Сергей Александрович Арьков
Кредо холопа
На уроке химии он одним движением угробил два микроскопа: на один микроскоп села муха, вторым Гриша попытался ее убить.
– Почему же при таких выдающихся способностях ты не продолжил учиться? – спросила Ярославна, уже откровенно издеваясь, но Гриша, чей взгляд зацепился за такую близкую и прекрасную грудь собеседницы, скрытую всего лишь тонкой блузочкой да бюстгальтером, потерял связь с реальностью и ни на что не обращал внимания.
– Да я хотел, – промямлил он, держа правую руку левой. Правая рука рвалась туда, к двум холмикам, только и ждущим, чтобы их погладили, потискали, увлажнили языком, левая, не вышедшая из-под контроля, держала ее и не пускала. – Хотел я, да. Но не сложилось…. И вообще, хватит уже обо мне говорить. Давай говорить о тебе. Так у тебя есть кто-нибудь, или нет?
– Почему тебя это так интересует?
– Шутишь? Ты себя в зеркале видела? Если видела, зачем глупые вопросы задаешь?
– Мне приятно твое внимание, но мне кажется, что в сложившихся обстоятельствах тебя гораздо больше должно интересовать что-то иное. Например, тот мир, в котором ты выполняешь свое задание. Или обстоятельства этого задания. И я не помню, чтобы ты хотя бы раз поинтересовался, что такое жезл Перуна и почему мы его разыскиваем. Не может быть, чтобы все это тебя не интересовало.
Гриша согласно кивал головой, пока Ярославна говорила, а когда она замолчала, он осторожно спросил:
– А у тебя точно третий размер, да? Угадал?
– Что ни оператор, то интеллектуал, – проворчала Ярославна. – Прошлый был такой же. Мог поддерживать разговор только на три темы: тачки, телки, пиво. И почему попадаются одни одноклеточные?
– Я не одноклеточный, – обиделся Гриша, про себя пытаясь вспомнить, интересовало ли его в жизни хоть что-то кроме тачек, телок и пива. Кажется, очень давно, еще до школы, он мечтал об игрушечной железной дороге. Гриша хотел сказать об этом, но передумал, поскольку игрушечный поезд это тоже, в некотором роде, тачка.
– С другой стороны, это может быть плюсом, – размышляла вслух Ярославна. – Чем меньше человек знает о своем родном мире, тем проще ему адаптироваться в чужом. Вот я едва ли сумела бы влиться в холопский коллектив, а ты там уже друзей завел….
– Э, хватит, блин, подкалывать! – обиделся Гриша, заметив глумливую улыбку Ярославны. – Холопом жить – с гигиеной не дружить. Тит тоже не виноват, что его помоями кормят и мыться не дают. А вот если его отмыть, мех сбрить, приодеть, посадить в крутую тачку, ты бы точно не устояла. Вот только перестанет ли он после всего этого вытирать зад ладонями, а ладони о бороду?
– Ты сказал, что он многое знает о жезле Перуна, – с сомнением произнесла Ярославна. – А что он может знать? То есть, откуда холопу что-то может быть известно о древнем артефакте? Вряд ли он видел какие-то старинные тексты….
– Тексты? – невесело усмехнулся Гриша. – Даже если Тит и видел древние тексты, он мог ими разве что жопу подтереть, потому что читать не умеет. И писать. И все остальное тоже. У него хорошо получается только воздух портить.
– Тогда откуда ему известно о жезле Перуна?
Гриша задумался, что бы такое соврать. Ведь ляпнул же, не подумав, теперь выкручивайся.
– Ему об этом рассказал дедушка, – наконец выговорил Гриша.
– А откуда дедушка узнал?
– От своего дедушки. Легенда о жезле Перуна передается в роду Тита из поколения в поколение вот уже до хрена и больше лет.
– Вот как, – разочарованно проговорила Ярославна. – Это нам никак не поможет. Нас ведь интересует не прошлое жезла, а настоящее. Даже если твой Тит потомок жрецов, некогда владевших жезлом, он ничего не знает о том, где этот жезл находился в тысяча восемьсот двенадцатом году, на момент появление кометы, что и расколола наши ветви пространственно-временного континуума.
