Вадим Иванович Кучеренко
Испытание волхва
Глава 38. Схватка
Едва Егорша скрылся в пещере, как раздалось грозное рокотание, похожее на далёкие раскаты грома. Небо было ясным, без единого облачка, но невидимая гроза как будто приближалась. Шум с каждым мгновением становился сильнее, а потом он превратился в рёв, и гора начала сотрясаться.
Колян поднял голову и увидел, как на него низвергается каменная лавина. Так ему показалось. Он в ужасе бросился прочь, забыв даже о своём рюкзаке, набитом золотом. Но, отбежав на несколько шагов, остановился. Камнепад прекратился так же внезапно, как и начался. Могло показаться, что гора, заткнув камнями зияющую в ней дыру, как рану пластырем, на этом успокоилась, и снова стала мирной и безобидной. Но теперь она выглядела обезображенной. Там, где по ней скатывались валуны, образовалась проплешина, отталкивающая, как родимое пятно. Широкая чёрная полоса пролегла среди густых зелёных зарослей, обступающих её с обеих сторон.
Сначала Колян ничего не понял, слишком внезапно и быстро всё произошло. Но потом он сообразил, что с Егоршей случилась беда. Его приятель уже не мог выйти из пещеры, даже если он остался жив. Вход в пещеру, а, соответственно, и выход, был завален каменными глыбами. И этот завал невозможно было разобрать руками. Егорша оказался погребённым заживо.
Ужас, владевший Коляном, перерос в панику. Несмотря на заведомую тщетность своих усилий, он бросился раскидывать камни, надеясь спасти Егоршу. Но его ладони и пальцы вскоре начали кровоточить, а затем превратились в кровавое месиво, вызывая стон при малейшем прикосновении. Зато боль отрезвила его. Неожиданно он вспомнил о своём рюкзаке с золотом. И бросился туда, где оставил его, убегая от лавины.
На его счастье, камни не докатились до этого места. И мало того, рядом с его рюкзаком лежала груда самородков из рюкзака Егорши. Золотые камни сверкали под лучами восходящего солнца, слепя Коляну глаза и одним своим видом невольно утешая его. Он потерял друга, но стал вдвое богаче, чем рассчитывал. Эта мысль принесла Коляну успокоение и помогла ему смириться со смертью Егорши.
Оставалось решить, что делать с неожиданным богатством. Колян едва мог унести свои самородки, а дополнительный груз был просто неподъёмным. Подумав, он пришёл к выводу, что Егорша был прав – золото надо спрятать, а потом вернуться за ним.
Колян долго искал неприметное место, пока не догадался о самом простом и надёжном способе сохранить сокровище. Надо было найти ямку в земле, положить в неё самородки и закидать их камнями. Так он и сделал.
Положив последний камень, он отошёл и взглянул на свою работу критическим взглядом. И остался доволен результатом. Никто не мог бы даже заподозрить, не зная этого, что под грудой камней, ничем не отличающихся от прочих, во множестве раскиданных кругом, находится клад. Чтобы не забыть самому, где это, Колян пометил своей кровью, всё ещё сочившейся из пальцев, дерево напротив. Тёмно-бурое пятно издали сливалось с шершавой корой, и было незаметно постороннему взгляду.
Покончив с кладом, Колян надел свой рюкзак и пустился в обратный путь, даже не взглянув на прощание на гору, в которой покоился его приятель. Он хотел как можно скорее покинуть это место, которое считал проклятым. Его по-прежнему не оставляло ощущение, что кто-то пристально смотрит на него. Но сколько Колян ни вглядывался в деревья и кусты вокруг, он никого не замечал. Однако он не выпускал из рук ружья и был готов выстрелить без раздумий и сомнений в любое мгновение.
