Вадим Иванович Кучеренко
Испытание волхва
Выслушав это странное наставление, смысла которого она не поняла, Карина взяла склянку и бросила вопрошающий взгляд на Михайло. Тот смущенно произнёс:
– Матушка, а давайте я сбегаю! Быстрее будет.
Но бабка Ядвига, заметившая и его смущение, и взгляд молодой женщины, не согласилась.
– А кто будет за дедом Матвеем присматривать? Одного его оставлять нельзя, мало ли что случится, а мне надо возвращаться в камеру. – Старуха кивнула на мальчика. – Вот и конвоир мой ужо извелся. Дома-то, небось, и выпороть могут, если дознаются, где он был и что арестантку выпустил.
Она обратилась к Карине.
– Так что ты, деваха, рот на замке держи, его матери ни о чём лишнем не сказывай. Мол, так и так, бабка Ядвига прослышала о вашей беде и по доброте сердечной передала лекарство от хворобы нежданной-негаданной.
После этого настал черёд Михайло.
– А ты, сынок, оставайся дома. Да подумай хорошенько, стоит ли мать за дуру держать. А то как бы самому в дураках не остаться.
Раздав указания, бабка Ядвига терпеливо дождалась, пока они будут выполнены, подгоняя Михайло и Карину, как плетью, испытывающим взглядом. Те так и не смогли проститься у неё на глазах и неохотно, но покорно разошлись в разные стороны.
Когда опечаленная Карина скрылась из вида за деревьями, обступившими поляну, а Михайло, понурившись, направился к дому, старуха окликнула его.
– Постой-ка, сынок!
И, подойдя ближе, чтобы её никто не слышал, кроме Михайло, спросила, кивнув на мальчика:
– Твой?
– Ты это о чём, матушка? – рассеянно спросил Михайло. Его мысли были заняты Кариной, и он не мог думать ни о чём другом.
– Да так, – неопределённо произнесла бабка Ядвига. Вопреки обыкновению, она не решалась спросить без обиняков, опасаясь получить не тот ответ, который хотела. – Ладно, иди уж! Потом поговорим.
Проводив сына взглядом, она повернулась к мальчику и протянула ему руку.
– Пойдем и мы с тобой. Только уж не бегом. Не то загоняешь старуху вусмерть. А мне еще пожить хочется да внуков понянчить.
Мальчик был занят тем, что внимательно наблюдал за флюгером на крыше, который, будто радуясь нежданному возвращению хозяйки, яростно вертелся вокруг своей оси, издавая звуки, похожие на совиное уханье. Сёма пытался понять, в чём секрет превращения деревянной совы в живую, и не обманывают ли его собственные глаза. Взяв старуху за руку, он спросил:
– Бабушка Ядвига, а можно, я к тебе в гости буду приходить? Как к дедушке Тимофею.
Бабка Ядвига едва сумела скрыть радостную улыбку и только что не ухнула от удовольствия, как её сова на крыше.
– А не забоишься? – спросила она ворчливо. – Идти-то лесом.
– А я по тропинке, – сказал мальчик. – Ни на шаг не сойду.
– Тогда ладно, – согласилась старуха. – А придёшь, я тебя лапшой с гусятиной угощу, коли уж обещала.
И, довольные друг другом, они направились обратно в Кулички.
Глава 20. Спасение
Карина решила не заходить в Усадьбу волхва, оправдывая себя тем, что спешит. На самом деле она прошла мимо, потому что сестра, узнав, откуда Карина идет, начала бы её расспрашивать. А она не знала, что говорить. Нежданное появление бабки Ядвиги помешало ей. Она не успела спросить Михайло, что он думает о будущем и связывает ли их судьбы воедино.
«Проще говоря, – мысленно признавалась Карина, не считая нужным лукавить с самой собой, – ты не дождалась от Михайло признания в любви и логично вытекающего из него предложения сочетаться с ним законным браком».
