Станислав Владимирович Далецкий
Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая
– Не было ничего такого, – говорил Харченко, нехотя отвечая на расспросы сокамерников, – я очень хотел учиться в академии, на красного командира, сдал экзамены и был зачислен уже в академию, но меня забрали в тюрьму прямо из казармы, следователь сказал, что пришло письмо со станции, где я жил, и что в письме говорится о моих разговорах против власти Советской. Меня привезли домой и там суд дал мне семь лет лагерей: ни за что, ни про что. Видно кто-то донос на меня написал из соседей и вот тюрьма эта вместо учебы в академии.
Ивану Петровичу было искренне жаль этого мальчишку, и он взял его под свою опеку, делясь своим тюремным опытом выживания.
– Какие у тебя враги были в поселке? – как-то однажды спросил он Женю, – кто-то из них и написал на тебя донос – больше некому.
– Не было у меня никаких врагов там – не успел ими обзавестись. Учился в школе с отличием, потом год поработал на станции рабочим и поехал поступать в академию. Девушка там у меня осталась – Таней звать, собирались пожениться, и чтобы она приехала ко мне в академию, а теперь, конечно, ждать не будет – там сосед и одноклассник за ней ухлёстывал, и, наверное, уговорит её, – закончил Женя свой рассказ, еле сдерживая слезы.
– Так этот сосед и написал на тебя донос, больше некому. Тебя в тюрьму, а сам под бочок к твоей Тане, – высказал свою версию Иван Петрович. – Меня, кстати, тоже по доносу соседа осудили, а ведь прошло около двадцати лет, как этот сосед добивался моей будущей жены: столько лет прошло, а не забыл и не простил её выбора. Так люди и гибнут за то, что их жены отвергли в свое время этих ухажеров, вот они и бесятся и пишут доносы.
– А ведь верно, кроме того Сашки больше некому было писать донос на меня, с такими подробностями о нашей школьной жизни. Но почему в НКВД не разобрались, дали ход доносу? – удивлялся парень.
– Потому, что НКВД сейчас дана установка на борьбу с врагами, которые убили Кирова, а в НКВД есть много таких же как этот Сашка, и таких же как мой сосед Туманов, вот они и стараются выполнить план – сейчас пятилетка вторая идет по плану: наверняка есть и план по осужденным врагам народа, вот любому доносу и дается ход без всяких доказательств.
Я в конце первого полугодия попал под план, а ты, Евгений, в начале второго полугодия тоже для выполнения плана НКВД пригодился. Конечно, мерзавцы и негодяи есть при любой власти, но во время перемен, многие подлецы волею случая оказываются при власти и пользуются этой властью беспринципно, ломая людские судьбы ради своих шкурных и ничтожных интересов.
Надеюсь скоро власть укрепится, всё успокоится, негодяев изгонят из органов НКВД и мы вернемся на свободу: ты продолжишь учебу в академии, а я вернусь к своей жене и четырем детям, наверное, старшие будут совсем взрослыми, а сын Ромочка ещё будет при родителях и скрасит нашу старость, – закончил Иван Петрович свою утешительную речь, чтобы приободрить парня, который был всего на два года старше его старшей дочери Авы, но попал под жернова судьбы, раскрученные Вальцманами и их подельниками.
– Наверное и убийство Кирова было задумано и исполнено для того, – размышлял Иван Петрович, – чтобы разжечь ненависть в стране, оправившейся после Гражданской войны и начавшей невиданными темпами восстанавливать и развивать промышленность и ликвидировать неграмотность, опираясь на фанатический энтузиазм простых людей, увидевших перспективы своей свободной жизни пусть и в далеком, но светлом будущем.
Пусть я не верю в эту хорошую жизнь для всех, но как быстро эти неграмотные крестьяне, попав в города, обучаются ремеслу и грамоте, управляют машинами, строят заводы и фабрики и даже овладевают искусством, чему он не раз был свидетелем в бытность свою, работая экспертом в историческом музее Москвы. А когда эти энтузиасты научатся управлять страной и заводами, овладеют научными знаниями, то таким как Вальцман и их подручные не будет места во власти, вот они и организовывают аресты грамотных людей под предлогами борьбы с врагами.