– Так-то он, конечно, не знает, – согласился Гриша. – А если его к дереву привязать, костерок развести…. Иголочки под ногти, головку в мышеловку, угольки в штаны…. Глядишь, что-нибудь да вспомнит.
В этот момент в комнату Гриши вошла Галина с подносом. Глухонемая повариха с момента Гришиного появления на объекте стала тщательнее следить за собой, вульгарно красилась, принаряжалась, даже на двадцать сантиметров укоротила свой поварской халат. Завидев ее, Гриша заскулил и вцепился в Ярославну. Он понял – если бы девушка не согласилась остаться с ним сегодня, Галина неизбежно добилась бы своего. Потому что из-за пояса ее халата выглядывал фомка, которой повариха собиралась ломать двери, если те вдруг встанут на ее пути к плотским утехам.
Заметив, что Гриша не один, Галина расстроилась, но постаралась это скрыть. Поставив поднос на стол, она развернулась, изнасиловала Гришу взглядом, и неспешно покинула комнату.
– Фу! Блин! – выдохнул Гриша, когда за поварихой закрылась дверь. Он без сил повалился на кровать, с него градом катился ледяной пот. Гриша все понял. Сегодня Галина не собиралась отступать, сегодня она решила идти до конца. Именно до конца – только он ее и интересовал. Не будь тут Ярославны, Грише пришлось бы несладко.
– Спасибо! – произнес Гриша с чувством. – Ты меня спасла. Если бы не ты…. Блин! Почему нельзя было взять молодую симпатичную повариху лет двадцати, желательно замужнюю, чтобы в случае залета не было претензий?
– Галина – надежный и проверенный сотрудник, – заметила Ярославна. – В молодости она состояла в оперативной группе, в ее составе выполняла секретные задания по всему миру. Потом два года была ликвидатором – устраняла тех, кто мешал деятельности опричников. Она и теперь еще многое может.
– И этой маньячке вы доверяете готовить еду? – ужаснулся Гриша. – А если она, по старой памяти, яду в супчик добавит, чисто для аромата? Хотя зачем яд? От вашего лопухового пюре и без всякого яда через месяц околеешь в диких корчах. Тебе самой не тошно эту бурду наворачивать?
Ярославна помолчала, а затем нехотя призналась:
– Вообще-то лопуховым пюре кормят только тебя, остальные питаются нормальными блюдами.
– Что? – заорал Гриша, вскакивая на ноги. – Значит, это вы специально меня дерьмом угощаете, а сами колбаску да мясцо за обе щеки…. Блин! Я так и знал, я догадывался. Ну не мог Толстой на лопухах такую харю себе раскормить!
– Это делается исключительно для твоего блага, – пояснила Ярославна. – Ты самый лучший оператор из всех, что были прежде. У вас с зеркальным двойником почти стопроцентное слияние. Тебя берегут, о твоем здоровье заботятся, поэтому и кормят самой здоровой и полезной пищей. Ну а нас, менее ценных и заменимых сотрудников, кормят хуже.
– Что ты ела сегодня на обед? – поставил вопрос ребром Гриша. – Признавайся!
– Очень вредный борщ со сметаной и ужасно вредные фаршированные перцы. На десерт кошмарно вредный кофе и невероятно вредная булочка с маком.
Гриша закричал раненым зверем и без сил упал на кровать. Новость поразила его до глубины души. В то время как его питали противной гадостью и лицемерно разглагольствовали о пользе натуральных продуктов, Толстой и его подельники наворачивали за обе щеки борщи да фаршированные перцы.
– Что у вас сегодня на ужин? – потребовал ответа Гриша, вскакивая с постели и подбегая к подносу с пайкой. На подносе стояла тарелка, доверху наполненная вязкой зеленоватой субстанцией, пахнущей чабрецом. Рядом стоял стакан с нектаром из чертополоха. Если лопуховой нектар еще можно было пить, то с этого выворачивало наизнанку раньше, чем жидкость успевала стечь по пищеводу в желудок.
