Вадим Иванович Кучеренко
Испытание волхва
Глава 12. Обвинение
Капитан Трутнев не любил общаться с представителями средств массовой информации. Они появлялись в Куличках редко, но каждый раз по какому-нибудь неприятному поводу. Последний раз это было, когда в посёлке сгорела школа. Ему тогда пришлось отбиваться от множества корреспондентов, слетевшихся в Кулички, как мухи на кучу нечистот. Самым неприятным был вопрос, заданный каким-то прыщавым юнцом в кожаной куртке с многочисленными блестящими молниями. Звучал он так: почему местный участковый не предвидел такую возможность и не предотвратил происшествие.
– Потому что я не Господь Бог, – ответил Илья Семёнович.
После этого ему пришлось долго выслушивать нотации от своего начальника, майора Ивлева. Суть их сводилась к тому, что так разговаривать с журналистами нельзя, потому что они обижаются и начинают мстить, публикуя различные пасквили, в которых шельмуют не только капитана Трутнева, но заодно и весь районный отдел полиции, а это недопустимо.
– То, что мы с тобой однокашники и старые друзья, Илья, не даёт тебе права забывать…, – говорил майор Ивлев, а далее долго и нудно пересказывал должностную инструкцию, которой в своей работе должен был следовать участковый инспектор. И это было самое неприятное. Илья Семёнович был убежден, что если бы он работал по инструкции, то в Куличках воцарился бы хаос. У него были свои методы, более эффективные, благодаря которым в посёлке царили закон и порядок, что признавал даже сам майор Ивлев. Но говорить такое вслух не полагалось, чтобы раньше положенного срока не оказаться без работы, и они оба стыдливо умалчивали об этом, как о чём-то тайном и сомнительном. После таких официальных бесед капитан Трутнев чувствовал себя так, словно его окунули с головой в бочку с компостом, которым он обычно щедро удобрял свой огород. Поэтому он старался всячески избегать общения с представителями газет и телевидения, не желая провоцировать ни их, ни начальство.
Однако на этот раз ему не повезло. Обычно журналисты заранее предупреждали его о своём предполагаемом визите, договариваясь о времени, потому что никому не хотелось, проделав немалый путь до Куличков, стучаться в двери его закрытого кабинета и убираться восвояси несолоно хлебавши. Но Карина Викторовна Селезнева, корреспондент районной газеты, как она официально представилась, войдя в его кабинет, застала Илью Семёновича врасплох. Молодая женщина стояла в дверях, отрезая спасительный путь к его старенькому «козлику», на котором Илья Семёнович мог бы скрыться в неизвестном направлении, пережидая нашествие очередного журналиста, как он обычно и поступал. При этом она насмешливо улыбалась, как человек, который прекрасно знает все уловки участкового. И капитан Трутнев вынужден был признать своё поражение и смириться.
– Чем могу быть полезен, Карина Викторовна? – спросил он, стараясь вежливостью компенсировать свой хмурый вид. И не удержался, чтобы не сказать: – Как всё-таки вы похожи на свою сестру! Каждый раз путаю вас с Мариной Викторовной.
– Вероятно, это происходит потому, что её вы намного более рады видеть, чем меня, – язвительно произнесла Карина. – Это свойственно человеку, как утверждают психологи. Подменять неприятное приятным.
– Зачем же вы так, Карина Викторовна, – попытался вяло протестовать участковый. – Вас я тоже рад видеть.
Но вышло неубедительно. Он и сам это понял.
– Ладно, проехали, – махнула рукой Карина. – Лучше поговорим о том, что привело меня к вам.
– Действительно, – обрадовался Илья Семёнович смене темы. – И что же?
Но он напрасно радовался. То, что сказала Карина, привело его ещё в большее уныние.
– Дед Матвей пропал.
– Как так – пропал? – поразился Илья Семёнович. – Где это в наших Куличках можно заблудиться?
– А он не в Куличках пропал, а в лесу, – пояснила Карина. – Соседи говорят, что дня два-три тому назад дед Матвей пошел по грибы-ягоды с корзинкой, и до сих пор не вернулся.
