Сергей Александрович Арьков
Кредо холопа
– Насчет мудрости, это да, – согласился граф Пустой, поглаживая свою длинную бороду. – Великая мудрость сокрыта в русском народе.
Все посмотрели на графа с огромным уважением. Граф Пустой славился своим единением с крепостными, попытками понять загадочную русскую душу. Он даже пытался вести образ жизни холопов, чтобы глубже постичь их. Каждое утро, в несусветную рань, аж в одиннадцать часов утра, просыпался он, завтракал рябчиком, кофеем и булочкой, час отдыхал после трапезы, а затем, как самый обычный крепостной, брал косу и в простой русской рубахе шел в поле, косить траву. Как самый обычный крепостной, вместе с холопами, мощно и усердно трудился он в поле целых двадцать минут, после чего, утомленный, подходил и беседовал со своими людьми, задавал им вопросы, спрашивал, всем ли они довольны. И всегда получал одни и те же ответы. Крепостные каждый раз отвечали (испуганно косясь на надзирателей), что всем довольны, что все, слава богу, хорошо, и что ощущают они полнейший достаток во всякой необходимости. Еще же граф Пустой, великий человек с огромным сердцем, сам, своими руками, плел для своих крепостных лапти, и раздавал им даром. Радостью наполнялось графское сердце, когда видел он, как его люди ходят в его лаптях по осенней слякоти, по глубокому снегу, по весенним лужам, и как хвалят господские изделия, кои во много раз, по их словам, лучше фабричных кирзовых сапог и валенок. Ну а то, что двадцать крепостных, ходя в стужу в барских лаптях, отморозили себе ноги минувшей зимой, а еще сорок заболели по осени воспаленьем легких и были отправлены на заслуженный отдых, так это все от темноты и бескультурья.
Граф Пустой, как мог, боролся с темнотой и бескультурьем среди своих крепостных. Он даже написал специальную азбуку для простых людей. Вот как она выглядела:
Азбука графа Пустого.
А – анафеме будет предан тот, кто плохо работает на барина.
Б – барин, бог.
В – вкалывать на барина.
Г – гнуть спину на барина.
Д – драть холопа по жопе плетью на конюшне.
Е – есть мало.
Ё – ерзать во сне, волнуясь о барском благополучии.
Ж – жать барское зерно.
З – замучить себя, работая на барина.
И – ишачить на барина.
Й – опять ишачить на барина.
К – колоть дрова для барина.
Л – любить барина больше отца и матери.
М – много работать на барина.
Н – не лениться, работая на барина.
О – отруби – еда крепостного.
П – пахать на барина.
Р – работать на барина.
С – сеять для барина.
Т – терпеть все от барина.
У – уважать барина.
Ф – фигу себе, все барину.
Х – хорошо работать на барина.
Ц – целиком и полностью повиноваться барину во всем.
Ч – честно работать на барина.
Ш – шустро работать на барина.
Щ – щи да мясо – барская еда.
Ъ – твердо знать свое место.
Ы – ыще больше работать на барина.
Ь – мягкость и покорность – холопские добродетели.
Э – это все вокруг барское.
Ю – юный возраст работе не помеха.
Я – яйца долой – холоп удалой.
Эту замечательную азбуку граф Пустой в обязательном порядке распространял среди своих крепостных. Азбука стоила десять копеек. Но поскольку крепостным деньги не полагались, простому люду приходилось очень несладко. Даже бабы не могли заработать десять копеек, ублажая надзирателей. Те без всякой платы, даром, пользовались любой крепостной. И все же смекалистый и талантливый люд нашел выход. Мимо имения как раз проезжали какие-то мутные личности, и крепостные, договорившись с ними, продали этим личностям трех годовалых девочек. Вырученных за детей денег вполне хватило, чтобы каждый приобщился к грамотности.
