Вадим Иванович Кучеренко
Испытание волхва
Глава 40. Карина терпит поражение
Затянувшееся молчание прервала Карина.
– А я уезжаю, – сказала она, с затаённым удовольствием подмечая, как огорчился Михайло. – Взяла наконец-то интервью у деда Матвея. Пора возвращаться в редакцию.
– А задержаться нельзя? – робко спросил Михайло. – Хотя бы ещё на денёк.
Карина могла. Но одного дня ей было мало. Она рассчитывала на целую жизнь. Ну, или сколько получится, но решать это должна была она. Поэтому Карина сказала:
– Нельзя. А то меня уволят. И кто тогда будет меня кормить?
Но если она надеялась, что Михайло незамедлительно выразит такое желание, то просчиталась. Он только опечалился.
«Можно подумать, что я слишком много ем, и он боится, что не прокормит меня», – обиженно подумала Карина. Но она хорошо знала Михайло и сообразила, что он просто не понял её намёка. Тогда она решила быть более откровенной и настойчивой.
– Местный воздух располагает к сочинительству, – улыбнулась Карина, хотя ей для этого пришлось приложить усилия. – Я здесь на досуге написала несколько поэтических строк. Хочешь послушать?
– Конечно, – обрадовался Михайло так, словно ему должны были вручить нежданный подарок. – Зачем спрашивать?
«Тебя не спроси, так ничего и не дождёшься», – едва не вырвалось у Карины, но она сдержалась. Стихотворение на самом деле было написано ею давно, и она только дожидалось удобного случая, чтобы озвучить его. Слова Карина произносила слегка нараспев и немного в нос, как это делают все поэты, и начинающие, и утомлённые славой, читая свои стихи поклонникам.
– Мы снова в разлуке,
И снова сомненья.
А с ними приходят сердечные муки,
И души печатью клеймят вырожденья.
Мы разные очень,
В любви лишь едины.
Даруют покой только страстные ночи,
Когда черных мыслей мелеют глубины.
Как в прошлом всё ясно!
Забылось плохое.
Что память хранит – всё на диво прекрасно,
А ныне ненастье и время лихое.
Но прошлым и это когда-нибудь станет,
Поймём мы тогда неизбежно друг друга.
И сердце, прозрев, от сомнений устанет
И выведет нас из порочного круга.
Выразить свои желания более откровенно не смог бы, пожалуй, сам Катон, в конце каждой своей речи в древнеримском сенате заявлявший, что Карфаген должен быть разрушен. Но Михайло был слишком простодушен, чтобы понять мысль, которую Карина заложила в своё стихотворение. Он по-прежнему смотрел на неё с чуть глуповатым видом и явно не собирался предлагать ей руку и сердце, как на его месте незамедлительно поступил бы любой другой мужчина из тех, кого знала Карина. Это было уже просто возмутительно. Карина разозлилась.
«В конце концов, что этот пещерный человек мнит о себе?» – подумала она. – «Да если я захочу, у моих ног будут все мужчины мира!»
Но проблема состояла в том, что ей был нужен только один мужчина в мире – Михайло. А он в ней, судя по его поведению, не очень нуждался. При этой мысли Карина едва не расплакалась.
– Тебе понравилось? – спросила она, вынужденная молчанием Михайло сама напрашиваться на похвалы.
– Да, – ответил он, но совсем не восторженно, на что рассчитывала Карина. – Очень красиво, хотя и непонятно. Но ведь это же стихи! Так и должно быть, наверное.
Карина едва не взвыла от обиды и ярости.
– Нет, должно быть по-другому, – заявила она. – Вот так!
И она произнесла, уже не нараспев и в нос, а отрывисто и чётко, словно читая текст революционной агитки.
– Быть влюбленным – такая докука.
Перестать быть самим собой,
Суеверно бояться разлуки
И молиться вере иной?!
Не хочу, не желаю, не буду!