Только когда он отошёл достаточно далеко, и гора скрылась из вида, Колян с облегчением выдохнул. К этому времени он уже перестал чувствовать чужой взгляд. Одной опасностью стало меньше, и он даже немного повеселел…
Бабка Ядвига не видела, как один из двух мужчин вошёл в пещеру перед тем, как она вызвала каменную лавину, столкнув валун, лежавший на краю обрыва. Но когда она взглянула вниз, то заметила у подножия горы только одного человека. И только когда он начал суетиться, пытаясь раскидать залежь камней, старуха догадалась, что случилось.
Она не стала сразу спускаться, а терпеливо дожидалась, когда мужчина уйдёт. У него было ружьё, и он мог отомстить ей за смерть своего напарника, если бы догадался, что она тому виной. А бабка Ядвига хотя и испытывала сожаление из-за содеянного ею, но всё же не настолько, чтобы так безрассудно рисковать собственной жизнью.
Когда мужчина скрылся в лесу, сильно сутулясь то ли под тяжестью рюкзака, то ли от горестных мыслей, она поспешно сошла по тропинке к подножию горы. Осмотрев завал, бабка Ядвига поняла, как до этого Колян, что разобрать его и спасти погребённого в пещере человека невозможно.
– Ох, как нехорошо вышло! – растерянно произнесла старуха вслух. – Как же это ты, Ядвига?
Впервые в своей жизни она осудила саму себя за совершённый поступок. Это было невольное, но злодеяние, которого, к тому же, она хотела избежать.
«Знать, от судьбы не уйдёшь», – подумала бабка Ядвига, обречённо вздохнув. – «И что предначертано, то и сбудется».
Но жалеть себя смысла не было, да она и не привыкла. Потому и горевала недолго.
Чтобы облегчить свою совесть, старуха разожгла костёр и обратилась к серебрянноликой Дивии и её брату золотоликому Хорсу с просьбой даровать человеку, замурованному в их хранилище сокровищ, лёгкую смерть. Это был языческий обряд, о котором она также узнала в своё время от волхва Ратмира. Она допускала, что когда-нибудь это может пригодиться ей самой, и выучила слова и порядок действий назубок. Сейчас это помогло ей. Она была в сильном смятении чувств, но не ошибалась даже в мелочах.
Завершив обряд, бабка Ядвига пошла по следам уцелевшего мужчины с рюкзаком. Она не знала, кто это, Егорша или Колян, но надеялась, что одноглазый. Он был особенно груб с ней, и бабка Ядвига желала ему мучительной смерти, а не той, которую она выпросила для его приятеля у богов…
Когда под ногами начало хлюпать, Колян остановился. Начиналось болото, и ему требовался отдых перед тем, как пересекать его. Лямки рюкзака уже натёрли ему плечи, икры ног периодически сводила судорога. Самым разумным было бы облегчить ношу, спрятав часть самородков под каким-нибудь кустом или в овраге, как он сделал это с долей Егорши. Но на подобное Колян пойти не смог, хотя искушение было велико.
«Своя ноша не тянет», – убеждал он себя. – «Надо быть круглым дураком, чтобы разбрасываться золотом. А если его кто-нибудь найдёт?»
Эта мысль пугала его даже больше, чем просто потеря некоторого количества золота. Это были его самородки, и никто другой не должен был владеть ими. Колян считал, что он слишком многим пожертвовал, даже потерял друга, а кто-то получит клад на дармовщинку. Это было несправедливо, по его мнению. Поэтому он скорее утопил бы самородки в болоте, чем поделился бы ими с кем-то. На всякий случай Колян перезарядил ружье и, перекинув ремень через шею, повесил его на грудь. Теперь он мог выстрелить без промедления при малейшем намёке на опасность. Приняв эту меру предосторожности, Колян снова закинул рюкзак за плечи и пошёл через болото.
