Вадим Иванович Кучеренко
Испытание волхва
Сказав это, он взял старика на руки, словно ребенка. Тело деда Матвея было почти невесомо, но Михайло шёл не торопясь, осторожно ступая, чтобы невзначай не споткнуться и не переломать старику кости. Падения тот уж точно не пережил бы.
Сначала дед Матвей, стыдясь своей беспомощности, сопротивлялся и возмущался, требуя опустить его с рук на землю, а затем затих. Закрыл глаза и замолчал, прерывисто дыша. Михайло даже показалось, что он потерял сознание. Они отошли уже далеко от озера, когда старик снова заговорил.
– Ты сильный, – произнес он едва слышно. – Как я в молодости. Я бы хотел, чтобы у меня был такой сын, тогда и умирать было бы не страшно.
Он глубоко вздохнул и, словно набравшись с глотком воздуха сил, намного громче произнес:
– А, может, ты и есть мой сын. Одна-то ночка у нас с Ядвигой всё-таки была.
От неожиданности Михайло едва не уронил его.
– Ты говори да не заговаривайся, дед Матвей, – потребовал он. – А то ведь я не посмотрю, что ты немощный, да ещё не в своем уме…
– Не веришь? – с обидой спросил старик. – Так знай – любил я твою мать, как никого и никогда больше в жизни. А она меня нет, врать не буду. Сох я по ней, замуж звал, а она к волхву бегала, и даже не скрывала этого. Только однажды вдруг сама пришла ко мне на ночь глядя. То ли пожалела, то ли от обиды какой отомстить решила волхву, но отдалась мне вся без остатка. А наутро её и след простыл, будто ничего и не было – ни её в моём доме, ни этой нашей ночи.
Дед Матвей помолчал, словно набираясь сил, а потом продолжил:
– Я её потом долго искал, но не нашёл. Сбежала она из этих мест, а куда – никому не сказала. Я потосковал, поплакал – а потом ничего, успокоился, даже взял в жёны Матрёну. Она в молодости весёлой была, может, потому и приглянулась мне. Это потом уже Матрёна, когда наша дочка умерла, стала ярой атеисткой и партийной активисткой. Смеяться перестала и на всех, кто иначе думал и жил, начала волком смотреть…
Дед Матвей горестно вздохнул.
– А, может, и моя в том вина немалая есть. Ведь не любил я Матрёну. Продолжал думать об Ядвиге, словно на ней свет клином сошелся. И когда слух по посёлку прошёл, что Ядвига снова объявилась в наших краях, я от радости едва с ума не свихнулся. Долго искал её, пока не нашёл. В лесу она поселилась, в заброшенном доме, словно кикимора какая, подальше от людей. Сынок у неё уже был к тому времени… Ты то есть.
– Я догадался, – буркнул Михайло. – Тебе еще не надоело бухтеть, старик? И откуда только силы берутся!
Но дед Матвей, покачиваясь на его руках, как в люльке, продолжал вспоминать, не слушая Михайло, а, возможно, и не слыша.
– Пришел я к ней в дом ближе к ночи, как она ко мне когда-то. И напрямик спросил – мой сын? Думал, ежели мой, то и она моя будет, уговорю. Но она только рассмеялась – да так злобно, и ответила: не твой, и думать об этом забудь. Не забуду, заупрямился я. Забудешь, прошипела она, будто змея. И уставилась на меня своими чёрными глазищами. Голова у меня закружилась, и что было дальше, не помню, будто тьма глаза застила. Пришел я в себя уже дома, а как дошел из леса до Куличков – это напрочь стёрлось из памяти. Только с тех пор я сам не свой стал. Видно, навела на меня порчу Ядвига. Всё забываю, путаю, что и когда произошло, сплошная мешанина в голове. А вскоре от меня и Матрёна ушла. Зачем я ей такой был нужен? Так и живу – ни жены, ни детей, ни прошлого. Ничего не нажил…
Голос старика постепенно слабел, и, наконец, совсем смолк. Дед Матвей то ли заснул, то ли снова впал в беспамятство. Михайло был даже рад этому. Он не знал, можно ли верить воспоминаниям старика, который обычно к вечеру не помнит даже того, что случилось утром, и забывает людей, с которыми встречался в течение дня. Рассказ деда Матвея звучал связно, но кто знает, не был ли он порождением фантазии человека, который давно уже живёт в выдуманном им самим мире. Чтобы понять это, требовался другой источник, более надёжный. И Михайло решил при первом же удобном случае обо всём расспросить мать. Не то, чтобы его так сильно интересовало её прошлое, но…
«В конце концов, я имею право знать, кто мой настоящий отец», – подумал Михайло.