Но граф Пустой не остановился на уже проведенных реформах, и продолжил осыпать своих рабов благодеяниями. Он решил совершить неслыханное – дать крестьянам землю. Каждому холопу был выделен участок земли в десять соток на крепостную душу. Отныне холопы обязаны были не только с полной самоотдачей вкалывать на господских полях, но и обрабатывать этот участок, весь урожай с которого тоже отходил барину. Добрейший граф Пустой, видя, что его люди не успевают сделать все засветло, великодушно позволил им работать на своих участках во время, отведенное на сон. Смертность среди крепостных, после этого благодеяния, резко возросла, но граф не огорчился. Бог прибрал всех старых, больных и слабых. Выжили только самые выносливые, правда через месяц и они выглядели так, будто только что выкопались из могил.
Но и на этом благодеяния не прекратились. Граф Пустой решил организовать для своих крепостных медицинское обслуживание, с каковой целью выписал из города двух высококвалифицированных медиков. Медики начали прием больных, и стали лечить холопов. Но поскольку холоп есть скотина тупая, то и лечили его, как скотину. Когда у холопа заболевал зуб, высококвалифицированные специалисты рвали его ржавыми клещами без всякого намека на анестезию, и рвали так, что вместе с одним больным выдергивали два здоровых, растущих рядом. Если начинал гноиться палец, его попросту отрезали, то же касалось рук и ног. Все операции проводились без наркоза (наркоз специалисты давно продали на сторону), так что ни одному пациенту не удалось пережить болевого шока. Но люд терпел, считая, что лучше уж такая медицина, чем никакой. Однако после того как крепко выпившие специалисты кастрировали крепостного Семена, когда тот пришел к ним с занозой в пальце, поток желающих полечиться резко иссяк. Все холопы вдруг стали абсолютно здоровы, все ходили бодро, работали усерднее, и граф Пустой, глядя на них, не мог нарадоваться.
В общем, по части простого народа и доброго отношения к нему граф Пустой был большой авторитет.
– Ведь если разобраться, – продолжал Пургенев, – крепостные почти такие же люди, как и мы. Разумеется, они более примитивны и стоят на низшей ступени развития, но это еще не повод относиться к ним, как к скотам. Да, они не люди, как мы, но и не скоты. Нам следует не наказывать их, но заботиться о них, как о своих детях. Наказания, разумеется, необходимы, но в умеренном объеме. Вот недавно моя прачка, которую я брал на ночь постель погреть, украла из помойного ведра на кухне корку хлеба, что предназначалась для собак и свиней. Украла и съела – как вам такой очаровательный поступок? Разве человек высокого воспитания и культуры способен на этакую низость? Отнять пищу у животных…. А ведь она, девка эта, всегда хорошо питалась. У меня все крепостные хорошо питаются. Каждый получает в день целую чашку комбикорма с тертыми желудями. Это очень много. А им все мало. Лезут, животных объедают. Так вот, другой бы барин эту девку засек бы на конюшне до смерти, но я все рассудил, и поступил гуманно, как и полагается цивилизованному человеку: пожег ей руки огнем, чтобы впредь не крала, и отправил в известняковый карьер – пускай там работает.
– Это справедливо, – одобрительно кивнул граф Пустой. – Каждый должен отвечать за свои действия, но все же сечь на конюшне, это непозволительное для цивилизованного человека зверство. А на карьере ей будет даже лучше. Там свежий воздух, ближе к природе. Все крепостные немного животные, им на природе всегда лучше. У меня даже одно время крепостные на снегу зимой ночевали, к природе приобщались. И ничего. Даже рады были. Я бы так и держал их на свежем воздухе, да какая-то эпидемия пошла – что ни утро, находим десятка три посиневших трупов. Решили крестьян обратно в бараки вернуть, а заодно торжественный молебен отслужить. Помогло. Против божьего слова никакая зараза не устоит.
И граф Пустой набожно перекрестился на икону.
– Вот это хорошо сказано, – одобрил святой старец Гапон. – Куда уж мы без бога-то денемся? Бог нам во всем подмога. По его заветам живем, не грешим, и за то всевышним облагодетельствованы.
– Как бог положил, так мир и устроен, – кивнул граф Пустой. – Взять, к примеру, моих крепостных. Вроде глядишь на них с балкона – такие же люди, как и мы, только грязные. Тоже две руки, две ноги, тоже божьи создания. А подойдешь ближе, заговоришь с ними, и сразу понимаешь – нет, разные мы.
