходил и проезжал по этим улицам. Но сегодня я снова – впервые за восемь лет – шел по ним не как равнодушный прохожий. В каждый из этих домов предстояло мне теперь ежедневно заходить – не раз и не два. И вот сейчас, оглядывая их, я вдруг почувствовал, что эйфория моя проходит. Словно бы другими глазами увидел я родной район. Куда подевался цветущий Кью-Гарденс-Хилс моей юности – с его деревьями, кустами роз, зелеными газончиками? Как же я не замечал, насколько здесь все изменилось? Каменные площадки, металлические навесы, высокие кирпичные заборы…
Странное существо – человек! Иной раз долго ходишь, как слепой, не обращая внимания на то, что окружает тебя. И вдруг – не важно, по какой причине – острота зрения включается, словно луч прожектора, и ты замечаешь… Что именно – не в этом дело. То, о чем я сейчас пишу – только частный случай.
И все же я думаю, что и впечатления, и мысли накапливались во мне постепенно, просто я на них не сосредотачивался. Я же год за годом наблюдал, что происходило, когда Кью-Гарденс-Хилс стали заселять (чему и я содействовал) мои сородичи. Это они превратили зеленый Кью-Гарденс-Хилс в серый камнеград! Недаром же кузен мой Боря с женой удрали в другой район: поселились напротив парка, да и собственный их двор похож на парк. Но ведь у большинства моих земляков в Ташкенте и в Чирчике были сады. Там они берегли и возделывали каждый клочок земли. Почему же здесь, в Нью-Йорке, уничтожили садики и газончики, забетонировали дворики, отгородились заборами? В чем причина такого равнодушия к природе? Такой эстетической слепоты? «Может быть, – размышлял я – у них, переселившихся в далекие края, так и не появилось здесь чувство родины? Или это чувство ограничивается тем клочком земли, что возле самого дома, а ото всего остального и ото всех остальных надо отгородиться? Как сделал герой стихотворения Роберта Фроста “Починка стены”, который считал, что “сосед хорош, когда забор хорош”»…
Вот у меня и цель появилась, – думал я, шагая по улицам. Не коммерческая – нравственная цель. Кью-Гарденс-Хилс снова должен стать красивым, цветущим! Сделаю для этого все, что смогу. С помощью жителей, конечно – буду их убеждать, объединять!
* * *
Я еще не понимал, на какой «забор» натолкнусь, приняв такое решение. «Забор» этот – собственно говоря, тот самый, о котором писал Фрост – по-научному называется менталитет. Я не националист – боже упаси – и не считаю этот «менталитет-забор» генетически свойственным моим землякам. Кто-то избавляется от него легко, но удается это далеко не всем.
Кажется, я уже писал о том, что в Кью-Гарденс-Хилс создано было Общество местных домовладельцев. Я давно уже в него вступил и даже был избран в группу правления. Работали мы безвозмездно. Мало того – чтобы Общество располагало хоть какими-то финансами, каждый из нас вносил членские взносы. Вникали мы в самые разные направления городского хозяйства. То добивались, чтобы движение на улицах района сделали односторонним, то пытались организовать систематическую очистку главной улицы, то требовали построить новое здание библиотеки – и тому подобное. Выдвигая такие просьбы и требования, мы собирали подписи жителей, а затем в виде петиций передавали районным руководителям. Могу похвастаться: за один обход фермы я собирал сотни подписей, больше, чем собирали все вместе остальные члены Общества.
Уже одна эта цифра – сотни подписей – говорит о том, что я не жалел ни физических, ни душевных сил.
… Зимний день. На улице ветрено, холодно, – 5 по цельсию. Для Нью-Йорка это уже мороз. Но одет я тепло, да и тяжелый портфель на моем боку – что-то вроде обогревателя. Вероятно, некоторое своеобразие моему облику придают и такие мелкие детали: ручка, висящая на шнурке поверх пальто, дощечка в руке – а на ней список «овечек» и очередная петиция…
«Тук-тук-тук!» – Двери открываются.