Илья Семёнович и сам уже вспомнил, что последние несколько дней он ничего не слышал от жены о жалобах деда Матвея на их сына Сёму, который частенько изводил деда, жившего по соседству, очень похоже изображая волчий вой. Дед Матвей постоянно забывал об этом и каждый раз пугался. После этого он шёл выяснять отношения к Полине, та обещала рассказать всё мужу, дед Матвей успокаивался, возвращался к себе на огород – и на этом всё заканчивалось, потому что Илья Семёнович сына и пальцем не трогал. Только однажды пригрозил высечь – и Сёма в страхе сбежал из дома, двое суток бродил по лесу, пока его не отыскали. После этого Илья Семёнович зарёкся от наказаний, даже на словах. Выручало то, что дед Матвей неизменно забывал о том, что он жаловался на мальчика его родителям, а поэтому никогда и не укорял ни самого участкового, ни его жену в том, что они закрывают глаза на проделки сына. Разумеется, ни Полина, ни сам Илья Семёнович об этом деду Матвею не напоминали.
– А почему соседи говорят это не мне, а вам? – спросил участковый о том, что в рассказе Карины для него было непонятнее всего.
– Они собирались, но я их опередила, – примирительно ответила Карина. – Сказала, что мне всё равно надо будет зайти в администрацию посёлка, а это рядом с полицейским участком. – Но, тут же забыв о своих добрых намерениях, она придирчиво спросила: – А это так важно, кто сообщил о пропаже человека?
– Чаще всего сообщение поступает от того, кто сам причастен к этому, – безучастно заметил Илья Семёнович. Но при этом он не сводил своих проницательных глаз, прячущихся под густыми бровями, с лица молодой женщины, словно опасаясь пропустить её реакцию на свои слова. – Преступнику кажется, что так он оказывается вне подозрений.
– Вы хотите обвинить меня в том, что я тайно похитила деда Матвея? – рассмеялась Карина. – А сегодня пришла, чтобы узнать, не хватились ли его?
– Вы это сказали, не я, – изобразил подобие улыбки участковый. – И если это не так, то зачем он вам понадобился?
Карина поняла, что полицейский не шутит, как ей показалось вначале, и сама стала серьезной.
– Всё очень просто – дед Матвей написал письмо в редакцию районной газеты. И меня послали проверить факты, упомянутые в письме. Вас удовлетворит такое объяснение?
– Пока да, – сказал участковый, по-прежнему не сводя глаз с её лица. – А о чём говорится в письме?
– Дед Матвей писал, что в Куличках творятся странные вещи. А глава администрации посёлка и местный участковый закрывают на это глаза, несмотря на многочисленные обращения к ним жителей, в частности, самого деда Матвея, – мстительно сказала Карина. – Так что у вас, Илья Семёнович, намного больше оснований желать, чтобы дед Матвей исчез, чем у меня. Как быть с этим? Вы включите себя в список подозреваемых?
– Следствие покажет, – флегматично отреагировал на этот выпад капитан Трутнев. – Но могу вас заверить, что будут отработаны все версии.
На этом они расстались. Карина ушла, хлопнув в сердцах дверью, а Илья Семёнович задумался, сидя за письменным столом и подперев голову руками. Он с тоской взирал на карту на стене, на которой огромное зелёное пятно вокруг Куличков со вчерашнего дня не стало меньше, а, наоборот, словно увеличилось в размере. Где-то там, в дремучем бору, бродил потерявший память дед Матвей, пытаясь отыскать тропинку, которая вывела бы его из леса и привела обратно к дому. Но с каждым часом шансов на это у старика становилось всё меньше. Он был слишком дряхлым, чтобы пережить даже одну ночевку в лесу. А, по словам Карины, пропал он уже два или три дня назад.
«Какой леший понёс тебя в лес, дед Матвей?» – с досадой подумал капитан Трутнев. – «И где мне тебя теперь искать?»