– Отвечай: что у вас сегодня на ужин?
– Картофельное пюре с котлетой и чай с кусочком пирога, – тихо ответила Ярославна, не поднимая глаз.
– Гады! – заорал Гриша, бессильно ударяя кулаком о стену. – Котлеты…. Пироги…. А мне вот это?
И он, схватив тарелку с лопуховой кашей, запустил ее об стену.
– Я попрошу Галину, чтобы она принесла тебе другую порцию, – сказал Ярославна, вставая и направляясь к двери.
– Нет! – взвыл Гриша. – Не надо другой порции! Я не голоден.
– В таком случае желаю тебе спокойной ночи.
– Да, тебе того же и туда же…. Блин! Котлеты жрут, а меня вот этим кормят, – закричал Гриша, когда Ярославна покинула его обитель. – Котлеты, пироги, фаршированный перец, копченое сало, кура-гриль, салат «Оливье»….
Схватив стакан с нектаром, Гриша отправил его следом за тарелкой, после чего люто прорычал:
– Ненавижу Льва Толстого!!!
Глава 9
Следующий день оказался насыщен событиями сверх всякой меры. Мало того, что ожидался приезд дочери барина, так он еще совпал с большим православным праздником – днем рождения заживо канонизированного патриарха Никона. Как понял Гриша из разговоров холопов, в честь праздника ожидалось какое-то особенное угощение, а еще крестный ход и торжественный молебен. Но прежде чем совершать культовые действия, все холопы спозаранку были выгнаны на работы, дабы успеть доделать то, что не было доделано вчера. Дорогу, ведущую к барскому дому, заставили мыть – выдали ведра, тряпки и мыло. С обочин убрали весь мусор до соринки – остался чистенький песок. Все строения покрасили. Холопов тоже не забыли – каждому выдали по башке палкой, и строго-настрого приказали вести себя с молодой барыней почтительно, кланяться в ноги и не разгибаться, а на все ее вопросы отвечать одним словом – хорошо. Для Гриши, который уже успел снискать репутацию злостного смутьяна, провели отдельный инструктаж в уже хорошо знакомом ему сарае. После порции тумаков, надзиратель взял в полки секатор и показал его Грише.
– Еще хоть раз на тебя пожалуются – оскоплю вот этим! – предупредил он.
Гриша все понял, и пообещал, что отныне он будет образцовым холопом.
Ближе к обеду приехал отец Маврикий, тот самый святой старец, которого так часто цитировали крепостные. На самом деле оказалось, что Маврикию чуть за сорок, и старцем он отнюдь не выглядел. Его привезли на шикарном автомобиле с крестиком на лобовом стекле и мигалкой в форме церковного купола. Холопы, когда автомобиль священнослужителя проезжал мимо, попадали на колени и стали креститься, бормоча молитвы. Грише не хотелось падать на колени со всеми, но он помнил прозвучавшую в сарае угрозу. Пришлось подражать подавляющему большинству.
Примерно через два часа всех холопов сняли с работ, согнали к бараку и стали строить в колонну. Из небольшого сарайчика были извлечены предметы культа – здоровенный деревянный крест, икона пресвятого патриарха Никона в полный рост и в натуральную величину, хоругви, подсвечники и прочий инвентарь. Все это добро раздали холопам. Грише традиционно повезло – он вместе со зловонным Титом должен был тащить тяжеленный крест.
Выстроив колонну, надзиратели уселись под тентом пить чай с бубликами, а холопы так и остались стоять, как бойцы терракотовой армии, боясь даже шевельнуться. Бояться было чего – каждого заранее предупредили, что шевеление будет караться немедленной отправкой в кастрационный лагерь.
Гриша страдал. Солнце било лучами прямо в глаза, по спине стекали капельки пота. Покрытое грязью тело нещадно чесалось, тяжелый крест оттягивал руки, а тут еще Тит стоял рядом и благоухал, как деревенский нужник.
– Долго мы здесь торчать будем? – шепотом спросил Гриша у напарника.
– Святого старца Маврикия ожидаем, – ответил Тит.
