Валерий Юабов
Долгая дорога
Глава 24. «Были бы деньги…»
Эти три слова то и дело звучали в нашем доме.
– Были бы деньги! Открыли бы свой бизнес… – мрачно говорил отец за ужином.
Под бизнесом подразумевался то овощной ларек, то сапожная мастерская, то парикмахерская, в зависимости от того, какие новые сведения и впечатления появлялись у отца за день.
– Но ведь денег нет. – Мама пожимала плечами, стараясь пресечь бессмысленный и уже надоевший разговор.
– Э-э, сам знаю! Но можно взять взаймы… Найти рассрочку… Небольшой первый взнос…
– О чем ты говоришь! – начинала нервничать мама. – Законов не знаем, основ дела не знаем… Может, ты прически умеешь делать? Магазинчик!.. Погляди на себя, ветер дунет и упадешь… Разве ты можешь тяжелые ящики поднимать?
– Буду стоять за кассой, – отвечал отец.
Мама махала рукой. Переспорить отца было невозможно.
Тот же разговор начинался, когда мы бывали у Мушеевых. Бывали – не то слово, мы у них, можно сказать, пропадали. В Америке мы еще больше сдружились и стали как бы одной большой семьей.
К Мушеевым вообще тянулись люди. Двери их квартиры не закрывались до поздней ночи. Приходили и многочисленные родственники (несколько семей жили в нашем же комплексе), и новые друзья. Юра и Мария люди общительные, открытые, а, главное, добрые. Этот склад души вынес все испытания, не сломался в новой стране, в трудное время. Я иногда диву давался, сколько народу Мария ухитрялась накормить за вечер, хотя их семья пока не имела заработков.
Я не мог не сравнивать дом Мушеевых с нашим. Новые знакомые появились и у нас – три-четыре семьи европейских евреев, живших по соседству, люди милые, приветливые. Но побывав у нас разок-другой, они больше не приходили… Почему? Мама ведь тоже была и добра, и принять умела. А вот отец… Стараясь понравиться новым людям, он делал это самым нелепым образом: хвастался, ломался, изображал из себя человека удачливого, прожившего необыкновенно интересную, не такую, как у других, жизнь. И прослушав час-другой отцовские «а я», «а у меня», гости до того уставали от непрерывного потока похвальбы нашего папы, что предпочитали не появляться.
Бедная мама! Отец даже и ею хвастался при гостях, как хвастаются удачной покупкой. А как только гости уходили, начиналось обычное: «Ну и обедом ты угощала! Ты же знаешь, что мне нельзя мучное». Или что-нибудь в этом роде.
* * *
В отличие от друга, Юра Мушеев был оптимистом, и как только отец заводил при нем свое «были бы деньги», отвечал со смехом:
– Э-э, пока нам лафа, живем на дармовщинку (имелось в виду то, что Наяна содержала иммигрантов пять месяцев), а перестанут кормить, начну вкалывать…
– Хай, а куда же вы пойдете? – услышав это, спросила мама.
– Скажем, сяду за баранку… – Дядя Юра хорошо водил машину.
– Разве это работа! – воскликнул Рафаэл, брат Марии. – Рискуешь жизнью, мотаешься, устаешь до полусмерти, а что за заработки, Язна?
«Язна» на бухари – это муж сестры… Рафаэл с женой Соней тоже иммигрировали и жили теперь по соседству. Как и мой отец, Рафаэл упрямо твердил: в Америке надо сразу начать с «настоящего дела». Правда, опыта у него было побольше: в Ташкенте Рафаэл был Юриным компаньоном по «подпольному» кондитерскому бизнесу.
– Язна, вы заметили, какие здесь витрины, какие выпечки? Видели, а-а? Никакого выбора! Разве можно сравнить с нашим кондитерским цехом? Были бы деньги, какую бы мы тут пекарню открыли!
– Были бы деньги! – подхватывал отец. – Говорят, сапожное дело здесь ходовое. И парикмахерское… А сегодня зашел я в овощной магазинчик на углу, знаете? Хозяин там бухарский еврей, Борисом зовут. Славный мужик, между прочим. Много рассказал интересного. Правда, Валера?