– Валери?! В такой мороз! Ну, заходите, заходите же!
Это миссис Патч. Американка Кейти Патч – человек добрый, открытый, относится ко мне тепло. Вот и сейчас с интересом слушает, какую петицию я принес. Совет директоров района предлагает, чтобы жители улиц скидывались на ремонт подъездной дороги к домам. Кейти находит это предложение разумным. Она, не читая, подписывает петицию. Не читая – для американца это неслыханное дело. Воспринимаю ее подпись как знак высочайшего ко мне доверия.
У Кейти, как всегда, много вопросов ко мне. Например, соглашаются ли подписывать петицию пенсионеры. – Ведь им нелегко, – говорит она. А еще ей хочется знать, как отнеслись к петиции русскоязычные жители района. Она слышала, что моих бывших земляков мало интересует сбор средств на общественные нужды. Они предпочитают тратить деньги на многолюдные семейные торжества и роскошные машины. «Объясните мне – почему? – просит Кейти. – Ведь в Советском Союзе все общественное считалось самым главным, не так ли?» Я пытаюсь ей объяснить, что поведение граждан Советского Союза далеко не всегда совпадало с государственной идеологией. Может быть, и потому, что государство ограничивалось лозунгами, а чувства общественной ответственности в людях не воспитывало. Притом очень плохо заботилось о людях, об их личных и общественных нуждах.
Словом, разговор с Кейти, как обычно, был интересным. Она горячо одобряет мои заботы о районе. Зато следующая «овечка»… Пожалуй, точнее будет сказать – волк в овечьей шкуре! Зовут ее Фрида, это одна из моих землячек. Худощавая, бледная, в цветастом платье и в платке, обмотанном вокруг головы, она оглядывает меня недружелюбно, почти враждебно: «Что за мусор вы мне каждый раз приносите?»
Мусор… Петиции для нее мусор… Тут уж я не выдерживаю, отвечаю ей какой-то резкостью, ухожу. Но, остыв немного, ставлю себе двойку за поведение. Ну, нагрубила… А где же мое чувство юмора? Фермеру необходима терпимость – спутник добра, без нее так легко обратиться в издерганное, озлобленное существо…
Таких, как Фрида, в Кью-Гарденс-Хилс немного. Но «кирпичные заборы» выстраивали, как правило, именно они – мои земляки. И бывало, что заборы – в прямом, а не в переносном смысле слова. Не раз пытался я им объяснить: «Зачем ограждать детскую площадку глухой стеной? Это уродует улицу. Поставьте лучше заборчик из металлических прутьев!» Говорю и чувствую: не понимают меня. Вот-вот ответят: «Не твое это дело»… К чему же я трачу на них время? – подумал я однажды. – Ведь я уже ясно представляю себе характер каждой из моих «овечек». И с каждым новым обходом фермы все отчетливее ощущаю, с кем из них имеет смысл продолжать общение, даже если сегодня оно еще не деловое и неизвестно, станет ли таким. В риелторе Валере Юабове нуждаются люди, с которыми есть контакт, совместимость. Им интересно со мной. Мне – с ними. А люди, подобные Фриде, не нуждаются ни в моей помощи, ни в моих попытках вовлечь их в дела общественные. Они живут «за забором». Мы несовместимы. Возможно, многим покажется, что понятие совместимости не имеет отношения к бизнесу. Ну, смотря как на это глядеть. Я вот полагаю, что бизнес – тот, что связан с людьми – именно тогда успешен, когда партнеры совместимы. Когда каждая встреча, помимо деловых целей, приносит им радость человеческого общения. К тому же тут рождается и доверие.