– И где его черти носят, этого святого старца? – проворчал Гриша себе под нос.
Святой старец появился примерно через два часа. Это был высокий толстый мужик, лучащийся здоровьем и благополучием. Ряса в районе пупка у него была оттопырена так, будто он засунул под одежду арбуз-рекордсмен. На неохватном лице выделялись только щеки, похожие на огромные ягодицы. Следом за старцем шел молодой человек, тоже в форме сотрудника церкви, но званием явно ниже. С ними был еще один мужчина лет пятидесяти, тоже ухоженный и сытый, одетый просто, но со вкусом.
– А кто этот третий? – шепотом спросил Гриша у Тита.
– Господь с тобой! – ужаснулся зловонный мужик. – Это же благодетель наш, отец родной. Аль запамятовал?
– Барин, значит, – сквозь зубы прорычал Гриша, успевший накопить, за недолгое время пребывания в холопской шкуре, изрядный запас классовой ненависти. Вид человека, который стоял за всем этим беспределом с ежедневными побоями, каторжными работами, кормлением помоями и кастрациями, вызвал в Гришиной душе прилив кровожадности. Очень хотелось Грише оказаться с этим милым и добрым барином тет-а-тет: только барин, он, и секатор в его руке.
Речь отца Маврикия, обращенная к холопам, была краткой, но содержательной. Святой старец говорил о богоугодности покорности и трудолюбия, о необходимости любви к своему барину – наместнику бога в имении, о пагубности смутьянства и о невероятной пользе воздержания во всем и от всего. Барин со свечкой в руке добродушно улыбался и крестился. У него оказалось доброе открытое лицо, добрый взгляд, добрая улыбка, так что с первого взгляда невозможно было признать в этом милом человеке жуткого упыря, который морил людей голодом, заставлял пахать до потери пульса, калечил и убивал. Гриша, слушая попа краем уха, все никак не мог понять, почему холопы, что стояли как столбы и каждый десять секунд хором блеяли «аминь», до сих пор не разорвали на части и барина, и святого старца и надзирателей. Неужели Ярославна была права, и его окружала новая порода людей, покорных, бесхребетных и тупых?
После религиозного напутствия начался крестных ход. Холопы колонной двинулись вокруг имения, распевая на ходу религиозные гимны. Пока шли по утоптанной земле, все было нормально, но когда выбрались на пашню, начались проблемы. Холопы стали спотыкаться, падать. Упавших надзиратели, что шли по бокам колонны, тут же били палками. Одному холопу, уронившему подсвечник, надзиратели разбили голову, второго отлупили так, что бедняге осталась одна дорога – на заслуженный отдых. Барин и поп в крестном ходе не участвовали, они отправились в усадьбу, откушать и выпить.
Пытка продолжалась долго. Холопы все чаще спотыкались, да и сам Гриша был не раз близок к тому, чтобы уронить крест. Гриша понимал, что за это его сразу убьют, предварительно кастрировав, но к счастью Тит всегда страховал его – он так вцепился в крест, будто тот был кейсом с баксами.
Когда колонна приблизилась к дороге, Гриша возрадовался, что идти теперь станет легче. Но надзиратели завернули крестный ход и погнали его по пашне параллельным курсом. По всей видимости, они не хотели пачкать грязными холопскими ногами чисто вымытую дорогу, по которой сегодня дочка барина должна была приехать к папеньке в имение.
Гриша держался из последних сил, и уже давно проклял все на свете, а вот Тит, который тоже почти падал от усталости, вдруг прошептал хриплым голосом:
– Благодать-то какая!
Походило на то, что Тит получал от всего происходящего какое-то удовольствие. Гриша тут же смекнул, что его новый друг – конченый мазохист.
Колонна уже подходила к финальной точке крестного хода, как вдруг на дороге появился автомобиль, несущийся по направлению к усадьбе. Надзиратели остановили колонну и заставили холопов повернуться лицами к дороге.
– На колени, скоты! – рявкнул один из них, и тут же перетянул Гришу палкой по спине. – На колени! Барыня едет.