Я пожимал плечами и неопределенно хмыкал. Ничего интересного в рассказе этого Бориса я не заметил. Вставал он в пять утра, ездил на базу за товаром, таскал тяжести, раскладывал овощи, пропадал в своей лавке до поздней ночи… И вообще, чего уж тут хорошего торговать овощами, быть сапожником или парикмахером? Я не считал, что это ниже моего достоинства, нет, просто эти профессии не интересовали меня. Зачем же я полтора года проучился в институте? Что же, в стране, из которой мы удрали, я мог стать образованным человеком, а здесь?
Да, оказалось, что здесь многое сложнее. Настолько, что иммигранты, такие, как мы, ничего не знавшие об Америке, просто голову теряли. Их дипломы ничего не значили, надо было переучиваться. А на какие деньги? К тому же не зная языка.
К Мушеевым нередко заходили по вечерам земляки, занимавшие когда-то в Узбекистане высокие должности. И вот сидят они за столом и горестно вздыхают: «ки будам, ки шудам!» – то есть «кем был, кем стал!» Мне казалось, что стыдно так быстро падать духом. Да, в таких трудных условиях нужна энергия, нужно верить в себя. Но если нет этого, зачем было ехать? Поражало меня и то, что почти все бухарские евреи старались поскорее найти своим детям-подросткам какую-нибудь работу. В торговле, скажем, где можно было, проишачив сколько-то лет, стать хозяином лавчонки. Да и мой отец все время заводил разговоры о том, куда бы меня «пристроить». Как же так? В Ташкенте почти все старались дать детям образование. Неужели только потому, что это было легче? Но ведь и там в торговле барыши больше, чем, к примеру, у инженера или преподавателя физики. И все же привлекали знания, интересные профессии. Почему же тут, в Америке, так изменились взгляды на жизнь? Потому ли, что здесь деньги значат еще больше?
Вопросы одолевали меня, я нервничал, волновался, злился. Но помалкивал, ведь я и сам не знал, где, как и на какие шиши могу начать учиться.
А отец продолжал рыскать по Нью-Йорку в поисках родственников и земляков. Чем больше, тем лучше, считал он. Авось кто и поможет с работой.
Однажды пришел домой и сообщил, очень довольный:
– Разыскал Юру Пинхасова!
С Пинхасовыми семья Юабовых породнилась в давние времена, когда сестра деда Ёсхаима. Бахмал, вышла замуж за одного из них. Юра был внуком Бахмал. Отец его был экономистом, довольно известным в Ташкенте, старший брат Роберт – врачом-урологом. Я дружил с сыном Роберта Эриком и всегда поражался, сколько же в их доме книг! С Юрой я знаком не был, знал только, что он физик, занимается какой-то там мудрёной электроникой, что-то постоянно изобретает. Словом, вся семья Пинхасовых была интеллигентной, о чем мой отец упоминал с великим почтением и гордостью. Он вообще очень гордился успехами родственников и рассказывал о них особо торжественным голосом: видите, мол, к какому замечательному роду я принадлежу!
И вот оказалось, что Юра Пинхасов тоже в Америке, в Нью-Йорке… Жаль, что не Роберт с Эриком, огорчался я, пока мы с отцом и с Эммой шли к Юре в гости. Но прошло каких-нибудь полчаса, и я уже смотрел на Юру Пинхасова совсем другими глазами. Приехал он в Америку всего за год до нас и тоже никаких успехов пока что не добился. Водил, кажется, такси, точно уже и не помню, кое-как кормил семью… Однако вот уж кто не был похож на растерянного и ноющего иммигранта!
– Всему свое время, – спокойно говорил Юра в ответ на отцовские жалобы. – Манна с неба нам с вами здесь в рот падать не станет. Надо думать, надо искать, к чему руки и голову приложить. Спасибо за то, что на первых порах помогают эмигрантам, а уж остальное зависит от нас.