Звонит мне, скажем, мистер Кон. Думаете, как к риелтору? Ничего подобного – он пока не собирается ни продавать, ни покупать жилье. Мистер Кон просит меня порекомендовать ему кровельщика… «Пожалуйста – записывайте номер телефона… Кстати, я не застал Вас в мой последний обход фермы. Где Вы были? А-а, на концерте в Линкольн-центре»… Я знаю, что мистер Кон большой поклонник классической музыки. Поговорили о концерте. Потом я спросил, не зацвела ли магнолия в его садике. Немножко посплетничали о соседе мистера Кона – вечно недовольном мистере Блейке. То ему мусорщики по утрам спать не дают, то самолеты мешают – слишком низко летают… Словом, обычный разговор двух приятелей. Такими и становятся для меня многие из «овечек». У меня нет никаких сомнений, что только ко мне обратятся они, как к риелтору.
Но совместимость – лишь одна из причин.
Многих домовладельцев поражает моя осведомленность во всем, что связано с их жильем. А я только посмеиваюсь: они и не представляют, до каких мелочей я знаю их дома… Нет – «знаю» – не совсем то слово. Тут больше подходит – «вижу». Это что-то вроде «картинок» моего детства. Что-то вроде обостренной зрительной памяти. Она начинала проявлять себя примерно после десяти обходов. Иду, скажем, к какому-то дому. Он еще далеко, а я уже «вижу» его. Рядом с дубом в три обхвата – кирпичное крыльцо с отбитыми углами. Ржавые вздутия под черной краской перил. Старая, выщербленная дверь… Подхожу – ну, все точь-в-точь!
Закрыв глаза, я мог вот так, в деталях, «увидеть» всю улицу. Вероятно, такая зрительная память – большой подарок в моей профессии риелтора. И не только зрительная. Помню я и голоса, помню имена владельцев того или иного дома. Не успеет со мной кто-нибудь поздороваться, позвонив по телефону – я тут же назову его имя, его адрес…
Впрочем, – спасибо Учителю! Как тут все не запомнить, если в каждую дверь я постучал свыше сорока раз?
* * *
Вот так и пас я своих «овечек». И был счастлив, снова убедившись, что фермерство – мое любимое дело. За полтора года мне поручили продажу десяти домов! Я думал, что теперь никто и ничто не вышибет меня из седла. Но судьба готовила мне новые сюрпризы…
Глава 59. Курс лекций профессора
Да, я вывешивал на ферме то две, то три дощечки о продаже домов. Я поглядывал на них и радовался. По моим сведениям, за эти полтора года мне доверили больше продаж, чем другим известным мне риелторам. Я надеялся, что возле каждой из дощечек вот-вот появится еще одна с надписью: Sold. Дом продан… То есть покупатель не только найден – он уже подтвердил свои намерения: получил банковский кредит и готов завершить сделку. Вот тут и риелтор вознаграждается за свои труды… Но шел месяц за месяцем, а из десяти домов мне удалось продать всего один – дом супругов Файбер на 77-й Роуд.
* * *
Продажа недвижимости подчиняется общим законам рынка. Главное для нее – покупательский спрос. Спрос велик – все идет как по маслу. И сделки совершаются быстрее, и банковский кредит оформляется легче, и ясное дело, доходы у риелтора выше. Так вот, главное исчезло: спроса не стало… Почему? Куда девались покупатели?
О некоторых причинах я догадывался. Владельцы небольшого бизнеса – будь то парикмахер, сапожник, хозяин ресторана – как правило, скрывают свои реальные заработки, чтобы уменьшить подоходный налог. А плохие времена осложнили работу с банками: чтобы оформить кредит на покупку дома, необходимо подтвердить свои сбережения и достаточно высокую зарплату. Не удивительно, что люди жмутся, откладывают покупку дома на лучшие времена. Повлиял кризис и на продавцов – владельцев домов: они стали запрашивать слишком дорого. Ведь недвижимость – это копилка, чем дольше ее не трогать – тем лучше. Либо уж надо вытрясти из нее как можно больше! Вот и слышишь: «У нас не горит, обождем до лучших времен».
Большинство домов простаивало на рынке месяцами, заканчивались и не возобновлялись сроки контрактов с нами, риелторами. И мы, бедные, крутились в поисках заработка, как воробьи в поисках еды возле опустевших вечером прилавков.