Последние слова Карина уже почти прокричала. И как ни был наивен Михайло, он понял, что она обиделась, и вот-вот между ними вспыхнет ссора. Но что вызвало её обиду – этого он понять не мог. И решил подумать об этом позже, на досуге, а пока уйти, чтобы невзначай не испортить отношения с Кариной неизвестно из-за чего.
– Ты не опоздаешь на автобус? – спросил он первое, что пришло в голову. – А то Георгий ждать не будет.
Карина поняла, что она потерпела поражение. У неё уже не осталось сил, чтобы бороться за своё счастье.
– А ты так хочешь, чтобы я уехала? – горько усмехнулась она. – А ты останешься со своей мамочкой, которая пестует тебя так, будто ты всё еще малыш, а не взрослый мужчина.
– И вовсе она меня не пестует, – возразил Михайло. – Что бы это слово ни означало, но ты ошибаешься. Моя матушка уже давно меня даже ни о чём не расспрашивает. Говорит, что я самостоятельный человек и сам должен отвечать за свои поступки, что бы я ни совершил.
– Не расспрашивает? Сам? – возмутилась Карина. – Тогда как она узнаёт обо всём, что с тобой происходит? – И она уточнила: – Ведь ты же ей ничего не говорил, когда встретился со мной, так?
– Не говорил, – признался, смущённо опустив голову, Михайло. – Но это вовсе не потому…
– Да какая разница почему! – гневно воскликнула Карина. – Ты лучше подумай, как твоя мать узнала обо мне. Ты ей ничего не рассказывал, Гаврана она и слушать не стала бы, так ей ненавистно всё, что связано с Усадьбой волхва. Тогда как?!
По озадаченному виду Михайло можно было понять, что он впервые задумался об этом. И не мог найти ответ.
– А я знаю! – торжествующе заявила Карина, выждав паузу. – И ты тоже можешь узнать. Сегодня ночью, когда ляжешь спать, постарайся не заснуть. Если понадобится, не спи до утра. Уверена, тебя ждёт сюрприз. И не благодари меня, не надо. Этот сюрприз тебе преподнесёт твоя обожаемая матушка. Её и поблагодаришь.
– Какой сюрприз? – растерянно спросил Михайло. – Если ты знаешь, то скажи. Или хотя бы намекни.
– А я что делаю?! – Карина зло рассмеялась. – Но если ты меня даже сейчас не понимаешь… Тогда всё правильно. И нам действительно надо расстаться. Мне нужен умный мужчина, а не такой… – Она хотела сказать что-то очень плохое, но в последний момент всё-таки удержалась от оскорбления и закончила: – …как ты.
Михайло ещё мог исправить ситуацию, если бы сказал ей что-нибудь ласковое или даже без слов обнял бы её и нежно прижал к груди. Но он этого не сделал. И Карина не простила его.
– Прощай, Михайло, – с горечью сказала она. – Ты прав, Георгий ждать не будет.
С этими словами, не дожидаясь, пока он что-то ответит, Карина резко развернулась и пошла прочь. Отойдя на несколько шагов, она, не оборачиваясь, подняла руку и помахала ею в воздухе. Это был прощальный жест, ставящий точку в их взаимоотношениях. Не обернулась Карина потому, что её глаза застилали слёзы, и она не хотела, чтобы Михайло их видел. Она шла и, кривя губы, шептала:
– Не надо, прошу, не надо,
Всё впустую: слова и слёзы.