Ведь настоящими врагами являются они сами, хотя много конечно и старых врагов среди прошлых сословий, которые жили паразитами и припеваючи за счет других, а теперь вынуждены добывать трудом хлеб свой насущный.
Так и он, будучи дворянином, всю жизнь работал, чтобы содержать себя и семью, но они к этому труду непривычны и потому злобны. Власть же, вместо поиска этих врагов, сажает невинных по доносам или просто по подозрению. Надо бы запретить давать ход доносам и проверять самих доносчиков, тогда будет торжествовать справедливость.
Их усатый вождь Сталин тоже неоднократно арестовывался по доносам предателей и должен понимать, что доносчики для любой власти опаснее открытых врагов, поскольку подрывают доверие к справедливости властей и в любой момент могут переметнуться к врагам, на которых только что писали доносы. Любое предательство начинается с подлости: первая подлость рождает следующие и лишь, потом человек становится предателем родных, семьи и родины,– размышлял Иван Петрович, лёжа на нарах, в то время как парнишка Женя мельтешил по камере, пока кто-то из арестантов не прикрикнул на него, чтобы тот угомонился.
Тюремной жизни прошло полтора месяца, как однажды рано поутру, арестантам скомандовали подъём, построили в колонну во дворе, ворота тюрьмы распахнулись, и колонна з/к под жидкой охраной милиционеров двинулась на грузовой двор станции для погрузки в вагоны. Идти было недалеко, и вскоре колонна з\к подошла к товарному составу, что стоял на дальнем пути, ожидая погрузки.
Это были обычные товарные двухосные вагоны, только снабженные дверной решеткой, запирающейся на замок, с дощатыми нарами в три яруса внутри для пересылки з\к. Состав был уже почти загружен, поскольку из открытых дверей первых вагонов виднелись из-за решеток любопытные лица з\к, наблюдавших за вновь прибывшими.
Начальник охраны поезда принял от начальника охраны колонны список з\к и начал выкрикивать их пофамильно, отмечая галочкой вызываемого з\к, который после этой отметки направлялся в вагон на погрузку. Загоняли в вагон по 30 человек, он запирался охраной поезда на решетку и далее процедура повторялась.
Иван Петрович с Женей Харченко попали во второй вагон вместе, поскольку списки з\к составлялись не по алфавиту, а по мере их поступления в тюрьму для дальнейшей пересылки.
В вагоне им удалось разместиться только в дальнем углу: ближайшие к двери нары быстро заняли уголовники, которые сплотившись вокруг рецидивистов, установили свою власть, как оказалось, на всё время пересылки.
Скоро заполнился и третий вагон, куда разместились остатки колонны, конвоиры ушли строем, паровоз дал гудок, состав дернулся и покатил, набирая ход и увозя Ивана Петровича в неизвестность в восточном направлении.
По Транссибу Иван Петрович уже ездил до Иркутска и обратно, поэтому города по пути следования ему были знакомы и за семь суток пассажирский поезд добирался от Омска до Владивостока. Но арестантский поезд двигался по своему графику, собирая по пути пополнение для лагерей, и когда он прибудет в неизвестный им пункт назначения, не знал, вероятно, и начальник этой тюрьмы на колёсах.
Часа через два пути, поезд остановился, лязгнула щеколда, дверь двинулась в сторону, и через решетку показалась березовая роща за откосом дороги. Это был какой-то глухой разъезд без признаков жилья с будкой стрелочника, видимой с противоположной стороны состава.
Как успел заметить Иван Петрович при погрузке, все двери вагонов были с правой стороны состава, поэтому с проезжающих мимо поездов, которые с грохотом проносились состав за составом через каждые несколько минут, нельзя было разглядеть решетки и лица заключенных в открытых дверях вагонов.