Именно это испытал я, как говорится, на собственной шкуре. Впервые за двадцать пять лет супружеской жизни нашей семье приходилось – и приходится сейчас – довольствоваться заработком Светы. Выручает то, что дети выросли. Даниэл – ему уже двадцать два – преподает математику в родном колледже, поступил в аспирантуру в Simon Buisness School. Вика – она тоже подрабатывает в аптеке – учится на фармацевта. Осталось только Эстер вытянуть. Хорошо, что семья у меня такая дружная, что трудности ее только сплачивают! Оптимистичная Света успокаивает, уверяет, что все образуется. А Дэниэл с Викой уговаривают: «бросай ты это дело, перестань зря двери обстукивать! Продай здание «Саммита», и живите с мамой на эти деньги».
Бросить риелторство рекомендует мне и Давид Кессел, мой партнер. Давид убежден: экономический застой будет долгим. А застой – это высокая безработица, это трудно оформляемый и все повышаемый банковский кредит. То есть именно то, что препятствует нашему бизнесу. Сам Давид уже давно отошел от него и занимается изучением фондовой биржи. Давид – человек волевой, приняв решение, он не колеблется, не оглядывается. Не то, что я. Ведь с доводами партнера я согласен, но принимает их как бы половина моего существа – мой разум. А другая половина – душа – плачет, как дитя, которому предлагают выбросить сломавшуюся любимую игрушку. Моя ферма – как буду я жить без нее? Столько лет я пас своих «овечек», свыкся с людьми, привык встречаться с ними. Ферма стала уже не столько местом, где я делаю бизнес, сколько моим кругом общения, моим выходом в мир… И в моей неразумной душе упрямо жила надежда: проклятый кризис скоро закончится, должна же измениться экономическая ситуация! Я подожду, у меня есть силы, я не хочу сдаваться!
Вот так и получалось, что по утрам, приходя в офис, я как бы раздваивался. Разумная моя половина с интересом наблюдала за работой Давида, слушала его рассуждения, соглашалась с ним, но примерно к полудню вторая моя половина, живущая не разумом, а чувствами, выходила из подчинения, начинала упрямо твердить, требовать: «на ферму, на ферму!» И она побеждала: я убегал, на ходу воскликнув «встретимся вечером!»
* * *
… Зима была снежная и холодная, но короткая. Весна, необычно теплая, пришла на месяц раньше, чем всегда. В начале марта ветер из студеного, жалящего превратился в теплый, полный весенних запахов. За день-другой все зазеленело, зацвело. До чего же хорошо было, расхаживая по улицам, подмечать все мелочи весеннего пробуждения! Казалось, мои глаза приобрели какую-то особую зоркость и восприимчивость. Всматривался в только что распустившиеся листья живой изгороди, любовался: какие они тоненькие, насквозь просвечивают… А зелень какая светлая, нежная… Вот листочки дрогнули на ветру – и я, с жадностью глотая воздух, кажется, чувствую их аромат.
Особенно я любил одно местечко на 76-й роуд. Там, напротив поляны, рос мой любимый белый дуб. Могучий, в три обхвата – значит, древний, проживший уже несколько веков. Задрав голову, я разглядывал корявые ветки – не мелькнет ли на их темном фоне зелень первых листочков. Но нет: дубы распускаются довольно поздно, кажется, не раньше апреля. И все равно я радовался встрече со стариком. Садился на корточки, поглаживал узловатые корни великана, тоже могучие, взломавшие цементные плиты тротуара. Когда-то меня это возмущало: непорядок, люди же спотыкаются. Не раз требовал, чтобы хозяева соседнего дома вырубили корни, починили тротуар… Ну и чудак же я был! Подумаешь – взломаны плиты, этим гордиться надо: ведь такого дуба не найдешь, небось, во всем округе!