Жизнь бесцельна и безотрадна,
В сорняки прорастают грёзы…
Это был её реквием любви, которую Карина только что похоронила и сейчас оплакивала…
А Михайло долго смотрел ей вслед, не зная, как ему поступить. Это была не первая их разлука, когда казалось, что всё кончено, и они уже никогда не встретятся. Но проходило время, и Карина возвращалась. Она снова врывалась в его жизнь, как ураган, переворачивала всё с ног на голову, лишала сна и покоя, пугала своей эксцентричностью и непредсказуемостью. Это было тяжело. Поэтому он чувствовал даже некоторое облегчение, расставаясь с ней. Михайло жил не страстями, как Карина, а рассудком. По этой причине он изнемогал, если они долго были вместе. Он и сейчас чувствовал себя таким усталым, будто, мучаясь бессонницей, до рассвета бродил по лесу. А ведь их разговор длился не больше получаса…
И он не пошёл за Кариной, а решил вернуться домой и как следует выспаться. Тем более, что спать ему в эту ночь, судя по всему, не придётся.
Михайло был заинтригован словами молодой женщины и собирался выполнить её требование. В конце концов, это всего одна ночь. Дождётся он сюрприза, обещанного Кариной, или нет – это не так уж и важно. Главное, что он докажет, что Карина ошибается, считая его чуть ли не маменькиным сынком. Это было обидно. Еще и по этой причине он не пошёл за ней. В нём взыграло мужское самолюбие, которое было уязвлено Кариной.
– Она этого хочет – я исполню, – сказал себе Михайло. – Но потом ей придётся извиниться передо мной.
Приняв это мужественное решение, Михайло направился в лес. Он нашёл поляну, где два года назад они впервые встретились с Кариной, наломал веток и устроил себе удобное ложе под кустом. Было мягко, приятно пахло цветущими растениями, монотонно цвиркали кузнечики, и вскоре его глаза начали слипаться. Он не стал противиться и заснул.
Михайло проспал до заката. Поистине богатырский сон придал ему сил и бодрости, и теперь Михайло не сомневался, что сможет не спать до рассвета, выполняя условие Карины. Он вернулся домой, поужинал и, пожелав матери спокойной ночи, отправился на сеновал. Здесь было даже лучше, чем на поляне в лесу. Сухая трава казалась пахучей и мягче свежей. Сквозь щели в стенах проникал тёплый ветерок, ласкающий лицо, а через прорехи в крыше было видно густо-фиолетовое небо с яркими мерцающими точками. Привольно раскинув руки и ноги, Михайло смотрел на звёзды и мечтал, как он сам это называл. Его мысли были похожи на всполохи зарницы на безоблачном небе, мгновенно появляющиеся и исчезающие, но оставляющие после себя волнительно-радостное чувство приобщения к чему-то необыкновенному и прекрасному. А спроси его, о чём он думает, Михайло не ответил бы. Мечты его были так же таинственны и непознаваемы, как само мироздание.
Он не знал, сколько так пролежал, когда дверь сарая вдруг тихонько скрипнула, и кто-то вошёл. По шагам Михайло узнал мать. Он не стал её окликать и спрашивать, зачем она пришла, а, вспомнив слова Карины, закрыл глаза и притворился спящим.
Бабка Ядвига подошла к сыну, присела рядом на сено и взяла его руку. Погладила ладонь и прошептала, ласково, но повелительно:
– Сон в руку, из руки – вон!
Я велю, чтоб стал ясен мне он.
Михайло был изумлен, но не подал виду, что он всё слышит. Он по-прежнему делал вид, что крепко спит, для убедительности даже слегка похрапывал. Внезапно он почувствовал, как задрожала рука матери. Она даже едва слышно простонала. Ещё раз произнеся своё заклятие и, по всей видимости, не дождавшись того, чего хотела, она отпустила его руку и ушла, уже не так осторожно и беззвучно, как входила.
Когда снова скрипнула дверь сарая, Михайло открыл глаза. Он ничего не понимал. Манипуляции матери, её слова и сильное волнение, в котором она уходила – всё это было для него загадкой, над которой следовало поломать голову. Он думал до утра, и надумал только то, что надо расспросить Тимофея, что бы это всё могло значить. После этого Михайло заснул, утомлённый не столько бессонной ночью, сколько непривычно долгими размышлениями.