* * *
Сейчас, вспоминая эту встречу и всё то, что стало известно мне о жизни дяди Юры (почему-то я называл его дядей, вероятно, из-за возраста, хотя был он из моего поколения) думаю о нем с огромным уважением и даже восхищением. Теперь я знаю, что, решив уехать в Америку, он отказался в Ташкенте от интереснейшей работы и прекрасной карьеры. Сорокалетний Юрий Пинхасов был кандидатом технических наук. Достаточно назвать тему его диссертации, чтобы понять, каковы были интересы молодого учёного: «Жизнеобеспечение на Луне. Разлом лунных пород с помощью солнечной и электрической энергии для получения воды и кислорода»… Эту диссертацию Юра защищал в Москве, в Институте медико-биологических проблем. А работал он в Институте электроники Академии наук Узбекистана, в отделе высокотемпературных исследований. Руководил группой – в ней было больше ста человек, которая занималась дуговыми процессами в вакуумных установках. Процессы эти широко используются в электронной промышленности развитых стран мира.
– Как же вы отказались от такого замечательного дела? – спросил я как-то дядю Юру. – Может, у вас неприятности какие-то были? Интриги начались? Или преследовали из-за национальности?
Дядя чуть усмехнулся:
– Никто не выживал. А просто, знаешь, очень захотелось… Ну, попробовать себя, что ли. Начать по новой. Говорили все вокруг: «Америка, Америка»… Что же, Америка – самое подходящее место для второй попытки. Тут получилось, а смогу ли там добиться чего-то? Было ли страшно? А чего страшиться-то? Я никакой работы не боюсь…
Ну-ну, думал я. Совсем как какой-нибудь герой Джека Лондона, который бросил всё и уехал куда-нибудь на Клондайк искать золотую жилу…
Как осуществлял дядя Юра в Америке свою «вторую попытку», я расскажу попозже. Тогда, в день нашей первой встречи, всё это было еще впереди. Но уже тогда я понял, что у родственника сильный характер. Когда отец заговорил на свою любимую тему, к какому бы делу «пристроить» сына, спокойный до этого Юра просто взорвался.
– Амнун, ты ради чего сюда приехал? – воскликнул он. – Не порти парню будущее, пусть поступает в колледж! Ты чем занимался, Валера? Физикой? Н-да… Замечательно, конечно, но с работой будет трудновато… Только в лабораторию или преподавать… А как насчет программирования? Очень советую, замечательная профессия!
Я кивнул. О программировании я ровным счетом ничего не знал, кроме того, что компьютер – машина необычайно интересная, обладающая гигантской памятью, чуть ли не разумом. Но мне казалось, что главное – поступить учиться, а там уж я разберусь.
К моей радости, на папу Юрины слова произвели впечатление. Теперь посыпались вопросы, каким образом поступить в колледж, в какой. Но тут Юра ничего не мог посоветовать.
– Хорошо, – не унимался отец. – А если Валера поступит… С работой поможешь, когда закончит?
Я так и подскочил, услышав это. Господи, когда закончу… Да ведь Юра и сам пока без работы… Мне так стало стыдно за отца!
Возможно, и Юра хотел ответить какой-нибудь резкостью, но сдержался. Чуть усмехнулся, потом посмотрел на меня и сказал:
– Что ж… Согласен.
По правде сказать, я тогда подумал, что он просто хочет вежливо отделаться от моего настырного папаши. Но я еще плохо знал Юру.
* * *
– То есть как это не можете? Мой сын был студентом до того, как приехал, а вы не можете направить его учиться?
Отец нервничает. И злится. Все признаки налицо: губы скошены, нога, закинутая за ногу, подергивается, пальцы постукивают по коленке… Но говорить он старается спокойно, без раздражения: здесь, то есть в Наяне, это ни к чему хорошему не приведет.
Мы достаточно часто посещали это многоэтажное здание в Манхэттене. То, чтоб зарегистрировать свой приезд, то оформлять пособие, то записываться на занятия английским. И уже много раз по поводу трудоустройства.
Наяна – гигантский муравейник. Кажется, что весь Нью-Йорк затоплен иммигрантами из Советского Союза, столько здесь видишь «наших». В больших приемных, где ждешь вызова на очередную встречу, почти никогда не присядешь, все места заняты. Толчея ужасная: иммигранты, часто большими семьями, топчутся растерянно, спрашивают, туда ли попали. Работники Наяны, озабоченные, с бумагами в руках, тоже вбегают и выбегают, выкликают очередных посетителей… Голова шла кругом, пока не привыкли!