А без этого разговор с Мариной превращался в пустую трату времени и нервов, потому что Карина и без сестры знала, что ей давно уже пора выйти замуж и лучшего мужа, чем Михайло, она всё равно не найдёт. В конце концов, замужество – это не приговор, и пусть даже их брак выйдет неудачным, после развода она будет считаться уже не одинокой, никому не нужной старой девой, а молодой интересной женщиной, которой просто не повезло на данном этапе её жизни. А это большая разница. Во всяком случае, в современном обществе, для которого «истина – ничто, имидж – всё». Карина не помнила, где и от кого она услышала это изречение, но была полностью с ним согласна.
В результате Карина в очередной раз во всём обвинила бабку Ядвигу и всю дорогу осыпала её градом проклятий. Она настолько увлеклась этим, что сама не заметила, как вскоре подходила к Куличкам.
Дом, где проживал местный участковый, Карина отыскала без труда. Еще издали она увидела полицейский «козлик», уныло стоявший у ворот. Уже по нему можно было догадаться, что с его хозяином случилась беда. Илья Семёнович никогда бы не бросил свой автомобиль с открытой дверцей и ключом в замке зажигания. Это был своего рода сигнал «SOS», такой же устаревший, как и сам автомобиль. И Карина поспешила на помощь. Она только сейчас по-настоящему поняла, что дело действительно плохо.
Так оно и было. Илье Семёновичу с каждым часом становилось всё хуже и хуже. Его лихорадило, глаза воспалились до ярко-красных прожилок на белках, губы обметало белой коркой. Иногда он даже впадал в беспамятство и начинал бредить. Полина не знала, что ей делать. Симптомы внезапной странной болезни мужа были ей незнакомы. И заболевание развивалось слишком стремительно, чтобы можно было надеяться довезти его живым до районной больницы. Женщина с ужасом смотрела на то, как любимый муж умирал у неё на глазах, и чувствовала своё бессилие предотвратить это, что было еще ужаснее.
Полина уже была готова завыть в голос и начать рвать на себе волосы от безысходности, когда в комнату вошла Карина.
– Только без паники, – сказала она, сразу поняв, что происходит. – Я принесла лекарство.
Полина недоверчиво посмотрела на неё, а потом с тем же выражением – на тёмно-зелёную склянку, которую молодая женщина ей протянула.
– Он должен это выпить, – пояснила Карина. А заметив, что Полина сомневается, уже настойчивее прикрикнула: – Да быстрее же! Бабка Ядвига сказала, что дорога каждая минута.
Имя старухи, которую в Куличках одни считали ведьмой, другие ведуньей, но все без исключения приписывали ей сверхъестественные способности, произвело впечатление на Полину. Ничего не спрашивая, она дрожащими руками взяла склянку, вытащила пробку и склонилась над мужем. С невесть откуда взявшейся силой Полина разжала его крепко сжатые челюсти и вылила в приоткрывшийся рот всё содержимое склянки. Потом бережно опустила его голову обратно на подушку и, присев рядом на кровати, взяла его руку. Уткнула своё лицо в почерневшую ладонь мужа и замерла, будто разом окаменела, как жена Лота. Это было последнее усилие, на которое Полина оказалась способна. И если бы сейчас началась мучительная агония, она не шевельнула бы пальцем, чтобы облегчить страдания мужа – у неё просто не осталось сил, ни физических, ни душевных.
Но Карина видела, что мужчине не только не становится хуже, а, наоборот, он словно оживает на глазах. Сначала его перестало знобить, и он уже не вздрагивал, сотрясая кровать. Затем исчезли красные лихорадочные пятна с лица. Дыхание стало не таким прерывистым и сиплым. И в завершение преображения Илья Семёнович ровно и глубоко задышал, будто его бессознательное состояние сменилось спасительным сном, который борется с болезнью лучше любых лекарств.
– Кажется, кризис миновал, – сказала Карина, положив руку на плечо Полины. – Вы слышите меня? Понимаете, что я говорю?