А бабка Ядвига, выйдя из сарая, ещё долго стояла во дворе. Она действительно была сильно взволнована, у неё дрожали руки и даже губы. Поразмыслив, старуха решила, что начинает сбываться пророчество волхва Ратмира, и языческие боги наказали её за убийство, пусть и невольное. Михайло, вопреки обыкновению, не сказал ей ни слова, только звучно похрапывал. Заклятие, которое она произнесла, не оказало на него привычного воздействия. Она лишилась своих магических способностей, по крайней мере, одного из них. Но для неё, быть может, самого главного.
Это открытие потрясло бабку Ядвигу. И впервые в том плохом, что случилось, она обвинила себя, а не волхва Ратмира, как делала это всю свою жизнь. Она понимала, что виновата сама, ей и быть в ответе.
Придя к такому выводу, бабка Ядвига вернулась в дом. С прошлым было покончено раз и навсегда, надо было начинать жизнь заново, с чистого листа. Но это не пугало старуху, наоборот, у неё даже стало спокойнее на душе. Судьба бросала ей новый вызов – и бабка Ядвига приняла его.
Глава 41. Находка
Увидев входящего в её кабинет участкового, Нина Осиповна невольно вздрогнула от нехорошего предчувствия.
«Что-то у меня нервы расшалились», – подумала она с досадой. – «А всё из-за этой парочки. И зачем я только с ними связалась?»
Вопрос был риторическим, она и сама это понимала. Если бы на него пришлось отвечать, то ответ звучал бы так: по бабьей дури. Приятели просто поймали её в сеть слов, как пауки ловят мошек, сплетя паутину. Ведь известно, что женщины любят ушами. Вот и она – заслушалась Егоршу и попалась…
– По чью душу, Илья Семёнович? – спросила она, чтобы не томиться неизвестностью. – Кто на этот раз провинился?
И даже не удивилась, услышав:
– Меня интересует ответ на вопрос, когда вы в последний раз видели Егора Ивановича Калиткина и Николая Александровича Жукова?
– То есть Егоршу и Коляна? – на всякий случай уточнила она, взволнованная официальным тоном участкового. Именно так все называли в посёлке приятелей, и Нина Осиповна не была исключением, когда рабочий день заканчивался, и из официального лица она превращалась в частное. Репутация у них была не завидной, и называть их иначе «язык не поворачивался», как признавалась сама Нина Осиповна лучшей подруге в задушевных беседах, когда они обсуждали поселковые сплетни. А это случалось частенько.
– Они самые, – кивнул участковый, с виноватым видом кашлянув в кулак. Его визит и в самом деле был официальным, и он хотел соответствовать этому во всём, включая обороты речи, но уже в самом начале проявил слабину, и это его смутило. – Так когда?
Нина Осиповна призадумалась.
– Да уже давненько, – призналась она наконец. – Время-то как летит! Я даже и не заметила. А что случилось, Илья Семёнович?
– Пока не знаю, – снова откашлялся тот в кулак. – Но они уже который день не приходят отмечаться ко мне в участок, как это положено по условиям их условно-досрочного освобождения. И я опросил жителей посёлка – их никто не видел. Я подумал, что, может быть, вы что-то знаете о их местонахождении.
– А почему я должна это знать? – неискренне удивилась Нина Осиповна. – Они мне кто – друзья, родственники? Илья Семёнович, побойтесь бога! Вы еще моему мужу не вздумайте такое сказать. Он, конечно, человек не ревнивый, но, как говорится, и на старуху бывает проруха.
Капитан Трутнев неопределённо пожал плечами. Он видел, что Нина Осиповна за потоком слов пытается скрыть уже своё смущение, и не очень доверял ей.
– Но ведь вы же собирались подписывать с ними договор, если только уже не подписали, – заметил он. – Может быть, они отправились в город для решения каких-то вопросов, и сообщили вам об этом, забыв поставить в известность меня.