Сегодня беседует с нами миссис Соломон, дама с курносым, толстым, как картошка, носом. Низко склонив голову, она двигает им то направо, то налево, изучая наши анкеты. Мне кажется, за всю встречу она так ни разу и не посмотрела ни на кого из нас… Впрочем, можно себе представить, как ей надоели озабоченные лица посетителей, их бесконечные просьбы и жалобы!
– Учиться вы сами должны сына устраивать, мы не оплачиваем профессионального обучения, – снова повторяет миссис Соломон. Для вас, мистер Юабов, я тоже пока ничего подходящего не имею. – А что касается вас, миссис Юабова… Та-ак… Швея-мотористка, стаж двадцать лет… Вот, возьмите направление на фабрику.
Встреча заканчивается. Как и многие другие, она прошла впустую. Придя с направлением от Наяны на очередное швейное предприятие, мама выясняла, что швеи здесь пока не требуются, а требуются, скажем, уборщицы или грузчики. Сначала она возмущалась, «куда посылают, зачем? Ведь глядела же она в мою анкету!». Но время шло, и бедная мама начала колебаться, может, надо было пойти? Хоть какая, да работа. Мама мечтала не о бизнесе, а просто о том, чтобы начать зарабатывать. Начать еще до того, как Наяна перестанет содержать нас. И в конце января она таки добилась своего: устроилась с помощью соседки на фабрику игрушек. Но не делать игрушки и даже не шить одежду куклам. Взяли её упаковщицей.
И все равно мама радовалась. Это ведь был старт!
– Теперь мы и без Наяны не умрем с голоду, – с гордостью говорила она…
К сожалению, из-за этого «старта» нам на полтора месяца раньше срока уменьшили пособие, почти на столько же, сколько мама зарабатывала. Хотели мы схитрить, не сообщали в Наяну о мамином «старте», да не вышло: на фабрике платили ей чеками, что нас и выдало. Мама не знала, что надо бы искать работу на «кэш»…
Нет, не очень-то нам пока везло.
Глава 25. «WELCOME» или не «WELCOME»?
Теперь, пытаясь вернуться к себе, восемнадцатилетнему, я спрашиваю у этого беспечного юнца: «а почему же ты, Валера, так легко согласился стать программистом? Почему не задумался, для тебя ли эта профессия?» На физический факультет я пошел не только потому, что в институте преподавал дядя Миша, физика еще в школе мне нравилась. А здесь… Я так и не попытался выяснить, что такое программирование! Модная, перспективная профессия, вот и прекрасно. К тому же Юра Пинхасов советует, а он – авторитет…
Отец тоже так полагал. После разговора с Юрой словечко «пристроить» стало употребляться им применительно ко мне уже в другом смысле: куда бы и как «пристроить» меня учиться программированию. Теперь поиски родственников и новых знакомых велись уже и с этой целью. Чуть ли не каждый день отец прибегал с новой информацией.
– Надо попробовать в Колумбийский. На английских курсах один мужик, очень знающий, говорит: Колумбийский университет – самый престижный в Нью-Йорке!
Колумбийский так Колумбийский. Едем, разыскиваем, попадаем в нужный отдел. Милая дама долго беседует с нами, рассказывает о достоинствах Колумбийского. Очень приятно чувствовать себя поступающим! Я уже немножко осмелел и перевожу отцу то, что мне удается понять. По его просьбе спрашиваю, сколько же стоит обучение в этом прекрасном университете. Дама раскрывает какую-то книгу. Цифры такие, что мы прощаемся с вытянутыми лицами. Больше вопросов у нас нет.
Новая информация, на этот раз, кажется, из русской газеты, и мы едем разыскивать восьмимесячные курсы программирования. Находятся они в знаменитейшем Эмпайр-стейт-билдинг, в первом и в одном из самых высоких небоскребов Нью-Йорка. Ну, уж здесь-то не могло не понравиться, стоило только войти в сказочной красоты мраморный вестибюль на 34-й улице! Принимают нас на курсах приветливо, плата сравнительно не так уж высока, директор, прощаясь с нами, уверяет, что выпускникам помогают найти работу. Однако, кто-то из знакомых утверждает, что это враньё. К тому же многие, с кем советуются родители, считают: если уж учиться, то в колледже.