Полина подняла голову и безучастно посмотрела на неё. Не сразу, но до её сознания дошло то, что Карина ей говорила. Она взглянула на ладонь мужа, которую всё еще держала в своих руках, и увидела, что чернота уже другого оттенка, словно она поблекла, а пятно стало намного меньше. И сама ладонь уже не обжигала жаром, значительно похолодев.
Именно эта ладонь, а не всё остальное, вместе взятое, убедила Полину, что её муж неожиданно и вопреки всему начал выздоравливать – причём так же стремительно, как развивалась болезнь. И она разрыдалась.
Женщина рыдала взахлёб, неистово, безудержно. Это был не обычный эмоциональный всплеск, а настоящая стихия, с которой казалось невозможным совладать. Карина даже испугалась при виде такого сильного проявления горя. Неожиданно ей вспомнился «безутешный плач» княгини Ефросиньи Ярославны по своему мужу, князю Игорю. Именно таким Карина его себе и представляла, когда читала эту поэму в детстве. Но то были былинные времена, воспетые Вещим Бояном, мифическим поэтом и певцом древних славян, легендарным внуком языческого бога Велеса. Казалось невероятным, что подобные страсти возможны в наши дни. И что на них способна Полина, которую язык бы не повернулся назвать воплощением чего-либо. Это была обычная женщина, каких много. И вдруг, откуда ни возьмись – подобный взрыв страстей, в сравнении с которыми возвеличенные всем миром шекспировские страсти выглядели просто жалким подобием, слабой тенью, отголоском…
Карина была потрясена. Она только и смогла, что произнести:
– Вам надо успокоиться. Нельзя же так!
А почему нельзя – не сумела бы объяснить, если бы кто-нибудь её сейчас спросил…
Но так не могло продолжаться бесконечно, и постепенно Полина затихла сама. Она всхлипывала всё реже, и, наконец, слезы перестали струиться из её глаз совсем, будто иссякло содержимое внутреннего резервуара, из которого они черпались. А с ними ушло и горе, которому, казалось, только что не было предела ни во времени, ни в пространстве. И это тоже поразило Карину. Но всё же уже намного меньше – быть может, потому, что её собственный душевный лимит на сильные чувства также был исчерпан.
– Вот и хорошо, – сказала она, чувствуя себя лишней. – Я, наверное, пойду. А за жизнь мужа не беспокойтесь. Бабка Ядвига сказала, что когда он проснётся, то будет здоровее прежнего. И что-то еще говорила, но я уже не помню. Но это не важно, мне кажется… Всего доброго!
– Подождите, – едва слышно проговорила Полина. В её взгляде было смущение. – Я хотела вас попросить… Если вам не трудно…
– Конечно, – сказала Карина. – Всем, чем могу.
– Не могли бы вы никому не говорить… о бабке Ядвиге? – с запинкой произнесла Полина. – Что это она передала лекарство.
– Как хотите, – согласилась Карина, не сумев скрыть удивления. – А почему?
– Люди начнут болтать всякое… А там и до отца Климента слухи дойдут.
– И что тогда? – с любопытством спросила Карина.
– А вдруг отец Климент лишит меня святого таинства причастия? – почти с отчаянием проговорила Полина. – Скажет, что тот, кто принял помощь… Ну, вы сами знаете, кого… Недостоин вкушать тела и крови Господа нашего. И как мне тогда быть?
– А действительно, как? – задумчиво произнесла Карина. Она недолюбливала бабку Ядвигу, но отца Климента не любила ещё больше, считая его не умным и ограниченным человеком, который держит в страхе весь посёлок, угрожая его жителям в случае неповиновения проклятием божьим. Язвительная усмешка появилась на её губах. – Надо бы при случае спросить его об этом.
Полина взволнованно всплеснула руками.
– Только не это! Тогда он меня точно проклянёт.
Эти слова только раззадорили Карину.