Участковый с явным сочувствием посмотрел на женщину и внезапно спросил:
– И, кстати, вы что-нибудь знаете о пожертвованиях на строительство школы в Куличках, которые Калиткин и Жуков собирают от лица поселковой администрации?
– Ни сном, ни духом не ведаю, – возмущённо произнесла Нина Осиповна. – Я им на это полномочий не давала. И никаких разрешений не подписывала. – Неожиданно слёзы выступили у неё на глазах, и она воскликнула: – Вы мне не верите, Илья Семёнович?!
– Почему же, верю, – невозмутимо ответил капитан Трутнев. – Это на них похоже. Когда мы их найдем, то обязательно спросим, на каком основании они собирали деньги с жителей посёлка. – Он помолчал, а потом со вздохом добавил: – Если найдём.
– Вы думаете, они…?! – Нина Осиповна не договорила. Её глаза расширились от ужаса.
– Возможно, сбежали с деньгами, – сказал капитан Трутнев. – Зная их, я этому не удивился бы.
– Слава богу, – радостно произнесла Нина Осиповна. – А я-то думала, что их… Или они друг друга…
– Я не исключаю и такой версии, – нахмурился капитан Трутнев. – Но говорить об этом пока рано. Так что прошу, Нина Осиповна, подобных слухов не распространять и даже не заикаться об этом в частных беседах. – Он строго взглянул на неё и внушительно добавил: – Даже в разговорах с подругами.
Нина Осиповна в очередной раз убедилась, что участковый знает всё и вся о том, что происходит в посёлке, и, не став возражать, заверила его:
– Разумеется, Илья Семёнович! Я ведь понимаю – тайна следствия и всё такое прочее.
– Вот и хорошо, – удовлетворённо проговорил капитан Трутнев, словно выполнил самую тяжёлую и неприятную часть своей работы, взяв с Нины Осиповны слово не болтать. – А теперь я попрошу вас об одном одолжении. Мне надо произвести осмотр помещения, в котором проживают… проживали граждане Калиткин и Жуков. И нужны понятые. Одного я уже нашёл – это Георгий. Будете вторым?
– Второй, – машинально поправила его Нина Осиповна как истинная женщина. – Конечно, Илья Семёнович, я согласна. – И она обречённо вздохнула: – Надо так надо.
И уже через полчаса они втроём с опаской входили в ветхий домик, в котором обитали Егорша и Колян, по-приятельски деля стол и крышу над головой. И не заморачиваясь тем, что тот мог рухнуть в любую минуту им на головы, вздумай только в Куличках подуть ураганный ветер. Но до поры до времени бог миловал – и дом, и приятелей, и Кулички.
Войдя, Нина Осиповна сморщила нос и пожаловалась:
– Ужасный запах! Разве можно здесь жить?
А, оглядевшись, она добавила:
– И так?!
В доме действительно дурно пахло, и явно никогда не прибирались. Вещи были раскиданы, мебель поломана, стол загромождали полупустые бутылки и грязные тарелки с остатками еды. Более наглядной картины запустения и пренебрежения бытом нельзя было и вообразить. Но профессиональным взглядом полицейского Илья Семёнович сразу определил, что хозяева покидали своё жилище не в спешке и не на длительный срок. Они даже не допили водку, а, следовательно, собирались вернуться.
«Однако что-то им помешало», – подумал капитан Трутнев.
И он приступил к осмотру помещения. Долго искать не пришлось. В полуразвалившемся шкафу с криво висящими дверцами участковый нашёл потёртый портфель, который однажды уже видел в руках Егорши. Но тогда портфель был худым, как мартовский кот, а сейчас он разбух и напоминал раскормленного поросёнка. Полицейский перенёс его на стол и раскрыл. И, не сдержавшись, вскрикнул:
– Вот это да!