И невольно он бережнее прижал к груди деда Матвея, который, породив своим рассказом в его душе бурю, сам умиротворенно сопел, как невинный младенец.
Глава 14. Признание бабки Ядвиги
С почти невесомым дедом Матвеем на руках Михайло мог дойти и до Куличков, но его собственный дом был намного ближе, и он направился к нему. Старик был слишком слаб и явно нуждался в лечении после многодневных скитаний. А Михайло знал, что его мать хорошо разбирается в лекарственных травах и способна излечить любую болезнь. Именно поэтому в посёлке её считали ведьмой, сама же она называла себя ведуньей. Но сути дела это не меняло, а деду Матвею, как полагал Михайло, было всё равно, кто и как вырвет его из лап смерти.
Когда Михайло со своей ношей вошёл в дом, бабка Ядвига, по своему обыкновению, сидела на длинной лавке у окна и вязала. Она с изумлением наблюдала за действиями сына. Михайло опустил старика на узкую кровать матери, где она спала по ночам на тощем матрасе, набитом соломой. Ничего не понимающая старуха возмущённо воскликнула:
– Это еще кто такой?!
– А ты посмотри сама, – невозмутимо посоветовал Михайло. – Может, признаешь старого знакомого.
Бабка Ядвига встала с лавки и подошла к кровати. Но ничем не выдала, что узнала старика.
– Не видала никогда, – сказала она настолько равнодушно, насколько позволяли обстоятельства. – Смеёшься надо мной, что ли?
Но Михайло слишком хорошо знал свою мать, чтобы не уловить нотки сомнения в её голосе. Поэтому он снова дал совет:
– А ты приглядись внимательнее. Он-то тебя знает. Даже говорит, что ты даже была его…
Михайло хотел сказать «возлюбленной», но не успел. С крыши раздался предупреждающий скрип совы-флюгера. После чего дверь распахнулась, и вошли несколько человек. Сначала шёл капитан Трутнев, за ним теснились Егорша и Колян, а замыкала колонну Нина Осиповна. Комната была небольшой, и в ней сразу стало тесно и неуютно. Раскрытую дверь раскачивал, будто забавляясь, ветер. Та противно и раздражающе скрипела.
Первой заговорила бабка Ядвига.
– Опять ты, участковый, – сказала она, узнав капитана Трутнева. – Что на этот раз плохого случилось? С добром ты никогда не приходишь.
Упрёк был справедливым, и Илья Семёнович почувствовал себя почти виноватым. Но он не успел ответить, потому что вперед протиснулся Егорша. Он узнал деда Матвея, лежавшего на кровати, и, возбужденно жестикулируя, закричал:
– Я же говорил!
Заметив недоумение на лице полицейского, Егорша, указав на старика пальцем, торжествующе произнёс:
– Вот и нашёлся пропавший дед Матвей. Ещё одна жертва этого лесника!
Бабка Ядвига зашипела на него, словно рассерженная змея, и устрашённый Егорша отскочил, едва не сбив с ног Коляна. Он встал за спину участкового и оттуда продолжал кричать:
– Илья Семёнович, доставайте ваш пистолет! Арестуйте его! И эту старуху тоже. Вы видели, как она на меня едва не набросилась? Сынка своего защищает! Такая и убить запросто может.