– Недаром же бог сотворил животных и крепостных на пятый день творения, а людей на шестой, – напомнил отец Гапон.
Затем Некрасный читал свои стихи о тяжкой народной доле. Гриша плохо разбирался в поэзии и ценителем изящной словесности не являлся. Единственной книжкой, которую он прочел в своей жизни, была его медицинская книжка. Так что стихи Некрасного о какой-то бабе, которая, поднимая косулю тяжелую, порезала ногу голую, не тронули лакея. Гриша сразу же представил себе здоровенную бабу, вроде продавщицы из магазина возле его дома, отрывающую от земли брыкающуюся косулю. И чем провинилось несчастное животное? Чем заслужило такое обращение? Да и баба хороша. Нашла чем заниматься.
Кончив, Некрасный погнал декламировать прочие свои шедевры, все как один проникнутые духом сострадания к угнетенному бесправному народу. В своих стихах Некрасный жестко и безжалостно обличал эксплуататоров, клеймил помещиков и чиновников, выставлял их кончеными мерзавцами, а крепостных показывал как добродетельных и святых людей, задавленных непосильной ношей. И хотя многое вынес русский народ, все же в стихах Некрасного прослеживался намек на то, что рано или поздно эта скотина, русский народ-то, все же надорвется, свалится без сил и испустит дух.
Красный от гнева и душевных переживаний, Некрасный читал свои стихи с огромным чувством, и было ясно, что страдания народные для него не пустой звук. Он любил простой народ, любил мужика, жалел его, сочувствовал ему, и в то же время ненавидел тот порядок, который превратил этого мужика в бессловесную и безмозглую рабочую скотину. Тот же факт, что он сам являлся частью этого порядка, и что у него в имении люди от голода пухли, а беременные бабы трудились до самых схваток, и шли работать через час после родов, Некрасного не смущал.
Некрасный кончил, и как раз в это же время явился Тит и доложил, что прибыли еще дорогие гости – Злолюбов и Килогерцен.
В гостиную вошли двое – один моложавый, худой и какой-то, на первый взгляд, болезный, второй плотный, ниже ростом, и с бородкой. Тит с непривычки заметался, торопясь убраться с дороги господ, но не успел. Килогерцен, ухватив его за волосы, отоварил крепостного с колена в нос. Роняя на пол капли крови, Тит, бормоча извинения, упал на колени и пополз к выходу. Но Злолюбову показалось, что тот ползет не слишком быстро. Дабы разогнать холопа, Злолюбов выдал ему могучий пинок под зад. В заду Тита что-то хрустнуло, похоже, что твердый нос барского башмака безошибочно нащупал холопский копчик, а сам заместитель лакея, завывая, выкатился из гостиной.
– Тварь зловонная! – выругался Злолюбов, и Килогерцен согласно кивнул.
Присутствующие господа поприветствовали прибывших рукопожатиями, Акулине поцеловали ручку. Все расселись на диванах и креслах, и служанки принесли кофе и сладкие булочки. Крепостные служанки смотрели на булочки огромными, полными слез глазами. Им до безумия хотелось отведать это восхитительное лакомство. Но они не могли. И препятствовал им в этом вовсе не страх наказания (в имени наказывали всех, и тех, кто заслужил, и тех, кто просто рядом стоял), не боязнь порки метровой металлической линейкой по голым ягодицам, а зашитый рот. Дело в том, что все служанки, отобранные для работы с готовым блюдами, ранним утром подвергались варварской процедуре – им зашивали рты толстыми нитками. Это называлось – рот на замок. Дырки под нитки в губах были проколоты уже давно, оставалось только вдеть прочную капроновую нить со стальной сердцевиной, дабы зубами нельзя было перекусить, завязать надежный узел и опломбировать.
Безмолвные служанки удалились, господа принялись за кофе.