Но к досаде примешивалась жалость, и её было намного больше. Илья Семёнович искренне сочувствовал деду Матвею. И он знал, что Сёма тоже будет горевать, когда узнает плохую новость о старике. У мальчишки, как и у его отца, было доброе отзывчивое сердце. А проказы – кто не шалит в детстве? Это не со зла, а – так…
Внезапно течение мыслей участкового было прервано возбуждёнными голосами и звуками шагов за дверью. Затем дверь распахнулась, и в кабинет вошла Нина Осиповна, сопровождаемая Егоршей и Коляном. Нина Осиповна на вытянутых руках несла какой-то свёрток, который она, с облегчением выдохнув, словно тот был неимоверно тяжёл, положила на стол перед полицейским.
Он с недоумением переводил взгляд с пакета на женщину.
– Что это?
– А вы посмотрите!
Илья Семёнович развернул пакет и увидел внутри золотой овальный диск на массивной золотой цепи. И снова спросил:
– Это что?
Нина Осиповна была удивлена. Она рассчитывала на другой эффект. Она ожидала, что Илья Семёнович, по меньшей мере, вскрикнет, вскочит со своего стула, начнёт издавать восторженные междометия, задавать ей многочисленные вопросы – в общем, поведёт себя так, как поступила бы она сама, да и любая другая женщина, окажись на его месте в подобной ситуации. Однако этого не случилось, и она растерялась. А поэтому вместо того, чтобы ответить, сама спросила:
– Вы можете спрятать этот… ценный предмет в свой сейф?
Но участковый снова поразил её, задав неожиданный вопрос:
– От кого спрятать?
При этом он пристально посмотрел на Егоршу и Коляна, которые возбуждённо переминались с ноги на ногу за спиной Нины Осиповны и не сводили алчных взглядов с золотого диска.
– Ну, я не знаю, – взволнованно ответила женщина. Об этом она ещё не успела подумать. – Это по вашей части, Илья Семёнович, знать, кто в нашем посёлке нечист на руку. И может украсть золотую вещь, чтобы потом продать и жить безбедно до конца своих дней. Или беспробудно пить.
– Такую – никто, – равнодушно произнёс капитан Трутнев. – Кому в Куличках её продашь? Кто её купит? Для этого надо ехать в город. А где там искать покупателя? Одна морока. Кто из местных жителей, по-вашему, на подобное способен?
При этих словах Илья Семёнович снова посмотрел на приятелей, будто обращаясь к ним. Колян опустил глаза, словно его уличили в преступных мыслях. Егорша криво усмехнулся и сказал:
– Я бы на вашем месте, Илья Семёнович, задался другим вопросом – как такая вещица могла оказаться в наших Куличках?
Было очевидно, что он давно заготовил эту фразу, и теперь торжествовал, поставив участкового в тупик.
– А действительно, Нина Осиповна, – произнёс капитан Трутнев, только теперь подумав об этом. – Откуда она у вас?
– Это залог, – растерявшись, ответила женщина. Мысль, откуда взялась в Куличках вещь баснословной стоимости, до сих пор также не приходила ей в голову. – Мне его дал Михайло Святославович Новак, лесничий. Да вы его знаете!
– Да, – кивнул капитан Трутнев, мало что поняв из этого объяснения, но уловивший главное. – Но в таком случае мне хотелось бы знать, откуда она взялась у него. Едва ли подобные предметы растут в лесу как грибы на поляне.
– А вот у него и спросите, – с облегчением выдохнув, посоветовала Нина Осиповна. И с упрёком обратилась к Егорше: – А что же вы раньше молчали, Егор Иванович? Надоумили бы меня, если сами такой умный.
Но Егорша не стал отвечать на этот выпад, а обратился снова к участковому, продолжая неуклонно идти к своей цели.
– Мне кажется, Илья Семёнович, я знаю, откуда у лесничего эта вещица. Только что вспомнил, где я её раньше видел.
Он не стал договаривать и добился своего – любопытство слушателей возросло до предела. Даже Колян был чрезвычайно заинтригован. И он не выдержал первым.
– Да говори же ты, Егорша, не томи!