– Замолчите, гражданин Калиткин, – потребовал капитан Трутнев, недовольно поморщившись. Егорша кричал почти ему в ухо, помимо прочего заглушая все остальные звуки. – Я из-за вас ничего не слышу и скоро оглохну.
Егорша смолк, обидевшись на слово «гражданин». Капитан Трутнев получил возможность задавать вопросы, ответы на которые его очень интересовали. Но перед этим, повинуясь его знаку, Егорша, Колян и Нина Осиповна сели на лавку у окна. Бабка Ядвига с явным презрением проигнорировала просьбу полицейского, продолжая стоять возле кровати. Не став настаивать, участковый обратился к Михайло, который ничего не понимал и выглядел крайне удивлённым.
– Михайло Святославович, вы могли бы мне объяснить, как в вашем доме оказался дед Матвей?
Михайло поразил официально-обвинительный тон, которым участковый задал свой вопрос. Но он не чувствовал за собой вины, поэтому не стал ничего скрывать.
– Я встретил деда Матвея у Зачатьевского озера.
– И как он там оказался? – быстро спросил участковый, желая его смутить.
Однако Михайло ответил без запинки:
– Дед Матвей рассказал мне, что пошел за ягодой, но заблудился.
Лицо капитана Трутнева выразило сомнение.
– Это дед Матвей заблудился-то?
– Он был уверен, что его несколько дней кружил вокруг озера леший, не давая выйти из леса. Старик даже меня принял за лешего.
Сказав это, Михайло улыбнулся, но лицо полицейского оставалось серьезным и недоверчивым. И улыбка угасла, будто пламя свечи задуло порывом ветра.
– Дед Матвей от усталости и голода уже не мог идти, и я на руках принес его сюда.
– А почему не в посёлок?
Но Михайло объяснил и это.
– До Куличков далеко, а дед Матвей уж очень ослабел. Мог помереть по дороге. А матушка моя ведунья, лучше нее в посёлке никто не разбирается в лекарственных травах. Да вы и сами это знаете.
Это прозвучало убедительно, и полицейский не смог ничего возразить.
– Допустим, – сказал он задумчиво. – А вам известно, что дед Матвей считается пропавшим и объявлен мной в розыск?
– Нет, – покачал головой Михайло. – А разве это что-то меняет?
Вопрос поставил полицейского в тупик. Всё, что говорил Михайло, казалось логичным и здравомыслящим. При всём желании его нельзя было обвинить в похищении деда Матвея, а тем более в покушении на жизнь старика. Но оставался золотой медальон, неизвестно как попавший к Михайло. И это именно из-за него Илья Семёнович проделал столь долгий и утомительный путь от Куличков до дома бабки Ядвиги, уступив требованию своих спутников. Сам он не верил в виновность Михайло, полагаясь на свою интуицию, которая никогда его не подводила. Однако участковый не хотел, чтобы впоследствии его обвинили в преступной халатности. Поэтому он продолжил допрос.
– Что вы можете сказать относительно этого предмета?
И участковый показал Михайло золотой медальон, достав его с ловкостью фокусника, вынимающего кроликов из шляпы, из своего кожаного портфеля. Это произошло очень быстро, и будь совесть Михайло нечиста, он мог бы растеряться. Но Михайло остался спокоен. Он только с удивлением посмотрел на Нину Осиповну, которая неожиданно покраснела и отвела взгляд, будто это она была в чём-то виновата.
– Это мой знак жреца Перуна, – сказал Михайло. – Я отдал его Нине Осиповне в залог…
Но капитан Трутнев перебил его.
– Вы сказали – ваш? – спросил он, делая акцент на последнем слове.
– Мой, – подтвердил Михайло. – А что вас смущает?