В руках у него была большая ветвь, предусмотрительно обломанная с дерева, которой он прощупывал почву. Колян был охотник, и он привык ходить по лесу. Однако болотистые участки он всегда предпочитал обходить стороной, а когда не удавалось, то шёл осторожно, боясь сойти с тропинки. Года два назад он едва не утонул в трясине, и только вовремя подоспевший Егорша уберёг его от гибели. Но сейчас он мог рассчитывать только на себя…
Вспомнив о приятеле, Колян едва не заплакал. Но это была секундная слабость. Смахивая влагу с глаз, он не глядя ткнул палкой перед собой и попал в кочку, на которой сидела большая жаба. Издав возмущённый вопль, та прыгнула в сторону и с громким всплеском скрылась под тиной. Колян позавидовал ей. Болото было родным домом жабы, и она не могла утонуть, в отличие от него.
– Чего ругаешься? – спросил он. – Я же не нарочно!
Невдалеке пролетела стая чирков, почти задевая крыльями воду. Колян проводил их грустным взглядом. Он едва удержался, чтобы не выстрелить. Жаркое из птиц было бы хорошим ужином… Колян звучно сглотнул слюну. Смерть друга не лишила его аппетита. Он был голоден ещё утром, а к полудню в его желудке словно поселилось неведомое чудище, поедающее плоть изнутри. Это было неприятно и очень больно. Утешала его только мысль, что вскоре он сможет позволить себе всевозможные яства, какие только пожелает, причём в неограниченном количестве. И всё это благодаря золоту, которое сейчас кажется ему тяжкой ношей.
– Ну, и кто я после этого? – воскликнул он. – Да просто неблагодарная скотина!
Обругав себя, он с нежностью подумал о золоте за своей спиной. Оно, без всякого сомнения, было лучшим другом, чем Егорша. Золото не оскорбляло и не унижало его, наоборот, возвеличивало и превращало во властелина мира. Надо было только донести его до Куличков в целости и сохранности. А это не так уж и трудно, как кажется…
Эта мысль вызвала эмоциональный подъём и придала ему сил. Передёрнув плечами, чтобы лямки рюкзака сместились с натёртых мест, Колян шагнул, забыв проверить почву палкой. И его нога, не встретив сопротивления, мягко провалилась в топь, скрытую цветущей травой.
Он упал почти плашмя и больно ударился грудью о ружьё. Дыхание перехватило, он закашлялся, и болотная вода попала ему в рот. Вкус был мерзкий, но это оказалось не самым страшным. Колян начал погружаться в болото. Он судорожно барахтался, с каждым взмахом рук всё больше увязая в грязи, скрывавшейся под тиной. Тяжёлый рюкзак за спиной и ружьё тянули его на дно. Он сумел скинуть ремень с шеи, и ружьё скрылось в вязкой массе. Оставался рюкзак. Но избавляться от него Колян не стал. Вместо этого он, запрокинув голову, пронзительно закричал:
– Помогите!
К кому он обращался, Колян не знал и не задумывался об этом. Он вообще ни о чём не думал. И даже кричал не он, а его инстинкт самосохранения. Когда-то этот инстинкт, дарованный людям природой, помог им выжить и победить в борьбе за существование в мире, населённом живыми существами, более сильными, жестокими и коварными, чем они. А сейчас он пытался спасти Коляна, как прежде человеческую расу. И истошно взывал:
– Спасите! Эй, кто-нибудь!
Но никто не откликался. Только вспугнутые птицы суматошно летали над болотом, и примолкли испуганные лягушки. Люди здесь не ходили. Липкая масса сдавила грудь мужчины, не давая ему дышать. Он начал задыхаться, голос его слабел. Над поверхностью болота оставались только его голова и руки. Колян словно тянулся к небу, равнодушно взирающему на него белесыми глазами облаков. Он уже не кричал, а хрипел:
– Помогите.. Ради Бога…
Глаза его закатились от удушья, и он ничего не видел. Но вдруг Колян почувствовал, как кто-то схватил его за руку и потянул. Липкая грязь, досадливо чмокнув, сползла с его подбородка, опустилась до груди. Стало легче дышать, и Колян, глубоко вздохнув, смог открыть глаза. Он увидел бабку Ядвигу. Старуха тянула его изо всех своих сил, пытаясь вытащить из мари. Но этого было недостаточно, чтобы поднять такую тяжесть. Это напоминало перетягивание каната, по другую сторону которого находилась сама природа. И постепенно болото стало одолевать. Мужчина начал снова погружаться в грязь. Медленно, но неотвратимо.