Холопы дружно грохнулись на колени и уткнулись лбами в землю, надзиратели остались стоять, только поснимали шапки. Автомобиль начал сбавлять скорость и напротив колонны вовсе остановился. Из машины выскочил водитель, открыл заднюю дверь и тут же поклонился. Гриша чуть приподнял голову и наблюдал.
Юная барыня оказалась еще краше, чем на фотографии. Одета она была примерно так же, как одевались ее сверстницы в Гришином мире, вот только юбка, по мнению пришельца, могла бы быть сантиметров на двадцать короче.
– Здравствуйте, милые мои! – со слезами счастья на глазах поприветствовала холопов Таня.
– Хорошо, – хором протянули в ответ исполнительные холопы.
– Как поживаете?
– Хорошо.
– Вдоволь ли питаетесь?
– Хорошо.
– Не терпите ли в чем нужды?
– Хорошо.
– Рады вы мне?
– Хорошо.
Тут вперед выступил один из надзирателей, отвесил барыне низкий поклон, и взял слово:
– А то разве не рады? Еще как рады! Как узнали, что вы едете, так еще за три дня сказали: не будем ни спать, ни есть, пока любимую госпожу не увидим. Дорогу языками вылизали, сутками работали. Удерживать приходилось, боялись, загоняют себя до смерти. А еще сказали – как приедет любимая барыня, мы ее вместе с машиной на руках до усадьбы донесем.
– Правда? – радостно спросила Таня, и, как показалось Грише, даже поверила во всю эту чушь.
– Правда, госпожа. Дозволь, твою машину до усадьбы донесут. Сделай милость.
– Конечно, конечно! Несите.
И Танечка тут же запрыгнула в машину, а надзиратели пинками подняли холопов на ноги и негромко предупредили их, что ежели машина с ценным грузом хоть раз качнется на холопских руках, этой же ночью всех ожидает поголовная кастрация молотком.
Если до личной встречи Гриша испытывал к Танечке теплые чувства и даже любовался ее фотографией перед сном, то теперь он возненавидел эту дуру всей душой. В первую очередь за то, что она явилась в имение на таком большом и тяжелом автомобиле.
Холопы обступили автомобиль, взяли его за днище, и попытались оторвать от земли. Сделать это оказалось непросто. Послышалось надрывное кряхтение, вот кого-то прорвало с тыла, затем еще один пауэрлифтер обделался от натуги. Надзиратели сквозь зубы угрожали холопам жуткими расправами, холопы, надрываясь, все же подняли автомобиль на руки. Гриша оказался как раз напротив задней двери, в окно которой выглядывала счастливая Танечка. Она даже помахала Грише ручкой, но парню было не до тупых блондинок. Рядом с ним громко пускали ветры собратья по несчастью, да и сам Гриша чувствовал, что еще немного, и он точно кого-нибудь родит против шерсти и законов природы.
Медленно, осторожно, холопы понесли автомобиль к воротам усадьбы. Путь был недалекий – всего метров пятьдесят, но не все его осилили. Двое все же надорвались и попадали на асфальт. Надзиратели поступили с ними так, как и обещали, только вместо молотка использовали свои дубинки.
Машину внесли во двор усадьбы и аккуратно поставили на тротуарную плитку. После этого холопов быстро удалили за пределы человеческого жилища, а навстречу дочери уже бежал счастливый папаша. Гриша обернулся, с ненавистью глядя на гнусных эксплуататоров. Рядом вышагивал Тит с отвисшими штанами, что были сзади коричневыми, а спереди желтыми. Ладони у Тита были в крови – порезал об металл корпуса.