Прошел ещё час времени, в проёме двери показались двое солдат охраны с разводящим, который открыл замок решетки, сдвинул ее в сторону и солдаты забросили в вагон мешок с хлебом и подали два ведра воды, которые з\к вылили в бачок, стоявший у торца вагона: у другого торца стояла параша: такой же бак, но пониже и пошире с испражнениями пассажиров.
Двое з\к, по команде охранника, подтащили парашу к двери и, наклонив, вылили ее содержимое прямо под откос пути. Разводящий задвинул решетку и закрыл её на замок – утренний туалет и завтрак заключенных на этом были закончены. Дорогой охрана ещё дважды за день разносила воду, но хлеб – единственная пища заключенных в пути, больше не выдавался.
Каждому з\к полагалось полбуханки ржаного хлеба в день, и этот хлеб выдавался по утрам, буханки делились з\к пополам и делом каждого было съесть свой хлеб сразу или в несколько приемов, запивая его водой из кружки, прикованной цепью к бачку с водой.
Состав простоял на полустанке несколько дней, в течение которых раздача хлеба, воды и опорожнения параши повторялись, а затем к вечеру, поезд с з\к двинулся в путь снова, проехал всю ночь, и ранним– ранним утром остановился на дальних путях большой станции: вагон не открывался, но по звукам, доносившимся снаружи, следовало, что вокруг снуют паровозы, лязгают сцепки вагонов и издалека доносятся шумы каких-то производств.
Рецидивисты – уголовники, что уже не раз совершали подобные поездки в лагеря, пояснили новичкам, что такой режим движения будет до самого пункта назначения: поезд стоит на глухом полустанке или разъезде несколько дней в ожидании формирования колонны з\к в городе, что впереди. Потом утром, поезд приезжает в этот город, пополнение размещается в пустых вагонах в хвосте состава или вагоны, загруженные з/к прицепляются сзади и далее, за городом, на очередном перегоне, состав снова стоит в ожидании пополнения з\к готовящегося впереди. Если повезёт, то пополнение формируется быстро и можно доехать на Восток за пару недель, если нет, то придётся ехать месяц и более.
Самым плохим, в этой поездке, было отсутствие возможности прикупить еды: охрана едой не торговала, а больше у состава никто не появлялся. Если случайный житель полустанка оказывался вблизи состава и с удивлением смотрел на лица заключенных сквозь зарешеченные проёмы открытых дверей, то охрана быстро отгоняла такого зрителя, не говоря уже о том, чтобы з\к могли купить что – то из еды.
Итак, деньги были простыми бумажками, которыми не насытишься. Ивану Петровичу тёща собрала малую толику денег, чтобы зять мог перебиться первое время. Парнишке Жене, родители тоже собрали денег в тюремную дорогу. Его отец работал машинистом паровоза, а мать сцепщицей вагонов на станции где жил и он. Родители зарабатывали вполне прилично и зашили в телогрейку крупную сумму денег единственному сыну, но он тоже не мог обменять эти бумажки на харчи, хотя и носил фамилию Харченко.
Шли дни и недели, передвижная тюрьма медленно ползла на Восток. Миновали Новосибирск, потом Красноярск и Иркутск, и через месяц пути состав остановился возле Читы. У з\к от полуголодной жизни началась цинга, и охрана стала выдавать каждому з\к вдобавок к хлебу ещё и по луковице на день, но это не помогало. Почти у всех з\к шатались и кровоточили зубы, щёки ввалились, да вдобавок, от скученности людей и грязи в вагонах з\к завшивели и начальник состава, опасаясь вспышки тифа, решил устроить всем санитарный день. Состав свернул с магистрали Транссиба и остановился вблизи большого лагеря за Читой.
В течении двух дней арестантов повагонно водили в лагерную баню, где они мылись с мылом и хлоркой, а их одежда пропаривалась в армейских вошебойках, знакомых Ивану Петровичу ещё по германскому фронту. Во время помыва охрана поезда протравливала вагон хлоркой, чтобы избавиться от насекомых.