Бабка Ядвига почувствовала, что слабеет. Ещё немного, и мужчина мог утянуть её саму за собой в болото. Он был слишком тяжелым для неё.
– Сбрось рюкзак, – потребовала она сквозь стиснутые зубы. – Или утонем вместе!
Но мужчина то ли не услышал её, то ли уже ничего не соображал от страха. Он продолжал таращиться на бабку Ядвигу выпученными бессмысленными глазами, быть может, уже не понимая, кто это, и не делал даже попытки освободиться от лямок рюкзака, который неумолимо тянул его вниз.
Бабка Ядвига оглянулась, но не увидела поблизости ни одного подходящего растения, чтобы можно было ухватиться за него и самой не оказаться в болоте. Чахлые деревца росли чуть поодаль, и до них было не дотянуться. До этого она держала мужчину двумя руками, но теперь одну отпустила. И вонзила её в землю, чтобы зацепиться хоть за что-нибудь. Однако только обломала ногти. Почва оказалась рыхлой, и не смогла удержать ее скрюченные пальцы. Бабка Ядвига снова попыталась схватить мужчину двумя руками, но не смогла. От чрезмерного напряжения вторую руку тоже свело судорогой. И теперь она уже была бессильна что-либо изменить.
Болото победило в этой схватке. Жадно глотнув, оно всосало в себя человека, словно гигантский живой рот. Колян в последний раз взмахнул руками, жалобно пискнул, и его голова скрылась в зловонной жиже. Еще несколько мгновений в этом месте крутилась воронка, а потом она исчезла. И не осталось даже следа того, что здесь только что утонул человек. Смертельная ловушка была готова принять очередную жертву.
Грудь бабки Ядвиги часто и бурно вздымалась, дыхание вырывалось со свистом и хрипом, будто внутри неё что-то надорвалось или сломалось. Старуха долго лежала, приходя в себя, с закрытыми глазами. Борьба с болотом далась ей очень тяжело. Она сама едва избежала смерти, и только теперь с ужасом это осознала. Бабка Ядвига не понимала, что заставило её броситься на помощь барахтающемуся в мари человеку, которого она ненавидела. Но когда она увидела это, то ни о чём не думала и ничего не взвешивала, а почти инстинктивно схватила его за руку, чтобы удержать. Это был самый безрассудный поступок в её жизни.
«Если не считать бегства от Ратмира», – неожиданно подумала она. – «Но тогда я была молодой и глупой. Что же случилось со мной сейчас?»
После долгого раздумья бабка Ядвига пришла к неутешительному выводу, что она постарела, но так и не поумнела. И правы скептики, утверждающие, что мудрость не всегда является одновременно со старостью – чаще всего старость приходит одна. Осознавать это было неприятно. Но бабка Ядвига никогда не боялась говорить самой себе правду. Лгала она только другим людям, и то лишь тогда, когда её к этому вынуждали обстоятельства.
– И что теперь? – спросила она себя. – Доживать свой век в ожидании мести богов? Незавидная участь.
И она с горечью задумчиво произнесла:
– Это и есть итог всей моей жизни?
Но ответить на этот вопрос бабка Ядвига не смогла. Или не захотела. Отдышавшись, она поднялась и, подняв лежавшую под ногами палку, отброшенную утопленником, пошла по болоту дальше, часто тыкая ею перед собой, чтобы проверить, насколько тверда почва. По жизни она была бойцом, а не философом, и не умела долго страдать и мучиться сомнениями. Бабка Ядвига считала, что на все вопросы рано или поздно даст ответ сама жизнь, и не стоит её торопить. А вот поскорее вернуться домой было необходимо, чтобы кто-нибудь не заметил её долгого отсутствия и не начал интересоваться, где она пропадала и чем занималась. Знать об этом даже её родному сыну было ни к чему.