–– А знаете, я так и сделаю – пойду и спрошу, прямо сейчас. – решительно заявила она. И успокоила женщину: – Разумеется, не называя вашего имени, Полина.
После чего, словно в оправдание, Карина сказала, обращаясь уже не к своей собеседнице, а к себе:
– Всё равно мне надо дожидаться, когда очнётся дед Матвей. Так что даром время терять? Глядишь, ещё и интервью получится.
Заканчивая разговор с собой, она насмешливо хмыкнула.
– Подзаработаю на отце Клименте. Как говорится, хоть шерсти клок…
Полина, которая всё это слышала, огорчённо вздохнула, но спорить не стала. У неё не было сил с кем-то спорить или кого-то переубеждать. Вместо этого она попросила:
– Если вы всё одно в храм идёте – поставьте, бога ради, от моего имени свечу во здравие Илюши. Сама-то я не могу из дома сейчас уйти. Как его одного бросить?
– Конечно, – согласилась Карина. – А Илюша – это кто?
– Муж мой, – с удивлением взглянула на неё Полина. – Если надо полностью, то – Илья Семёнович Трутнев. Но это не обязательно. Бог всё знает. Скажете – во здравие раба божьего Ильи, и достаточно будет. А я вам за свечу заплачу.
– Это не обязательно, – отмахнулась Карина. – Вы только скажите, перед какой иконой ставить свечу. А то я в этом деле полный профан.
Полина подумала, морща лоб, и, решив для себя, ответила:
– Лучше всего перед иконой святого великомученика и целителя Пантелеймона. А уж он Спасителю нашему сам передаст. Святой Пантелеймон к Богу ближе, чем мы с вами, и слова его доходчивее.
– С этим не поспоришь, – кивнула Карина. – А от себя… То есть от вас, Полина… Что-то нужно будет добавить?
Женщина снова задумалась. Но на сей раз она так и не пришла к какому-то определенному решению. Возможно, потому, что ей не внушала доверия посредница, к помощи которой она вынужденно прибегала.
– Даже не знаю, – сказала Полина. – Может, отец Климент вас надоумит? Спросите у батюшки.
– Обязательно, – охотно пообещала Карина. И если бы отец Климент её сейчас услышал, то насторожился бы.
Но Полина ничего не заподозрила. Она была рада, что обо всём договорилась и могла остаться рядом с мужем. И когда Карина ушла, на душе у Полины было легко и спокойно, как будто она только что исповедалась, причастилась и получила от отца Климента полное отпущение грехов. Полина заботливо поправила подушку под головой мужа и начала думать о том, чем будет кормить его, когда он очнётся. Это так увлекло её, что вскоре она забыла обо всём остальном.
Глава 21. Триумф Карины
В душе Карины, когда она вышла из дома участкового, клокотала буря. Её возмущала явная несправедливость по отношению к бабке Ядвиги, свидетельницей которой она только что была.
Пожалев Полину, она собиралась высказать всё, что думала по этому поводу, отцу Клименту. Именно его Карина винила в недружелюбном и даже враждебном отношении жителей Куличков к старухе. А ведь та не сделала им ничего плохого и провинилась, по мнению Карины, только в том, что жила так, как ей хотелось, не обращая внимания на слухи и сплетни и отвергая общепринятые нормы поведения, которые ей пытались навязать.
Карина забыла, что она сама не любила бабку Ядвигу. Сейчас она думала о ней как о матери Михайло, своего будущего, как ей мечталось, мужа. И ради него и своих будущих детей Карина жаждала отстоять доброе имя бабки Ядвиги, дав бой всем тем, кто его порочил.
И начать она решила с отца Климента, стоявшего, судя по словам Полины, во главе этой армии злопыхателей и управлявшего ею.
Отца Климента она увидела издалека. Он стоял на паперти перед уныло опустившим голову юношей в рясе и за что-то сурово отчитывал его, сильно жестикулируя. Батюшка так увлёкся, что не заметил подошедшую Карину, и ей удалось расслышать, о чём он говорил.