Дошла очередь и до их вагона. Иван Петрович прихватил с собой денег, завернув их в платок и засунув его в потайной карман брюк, который пришила ему тёща, собирая вещи в дорогу. Он надеялся прикупить продуктов в лагерном магазине и не ошибся в своих расчетах.
После помыва, з\к получили из вошебоек свою влажную от горячего пара одежду и два охранника, которые сопровождали их, разрешили сходить в магазин, что был неподалеку от бани: на территории лагеря з\к деться было некуда и охрана была не нужна.
В магазине Иван Петрович достал мокрые от пара деньги и прикупил несколько стеклянных банок свекольного супа, сушеной моркови, шматок соленого сала и пару кусков сахара для Евгения, чтобы подсластить парнишке его тюремную долю. Покупки он завернул в полотенце, что прихватил в баню из своих вещей, и они вернулись в свой вагон, нестерпимо пропахший хлоркой, но свободный от вшей.
Вообще-то консервы нельзя было проносить с собой, но охрана смотрела на это сквозь пальцы – за жизнь заключенных они отвечали более строгим наказанием, чем за запрещенные вещи и предметы у заключенных. В вагоне Ивану Петровичу пришлось поделиться продуктами с теми, кто не сумел их прикупить: деньги в вагоне были не у всех з\к. Уголовники попытались было отобрать эти продукты у политических з\к, но таких как Иван Петрович было больше в два раза и остальные встали на защиту своей доли.
Открыв банку консервированного супа, Иван Петрович и Женя Харченко, впервые за месяц поели овощного супа с хлебом. Потом Женя стал, по мальчишески, сосать кусок сахара, подгрызая намоченные грани, а Иван Петрович медленно жевал сушеную морковь шатающимися зубами, чтобы случайно их не сломать – без зубов в лагере ему будет совсем плохо – он знал об этом из своего тюремного опыта, когда соседи по камере мучились от зубной боли или были не в состоянии из-за отсутствия зубов разжевать ржаной сухарь, а лишь сосали его, смачивая водой и слизывая, как коты сметану, разбухшие до мякоти верхние слои сухаря.
Одежда з\к после вошебойки подсохла и остекленевшие вши и гниды ссыпались с одежды мелким песком на пол вагона, который вскоре побелел как от мелкой пороши снега и хрустел под сапогами, словно настоящий снег на сильном морозе.
Был конец сентября, днём солнце светило и грело по летнему, но по ночам доходило до заморозков, трава покрывалась инеем, и з\к кутались на ночь в теплые одежды, у кого они были, а з\к одетые по летнему и не имевших теплых вещей жались по ночам друг к другу, прикрываясь мешками из под хлеба, которые охрана иногда не забирала целыми неделями.
Через день состав тронулся и спустя неделю прибыл в пункт назначения: это оказался город Ворошилов (впоследствии город Свободный), где располагались угольные шахты, снабжавшие углём всю Восточную часть Транссиба, и отсюда же начиналось строительство БАМ – Байкало-Амурской магистрали, что должна была протянуться от Байкала до устья Амура и далее, туннелем под проливом Лаперуза, продолжиться на Сахалине.
Одновременно по крайнему Северу, вдоль Ледовитого океана строилась северная ж\д от Воркуты до Чукотки, а от БАМа ответвление должно было дотянуться до Магадана и таким образом, по планам большевиков, весь Север и Дальний Восток должны были соединиться железными дорогами, обеспечив освоение богатых недр этой территории страны – СССР.
Лагерь, куда состав привез Ивана Петровича и других з\к, так и назывался – БамЛаг и был вполне обустроен, поскольку находился на окраине шахтерского поселка, который и был поименован городом Ворошилов, в честь Клима Ворошилова, тогдашнего министра обороны и бывшего шахтера из Луганска.
Весь путь от Омской тюрьмы до БамЛага занял 42 дня. Вот как писал об этом, впоследствии, Евгений Харченко, письмом Анне Антоновне, жене Ивана Петровича:
«Здравствуете Анна Антоновна.