Бабка Ядвига хотела забыть обо всём, что с ней произошло за минувшие сутки. Не сразу, но это ей удалось.
Глава 39. Карина принимает решение
Стоя в сторонке, Карина наблюдала за тем, как дед Матвей с хворостиной в руках пасёт гусей, и не знала, смеяться ей или плакать. Зрелище было уморительное, но старика ей было жалко. Он пытался не допустить птиц на церковную паперть, а те злобно шипели, вытягивая головы, и старались ущипнуть его за тощие ноги. Иногда им это удавалось. Тогда дед Матвей взвизгивал, слегка подпрыгивал и начинал плакать от боли. Крупные капли катились по его морщинистому лицу, а сам он старался не приближаться к своим обидчикам на расстояние меньше хворостины. Потом слезы высыхали, оставляя две белые дорожки, идущие от глаз к подбородку, а старик забывал о причинённых ему страданиях и снова терял бдительность. И всё повторялось сначала.
Карина с удовольствием отняла бы у старика хворостину и отходила ею гусей, чтобы те поняли, кто есть кто в этом мире, и покорились воле человека, даже такого жалкого и беспомощного, как дед Матвей. Но молодая женщина знала, что в этом случае она вызовет гнев бабки Матрёны, а это было намного серьёзнее, чем даже дразнить медведя, встретив его в лесу. Медведь мог струсить и убежать, а бабка Матрёна никогда. За своих гусей она была готова умереть, особенно после того, как один из них бесследно пропал среди бела дня в посёлке, а виновный в этом так и не был найден. Бабка Матрёна подозревала всех и каждого, кто приближался к её гусям, в том, что они замышляют недоброе. Поэтому старуха и приставила к стае деда Матвея – в качестве то ли пастуха, то ли сторожа. Или даже обыкновенного огородного пугала, который поставлен лишь затем, чтобы отгонять птиц, устрашая их своим видом, а вовсе не потому, что он может этому действительно помешать. С недавнего времени дед Матвей перебрался на жительство к бабке Матрёне, своей бывшей жене, и, как поговаривали злые языки, таким способом он отрабатывал свой новый кров и стол, потому что ни на что другое уже давно не годился. Но, судя по виду, он был доволен, и бабка Матрёна тоже. Они жили мирно и не ссорились, как в молодые годы, и в их доме, на зависть соседям, царили мир и благодать. Жители посёлка радовались за стариков, которые наконец-то обрели счастье, пережив множество испытаний и долгую разлуку.
И только Карина была недовольна. Ей никак не удавалось взять интервью у деда Матвея. В доме этому мешала бдительная бабка Матрёна, не позволявшая ей волновать старика расспросами о его блужданиях в лесу. А вне дома – гуси, никого не подпускавшие к деду Матвею, словно они считали его своей собственностью или были научены той же бабкой Матрёной. Карина пробовала расспрашивать старика издали, но тот был глух, как пень, и на все вопросы отвечал только блаженной улыбкой – и даже не пытался подойти ближе, чтобы что-то расслышать. Карина постепенно приходила в отчаяние. Кроме того, ей никак не удавалось выяснить отношения с Михайло, которого охраняла уже бабка Ядвига, причём не менее бдительно, чем бабка Матрёна – деда Матвея. А это уже доводило её почти до депрессии.
Иногда Карине казалось, что весь мир вдруг оказался населён противными, злющими старухами, которые задались целью испортить ей жизнь, потому что невзлюбили её из ревности. Но разумом она понимала, что подобное было возможно только в Куличках. Поэтому Карина мечтала как можно быстрее уехать из этого посёлка. Этому мешало только то, что у нее не получалось вызвать на откровенный разговор деда Матвея и Михайло. Круг замыкался. А порочный он был или заколдованный – Карина уже и сама не понимала.