* * *
Но природа – природой, весна – весной, а ферму свою я обстукивал упорно. Ходил от дома к дому – и настраивал себя на деловой лад. Даже более чем на деловой. Я припоминал примеры из книг, из истории, когда упорство и вера в свое дело помогали людям преодолевать величайшие трудности. Может, и не подходит слово «героизм» к моей скромной деятельности – она же не меняет ни хода истории, ни людских судеб – ну а все-таки упорство остается упорством. Умение выстоять остается умением выстоять. И я ходил от дома к дому, улыбался, затевал разговоры. Здоровался на нескольких языках: «Ни Хао!» – приветствовал китайцев, «Ан ян ха се е!» корейцев, «Буэнос тардес!» испаноязычных… Веселых приветствий и разговоров было великое множество, но как доходило до дела – «овечки» мои становились непреклонны. К вечеру, убедившись в этом, я опять превращался в существо разумное. Печально спрашивал себя, как же быть и утром шел в офис беседовать с Давидом.
* * *
Уже двадцать пять лет, как мы вместе, а я и сегодня не перестаю удивляться силе характера, глубине мыслей, работоспособности моего друга и партнера.
Давид вернулся к своей прежней профессии – операциям на фондовой бирже. Члены этой биржи – крупные частные компании всего мира. Биржа обеспечивает их нормальными условиями при покупке и продаже ценных бумаг. Если подписаться на специальный сервис, можно с экрана компьютера не только наблюдать за работой биржи, следить за стоимостью или обращением акций, но и самому участвовать в покупке, продаже, да и во множестве других фондовых операций. Что и делает Давид, – недаром же он установил в нашем офисе три компьютера с пятью мониторами.
Его рабочий день начинается в четыре часа ночи: по домашнему телевизору он смотрит спецканал «Бизнес ньюс», следя за событиями большого бизнеса. Скажем, за японской и английской биржами, (ведь американская фондовая биржа – это лишь звено в большой цепи). К половине девятого Давид появляется в «Саммите». Утренняя поступь у моего партнера особенно энергична, он словно марширует, четко шагая по коридору, выложенному керамической плиткой. Вот он здоровается со мной и с улыбкой поднимает палец. «Знаешь, что вчера произошло? Сейчас услышишь…» И выдает мне краткую, но исчерпывающую сводку экономических новостей. Тем временем его компьютеры уже включены. Не спуская с них глаз, успевая следить за всеми, он неустанно изучает биржевые сражения. Изучает напряженно – «ни встать, ни пописать», иногда что-то яростно восклицая. Да-да, даже хладнокровный, выдержанный Давид порой срывается, хватается за голову: «Это несовместимо с логикой!» Но тут же, взяв себя в руки, спокойно опускается в кресло, закуривает – и снова, вглядываясь в экраны, что-то записывает. Он так занят, что к телефону я его не зову, а, уходя, запираю в нашем подвале… Поражаюсь – как он такие нагрузки выдерживает! И все же для разговоров со мной Давид находит время. Откинется на спинку кресла, неторопливо покуривая, и начинает: «погляди-ка, что я нынче выяснил…» Эти насыщенные мыслями и информацией разговоры звучали для меня, как лекции, стали моим университетом.
Чувство ответственности так велико в Давиде, что и за наши общие, и за мои личные неудачи в риелторском бизнесе он винит себя. «Я должен был предвидеть этот затяжной кризис! – не раз восклицал он. – Если бы я понял это вовремя, четыре года тому назад, то убедил бы тебя продать компанию. Почему же я не предвидел? Почему?»
Конечно же, Давид нашел ответ на этот вопрос. «Ложная информация! – С возмущением говорил он. – Ложь на правительственном уровне! Нам рассказывали, что дела в стране обстоят прекрасно, хотя сами все знали… А сейчас ищут «козлов отпущения!» Слушания в Сенате – это же не более, чем спектакль!»
Слушания эти часто транслируются по телевидению. Тема – одна и та же. В роли «козлов отпущения» выступают то банкиры, то брокеры-дилеры, то директора инвестиционных фондов. На этот раз «козлами» были владельцы и директора крупнейшей дилерской компании «Голдман Сакс».