Ваше письмо от 12.09.55 г. получил только сегодня. Не знаю, почему оно так долго шло. Прежде всего, хочу ответить на ваши вопросы.
С Иваном Петровичем мы встретились в тюрьме в 1935 году в июне. Затем в августе нас погрузили в вагоны и отправили на Восток, ехали мы вместе, в дороге находились 42 дня. Это «путешествие» вымотало мою душу и силу и когда нас выгрузили, мы еле на ногах стояли.
В это время Иван Петрович был совершенно здоров и чувствовал себя великолепно, духом не падал, и нас молодежь держал в настроении и не давал хмуриться.
Работали мы также вместе я на физических работах, а Иван Петрович учетчиком. По бригаде норму мы выполняли, и было достаточно денег. Мы делились, кушали вместе и досыта. Таким образом, мы быстро восстановили потерянные силы в дороге, аппетит был ужасный, когда деньги подходили к концу, мы меняли свое барахло на продукты, таким образом, восстанавливали силы.
Дополнительного срока он не имел, всего у него было десять лет и только.
В отношении вас он ничего мне не показывал, только всегда говорил, что жизнь у него прожита, жалел детей и вас, что благодаря его судьбе и вам с детьми тяжело.
Он меня многому научил, как жить, с кем дружить, вообще благодаря его советам я остался жив и как, говорится, вышел в люди. Затем в декабре 1935 года нас с ним разлучили, его оставили на месте, а меня перебросили на другой участок, но в феврале (примерно) 1936 года я с ним снова встретился он также был здоров. Тогда он сказал, что сидеть не будет, при первой возможности будет бежать, причем он хотел пробраться в Китай, а оттуда в Америку. После этого я его не видел, а слухом пользовался, что свой план он осуществил.
Правда, там так много умирало народу, но Иван Петрович не мог допустить до такого положения, чтобы умереть с голода или от мороза, он умел жить и выходить из любого положения.
Вот примерно всё, что я знаю о нем. Теперь хочу пару слов написать о себе. Меня посадили, мне было 20 лет, меня не судили, а особое совещание НКВД за «антисоветскую агитацию» вынесло решение посадить меня на семь лет и пять лет поражения в правах.
Жаль, одного, что мне не дали получить образование, я ведь был принят в военную Академию, мне так хотелось её окончить. А вот теперь стал неуч.
Будьте здоровы не печальтесь.
До свидания.
С приветом Евгений Харченко.»
VII
Началась лагерная жизнь. Первую неделю вновь прибывшие з\к были размещены в карантинном бараке, где проходили санитарную обработку и восстанавливали силы после долгого пути. В лагере был вполне приличный лагерный магазин, где можно было купить еды, за деньги, которые имелись у всех лагерников.
Дело в том, что за работу по строительству железной дороги, заключенные получали зарплату, небольшую, и только за выполненную норму и за перевыполнение нормы, но всё-таки это были деньги для еды в подспорье к лагерному рациону, который тоже был вполне сносным.
Система лагерей тридцатых годов только формировалась, и все лагеря снабжались по единым нормам потребления на каждого з\к и зачастую, эти нормы питания были лучше, чем питались свободные строители коммунизма того времени. Но страна создавалась из ничего, из пустоты и разрушений империалистической и гражданской войн, и люди сознательно шли на лишения, понимая, что хорошая жизнь, может быть создана только длительным, упорным и тяжелым трудом целого поколения, которое жертвуя собой, создавало великолепную страну и благополучную жизнь для своего потомства. И эта цель была достигнута и даже Великая война ей не помешала, а лишь сдвинула сроки ещё на поколение.
Правда, потомки не оценили жертв своих дедов и отцов и поддавшись посулам врагов и предателей позволили им разрушить страну и уничтожить общество справедливости, построенное тяжелым трудом свободным людей, при участии з\к, праведно и неправедно осужденных в те суровые времена.