Порой она начинала подозревать, что её попросту сглазили. И она винила в этом тех же старух, не зная, кто из них виноват, и с кого требовать снятия сглаза. А спрашивать у них самих Карина не решалась. Однажды её смелость стоила ей нескольких месяцев, проведённых в Зачатьевском озере в образе русалки по воле бабки Ядвиги. Она опасалась, что от бабки Матрёны можно было ожидать и худшего. Кулаки у старухи выглядели более чем внушительно, а своей могучей статью она походила на богатыря из русских народных сказок и былин.
– И что мне делать? – задавалась вопросом Карина, размышляя о ситуации, в которой она оказалась помимо своей воли. – Погибнуть во цвете лет или зачахнуть от тоски в этих чёртовых Куличках? Или махнуть на всё рукой и дать дёру?
Ответ напрашивался сам собой. Чахнуть она не собиралась. Погибать тоже. Оставался третий вариант. И этим утром она дала себе слово, что уже до полудня обязательно поговорит с дедом Матвеем и Михайло, а если опять не получится, то со спокойной совестью сядет в автобус и, образно говоря, отрясёт прах посёлка со своих ног. Она сделала всё, что могла. Если кто-то посчитает, что мог бы сделать лучше, пусть попробует. Кем был этот «кто-то», Карина не знала и знать не хотела. Ей всё обрыдло – именно так. Другого слова она даже не хотела подбирать. Оно соответствовало настроению Карины и наиболее точно выражало владевшие ею чувства.
– Моему ангельскому терпению пришёл конец, – сказала Карина, уже не меньше получаса наблюдавшая за тем, как гуси щиплют деда Матвея, а он плачет. – Извини, бабка Матрёна, но мне придётся свергнуть тебя с трона, который ты заняла самовольно и без всякого на то права.
С этими словами она решительно направилась к деду Матвею. Подойдя, Карина забрала из его слабых рук хворостину, не встретив даже малейшего сопротивления, и замахнулась на самого крупного гуся, которого посчитала вожаком стаи. Тот отбежал в сторону, не рискуя вступить в бой с молодым и сильным противником, который, по всей видимости, совершенно его не боялся, что само по себе внушало опасение. Вслед за старым гусаком немедленно последовали остальные птицы, позорно оставив поле возможной битвы. Пока они, сбившись в кучу, о чём-то совещались между собой, озабоченно гогоча и махая крыльями, Карина приступила к деду Матвею.
– Матвей Степанович, здравствуйте, – сказала она. – Помните меня?
Они встречались недавно, когда бабка Матрёна уводила старика из дома бабки Ядвиги, а Карина ей помогала. Однако дед Матвей уже забыл об этом и смотрел на молодую женщину недоумённо, словно видел её впервые. Однако Карина не стала настаивать на их знакомстве, а сразу перешла к делу.
– Я из районной газеты. Вы нам писали…
Видимо, обрывки воспоминаний в голове старика каким-то таинственным образом сложились воедино, и он возбуждённо закивал.
– Писал, дочка, а как же, – подтвердил он. – В газету. А куда еще обращаться? Местные-то власти ничего слышать не хотят. Что Нина Осиповна, что Илья Семёнович. Говорят, мол, совсем ты спятил, старик, всюду тебе всякая нечисть мерещится. А я разве неправду говорю? Морда у него противная, почти человечья, только без бровей и ресниц, будто опалил их в огне. Смотрит на меня из-за дерева и ухмыляется. А потом как крикнет!
Старик приложил руки ко рту и издал резкий заунывный звук, заставивший Карину вздрогнуть:
– У-у-х!