…Советчиков у отца все больше, он продолжает расширять связи. Я просто поражался: каким же могучим оказался наш почтенный род – и со стороны деда Ёсхаима, и со стороны бабушки Лизы, – если даже на чужбине, в Нью-Йорке, отцу удалось разыскать столько родственников. Почитание родни, семейная взаимопомощь – древняя азиатская традиция, её вполне можно назвать и традицией бухарских евреев. Но отец эти отношения понимал довольно своеобразно. Почитать-то он почитал, даже восхищался успехами родственников, но не бескорыстно. Отец был уверен, что они обязаны ему помогать. Он не обязан, а они должны!
– А сколько ему помогал мой отец (или дядя, или еще кто-нибудь), – кипятился он, когда мама уговаривала его не обращаться с просьбами к малознакомому и очень дальнему родственнику. И поступал, как считал нужным.
Сейчас, вспоминая эти знакомства с обширной родней, я поражаюсь тому, с каким разнообразием человеческих характеров, интересов и жизненных устремлений мне удалось столкнуться. Тогда я, конечно, не задумывался о таких вещах, но теперь мне это кажется очень любопытным.
Помню, как однажды отец разыскал родственника, весьма состоятельного, у него имелся бизнес в Манхэттене, торговля драгоценными камнями.
– Процветает! – говорил отец, сияя так, будто ближе этого Натана Якубова у него никого на свете не было. Мама удивлялась, чему он так радуется.
– Как это – чему? Он же близкий родственник моей матери!
Словом, субботним утром мы отправились в гости к Якубовым.
Богатый родственник – невысокий, почтенного вида человек лет семидесяти, встретил нас вполне по-семейному. Мы вместе позавтракали в его прекрасно обставленной, пестреющей дорогими коврами и сверкающей хрусталем квартире, а потом вместе отправились в синагогу. Натан шел не спеша, опираясь на палку. Узенькая улочка была вся в деревьях и вечнозеленом кустарнике, и надо было видеть, как заботливо отец отводил в сторону каждую веточку, которая могла задеть драгоценного родственника! Конечно же, он нашел минутку, чтобы попросить Натана об услуге:
– Никак не удается сына пристроить на работу… Не могли бы вы помочь? (О работе шла речь потому, что в тот момент решение о колледже еще не было принято).
Натан сквозь толстые стёкла очков посмотрел на отца, потом на меня.
– Не переживайте, Амнун, в Америке молодых не надо пристраивать. Они сами здесь найдут себе дорогу.
Родственник высказался очень ясно. С определенной точки зрения, с позиций преуспевающего дельца, считающего силу характера и умение пробиться главными человеческими качествами, он дал отцу вполне разумный совет. Но отец, проглотив обиду, продолжал поиски более отзывчивых родственников.
Одним из таких оказался Юра Пинхасов, о котором я уже рассказал. Кстати, Юра вовсе не был непрактичным чудаком-изобретателем, деньги он тоже умел зарабатывать. Но ни деньги, ни бизнес как таковой не были главным содержанием его жизни, просто он сумел сделать доходными свои технические таланты, свое творчество.
Ещё один родственник – Роберт Аулов – появился на горизонте в разгар наших поисков колледжа. Знакомиться с ним отец потащил меня в Бронкс, куда из Квинса надо добираться на метро часа два с пересадками. Мы попали в квартиру более чем скромную. Почему-то было понятно, что людей, которые здесь живут, совершенно это не волнует, что не нужна им богатая обстановка, хрусталь и прочие предметы роскоши. Не волновало их и другое: живут ли вокруг родственники, вообще «наши», бухарские. Вероятно, даже и здесь, на чужбине, в их отношениях с людьми племенная близость не являлась главным критерием.
Семейство этих Ауловых, дальних родственников бабушки Лизы, очень мне понравилось. Особенно же глава семьи, Роберт. В Ташкенте он был профессором, занимался философией, а здесь, в Америке, сотрудничал в Колумбийском университете. Штатной должности не имел, но время от времени читал лекции о Советском Союзе. Какие, я не догадался расспросить…
Да, бриллиантов у Роберта явно не имелось, зато душевных богатств хватало. Когда отец рассказал о наших трудностях, он тут же предложил свою помощь. Мы условились завтра же поехать вместе в Манхэттен, в управление городским университетом. Роберт сказал, что там можно получить всю необходимую информацию.