– Леность есть один из смертных грехов наряду с гордыней, сладострастием, гневом, скупостью, завистью и чревоугодием, – назидательным тоном поучал отец Климент юного звонаря. – И тот, кто предается лености, неизбежно попадает в лапы Бельфегора, демона лени, а уж тот препровождает греховодника в геенну огненную на веки вечные. Готов ли ты к вечным мукам, отрок Владимир, говори как на духу?
Юноша явно был не готов к такому повороту событий, а потому даже возражал батюшке, на что раньше никогда не осмеливался.
– Неспособный я к чужеземным языкам, – говорил он, тяжко вздыхая. – Учу-учу целыми днями, а слова из головы выскакивают, как горох из решета.
– Ленишься, оттого и не выходит, – не принимал возражений отец Климент. – А вот скажи мне, как ты собираешься проповедовать пасхальное Евангелие во всех народах? А ведь сие повелевают нам вековые традиции Русской православной церкви. Или ты считаешь, что митрополит говорил мне это одному, а твоя хата с края?
Владимир был готов расплакаться. Но это не только не избавило бы его от поучений отца Климента, а только распалило бы того. Юноша это знал, а потому крепился, мысленно взывая к великомученику Георгию Победоносцу, которого непонятно почему назначил своим заступником, с просьбой о помощи и защите. «О, всехвальный святый великомучениче и чудотворче Георгие! Не презри меня, грешного, молящего тебя о помощи и заступлении твоем…». Дальше юный звонарь текста не знал и полагался только на добрую волю архистратига.
Увидев, что юноша только шевелит губами, но не произносит ни слова, отец Климент еще больше разгневался.
– Ответствуй вслух! – потребовал он. – Кто губами шлёпает, тот дьявола тешит. Или не ведомо тебе того?
Владимира спасло то, что он увидел Карину. Но он принял её за сестру, с которой они были очень похожи. Поэтому юноша радостно закричал:
– Благослови вас Господь, Марина Викторовна!
И на всякий случай уже тише подсказал отцу Клименту, будто тот мог не услышать его или не понять:
– Батюшка, учительница пришла.
Отец Климент не спеша развернулся и, привычным жестом протягивая свою руку для поцелуя, с осуждением произнес:
– Гневаюсь на тебя, дщерь. Когда младенца крестить собираешься? Ни сном, ни духом того не ведаю.
Карина поняла, что её перепутали с сестрой, и с мнимым смирением ответила:
– Не раньше, чем рожу, батюшка.
И, вместо того, чтобы поцеловать, она пожала протянутую ей руку. Отец Климент отдернул её так поспешно, будто прикоснулся к чему-то непотребному.
– Обознался, – сказал он и бросил испепеляющий взгляд на юного звонаря. – Отрок неразумный ввел в заблуждение. Прошу простить.
– Если на то будет ваша воля, батюшка, – так же смиренно произнесла Карина. – А я зла не помню.
– Какое же это зло? – искренне изумился отец Климент. – Две капли воды и то так не похожи, как вы с сестрой. Даже голоса схожи. Только по одному и узнать можно.
И он невольно бросил взгляд на свою руку. Карина поняла его. И продолжила ёрничать.
– Услыхала ненароком, что чужеземные языки изучаете, – сказала она. – Никак в эмиграцию собрались, батюшка?
Отец Климент вздрогнул так, будто в него ударила молния. И поспешно возразил:
– И в мыслях того не держал! А цель благая – нести слово божие всем народам на их языках.
– В Куличках? – изобразила удивление Карина. – Что-то не видела я здесь чужеземцев.
– Бог даст, – лаконично ответил отец Климент, не желая вступать с ней в спор. Он не любил Карину, в отличие от её сестры Марины, и ему не всегда удавалось это скрыть.
Но Карина не собиралась сдаваться.