Видя произведённый эффект, дед Матвей радостно ухнул ещё несколько раз, а затем продолжил свой бессвязный рассказ, который ему самому казался очень логичным и убедительным.
– У меня от страха аж поджилки затряслись! Я бегом от него, а он за мной. И не отстаёт. Сначала филином ухал, а потом завыл волком.
По всей видимости, старик собирался изобразить волчий вой и, чтобы набрать воздуха в грудь, умолк. Но ничего не понимавшая Карина воспользовалась заминкой и спросила:
– Да кто он-то, Матвей Степанович? Кто волком выл?
Но ей явно не стоило этого делать. Мысли старика снова спутались, и он начал говорить совсем о другом.
– Я Полине и говорю – почто за сыном не следишь? А если у меня инфаркт случится, что тогда? А она – не может этого быть, Сёма со двора никуда не отлучался…
Карине показалось, что она догадалась, о ком рассказывал дед Матвей. Все в Куличках знали о проделках малолетнего сына участкового, изводившего старика соседа волчьим воем, и Карина не была исключением. Поэтому ей было скучно слушать об этом, а тем более не хотелось быть третейским судьёй. А поскольку Сёма считался своим человеком в Усадьбе волхва и даже называл её «тётей Кариной», то и писать материал в газету на эту тему она не собиралась. Публикация в районной газете привела бы к тому, что у Ильи Семёновича начались бы неприятности по службе. Ведь он был не только отцом сорванца, но и представителем закона в Куличках, а значит, был вдвойне ответственен за шалости сына. И он, возможно, выпорол бы Сёму. Для Карины это было неприемлемо. Во-первых, это было бы нехорошо по отношению к мальчику, который считал её своим другом. А во-вторых, один только намёк на возможность такого наказания год назад привёл к тому, что перепуганный Сёма сбежал из дома и несколько дней скитался по лесу. Мальчик едва не погиб. Ему повезло, что его вовремя нашёл и спас Михайло…
Вспомнив о Михайло и заторопившись, потому что времени до полудня оставалось совсем немного, Карина не стала дослушивать историю старика до конца. Она подозревала, что рассказ был бесконечным.
– Матвей Степанович, всё это очень интересно, – сказала она деловым тоном. – Я постараюсь, чтобы наши читатели узнали о том, что с вами произошло. И о равнодушии местной администрации к пожилым людям тоже. Вы ни о чём не беспокойтесь. Правда проложит себе дорогу. Читайте районную газету. И не поминайте меня лихом. Я сделаю всё, что в моих силах. Прощайте, дорогой Матвей Степанович!
Ошеломив старика этой речью, из которой тот понял еще меньше, чем она из его рассказа, Карина поспешно отошла, чтобы её не успели остановить.
А тем временем гуси уже пришли в себя и выстраивались в боевой порядок, чтобы отомстить агрессору, напавшему на них и отбившему от стаи деда Матвея. Старый гусак Афоня встал во главе клина, острие которого было направлено на молодую женщину. Он издавал воинственные клики, ободряя остальных. А те громко шипели в ответ, показывая, что страх им неведом.
Карине лучше было уйти, пока на неё не напали. Что она благоразумно и сделала, направившись к Овражной улице.
Увидев её бегство, гуси торжествующе загоготали. Они снова окружили деда Матвея и начали дружески пощипывать его за ноги. А затем стая, предвкушая награду за свою отчаянную смелость, повела старика под конвоем домой, к своей хозяйке и его повелительнице…
Накануне Карина передала через Гаврана, что будет ждать Михайло у оврага. Она не хотела, чтобы сестра узнала об этой встрече и начала учить её, что надо сказать и как себя вести на свидании с человеком, за которого хочешь выйти замуж. Карина знала об этом лучше неё. Не говоря уже о том, что она не выносила привычку Марины поучать её по любому поводу, считая это профессиональной деформацией. Марина была прирождённым учителем, и, соответственно, педантом до мозга костей, точно так же, как Карина – творческим человеком.