Через 60 лет, когда страна СССР будет уничтожена совместным натиском врагов, предателей и проходимцев при безучастии всего остального населения, бывшая узница лагерей, оставшаяся на жительство в Магадане и достигшая преклонного возраста, напишет в правительство ренегатов:
« Откройте снова лагеря, что были здесь под Магаданом в 30-е годы и посадите меня туда опять. Там я работала в меру сил, жила среди людей в теплых бараках, обеспечивалась едой хорошего качества и в достатке.
Теперь же я живу в своей квартире одна, получаю пенсию и всю её отдаю платой за квартиру, а сама голодаю и роюсь по помойкам в поисках объедков для пропитания.
Верните меня в сталинский лагерь или придите и убейте меня старую, чтобы не мучилась».
В карантинном бараке Иван Петрович и Евгений быстро восстановили силы после тяжелой дороги в душном и вонючем вагоне, впроголодь на хлебе и воде.
Прикупая в магазине свежие овощи и сухофрукты, они избавились от начинающейся цинги, тем более, что в рацион з\к в лагере входил рыбий жир, стоявший в больших стеклянных бутылях на столике у входа в барак – столовую, и каждый желающий мог зачерпнуть своей ложкой, этого рыбьего жира из плошки, стоявшей здесь же, куда дежурный з\к следивший, чтобы з\к не заходили внутрь в грязной обуви, подливал этого жира из бутылей.
З\к обычно проходили мимо, но вновь поступившие охотно пили эту вонючую маслянистую жидкость, желая поскорее избавиться от хворей и недомоганий, подхваченных в пути следования до лагеря. В их вагоне, слава богу, никто не умер и не слег с тяжелой простудой или воспалением, но в соседних, по слухам, такие случаи были, тогда охрана составляла акт о смерти и закапывала тело з\к здесь же на стоянке, а заболевших переводили в санитарный вагон, бывший в поезде – тюрьме.
К концу карантинной недели отдыха, в барак пришел помощник начальника 3-го отделения, некий лейтенант госбезопасности Шедвид, со списками вновь прибывших и начал распределять з\к по фалангам: так назывались бараки – бригады, где з\к жили и совместно работали на строительстве ж\д. При распределении учитывалась статья осуждения, специальность з\к и его здоровье.
Молодого и здорового Женю Харченко распределили в бригаду по вырубке леса под трассу Бама, а пожилого, но грамотного Ивана Петровича поставили учетчиком в бригаду по отсыпке насыпи – как и предполагал адвокат Лейбман, не советуя тёще Ивана Петровича подавать на апелляцию.
На следующее утро з\к расселили по баракам, согласно списку Шедвида и Иван Петрович попрощался со своим молодым спутником, как оказалось навсегда, напомнив ему держаться тех советов, чему он учил юношу на протяжении долгого пути.
(Следуя этим советам и набираясь лагерного опыта, Евгений Харченко выжил и через 18 лет вернулся из лагерей и ссылки в свой пристанционный поселок, поселился там, на окраине, поскольку родителей уже не было в живых, и дожил там, отшельником, отведённые ему годы).
Иван Петрович, собрав пожитки, вместе с другими з\к в сопровождении охранника и воспитателя: так назывался з\к – старший по бараку, отправился на свою фалангу. На БамЛаге бараки з\к представляли собой длинные приземистые здания с насыпными из шлака стенами и узкими оконцами под самой крышей. Внутри барак был разгорожен досками до человеческого роста на две стороны, кабинками типа плацкартного вагона, где стояли двое нар с матрасами, набитыми опилками и столик – полка прибитый к стене.
Сожителем Ивана Петровича, по кабинке оказался некий Михаил Иванович Миронов, тоже учитель, но без образования. Их фаланга № 3 занимала левую сторону барака, а в правой располагалась фаланга № 4.