И вот мы в центре Манхэттена. На 31-й Вест, в доме 101 – нужный нам офис, очень похожий на те, в которых мы уже побывали: множество людей, почему-то преимущественно черных и азиатов, долгое ожидание, заполнение анкет… Я опять как-то приуныл.
– Эй… Ты не переживай. Все будет хорошо, слышишь? —
Этот наш родственник оказался вдобавок ко всему чутким человеком, уж не знаю как, но он сразу же заметил, что у меня тяжело на душе.
Вероятно, у Роберта была легкая рука. Выяснилось, что Нью-Йоркский городской университет включает в себя целую сеть колледжей с четырехгодичной и двухгодичной программой. И я могу выбирать любой из них. Мы с Робертом посоветовались, я выбрал Квинс колледж, заполнил всё, что требовалось, узнал, что ответ получу по почте. Ушел я, чувствуя себя уже почти студентом.
Потом мы еще долго бродили по Манхеттену и как-то очень быстро сдружились. С Робертом было и просто, и интересно. Худощавый, с густыми усами, он ходил с тростью, то легко на неё опираясь, то налегая всем телом. Почему-то он казался мне похожим на тех подтянутых, элегантных английских джентльменов, которые еще в начале двадцатого века ходили в цилиндрах и с тросточками. Правда, Роберт носил не цилиндр, а обыкновенную вязаную шапочку с помпоном на макушке, и все же в нем была своеобразная элегантность. Когда-то, очевидно, он был здоровым, сильным человеком, это видно было по его стати, по рукопожатию. Но он часто кашлял, подолгу и взахлеб, как отец. Потом выяснилось – он уже в то время был тяжело болен. Впрочем, на здоровье не жаловался, был весел, держался бодро. Болезнь была как бы сама по себе, а он – сам по себе…
– Амнун, хотите подработать?
Этот неожиданный вопрос Роберт задал, когда мы проходили мимо какого-то небоскреба. Указывая на него тросточкой, Роберт объяснил:
– «Голос Америки» знаете, конечно? Отсюда они и вещают. Русскоязычных приглашают участвовать, платят неплохо… Хотите, зайдем?
«Голос Америки»… Сердце моё ёкнуло. И как-то вдруг сразу вместе с этим толчком я вспомнил… Теплая августовская ночь. Мы с Юркой лежим на топчане в Старом Дворе. Кузен сосредоточенно сопит, в руках у него трещит, завывает, выдает обрывки мелодий, а иногда бормочет что-то на разных языках «Грюндик», коротковолновый приемник. Юрка пытается поймать «Голос Америки», запретную радиостанцию. Запретную, заглушаемую. Но кто её только не слушает в нашей стране, преодолевая могучие глушители! Очень уж людям обрыдло жить за «железным занавесом». Слушаем иногда и мы с Юркой. Не потому, что нам это так уж интересно, до понимания взрослых проблем мы еще не доросли, но… Ловить запрещённую передачу – это как-никак приключение. К тому же дед интересуется новостями об Израиле, а где же ещё узнаешь правду, если не по «Голосу»?.. Вот мы и ловим его по ночам, развесив на ветвях урючины самодельную антенну… Ага, кажется, словили… Голос, прерываемый трескучими разрядами, произнес: «Израильские войска провели ответную…»
Так вот откуда, оказывается, доносился до нас этот «Голос Америки», думаю я, задрав голову и разглядывая небоскреб. Вот смешно-то, я стою рядом, я могу даже зайти и поглядеть…
Но поглядеть не удается.
– Зачем я там нужен? – Воскликнул отец. Он очень удивился, что может стать радиожурналистом.
– Для прямой трансляции, – объяснил Роберт. – Возьмут у вас интервью, как вы там жили, почему уехали… Хотите, зайдем?
Отец покашлял, помолчал.
– Н-нет, не стоит… Ведь надо будет ругать, правда? А там осталась вся родня… Как бы не навредить… И вообще, знаете, там наша жизнь прошла… Что уж теперь хаять.
Роберт молча кивнул.