– Многое, – хмыкнул участковый. – В частности, у меня есть показания свидетеля, который утверждает, что этот знак жреца Перуна, как вы его называете, некогда принадлежал другому человеку. А именно Ивану Феодоровичу Долголетову, председателю общественной комиссии по каким-то там вопросам при городской администрации. Два года тому назад он был в Куличках и здесь погиб. И знаете что интересно? О том, что его задрал в лесу медведь-людоед, сообщили мне вы, Михайло Святославович. Но при этом вы ни словом не обмолвились о его амулете. И как я должен это понимать?
– Не знаю, – удивленно произнёс Михайло. – Мне его да…
Он не договорил, побледнев, и опустил голову. Участковый почувствовал волнение. Внезапная растерянность Михайло указывала на его вину. Это выглядело почти чистосердечным признанием. Дело было за малым – услышать от него это признание.
– Хотите, Михайло Святославович, я сам расскажу, как было дело? – предложил участковый. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Вы бросились за Иваном Феодоровичем Долголетовым в погоню, а когда настигли, то было уже поздно. Медведь успел задрать его. Вы нашли только останки. Тогда вы сняли с мертвого тела амулет, чтобы иметь доказательство смерти господина Долголетова, и повесили себе на шею, опасаясь потерять в лесу. А пока возвращались, забыли о нём, поэтому не отдали его сразу представителю власти, то есть мне. А потом посчитали, что уже поздно, и лучше о нём вообще не заикаться, чтобы не вызывать лишних вопросов. И амулет остался у вас, как говорится, на память.
После короткой паузы Илья Семёнович почти ласково спросил:
– Ведь так всё и было?
– Нет, – твердо ответил Михайло. Он понимал, что полицейский пытается ему помочь, но не хотел обманывать.
Участковый разочарованно вздохнул.
– В таком случае, у меня есть еще одна версия, – сказал он. – Вы бросились за господином Долголетовым в погоню, настигли его, попытались остановить и в схватке случайно убили. Затем сняли с мертвого тела амулет, понимая его ценность, и намеренно утаили это от органов следствия. Так вам больше нравится, Михайло Святославович?
Илья Семёнович сделал предостерегающий жест рукой.
– Я прошу вас подумать, прежде чем вы ответите. Разница ощутимая – лет на десять, не меньше. В первом случае вас будут судить только за кражу, во втором – еще и за убийство.
Но Михайло не успел ответить. Бабка Ядвига издала короткий стон и покачнулась, будто собираясь упасть. Михайло бросился к ней. Но она отстранила сына рукой и голосом, напоминающим шелест увядших осенних листьев, произнесла:
– Он ни в чём не виноват. Это я.
Теперь застонал уже капитан Трутнев.
– Ядвига Станиславовна, опять вы за старое! – вырвалось у него. – Каждый раз, когда подозрение падает на вашего сына, вы берёте вину на себя. Но сейчас это уже просто смешно! Ну, подумайте сами, как вы могли ограбить, а тем паче убить владельца этого амулета?
– Не убивала я, – возразила бабка Ядвига. – И не грабила. Случайно это вышло. Помнишь, позапрошлым летом, ты привел нас на Зачатьевское озеро? Меня, вот этих, – она показала на Егоршу и Коляна, испуганно опустивших глаза под её взглядом, – и жреца Перуна, которого ты называешь Долголетовым.
– Как не помнить, – усмехнулся капитан Трутнев. – Тогда вы заявили, что утопили возлюбленную своего сына в Зачатьевском озере, и собирались показать, как это было. А вместо молодой женщины мы нашли в озере мужчину, который оказался помощником господина Долголетова. И вы, Ядвига Станиславовна, образно говоря, вышли сухой из воды. А заодно сняли подозрение со своего сына, который подозревался в этом преступ…
– А ты обвинил жреца Перуна в убийстве утопленника, – перебила его бабка Ядвига. – И еще много в чём. Помнишь?