«Ты погляди на них! – С нервным смехом говорит Давид и тычет пальцем в экран. – Эти аферисты еще оправдываются! Они продавали клиентам акции компаний, идущих к краху, будто не знали об этом. Но сами-то от акций избавлялись! Негодяи!»
Я киваю: конечно, негодяи. Но Давид очень точно называет сегодняшние изобличения спектаклем. Хотелось бы, чтобы громко прозвучали такие известные в России слова: «А судьи кто»? Глядя на этих «судей», мы с Давидом, как и миллионы других телезрителей, знаем, что сидят среди них герои шумных скандалов и нечистоплотных историй – неплательщики налогов, любители баров с полураздетыми танцовщицами, посетители самых дорогих курортов… Знаем, что с их легкой руки бесконтрольно, по блату, раздавались ипотеки некредитоспособным компаниям. Знаем… Но дают ли нам законы возможность вмешиваться, действовать быстро и эффективно? Так что мы можем сделать? Разве что, как и делает Давид, назвать слушания спектаклем. Или телевизор выключить…
* * *
Когда Давид, занявшись биржей, начал вникать в проблемы большого бизнеса, его поразило, насколько все страны стали взаимосвязаны экономически и политически. Кризис ударил по всему миру. «Пойми, – говорил мне Давид, – фундаментальный сдвиг, который произвел кризис, сравним по масштабам со сдвигом, вызванным Второй мировой войной. Америка впервые после Великой депрессии оказалась в такой финансовой пропасти. Потеряно больше 8 миллионов рабочих мест, государственный долг утроился, продолжает расти, перевалил за триллион с третью долларов! Я даже не знаю, сколько тут нулей, – грустно пошутил Давид. – А ведь через пять лет большая часть этого растущего долга должна быть погашена. Такое возможно лишь при экономическом росте в 6 %. Но для Америки – большой, развитой страны, возможен лишь рост, меньший вдвое. Что же будет?» И «профессор Кессел» тут же это пояснил, нарисовав безрадостную картину: налоговая реформа – повышение подоходных налогов, увеличение цен на бытовые услуги (без соответствующего роста заработной платы), понижение уровня жизни. Восстановление экономики будет медленным…
Свои невеселые прогнозы Давид заканчивал, вернувшись от «высот экономики» к нашим делам, совсем уж печально: «Валера, нам нужно продавать здание. Пока не поздно: ведь через год-другой мы получим уже совсем не те деньги». – «А как же “Саммит”?» – хотелось спросить мне. Но я не спрашивал. Я хорошо помнил его суровый приговор одной большой – и вроде бы даже растущей – риелторской фирме. Она (впрочем, как и некоторые другие) активно набирала сотрудников. «Гляди, какие молодцы! Тридцать новых сотрудников за два месяца. А всего их – двести!» – показал я Давиду строчки из объявления. «А сколько же домов в месяц они продают? И сколько получает хозяин фирмы за сделку?» – Я нашел и это: «продают по десять домов в месяц, а хозяин за сделку получает пятьсот долларов». Давид поднял брови: «Но и тратит не меньше! Когда приход равен расходам, это уже не бизнес. Это акт отчаяния».
* * *
И вот настал, наконец, день, когда моя «разумная половина» победила. Выслушав очередные печальные новости о положении в стране, я остался в офисе с Давидом, не вняв зову души. Да пожалуй, я уже и не слышал этого зова. Очевидно, тайная работа свершается в нашем подсознании, иначе и не объяснишь, почему за считаные мгновенья решаем мы иногда проблему, которую не могли решить годами. Видно, это и произошло со мной. В душе было удивительно спокойно, никаких следов прежнего противоборства. Никакой грусти о том, что надо расстаться с фермерством. И совесть не мучала: я знал, что сделал все, что мог. Теперь я был в силах отойти от любимого дела так же решительно и без оглядки, как Давид.