* * *
Недели через три из офиса пришли мои бумаги. Роберт говорил, что поможет разобраться в них, но нетерпение меня одолевало, и, не повидав его, я отправился в Квинс колледж, не очень-то понимая, что меня там ожидает. Идти было недалеко, от силы минут тридцать. Дорогу я знал и даже помнил, как этот колледж выглядит. Не так давно, проезжая на автобусе по Киссена бульвару, я заметил за металлической оградой большой парк. Среди деревьев и газонов разбросаны были невысокие здания. Потом над воротами мелькнуло название колледжа, тут же висел большой плакат: «Welcome to Queens College!» Сейчас, подходя к колледжу, я вспомнил этот плакат… Интересно, скажут ли и мне «Welcome»? – думал я, стараясь не нервничать.
Возле здания с выбитой у входа надписью «Джефферсон Холл» развевался на высоком шесте большой американский флаг. Я разыскал нужную мне комнату, протянул женщине в очках свой конверт с направлением. Женщина, улыбаясь – в Америке, начиная разговор с вами, все непременно улыбаются, так уж здесь принято, – попросила меня предъявить аттестат. Я протянул ей копию. Оригиналы документов, объяснил я, нельзя было вывозить из Советского Союза, их пришлют только через полгода после нашего отъезда. Дама погасила улыбку:
– Нужен подлинник. И все равно ты опоздал, приемные испытания на февральский семестр проходили две недели назад. К тому же твой английский… – Она покачала головой. – Пока нет документов, начни заниматься языком. – Она кивнула мне и ушла по своим делам.
В большой и светлой комнате стояли десятки столов, люди что-то писали, листали бумаги, трещали телефоны, кто-то громко смеялся. Словом, жизнь била ключом, но ко мне всё это не имело отношения. Я был здесь чужим, я не был «welcome». Я вышел в коридор и остановился, тупо разглядывая стоящий в углу бюст. «Томас Джефферсон», – прочитал я. Мне никуда не хотелось идти и вообще ничего не хотелось. Ни-чего…
– Экскьюз ми…
Я вздрогнул, оглянулся. Девушка в джинсах, с сумкой через плечо, еще раз извинилась и спросила, не знаю ли я, как пройти на регистрацию. Говорила она по-английски, но выговор был больно уж русский, и я машинально ответил ей по-русски. Она засмеялась.
Так мы и познакомились. Девушка была моей тезкой, звали её Валерия Макноветская, приехала она из Москвы и поступала на то же отделение, что я.
– А как у тебя с документами? – спросил я. – Подлинник? Нет? Плохо…
Торопясь и волнуясь, я рассказал Валерии о своей беде. К моему удивлению, она ничуть не расстроилась.
– Вот как? Ну, пошли теперь вместе, попробуем…
Я опешил, но поплелся за ней. Во мне забрезжило что-то вроде надежды, смешанной с любопытством.
Та же самая женщина в очках, с такой же безучастной улыбкой, сказала Валерии то же, что и мне. Только про английский не сказала.
– Позовите, пожалуйста, супервайзера, – невозмутимо попросила москвичка. Моя тезка спокойно и уверенно объяснялась на своем довольно скверном английском. Я восхищался и немножко завидовал… К моему удивлению, супервайзер пригласил нас в свой кабинет. Он прочитал все анкеты и прочие справки, внимательно Валерию выслушал и вообще вел себя не как чиновник, а как доброжелательный, заинтересованный человек. Даже расспрашивал нас о жизни в Советском Союзе, о том, где и чему мы учились. Правда, этот американец оказался в какой-то степени нашим земляком.
– Моя бабушка тоже из России, – сказал он. – О нет, я не знаю русского, она в Америку приехала до революции… Окей…
Ура, ура! Он сказал, что мы приняты! Правда, с условием, что до конца семестра мы принесем оригиналы аттестатов. О том, что почти всю стоимость обучения в Квинс колледже покрывает федеральная помощь несостоятельным иммигрантам, я узнал еще когда мы с Робертом заполняли бумаги в центральном управлении. Так же обстояли дела и у Валерии. В финансовую часть подписывать нужные бумаги мы мчались с ней, как на крыльях, хохоча, болтая, выплескивая из себя остатки пережитого волнения. Потом мы долго прощались у ворот.
– Ты молодец, спасибо… А я уж думал, все пропало, пробормотал я напоследок. – Ну, до встречи!
И, счастливый, побежал домой.