Капитан Трутнев неохотно кивнул. Он не любил вспоминать эту неприятную во всех смыслах историю. У него было достаточно оснований подозревать городского чиновника в убийстве своего помощника, а также в организации массовых общественных беспорядков в Куличках и подстрекательстве к похищению, а быть может, и убийству хозяина Усадьбы волхва. Но когда он попытался его задержать, тот неожиданно оказал сопротивление. Ударом кулака мужчина сбил его с ног, завладел его пистолетом, а затем сбежал. Никогда, ни до этого, ни после, он не переживал такого позора. Ситуацию усугубляло то, что всё это Георгий заснял на видеокамеру, которую ему доверил сам участковый. Юный звонарь должен был снимать следственный эксперимент с участием бабки Ядвиги, и не выключил камеру, когда началась драка…
А бабка Ядвига, получив от участкового подтверждение, продолжала растравлять его рану.
– Когда он тебя ударил, и ты упал, я стояла неподалёку. Он резко развернулся и налетел на меня, едва с ног не сбил. Я попыталась устоять, схватилась за него, и случайно мне под руку попался его знак жреца Перуна.
– Ага! – насмешливо произнёс Егорша, ни к кому конкретно не обращаясь, но желая, чтобы его услышали все. – Случайно! Так мы и поверили.
Но старуха даже не взглянула в его сторону. Остальные тоже промолчали, даже Колян не поддержал приятеля. И Егорша притих, чтобы не пропустить из повествования бабки Ядвиги ни одного слова, которое он, пользуясь своей изощрённой логикой, мог бы обратить против неё и Михайло.
– От рывка цепь оборвалась, – продолжала она рассказывать. – И когда он отшвырнул меня, золотой диск остался в моей руке. Мне что, надо было бежать за ним, чтобы отдать диск?
Все понимали, даже Егорша, что этот вопрос не требовал ответа, и промолчали. Немного выждав, бабка Ядвига сказала, словно ставя точку:
– Так я едва жива была. Ты, участковый, и сам не сразу очнулся после его удара. А что со старухи спрашивать?
Говоря это, она презрительно усмехалась. И эта усмешка казалась Илье Семёновичу самой неприятной из всех, которые он видел в своей жизни.
Глава 15. Обыск
Участковый не усомнился в правдивости рассказа бабки Ядвиги. Однако, соблюдая формальность, он спросил у приятелей:
– Так всё и было?
Колян кивнул, подтверждая. Однако Егорша скривился и замотал головой из стороны в сторону.
– Врёт она всё, – запротестовал он. – Я же говорю – сынка выгораживает. Если бы так всё было, то почему тогда она сразу про амулет не сказала? – И он решительно заявил: – Не видел я ничего у неё в руках!
У него был такой уверенный тон, что капитан Трутнев растерялся. В своё время он в сердцах стер видеозапись, на которой его бьют, и он падает – «словно красна девица перед добрым молодцем», как наверняка с ехидцей сказал бы его начальник и друг майор Ивлев. И теперь участковый не мог ничем ни подтвердить, ни опровергнуть слова бабки Ядвиги. Кара за нарушение должностной инструкции настигла его. Так всегда и бывает. Как он мог забыть об этом, поддавшись эмоциям? Подумав об этом, капитан Трутнев загрустил.
– Не будем забывать про презумпцию невиновности, – сказал он не очень уверенно. – Сомнение всегда в пользу обвиняемого.
– Вот ещё! – возмутился Егорша. – Как я – так гражданин, а как старая карга со своим сынком – так презумпция? Где справедливость, спрашивается?!
Михайло, всё это время стоявший молча и, казалось, безучастный ко всему происходящему, нахмурился и сказал:
– Не смей так говорить про мою мать!
Егорша, как будто только этого и ждал, взволнованно закричал:
– Вы слышали, Илья Семёнович? Он мне угрожает!
Но участковый проигнорировал это заявление.
– Я же просил вас не кричать, – флегматично заметил он. – Своим криком вы мешаете мне вести следствие.