При входе в барак и у противоположного его конца уже поставили две печки – буржуйки, которые дежурный по бараку должен был топить по мере наступления холодов, так, чтобы з\к не мёрзли ночами. Здесь же сушилась промокшая одежда, и можно было вскипятить воды для вечернего чая, который заваривали, обычно на листьях и почках деревьев, с просеки, которая расчищалась под ж\д.
У входа в барак стоял желоб с водой для мытья обуви, чтобы не разносилась грязь по дощатому полу барака, за чистотой которого, тоже следил дежурный. Всего в бараке было 32 кабинки по 16 с каждой стороны, где и расположились 60 вновь прибывших з\к. Ещё одну кабинку занимал воспитатель, а другая с дверью, служила кладовой, где хранились ведра, топоры для колки дров, швабры и прочий инвентарь для поддержания барака и жизни его обитателей.
Воспитатель Головко предупредила новичков, что завтра им на работу и посоветовал одеваться потеплее: стоял конец октября, и хотя погода была не по осеннему теплая и сухая, но в любой день могли наступить холода со снегом и дождями. У Ивана Петровича от дождя была брезентовая куртка с капюшоном, что ему принесла тёща, в последний день перед отправкой, выменяв эту куртку на базаре, на одну из безделушек, привезенных Иваном Петровичем.
У Миронова был брезентовый плащ и потому, они встретили известие о скорых холодах и непогоде спокойно, тем более что старший по бараку обнадежил их насчет жизни в лагере. Старшой был бывший красноармеец, впоследствии раскулаченный односельчанами, за то, что тяжелым трудом своей семьи из девяти человек, обзавёлся двумя лошадьми и тремя коровами.
При раскулачивании он оказал сопротивление, за что и получил пять лет лагерей, из которых ему оставалось отбыть два года и вернуться к семье, оставшейся в родной деревне в своем доме, а не высланной вслед за хозяином из – под Тулы в Приамурье. Так вот, этот воспитатель очень благожелательно отнёсся к этим уже немолодым учителям, один из которых был офицером на фронте.
Иван Петрович с Мироновым разместились в одной кабинке, рассовали свои вещи под нары, попили чаю, подогрев воды на топившейся буржуйке у входа в своих кружках, что им выдали после распределения по баракам. Каждому з\к были положены: миска, кружка и ложка, что носились с собой на работу, поскольку обед на работе разливался и раскладывался в эту личную посуду. Потеря посуды грозила остаться без обеда и вообще без еды, так как завтрак и ужин тоже выдавались в столовой в личную посуду, каждому з\к.
Разложив вещи, оба з\к уселись писать письма домой, одолжив бумагу, карандаши и конверты у воспитателя, под поручительство вернуть их с первой посылки.
«Здравствуй Аннушка! – писал Иван Петрович жене,– наконец-то добрался до лагеря, ехали почти полтора месяца и не было никакой возможности отправить письмо. В лагере прошел карантин и завтра приступаю к работам. Что и как буду делать, пока не знаю, но по разговорам моя должность табельщика, не очень тяжела и будет, наверное, в самый раз, так как за время пути твой старый друг ослабел и на тяжелых работах мне не вытянуть.
Получишь письмо и сразу в ответ. Мой адрес: Амурская область, г. Ворошилов, БамЛаг, фаланга №3. Если соберёте посылку – тоже по этому адресу.
Деньги здесь имеют цену, но просить не могу. Если вышлете, то в посылке и немного. Хотелось бы валенки на зиму, подбитые брезентом, чтобы и тепло и не промокали. Обязательно положите бумаги, и конверты для писем. Я могу писать одно письмо в месяц, если есть бумага и конверты с марками и еще можно одну посылку в месяц.
Как старшие дети? Учатся ли, и нет ли неприятностей из-за меня? Сильно скучаю по Ромочке: он только-только начал привыкать к отцу и опять без мужского воспитания.
Пока всё. О чем хотелось бы написать – нельзя, а прочих новостей нет. Тёще отдельное спасибо.
Жду с нетерпением известий.
Твой старый друг Иван Петрович».