Его поддержала Нина Осиповна, но не словами, а возмущенным междометием, из которого можно было понять, что она также хотела бы знать то, что известно Егорше. И только капитан Трутнев молчал, не желая играть в игру, которую затеял Егорша. Участковый не понимал, куда тот клонит, и был, как всегда в серьезных делах, осторожен, как сапёр на минном поле.
Выдержав драматическую паузу, Егорша зашёл издалека, спросив:
– Помните, позапрошлым летом в Кулички прилетела на вертолете важная шишка из города?
Он не обращался ни к кому конкретно, но ответила Нина Осиповна.
– Хорошо помню, он заходил ко мне с официальным визитом. Представился председателем какой-то там комиссии при городской администрации.
Но на этом она не остановилась, а углубилась в воспоминания, как истинная женщина.
– Он был одет в длинный плащ из светло-коричневой кожи, причём наглухо застегнутый, будто ему было холодно. А ведь какая жара стояла! Очень странный мужчина. И вертолет у него был ярко-желтого цвета. Я ещё подумала…
Но Егорша прервал её нетерпеливым жестом, понимая, что этот поток слов может изливаться бесконечно долго, а это ему сейчас было ни к чему.
– Так вот, это его вещица, – сказал он. – Помнишь, Колян, он нас водкой угощал перед крестным ходом?
Колян охотно закивал.
– Ещё бы не помнить! Не поскупился мужик. Сам он с нами не пил, правда…
Но Егорша не дал договорить и ему.
– Помолчи, Колян, – велел он, не церемонясь с приятелем. – Так вот, когда мы выпивали возле церкви, он свой плащ всё-таки расстегнул. Тогда я и увидел на его груди эту вещицу. Свисала с шеи на золотой цепи. Её трудно было не заметить.
– А я не видел, – признался Колян. – Наверное, я в это время за водкой бегал в магазин. Помню, Клавка ещё удивилась, что я так много бутылок беру. Откуда, спрашивает, у тебя день…
Но Егорша так яростно сверкнул на него своим кровавым глазом, что он замолчал, будто поперхнувшись на полуслове.
– Его этот медальон, точно, – уверенно произнёс Егорша. – И он был на нем, когда этот мужик сбежал в лес. Помните, Илья Семёнович?
Но участковый не ответил, и Егорша, неверно истолковав его молчание, решил рассказать давнюю историю более подробно.
– Мы тогда нашли утопленника в Зачатьевском озере, а тот оказался то ли помощником, то ли партнером по бизнесу этого мужика. В общем, был мотив. И вы обвинили его в убийстве. После этого он вас ударил, и вы упали без чувств. Неужто забыли, Илья Семёнович?
– Почему же, помню, – неохотно ответил капитан Трутнев. Ему было неприятно вспоминать свою промашку, но он понял, что иначе Егорша от него не отвяжется. – Только не пойму, к чему ты клонишь.
– Да к тому и клоню, что из всех нас, кто был тогда у озера, за ним бросился в погоню только лесник. А потом Михайло вернулся, и что он сказал? Помните?
– Сказал, что беглеца в лесу задрал медведь, – раздражённо произнёс капитан Трутнев. – И что с того?
– А свидетели кто? – торжествующе воскликнул Егорша. – Нет свидетелей! Все, и вы в том числе, поверили леснику на слово. А потом у него оказывается золотая вещица, которая принадлежала тому мужику. И как это понимать?
– Уж не хочешь ли ты сказать…
Капитан Трутнев был настолько изумлён, что даже не договорил.
– Так ведь это очевидно, – непререкаемым тоном заявил Егорша. – Убил Михайло того мужика и ограбил. А обвинил ни в чём не повинного медведя. И я вам, Илья Семёнович, посоветовал бы обыскать его дом. А вдруг найдутся и другие чужие вещи. Люди в лесу часто пропадают. И кто знает, не наш ли лесник тому виной.
– Ты говори, да не заговаривайся, – с досадой сказал капитан Трутнев. – Нельзя просто так обвинять человека. Без доказательств это клевета, подсудное дело.
Но Егорша словно не услышал его и продолжил обвинять лесника.
– Вот и сейчас в Куличках люди говорят, что им страшно в лес ходить. Вроде кто-то прячется в кустах, а когда его окликают, не выходит. А не Михайло ли это? Снова взялся за старое.