Однако Егоршу было уже невозможно унять увещеваниями. Он видел, что участковый колеблется, и его это злило. Он всегда боялся, а потому ненавидел Михайло, и те же самые чувства испытывал к бабке Ядвиге. Но в этом деле у него был еще и личный интерес. Поэтому, яростно сверкая глазом, он потребовал:
– Обыщите дом, Илья Семёнович! Голову даю на заклад, что золотой амулет – это только цветочки.
Участковый не обратил бы внимания и на эти слова, но неожиданно Егоршу поддержала Нина Осиповна.
– А действительно, Илья Семёнович, не пора ли обыскать дом? – сказала она. – Я думала, что именно для этого вы взяли нас с собой. Как свидетелей.
– Понятых, – машинально поправил её капитан Трутнев. Казалось, что он делает одолжение Нине Осиповне, разговаривая с ней. Так бывало всегда, когда Илья Семёнович сомневался в том, правильно ли он поступает. – Но это было под вопросом. Для обыска нужны очень веские основания, я вас предупреждал об этом. Но я их пока не вижу.
Нина Осиповна вспыхнула, как сухая ветка, которую бросили в пылающий костер.
– А я вижу! – заявила она с обидой, и даже раздраженно топнула своей маленькой ножкой, не сдержав эмоций. – Или мнение главы поселковой администрации для вас пустой звук? Тогда давайте разойдемся, чтобы не терять времени, ни вашего, ни моего. Но посмотрим, что на это скажет ваше начальство. Кстати, я хорошо знакома с Сергеем Павловичем.
Это был сильный ход. Илья Семёнович представил свой разговор с майором Ивлевым, который, несомненно, состоится сразу после беседы начальника райотдела полиции с главой администрации Куличков, и почувствовал отвращение к будущему. Кроме того, ему не хотелось портить отношения с Ниной Осиповной. Даже из-за неправомерного обыска, на котором она настаивала. Тем более что постановление на обыск он предусмотрительно выписал заранее, и теперь оно лежало в его портфеле среди других бумаг. Достаточно было протянуть руку, чтобы извлечь его. Правда, не было необходимого судебного решения, но вряд ли бабка Ядвига потребует его, потому что не знает об этом. Оставалась только профессиональная этика, но с ней Илья Семёнович мог довольно легко договориться, напомнив ей о майоре Ивлеве.
Всё это промелькнуло в голове капитана Трутнева за одно мгновение. И он уступил, что в своей работе делал чрезвычайно редко.
– Обыск так обыск, – примирительно произнёс он. Не поднимая глаз на бабку Ядвигу, участковый достал из портфеля заполненный официальный бланк и показал его старухе издали, словно опасаясь приблизиться. – Ядвига Станиславовна, это постановление на обыск в вашем доме. До его начала предлагаю вам добровольно выдать предметы, документы и ценности, которые могут иметь значение…
Илья Семёнович едва не сказал по привычке «для уголовного дела», но вовремя вспомнил, что никакого уголовного дела он ещё не возбуждал. И поспешно проговорил:
– Если вы выдадите их добровольно, то я имею право не производить обыск.
Бросив взгляд на торжествующую Нину Осиповну, он намного громче, словно доказывая свою независимость, произнёс:
– И воспользуюсь им.
После чего он уже обычным тоном закончил:
– Так что подумайте.
– Это ты подумай, что творишь, – невозмутимо сказала бабка Ядвига. – И не пожалеешь ли после о своём беззаконном поступке.
Она говорила так, будто знала о той сделке, которую Илья Семёнович заключил с собственной совестью. Но это казалось невозможным, и полицейский приписал эту трусливую мысль своей мнительности. И он даже не стал предупреждать бабку Ядвигу, что её слова можно расценить как угрозу должностному лицу при исполнении им своих обязанностей, а это чревато наказанием. Возможно, и сказал бы, если бы мог обойтись без слов «уголовное дело», которые стали для него немым укором, а потому Илья Семёнович старался даже мысленно не произносить их.