– А человеку с творческими наклонностями претят любые узы, – объясняла она много раз сестре.
Однако Марина упорно не хотела этого понимать. И постоянно наставляла Карину «на путь истинный». Только это был её путь, которым она шла сама. А Карина, несмотря на то, что они были близнецами, причём однояйцевыми, и похожи, как две половинки одного яблока, собиралась идти своим путём, невзирая на мнение сестры. Это был своего рода «бунт на корабле». Или, как говорила Марина, понимающая сестру лучше всех на свете, подсознательное желание Карины во всём противоречить любому, кто пытается «накинуть узду» на её свободолюбивую натуру. С этим утверждением Карина не спорила, признавая в душе его справедливость.
Михайло уже ждал её. Он стоял на мостике через овраг и наблюдал за тем, как внизу струится ручей, спотыкаясь о камни и закручиваясь вокруг них пенистыми воронками. Незаметно подойдя к нему, Карина с обольстительной улыбкой спросила:
– И что ты там увидел такого интересного?
Она намекала на то, что намного интереснее смотреть на неё. Но Михайло, по обыкновению, не понял женского кокетства, и серьёзно ответил:
– Вот сейчас ручей тихий и смирный. А когда осенью начнутся дожди, он превратится в грозный шумный поток. Вот так и человек. При определённых обстоятельствах он может быть любым, как добрым, так и злым. Не удивительно ли это?
– Да ты философ, – принуждённо рассмеялась Карина. – Нет, чтобы сказать женщине, как она прекрасна, и что он соскучился – вместо этого он размышляет о загадках природы. А ты знаешь, что это самый верный способ потерять женщину?
– А разве женщина вещь, что её можно потерять? – с удивлением спросил Михайло.
Он всё воспринимал буквально. И это часто раздражало Карину. Из-за этого она считала его глуповатым. И как Марина ни пыталась разубедить её в этом, Карина оставалась при своём мнении. Правда, она думала, что это не помеха браку, потому что жена должна быть умнее мужа. По её мнению, это было главным условием счастливой семейной жизни. Но с этим уже не соглашалась Марина. Иногда сёстры даже спорили по этому поводу и расставались, так и не переубедив одна другую.
И сейчас Карина почувствовала раздражение. Михайло упорно не хотел ею восхищаться, а для Карины это было очень важно – особенно в свете того, о чём она собиралась с ним сегодня говорить. Поэтому она назидательно произнесла, сама не заметив, что в её голосе появились нравоучительные интонации, свойственные Марине:
– Потерять можно всё, что угодно. – И перечислила для лучшего понимания: – Жизнь, репутацию, доброе имя, работу… – В конце списка она озвучила главное: – Любимого человека. И его даже проще, чем всё остальное.
– Почему? – продолжал расспрашивать Михайло, словно для него это было важно.
– Потому что любовь – это как бабочка, – прибегла к избитому сравнению Карина, не найдя сразу оригинального ответа и в душе досадуя на себя за это. – Неосторожно возьмёшь её в руки – и она уже не сможет летать. Вот ты её и потерял!
Михайло смотрел на неё с таким видом, словно его поразил этот ответ. Карине даже стало немного смешно. Она всегда чувствовала своё превосходство над Михайло, и объясняла его тем, что он живёт в лесу и потому недостаточно развит в интеллектуальном и духовном отношении. Но она не сомневалась, что если Михайло переедет в город, то он быстро наверстает упущенное. Карина чувствовала в нём недюжинную натуру. И даже удивлялась, как прихотлива и недальновидна природа. Она щедро наделила своими дарами человека, который не может этого оценить и быть благодарным ей. Карина собиралась исправить это упущение.
Но для этого ей надо было переманить Михайло из леса в город. Поэтому она уже длительное время пыталась осуществить свой план, не желая признавать, будучи закоренелой эгоисткой, что старается не для его блага, а для своего.