Видя, что участковый сомневается, он перевёл взгляд на Нину Осиповну и настойчиво спросил:
– А что вы думаете, Нина Осиповна?
Всё это время женщина не принимала участия в разговоре, только слушала. Но доводы Егорши казались ей убедительными. И главную роль в этом играли даже не слова, а тон, которым они произносились. Поэтому она задумчиво сказала:
– А ведь очень даже может быть.
Заметив удивленный взгляд участкового, Нина Осиповна заявила:
– Вам ли не знать, Илья Семёнович, что в тихом омуте черти водятся.
На это капитан Трутнев ничего не смог возразить. Поощренная его молчанием, Нина Осиповна потребовала:
– Илья Семёнович, вы должны арестовать лесника! Я требую это от вас от лица всех жителей Куличков как глава администрации поселка.
– А на каком основании? – спросил капитан Трутнев, нахмурившись. Ему не нравилось, что его принуждают совершать действия, в законности которых он сомневался. И он ещё не был уверен в виновности Михайло. – Одного медальона недостаточно. А всё остальное только предположения и догадки.
– А вы проведите обыск в его доме, – продолжал настаивать Егорша. – Что-нибудь да найдёте.
Он обратил свой единственный глаз на Нину Осиповну и требовательно произнёс:
– А договор на строительство школы надо расторгнуть немедленно!
– Почему? – удивленно спросила та, не видя взаимосвязи.
– Едва ли в этой мутной истории обошлось без хозяина Усадьбы волхва, – уверенно заявил Егорша. – А иначе зачем леснику вместо него вносить залог?
И снова этот довод показался Нине Осиповне убедительным. Она взглянула на Илью Семёновича, но тот молчал. И при этом выглядел не менее растерянным, чем сама Нина Осиповна.
А Егорша ликовал, скрывая это за внешней невозмутимостью. Он добился того, что хотел, и даже больше. Когда он увидел золотой медальон, то план в его голове созрел почти мгновенно. Но изначально в него не входили арест Михайло и обыск в его доме. Егорша собирался просто припугнуть главу поселковой администрации, чтобы та порвала с хозяином Усадьбы волхва и доверила строительство школы им с Коляном. Однако Нина Осиповна пошла в полицию, и пришлось импровизировать.
В глубине души Егорша немного сожалел, что всё зашло так далеко. Но он знал, что когда рубят лес, то летят щепки. И Михайло сейчас был той самой щепкой, о судьбе которой не стоило не то что переживать, но даже задумываться. Егорша не сомневался, что дело того стоило.
Глава 13. Откровения деда Матвея
Михайло был уверен, что теперь, после его разговора с Ниной Осиповной, всё будет хорошо. Глава администрации подождет, сколько надо, а там они продадут золото, найденное в пещере, и проблема с деньгами отпадет сама собой. Простодушный Михайло не думал о том, где они найдут покупателя, и сколько золота потребуется, ему казалось, что самое трудное уже сделано. Поэтому он перестал думать об этом и начал размышлять о более насущном.
Михайло не давал покоя его давешний разговор с Олегом и промелькнувшее в нём упоминание о лешем. В отличие от своего друга, он не сомневался в существовании подобных существ.
«Наши предки верили в них, почему мы должны отрицать?» – здраво, как ему казалось, рассуждал Михайло.
Поэтому он допускал, что зачинщиком всех беспорядков в лесу вполне мог быть пришлый лешак, осваивающий новую территорию и наводящий в ней свои, привычные для него, порядки. И он не успокоится, пока не добьётся своего. Или пока его не прогонят прочь.
Михайло знал, что лешие хитры, коварны, жестоки и беспощадны, поэтому они грозные враги. Об этом ему ещё в раннем детстве, убаюкивая на ночь, рассказывала его мать. И Михайло не мог понять, были то сказки или реальные истории из её жизни. Но он не боялся леших – ни когда был маленьким, ни когда вырос. Не собирался отступать и теперь. Он решил пойти в лес и отыскать там лешего, который в последнее время наводил страх на жителей Куличков. Что будет после этого, и как он поступит, Михайло пока не знал.