Поэтому вместо того, что был должен, капитан Трутнев, неизвестно к кому обращаясь, строго произнёс:
– Прошу не мешать мне.
И, тяжко вздохнув, приступил к обыску.
Но почти сразу он понял, что спрятать что-либо в этом доме можно только в чулане. В комнате, где все они находились, не было ничего, кроме лавки у окна, обеденного стола с несколькими табуретами вокруг, да кровати, на которой лежал, то похрапывая, то постанывая, дед Матвей. В углах и под потолком пауки сплели тончайшую прозрачную сеть, служившую единственным украшением помещения. На крохотной кухоньке он увидел только русскую печь и несколько больших и малых чугунов, сияющих таким блеском, будто в них никогда не готовили, а поставили их здесь с той же целью, с какой развесили в комнате паутину – для живописности. Илья Семёнович заглянул во все чугуны, и все они были пусты. Саму печь недавно топили, в кухне вкусно пахло свежеиспечённым хлебом. Половицы не скрипели, а стены отвечали на стук ровным звуком, доказывая, что в них не было тайных ниш.
Зато чулан был набит всякой рухлядью, словно хозяева дома, и не только нынешние, а ещё и прежние, очень много лет не выбрасывали ставшие ненужными или пришедшие в непригодность вещи, а сносили сюда. Илья Семёнович разглядел в куче горой возвышающегося хлама даже старинный чугунный утюг и ещё более древнее веретено, на котором вручную пряли пряжу, вероятно, ещё тысячу лет назад.
В чулане было тесно и душно, от пыли постоянно хотелось чихать, однако Илья Семёнович поборол искушение уйти и добросовестно начал разбирать завалы. И вскоре он был вознаграждён за своё терпение, обнаружив под рухлядью окованный железом и расписанный фигурками зверей и птиц сундук.
Сундук был так тяжел, что даже сдвинуть его с места не удалось. А когда Илья Семёнович попытался его открыть, то почувствовал сильную боль, будто в ладонь вонзились иголки. Он посмотрел на руку и увидел несколько крохотных ранок, напоминающих следы укуса, из которых выступили капли алой крови. Но почти сразу кровь потемнела, а кожа вокруг ранок словно обуглились, окрасившись в чёрно-багровый цвет.
Илья Семёнович осмотрел сундук, но не нашел ничего, что могло бы нанести такую рану, поверхность оказалась ровной и гладкой на ощупь. У одного нарисованного зверя морда была в крови, но это оказалась кровь самого участкового. Однако Илья Семёнович не рискнул снова пытаться открыть сундук. Проще было взять у хозяев ключ от замка. Ругая себя за то, что не сделал этого сразу, он вернулся в комнату.
– Ядвига Станиславовна, дайте мне ключ от сундука в чулане, – сказал он и пригрозил: – Иначе мне придется взломать его или изъять.
Бабка Ядвига неприятно усмехнулась, но промолчала. Из складок своего платья она достала ключ ручной ковки в виде какого-то фантастического зверя, вставшего на дыбы, и протянула его Илье Семёновичу. Он взял ключ и вернулся в чулан. Нашел отверстие, спрятанное в открытой пасти одного из крылатых чудовищ, вставил в него ключ и трижды провернул. Откинул крышку сундука и, чувствуя некоторое волнение, заглянул внутрь.
Но полицейского ждало разочарование. В сундуке не оказалось ничего, кроме старых, пожелтевших от времени писем, которые, видимо, имели только ту ценность, что были дороги своей хозяйке. Илья Семёнович не стал читать их и даже не прикоснулся к ним. Его рука ныла всё сильнее, и каждое движение причиняло боль. Он взглянул на ранку. Чёрно-багровые пятна вокруг ранок заметно увеличились в размере и почти слились, образуя на ладони одно большое болезненное пятно, похожее на кляксу. Илья Семёнович решил, что в ранки попала грязь, и началось заражение.