Написав письмо, он сложил его в конверт, подписал адрес и на конверте, указав: «письмо первое», не запечатывая его, передал конверт воспитателю, для передачи дальше по инстанциям.
Письма эти, конечно, читались в 3-ем отделе, и если з\к описывали в подробностях свою лагерную жизнь или жаловались на несправедливость приговоров и лагерной жизни, то такие письма изымались, а их отправители лишались на какое-то время права отправки писем. Это письмо Ивана Петровича почему-то тоже не было отправлено по адресу.
Удары в рельс известили о начале раздачи ужина по– барачно и через каждые пять минут, согласно расписанию, очередной барак выдвигался в столовую, чтобы каждый з\к получил порцию каши в миску, кусок хлеба, горсть сухих овощей и мутного чая в кружку, поедал свой ужин в столовой или в бараке – это уж кому как нравится: строем з\к ходили только в столовую, а из столовой можно и поодиночке.
Вернувшись с ужина, Иван Петрович поговорил с Мироновым о завтрашней работе, подготовил свою одежду к завтрашнему дню, лёг на нары и вскоре забылся тяжелым и беспокойным сном.
VIII
Поутру з\к 3-ей фаланги получили по куску хлеба и луковицу на завтрак и двинулись к месту работы, путь, к которой лежал через станцию, погрузку в вагоны вместе с другими фалангами, что и составляло шестую колонну. И эти вагоны, числом пять, подцепил паровоз – кукушка и потянул за собой на ближнюю станцию Архары, где колонна должна была строить станционные запасные пути, чтобы потом приступить к строительству вторых путей на перегоне от этой станции до полустанка «Озерная падь».
Стройка станционных путей начиналась с дополнительной расчистки территории станции от пней, оставшихся после лесоповала, на месте которых и должны были отсыпаться полотно и укладываться станционные запасные пути.
Через полчаса состав остановился и з\к выгрузились из вагонов прямо на месте будущих работ, где их поджидал прораб из вольнонаемных, отсидевших срок и оставленных на поселение ещё на два-три года для окончательного исправления своей биографии.
Прораб указал, что и как делать, но оказалось что инструмент: топоры, кирки и лопаты ещё не подвезли и з\к принялись за разгрузку трактора, приданного колонне для корчевки пней, который стоял на последней платформе. З\к устроили из бревен, лежавших в штабелях вдоль полотна, наклонный съезд и трактор своим ходом съехал на полотно дороги и потом на обочину.
Через час подъехала мотодрезина с инструментом, и з\к приступили к работе. Одни топорами подрубали корни пней, другие кирками пробивали под крупными корнями подкопы, через которые заводился стальной трос и трактор, поднатужившись, выворачивал очередной пень из земли, с которого лопатами счищали вывороченную землю, отрубали длинные корни, и освобожденный пень относился на руках на край будущей строительной площадки.
Прораб указал Ивану Петровичу его задачи, как табельщика, которые заключались в переписи участников колонны, составлении наряда на работу со слов прораба, и вечером оформить наряд на выполненные работы, который подписывал прораб, и который являлся отчетным документом колонны по выполнению дневной нормы, что в свою очередь являлось основанием для получения доппитания и зарплаты за переработку нормы, или лишения этих благ, если норма не выполнялась.
Закончив с бумажками, Иван Петрович должен был присоединяться к другим з\к и выполнять посильную работу, поскольку наряд давался на всю колонну и такая помощь табельщика, воспитателей и инструментальщика, ответственного за выдачу и сохранность инструмента, помогала выполнить задание для всех.
Погода стояла почти по-летнему теплая – около 20 градусов, на безоблачном небе ярко светило солнце, позолачивая пожелтевшие от недавних заморозков листья берез, тут и там проглядывающих сквозь потемневшую хвою елей и сосен. Багрянцем светились осины, подступавшие к самим путям, и над всем лесом стояла тишина и спокойствие, какие бывают в этих местах поздней осенью перед наступление тайфунов и непогоды, предшествующих приближающейся зиме.