«Буду исходить из ситуации», – подумал Михайло.
И он направился к бурелому, где мог скрываться от людских глаз лешак. Это было неподалёку от Зачатьевского озера. Деревья повалило недавно, и это вполне могло быть делом рук лешего, которому иногда бывает так же необходимо безопасное и надёжное пристанище, как человеку – дом. И люди, и звери обходят буреломы стороной, потому что в них «сам черт ногу сломит», как говорила бабка Ядвига сыну, «а лешему всё нипочем». И он запомнил это.
Михайло прошел мимо Усадьбы волхва, решив, что зайдёт вечером, когда там будет Карина. Снова вспомнив о ней, он почувствовал, как тёплая волна омыла его сердце. И Михайло начал думать уже не о лешем, а о молодой женщине. Его волнение усилилось, когда он вышел на лесную поляну, где они впервые встретились.
Это случилось два года назад. Он шёл от Ратмира, а она собирала первые весенние цветы. Он появился внезапно, взлохмаченный, словно лесное чудовище, и она невольно испугалась. Но ничем не выдала этого, а протянула ему цветок и спросила: «Ты не обидишь меня?» Это вышло почти по-детски, и у нее были такие ясные и синие, как безоблачное небо, глаза, что он рассмеялся. И начал уверять её, что он совсем не страшный, как может показаться, а добрый и безобидный, как белка-летяга. Это рассмешило Карину, и страх из её глаз исчез. Они долго гуляли в тот день, и Карина читала ему свои любимые стихи. Одно из них Михайло даже запомнил. Оно начиналось со слов «Вот это облако твоё…», и в нём говорилось о разлуке и одиночестве, которые оплакивает это облако. И Михайло именно тогда понял, как он был одинок до встречи с Кариной. Он захотел встретиться с ней вновь. Но на следующий день она не пришла, потому что его мать, приревновав, обратила молодую женщину в русалку и поселила в Зачатьевском озере…
Михайло не осуждал свою мать. Как показало время, она была права, не доверяя искренности чувств Карины и опасаясь, что её сын будет страдать, полюбив эту женщину. Так и вышло. После их первой ночи любви Карина сбежала обратно в город, и Михайло догадывался, что стало тому причиной. Сам он не смог бы жить в городе, а Карина никогда не согласилась бы на жизнь в лесу. Она сама косвенно подтвердила это, когда спустя год после этого они снова случайно встретились неподалеку от Усадьбы волхва, возле могучего приземистого дуба. И это снова были стихи, в которых Карина выразила свои чувства и мысли. Они начинались со слов: «Тихо в городе моем. Зима…», и опять в них говорилось об одиночестве. А заканчивались они так:
Только я одна.
И никогда
Не наскучит мне зима
Без сна.
И Михайло, услышав их, понял, что минувший год ничего не изменил, Карина снова отвергает его и уже навсегда. Он не стал её ни о чём расспрашивать и ничего не сказал ей сам, а только молча проводил до Усадьбы волхва и ушел. Той ночью он не сомкнул глаз, бродил, не разбирая дороги и не страшась таких глухих и непроходимых мест, которых избегали даже дикие звери…
Михайло грустно улыбнулся, вспомнив об этом.
– Но лешего я тогда не встретил, – сказал он вслух, чтобы отогнать мысли о Карине, вызывавшие у него боль и сожаление. – Может быть, сегодня мне повезёт больше.
И Михайло неимоверным усилием воли заставил себя забыть на время о Карине и начал снова думать о лешем, на поиски которого он отправился. Это было трудно, но он сумел. Однако пережёвывать одни и те же мысли было скучно, а новые в голову не приходили. Тогда он достал из кармана дудку, которую сам же и вырезал из сучка, и стал наигрывать на ней простую незатейливую мелодию, постепенно становившуюся всё более минорной в угоду его настроению. Обычно, играя на дудке, Михайло приманивал зайцев, когда в этом была необходимость – например, чтобы осмотреть их лапки. Не поранены ли они, не вонзились ли в них занозы, которые не позволяли бы зайцам бегать, и обрекли бы их на гибель в клыках хищников. Но сейчас даже зайцы понимали, что Михайло не до них, и не сбегались на призыв дудки, звучавший непривычно грустно.