«Надо промыть спиртосодержащим раствором», – подумал он. – «Иначе будет плохо дело».
Но едва ли в доме бабки Ядвиги могло найтись что-то подобное. Во всяком случае, перед этим, во время обыска, он не видел ничего даже отдалённо похожего на лекарства.
– Придется возвращаться в Кулички, – сказал он себе. Снова взглянул на ладонь, которая уже почти вся почернела. – И как можно быстрее.
Забыв закрыть сундук и оставив ключ в замке, Илья Семёнович поспешил выйти из чулана. Ему показалось, что в доме стало темнее, словно солнце, прежде сиявшее за окном, застило тучей. Или это потемнело в его глазах? Он пошатнулся, будто споткнулся о невидимое препятствие, и едва удержался на ногах. Мысли в его голове путались, а рука уже почти не поднималась, отзываясь на каждое движение сильной болью.
«Что-то со мной не так», – подумал Илья Семёнович. И встретился взглядом с глазами бабки Ядвиги. Ему показалось, что она знает, что с ним происходит, но он не стал её расспрашивать, чтобы не терять понапрасну время.
– Ядвига Станиславовна, вам придется проехать со мной в участок, – произнес Илья Семёнович слегка заплетающимся языком. – Напишите чистосердечное признание и подпишите протокол допроса. А там будет видно, что с вами делать.
– Я поеду с матушкой, – сказал Михайло, подходя к ней и словно заслоняя собой.
– А кто останется с дедом Матвеем? – спросил участковый. – Помрёт старик – вам же и отвечать придется. Нет уж, Михайло Святославович, оставайтесь дома, ухаживайте за ним.
Не желая вступать в пререкания, он прикрикнул:
– И не спорьте!
После чего уже мягче сказал:
– Обвинение с вас ещё не снято. Считайте, что я посадил вас под домашний арест. Из дома ни шагу!
Он сделал знак бабке Ядвиге следовать за собой. Но та даже не шевельнулась, с презрением глядя на него. Тогда полицейский достал наручники и демонстративно показал ей.
– Не заставляйте меня, Ядвига Станиславовна. Я очень не хочу, но если вы меня вынудите…
Только после этого бабка Ядвига смирилась и пошла за ним, бросив на прощание любящий взгляд на сына. Но ничего ему не сказала. И Михайло тоже промолчал. Они не хотели разговаривать, когда вокруг них были чужие люди. И поняли друг друга без слов.
Нина Осиповна пыталась расспрашивать Илью Семёновича, но он ей не отвечал, будто не слышал, и она, обидевшись, тоже смолкла. Егорша и Колян не рисковали даже подать голос. Они видели, что участковый словно не в себе, и эта метаморфоза произошла с ним внезапно, когда он был в чулане. Приятели опасались, что и с ними может случиться нечто подобное, и были только рады поскорее уйти из дома старой ведьмы.
Им надо было пройти пешком до опушки леса, где их поджидал полицейский «козлик». Илья Семёнович, слегка пошатываясь, шёл впереди, за ним почти величественно ступала бабка Ядвига, а за нею мелко семенила на своих коротких ножках Нина Осиповна. Замыкали колонну Егорша и Колян, они шли, опустив головы, чтобы ненароком не встретиться взглядами с глазами бабки Ядвиги. Это была странная процессия, похожая на похоронное шествие, не доставало только гроба, который её участники несли бы на своих плечах.
И пока они не скрылись из вида, на крыше дома отчаянно вертелась и скрипела сова-флюгер, несмотря на то, что было безветренно. Могло показаться, что деревянная птица протестует против того, что её хозяйку уводят под конвоем. Но на неё никто не обращал внимания, даже сама бабка Ядвига. И постепенно она затихла и снова неподвижно замерла, будто чутко, как сторожевой пёс, вслушиваясь в звуки окружающего дом леса.