После крестного хода было подано обещанное угощение, которое надзиратели называли «холопское оливье». Гриша ждал, что хотя бы в честь большого праздника их покормят как людей, а не как контейнер для бытовых отходов, и в предвкушении потирал впалый живот. В своем истинном обличии, то есть в своей родной ипостаси, что в данный момент лежала в гробу и отдыхала, Гриша не грешил лишним весом. Он был худощавый и не слишком спортивный, что говорило о врожденном отвращении к физическим нагрузкам. Но тело его зеркального двойника, холопа Гришки, оказалось настоящим анатомическим пособием, заветной мечтой любой фотомодели. Когда Гриша находился в этом теле, у него при движении гремели кости, как, впрочем, и у всех холопов. Гриша, при желании, мог пощупать свой позвоночник через пупок, или же обхватить пальцами руку в районе предплечья. У Гришиного двойника к его двадцати с небольшим годам осталось всего лишь пятнадцать зубов, черных и гнилых, и это, как выяснилось, был неплохой показатель, потому что у некоторых тружеников к восемнадцати во рту было просторно и язык ни за что не цеплялся. Гриша не переставал удивляться тому, что его двойник сумел дожить до своих лет на помоях и адском труде. Однако, учитывая среднюю продолжительность жизни среди холопов, которая составляла двадцать пять лет, Гришин двойник был по здешним меркам уже пожилым человеком.
Вот двое крепостных прикатили тележку, на которой была установлена большая деревянная бочка. В бочке что-то плескалось, холопы возбужденно загалдели.
– В очередь, скоты безмозглые! – рявкнул надзиратель, и крепкие дубинки блюстителей порядка и стабильности быстро упорядочили хаотичную толпу, выстроив ее в одну линию. Крепостные по очереди подходили к бочке, получали миску с холопским оливье, отходили и начинали жадно поглощать лакомство. Когда очередь дошла до Гриши, он уже успел по третьему кругу истечь голодной слюной. Бегом подбежав к бочке, Гриша схватил миску, подставил ее под половник, и едва не закричал благим матом, когда увидел, что в тарелку ему льются все те же, уже конкретно приевшиеся помои, только подкрашенные в белый цвет прокисшим майонезом. Этот майонез ничуть не улучшал вкусовых качества блюда, зато существенно сказывался на скорости пищеварения: холопов жидко несло раньше, чем они успевали дохлебать свое праздничное лакомство.
В Грише закипела ненависть. В отличие от прочих крепостных, специально выведенных путем искусственного отбора, он не был прямоходящим животным, лишенным всех человеческих качеств, кроме способности к членораздельной речи. Впрочем, что касалось речи, то даже с ней, у некоторых крепостных, возникали проблемы. Например, Каллистрат, которого Гриша называл сокращенно – Кал, или ласково – Кастрат, говорил так, будто у него во рту постоянно находился некий инородный предмет, существенно ухудшающий дикцию. Гриша, десять минут проработав с Каллистратом в паре и наслушавшись его невнятного звучания, предложил мужику этот предмет изо рта вынуть, потому что там ему совсем делать нечего. Когда же к ним присоединился Тит, Гриша спросил у зловонного перца:
– Тит, хреном по лбу трижды бит, почему этот дятел так базарит, будто в рот набрал?
– Язык в детстве прикусил, – пояснил Тит.
– Ничего себе! Конкретно он его прикусил.
– Не он, – помотал головой Тит. – То надзиратель ему щипцами кузнечными язык прикусил.
Гриша хотел поинтересоваться, за что Каллистрат подвергся такой бесчеловечной процедуре, но вовремя опомнился. Это в его мире один человек совершал какие-то зверства над другим, имея на то причины, ну или думая, что имеет таковые, а тут могли прикусить язык щипцами, переломать кости, кастрировать и убить просто так, от скуки.
Так вот, Гриша отличался от холопов своим мировоззрением, своей моралью и, самое главное, тем, что имел гордость, которую из прочих крепостных выбили еще семь поколений назад. Каждую секунду пребывания в этом мире, его гордость подвергалась унижениям и обидам, и в Грише все сильнее закипала злость, а жажда мести терзала сильнее, чем пивная жажда. Но мстить надзирателям и барам своими руками он не хотел – это было сродни самоубийству с предварительной самокастрацией. Тут требовались чужие руки, послушные, тупые и исполнительные. Гриша решил подыскать подходящего холопа и науськать его на надзирателей. Гриша рассуждал так: все равно бедолагу сразу же на месте прибьют, так что рассказать он ничего не успеет, но прежде он хотя бы палкой успеет одного из мордоворотов отоварить, а если повезет, то и гвоздем в глаз. Мелочь, в общем-то, но все равно на душе станет легче, да и самолюбие слегка приподнимет прижатую к земле голову.