Свой дом Михайло обошёл стороной. Он не хотел, чтобы его увидела мать и начала расспрашивать, куда и зачем он направляется. Всё кончилось бы тем, что она потребовала бы взять её с собой, чтобы иметь возможность защитить своего сына от реальной или мнимой опасности, которая могла ему угрожать в буреломе. А если бы Михайло не согласился, она всё равно пошла бы, но скрытно, прячась за деревья и кусты, наивно полагая, что он её не замечает. Михайло знал, что мать безмерно любит его и без колебаний пожертвует своей жизнью ради него. И он тоже любил её, но иногда эта слепая материнская любовь бывала ему в тягость. Мать всё ещё считала его ребёнком, которого она укачивала в колыбели и учила ходить, говорить и прочим жизненно важным вещам. Он давно вырос, а она по-прежнему считала своим материнским долгом учить его жизни, и переубедить её не было никакой возможности. Да Михайло уже и не пытался. Материнская любовь не настолько тяжкое испытание, чтобы желать избавиться от неё, как от любви к женщине, которая не хочет отвечать тебе взаимностью…
Михайло понял, что незаметно для себя он снова начал думать о Карине, и с досадой поморщился. Он охотно сразился бы сейчас даже с десятком леших, лишь бы изгнать мысли о ней из своей головы. Но что бы он ни делал и о чём бы ни думал, всё равно всё сводилось к одному – к Карине. Это было как наваждение. И он решил, что нынешним вечером всё-таки задаст ей несколько вопросов, от ответов на которые будет зависеть его дальнейшая судьба. Дольше жить в неведении, и страдая от этого, он не может и не хочет…
Приняв такое решение, и совершенно забыв, что это происходило уже не в первый раз, но всегда его что-то останавливало в самую последнюю минуту, Михайло повеселел. И мелодия его дудки стала более жизнерадостной, так что даже зайцы начали выскакивать перед ним на тропинку и недолго бежали в том же направлении, сопровождая. Но вдруг они все разом исчезли, словно чего-то испугались. Как всегда неожиданно, деревья расступились, и Михайло вышел к небольшому озеру, на берегу которого лежал огромный валун, наполовину скрытый в воде. На камне сидел какой-то старик, опиравшийся обеими руками на сучковатую палку, и он со страхом, который ему не удавалось скрыть, смотрел на Михайло. Тот подошел ближе и узнал в старике деда Матвея, о котором не так давно они разговаривали с Кариной. Михайло удивился такому совпадению. И тяжело вздохнул: «Опять Карина!»
– Будь здрав, дедушка, – произнёс Михайло. – Кой леший тебя сюда занес, так далеко от дома? Обратно-то как добираться будешь?
Но дед Матвей, казалось, не понимал смысла его слов. Вид у старика был изможденный, будто он давно уже ничего не ел. Неожиданно он замахнулся на Михайло своей палкой, при этом движении едва не упав с камня, и истошно закричал:
– Натешился, ворог?! Не подходи – зашибу!
До крайности изумленный Михайло отступил на шаг и спросил:
– Ты что, дед Матвей, белены объелся?
Услышав своё имя, старик затих. Его глаза стали осмысленными. Какое-то время он вглядывался в Михайло, потом недоверчиво произнёс:
– Ты никак сынок бабки Ядвиги?
– Он самый, – подтвердил тот. – Михайло я. Или не узнаёшь? Сколько раз в лесу встречались!
– Так ты не леший? – все еще с сомнением спросил дед Матвей.
– Отродясь им не был, – улыбнулся Михайло. – А что в Куличках говорят, так наговоры это, навет на меня.
Но дед Матвей потребовал:
– Побожись, коли так!
– Клянусь своей матерью, которую ты называешь бабкой Ядвигой, – сказал Михайло. – Этого достаточно?