Портфель был буквально набит купюрами разного достоинства, как мятыми и грязными, так и новенькими и хрустящими. И здесь же лежал золотой самородок, достаточно крупный и тяжёлый, чтобы его нельзя было принять за обыкновенный камень, цветом напоминающий золото. Капитан Трутнев достал всё это и выложил на стол, предварительно сдвинув на край тарелки и бутылки. И замер, не в силах оторвать взгляд от этой картины. Золотой телец в окружении своих бумажных собратьев. Это впечатляло.
Нина Осиповна и Георгий были изумлены намного сильнее, чем капитан Трутнев. Настолько, что они даже потеряли дар речи. Наконец Нина Осиповна нашла в себе силы спросить, словно не могла поверить своим глазам:
– И что это такое?
– Вероятно, пожертвования на новую школу, – ответил капитан Трутнев. – Каких-либо источников дохода у Егорши и Коляна, насколько мне известно, не было. Сбережений тоже.
– И кто же это из местных жителей пожертвовал золотой самородок? – поинтересовался Георгий, звучно сглотнув слюну.
Но на это участковый уже не смог ответить. Даже его знание всей подноготной посёлка и профессиональный опыт оказались бессильны перед такой загадкой.
– Надо бы пересчитать, – предложил Георгий. И его рука потянулась к деньгам.
Но капитан Трутнев остановил его.
– Не трогай! Ещё не хватало, чтобы на них остались твои отпечатки пальцев. Потом замучаешься доказывать, что ты не верблюд. – Он тут же поправился: – То есть не соучастник.
– Соучастник чего? – с опаской спросила Нина Осиповна. Она выглядела растерянной и расстроенной одновременно. И по лицу женщины было видно, что она в очередной раз проклинает себя за излишнюю доверчивость, вылившуюся в договорённость с Егоршей и Коляном.
– Преступления, – веско произнёс капитан Трутнев. – И деньги – это ещё полбеды. А вот золотой самородок… – Он глубоко вдохнул и с шумом выдохнул воздух, словно пытаясь справиться с внутренним волнением. – Это пахнет незаконным оборотом золота. И за это предусмотрена уголовная ответственность по статье сто пятьдесят восемь Уголовного кодекса Российской Федерации. Наказание – лишение свободы на срок до пяти, а то и шести лет.
Его слова произвели впечатление. И не только на Георгия, но и на Нину Осиповну. Она побледнела. И решительно заявила:
– Я здесь не при чём! О незаконном сборе пожертвований с населения я ничего не знала. О золоте тем более. Прошу занести это в протокол.
А затем она уже почти жалобно спросила:
– Вы мне верите, Илья Семёнович?
Участковый откашлялся и неопределённо ответил:
– Разберёмся.
Он снова убрал в портфель купюры и самородок. Аккуратно застегнул портфель и бережно взял его под мышку.
– А теперь я прошу всех присутствующих пройти со мной в полицейский участок для подписания протокола, который мной будет составлен.
Произнеся это, участковый вышел из дома первым. За ним почти выбежала перепуганная Нина Осиповна и, с любопытством озираясь по сторонам и оттого часто спотыкаясь, будто кланяясь на каждом шагу, ушёл Георгий. Выходя, он не закрыл за собой дверь, словно опасаясь, что при малейшем прикосновении та может сорваться с петель, а за ней неизбежно обрушится и сам дом.
Вскоре сквозняк повалил несколько бутылок, и те, скатившись со стола, разбились, густо усеяв пол осколками. Комната стала ещё более неприглядной, чем была. И даже вездесущие крысы, которым обычно всё нипочём, загрустили. Всегда безошибочно чуя, когда надо бежать с корабля, они и сейчас знали, что им придется покинуть гостеприимный для них дом и искать себе новое убежище, потому что старые хозяева уже никогда не вернутся. И не умирать же им от голода в ожидании, пока вселятся новые…