К осуществлению своего коварного плана Гриша приступил сразу же, после праздничного банкета. Его опять отправили перетаскивать навозную кучу на прежнее место, и там, орудуя вилами, он присмотрел себе первую жертву. Жертвой оказался крепостной Макар – тот самый двадцатилетий увалень с глубоко посаженными глазками, весь покрытый вулканическими прыщами, и хромой, что съел кучу фекалий в обмен на ложное обещание провести несколько приятных минут с бабой. Хромотой Макара одарили громилы помещика, за то, что тот трижды пытался пересечь запретную линию, отделяющую женскую территорию от мужской. В первый раз Макар отделался легким сотрясением мозга и комплектом живописных синяков. После второго раза, когда побили основательнее, его честно предупредили, что в третий переломают ноги. Макар знал, что с ним не шутят, но его тянуло на женскую территорию с неодолимой силой. Полез в третий раз. Как и в первые два полез тупо, ибо думать, как и прочие холопы, не умел. Был, разумеется, пойман, и получил то, что ему и обещали. Впрочем, надо отдать должное надзирателям – те проявили определенный гуманизм: вместо двух ног, сломали одну, зато в трех местах. Дело это было года два назад, и с тех пор кости у Макара срослись. Но срослись криво, как умели, так что теперь Макар сильно и смешно хромал. Юмарной Гриша называл его резким спринтером.
Став увечным, Макар уже не мог работать наравне со всеми. Теперь ему приходилось работать в два раза больше, чем прежде, лишь бы доказать свою полезность, потому что бесполезные холопы отправлялись на заслуженный отдых.
Грише больно было смотреть, как этот хромой бедолага загоняет себя в гроб работой. Вечером он приползал в барак буквально на ушах, потому что руки и ноги ему не повиновались – отнимались от трудов непосильных. Макара нарочно заставляли выполнять самую трудную работу – надзиратели даже делали ставки, споря, загнется ли хромой до грядущего рождества Христова, или протянет чуть дольше. Макар рубил дрова огромным колуном, колол камни кувалдой, таскал в одиночку бревна. Даже в сравнении с прочими холопами он выглядел ужасно. В гости к девчонкам он прорваться больше не пытался. Макар понимал – если ему сломают вторую ногу, то уже никакое усердие его не спасет.
Грише подумалось, что если кто-то и желает отомстить надзирателям, так это Макар. По крайней мере, терять бедолаге точно было нечего. Более того, Гриша не очень понимал, ради чего тот так надрывает себе пуп, работая за пятерых. Ладно бы была хоть какая-то надежда на лучшее. Нет, ничего подобного. Какое лучшее его может ждать? По мнению Гриши, самое лучшее, что мог сделать для себя Макар, это умереть назло барину и его громилам. Все лучше, чем бессмысленный адский труд.
Но пока Макар еще был жив, он мог оказаться полезным. Великим воином Макар не казался, больше подходил под категорию людей, которых, что называется, соплей перешибешь, и все же, в сложившейся ситуации, было не до привередливости. По большому счету Грише было все равно, кого подставить, лишь бы не себя. Даже если Макар хотя бы плюнет в одну из наглых надзирательских рож, это уже будет сладкая месть.
Гриша возил навоз и наблюдал за Макаром. Тот же, когда на него смотрели громилы, работал на износ, но стоило надзирателям удалиться, бросал свой тяжкий труд и начинал бездельничать. Вот и теперь, как только мимо него прошел один из костоломов, поигрывая дубинкой, и скрылся за углом, Макар уронил пудовый колун и присел на травку возле сарая.
Момент был идеальный. Гриша, вонзив вилы в кучу удобрений, приблизился к холопу и поприветствовал его.
– Здорово, – обратился он к Макару. – Как дела?
Макар поднял голову и нехотя вытащил руку из штанов. В отличие от остальных холопов, Макар, лишенный женской ласки, рукоблудил много и охотно, затрачивая на это занятие все свое свободное время и немало сил.