– А перекрестись! – не унимался старик. – Сотвори крестное знамение, коли ты и взаправду православный человек, а не нежить какая.
– Не православный я, – ответил Михайло, уже начиная раздражаться. – Не обучен креститься. Придется тебе, дедушка, поверить мне на слово.
Но старик вдруг успокоился, будто внезапно обессилел или потерял интерес.
– Ладно, верю, – сказал он миролюбиво. И заинтересованно спросил: – Так у Ядвиги сынок есть? – Но, не дожидаясь ответа, начал говорить сам: – И когда только успела! Совсем ведь девчонка. А от кого? Неужто от этого язычника? Вот беда-то! Глупая девка…
Михайло понял, что старик не просто потерял память, а страдал избирательной амнезией, заболеванием, о котором ему когда-то рассказал волхв Ратмир. При этом добавив, что нет ничего страшнее для человека, лучше сразу в омут с головой. Дед Матвей существовал то в реальности, то в далёком прошлом, перемешивая в своем сознании события, которые происходили в его жизни накануне или в стародавние времена. Старик будто путешествовал в неисправной машине времени, которая произвольно переносила его из одной эпохи в другую, оставляя в памяти только клочки воспоминаний.
Не желая услышать что-то еще более неприятное о своей матери, Михайло прервал его, прокричав почти в самое ухо:
– Ты как сюда забрёл, дед Матвей?
Неожиданно старик смолк на полуслове, а когда заговорил вновь, то лицо его потеряло выражение глуповатой отрешённости, свойственной людям, страдающим психическими отклонениями. Болезнь покинула его так же внезапно, как и настигла. И на какое-то время дед Матвей вернулся в одну с Михайло реальность.
– Леший завёл, – просто, как само собой разумеющееся, сказал он. – Закружил меня, стервец, так, что я местность перестал узнавать. А ведь хожу по здешним лесам с малолетства. Думал, с закрытыми глазами могу пройти от Зачатьевского озера до Куличков. А не тут-то было! В какую сторону ни пойду – глядь, снова возвращаюсь к озеру. Так и кружу. Будто пёс за своим хвостом.
– И давно так? – сочувственно спросил Михайло.
– А уж в третий разок солнышко восходит, – подумав, ответил дед Матвей. И жалобно попросил: – Хлебушка нет у тебя? Дай за ради Христа! А то одними ягодами и питался все эти дни. С голодухи живот подвело, и ноги уже носить отказываются. Вот, присел на камешек передохнуть. А тут, вижу, ты из кустов выходишь. Ну, думаю, надоело лешему меня по лесу кружить, решил собственноручно в озере утопить. Коли уж в болото завести не удалось, водяному на потеху… Так что насчет хлебушка, милок?
– Нет у меня ни крошки, – сказал Михайло. – Кто же знал!
– Вот и я не ведал, – тяжко вздохнул старик. – Мыслил, схожу в лес по грибы, да к вечеру домой вернусь, зачем себя лишней ношей отягощать…
Он помолчал, а затем смиренно произнёс:
– Видать, пришел мой час помирать. Еще одной такой ночи не переживу.
– Не говори глупостей, дедушка, – возразил Михайло. – Сейчас с тобой домой пойдём. Отъешься, отоспишься – ещё сто лет проживёшь.
– Так ведь не выпустит нас леший, – убежденно заявил дед Матвей. – Осерчал, видать, всерьез. Может, сделали ему люди что плохое, а он мстит. – Голос старика дрогнул, и на глазах выступили слезы. – Мне-то ладно, пожил уже достаточно. Тебя жалко, молодой ещё, жить бы да жить…
Михайло видел, что старик сильно ослабел и пал духом. Он действительно едва ли смог бы сделать и несколько шагов. Было удивительно, как у него получилось замахнуться палкой на мнимого лешего. Но эта вспышка отняла у деда Матвея последние силы. Не договорив, старик покачнулся и упал бы с камня, на котором сидел, если бы его не подхватил Михайло.
– Дойдём, дедушка, не сомневайся, – ободряюще произнёс он. – Никакой леший нам не помешает. Пусть только рискнёт!