– Кстати, батюшка, на каком языке собираетесь нести слово божие в массы инородцев? – спросила она самым невинным тоном.
За отца Климента ответил юный звонарь.
– Греческий учим, – произнёс он с тяжким вздохом.
– А почему не китайский? – изумилась Карина.
На этот раз отец Климент не сдержался и спросил, выдав свою заинтересованность в беседе:
– Китайский-то зачем?
– Так вы сами посудите, – назидательно заметила Карина. – Много ли людей в мире говорит на греческом языке? На китайском намного, намного больше. И что с того, что китайцы в основном исповедуют даосизм. А вдруг вам, отец Климент, удастся увести их с традиционного религиозного пути? Как говорится, кто соблазнит одного из малых сих… А впрочем, это, кажется, совсем о другом.
И она подпустила шпильку:
– Но ведь каждый может перепутать, отец Климент, не правда ли?
Но и отец Климент не желал сдаваться.
– Неведомо мне, чтобы в православном храме читали Евангелие на других языках, кроме греческого, церковно-славянского, латинского и русского – сурово произнёс он. – А из европейских – английского и французского. Не нам в Куличках и новшества вводить.
– А я своими ушами слышала, как Пасхальное евангелие читали на гагаузском языке, – возразила Карина. – Правда, это было в Москве. И это был кафедральный собор, а не заурядный провинциальный православный храм. Но ведь всякое может случиться. Даже в Куличках. Предположим, что местный митрополит захочет отличиться перед Священным Синодом… Что тогда?
– На гагаузском? – растерянно произнёс отец Климент. – Об этом митрополит мне ничего не говорил.
– Обязательно скажет, – заверила его Карина. – Мне по секрету знающие люди говорили, что он мечтает перебраться в столицу. А это один из самых верных путей.
Отец Климент сокрушённо покачал головой.
– Мы и греческий-то с Владимиром осилить не можем, – признался он. – Учу-учу этого оболтуса – и всё втуне. Отрок неразумный!
Юноша виновато потупился, признавая свою вину. Видя такую покорность, отец Климент смягчился и взял часть вины на себя.
– Да я и сам-то, признаться, в языках чужих не силён. Не моё это!
Карина сочувственно покачала головой.
– Я знаю того, кто вам может помочь, – сказала она. – Будете говорить на всех языках, как птицы небесные.
– И кто это? – с надеждой посмотрел на неё отец Климент. – Не ведаю про такого в Куличках.
– А бабка Ядвига? – воскликнула Карина, неимоверным усилием воли сохраняя серьёзный вид. – Да она просто полиглот! Вот только не знаю, согласится ли она давать вам уроки, отец Климент. Вы её столько раз обижали, и даже проклинали в своих проповедях…
Карина не успела договорить. Отец Климент, приподняв рясу, бросился от неё прочь с такой скоростью, будто за ним гнались бесы и хлестали его по ногам хворостиной. С его губ срывались проклятия и междометия. Следом за ним бежал юный звонарь. Менее опытный, или не такой сообразительный, он не поднял рясу и путался в её полах, из-за этого часто спотыкаясь и едва не падая. Их бегство сопровождал громкий смех молодой женщины, звучавший как триумфальный марш.
Карина торжествовала. Она отомстила за бабку Ядвигу, а заодно и за себя. Единственное, о чём она жалела, так это о том, что сама бабка Ядвига об этом не узнает. Быть может, зловредная старуха стала бы лучше к ней относиться…
– Но нет – так нет, – философски заметила Карина, уходя с площади. – Если бы человек получал всё, что хотел, жизнь была бы слишком предсказуемой и оттого скучной.
Уподобившись лисице, заявивший, что виноград зелен, Карина, как истинный философ, почувствовала себя счастливой.
Она не стала заходить в храм, чтобы поставить свечу перед иконой Пантелеймона-целителя, как обещала Полине. Из-за стычки с отцом Климентом она просто забыла об этом.