– Я спросил – как дела? – повторил Гриша, уже выяснивший, что местный крепостной контингент отличается повышенной тупостью и с первого раза без подзатыльника понимает редко.
– Хорошо, – ответил Макар, и попытался опять запустить руку в штаны. Присутствие рядом постороннего его не смущало. Крепостным вообще было чуждо понятие стыда, ибо ни чести, ни чувства собственного достоинства у них не было с рождения.
– Слушай, тебе не надоело горбатиться? – зашел издалека Гриша.
Макар пожал плечами, ритмично работая правой.
– Разве это жизнь? – спросил Гриша.
– Жизнь… – тупо повторил Макар, и, несколько раз дернув головой, оплодотворил штаны. Вытирая руку о свою грязную рубаху, он воровато осмотрелся по сторонам, и прикрыл глаза, явно настраиваясь немного вздремнуть.
У Гриши возникло одно единственное желание – двинуть этому тупорылому онанисту с ноги в костлявый бок.
– Слышь, баран, я же с тобой говорю, – с трудом сдерживая раздражение, произнес он громко.
Макар приоткрыл глаза и посмотрел на собеседника:
– А?
– Хрен на! Я говорю – работать не надоело?
– Нет, я работать люблю, – пробурчал Макар, запуская палец в правую ноздрю.
– Это ты кому-нибудь другому расскажи, – не поверил Гриша. – Вижу я, как ты работать любишь. Примерно так же, как и я. Лучше вот что послушай. Что, если всех господ и их прихвостней перерезать, и зажить так, как хочется?
От поступившего предложения Макар так резко и сильно дернулся, что едва не загнал в ноздрю весь палец по самый корешок.
– Господ перерезать? – простонал он. – Что ты! Бога побойся! Неужто я, православный, пойду людей резать? Что ты!
– Тогда можно будет вообще не работать, – принялся искушать Гриша. – Целый день лежать, и в носу ковыряться. И жрать не только помои, но и мясо….
– Мясо – господская еда! – отрезал Макар, глазки которого как-то странно забегали. – Бог так положил, что мясо едят господа, а мы, крестьяне, едим отруби и турнепс.
– К девкам сможешь пойти, – уже почти отчаявшись, выложил главный козырь Гриша. – Ты же хочешь к девкам. Как господ и надзирателей порежем, все твои будут.
– Нет! Нет! – испуганно замотал головой Макар, кое-как поднимая себя на хромые ноги. – Божья заповедь гласит – не прелюбодействуй. Бог к девкам ходить запретил, так святые старцы молвят.
– А онанировать тебе святые старцы не запрещали? – зло спросил Гриша.
– То не с девкой, то сам с собою, – растолковал Макар. – С собою можно, не грех.
– Ну а жить-то по-людски тебе что, не хочется? – теряя терпение, спросил Гриша. – Ведь ты же как скотина, даже еще хуже. О скотине, по крайней мере, хоть как-то заботятся, а на тебя всем плевать – и господам, и святым старцам, и богу твоему. Без бога шире дорога. Свергнем барина, заживем как люди. К девкам будем ходить, мясо кушать, бездельничать целый день, потом опять к девкам….
– Свят-свят-свят! – быстро закрестился Макар. – Да что же это? Да разве же так можно? Ведь это какой грех! Нет, ты уж меня, православного, на такое не подбивай. Сам лиходей, так и меня загубить хочешь. Не выйдет! Пойду, расскажу все про тебя господам. Пущай тебя накажут строго, чтобы впредь к греху не склонял.
И Макар, хромая, побрел к барскому дому, из-за угла которого как раз вывернула группа громил с дубинами за поясами.
Гриша среагировал мгновенно – он прекрасно понимал, чем лично ему будет грозить промедление. Со всех ног бросившись к громилам, он обогнал хромого Макара, и, пав перед надзирателями на колени, закричал:
– Вот этот холоп меня только что уговаривал господ всех зарезать, и все их добро себе взять. Не могу молчать, совесть мучает. Разве же мы не христиане, чтобы людей, да еще господ, резать?