– Тяжела доля народная, – промолвил Килогерцен, выбирая на блюде самую симпатичную булочку. – Всеми притесняем несчастный народ, всеми задавлен. От всех терпит, перед всеми в ответе. Бесправен и замучен, несчастный. А ведь именно простой народ это все самое лучше, что только есть на нашей земле. Это мне точно известно, потому что хорошо я народ знаю. И хотя почти всю жизнь прожил я заграницей, все же никогда не терял духовной связи с простым русским народом. Если бы только этот прекрасный и добрый, умный и талантливый народ престали угнетать разные паразиты и бездельники, он бы сумел совершить такое, что еще никому и никогда не удавалось.
– Это правда, – согласился Злолюбов. – В простом народе великая сила и мудрость сокрыта. Но доля народная тяжела. Нельзя двигаться дальше в двадцать первый век, когда девяносто процентов населения страны есть рабы бесправные. Освободить людей – вот что нужно сделать.
– Верно, верно, – закивали все головами.
– Натерпелся народ довольно, – пробасил граф Пустой, чей авторитет был бесспорен. – Давно пора отпустить его, дать вздохнуть свободно.
– И я о том же, – разгорячился Килогерцен. – Доколе терпеть люду? Исстрадались под гнетом непосильным. Нужны реформы. Преобразования. Нужна, наконец, отмена крепостного права. Нужны школы, больницы. Нужно, чтобы каждый человек в нашей стране стал свободным и образованным, чтобы получал достойную медицинскую помощь. Чтобы он имел права, и чтобы никто не мог безнаказанно унизить или обидеть его….
Тут, прервав мудрую речь Килогерцена, в гостиную на четвереньках вполз подбитый Тит, и слезным голосом доложил, что кучер господина Килогерцена помял случайно бампер его автомобиля, когда совершал разворот во дворе.
– Бампер помял? – вскричал Килогерцен в гневе. – Мерзавец! Запороть скотину на конюшне!
Помещик Орлов кивнул одному из своих верных головорезов, и тот отправился за коллегами. Вскоре с улицы сквозь распахнутые окна стал нестись дикий крик кучера, да пронзительный свист плети.
– Господи! – орал кучер. – Барин! Смилуйся!
– Только так с ними и надо, – проворчал Злолюбов. – Ничего не понимают, кроме плетки. Чуть один день не выпорешь, так жди беды. Вот у меня в имении людей дважды в день секут, всех поголовно, утром и вечером. Вам тоже советую такой порядок завести. Очень способствует. Потому что нельзя иначе. Вот у меня знакомый один, граф Белошевский, так тот своих крепостных так разбаловал, что уму непостижимо. Раз в месяц дает им выходной на целых три часа, порку на конюшне отменил, теперь только в амбаре секут, все плетки повелел сжечь, оставить только березовые палки. А как он их кормит! Холопское оливье не только на обрезание господние дает, но и на пасху, и на рождество, а на свой день рождения выкатывает бочку прокисших яблок, какие уже свиньям давать нельзя, чтобы не заболели. И каков же результат? А таков, что крепостные совсем распоясались. Последний раз был у него в гостях, вышел из экипажа, и вижу, идет холоп без руки. Я его останавливаю с правой в челюсть, и спрашиваю:
– Православный, что с рукой?
А он отвечает:
– Посмел из свинской еды корку хлеба взять и съесть.
Представляете? И за это возмутительное своеволие он отделался всего лишь отрубленной рукой!
– За такое шкуру содрать мало, – проворчал граф Пустой, который чрезвычайно любил животных, в том числе и свиней, и очень злился, если кто-то из крепостных пытался объесть их. – Ведь свинья – животное подневольное. Что ей дали, тем и сыта. А крепостной много источников добычи пропитания имеет. На одних лопухах да на подорожнике жить может, так еще и комбикорм получает, и турнепс, и чистки картофельные. Обожраться можно таким изобилием. А им все мало, утробам бездонным! Еще и свиней норовят объесть.
– Так и я о том же, господа, – воскликнул Злолюбов. – Ну нельзя с крепостными по-людски. Нельзя! Да и как можно с ними по-людски, ежели они не люди?
– Я своих, которые пытаются еду воровать, собаками травлю, – похвастался Пургенев.
– Поделом им, – одобрил Килогерцен.
Тут со двора зашел в гостиную один из садистов барина, и спросил, запарывать ли кучера насмерть, или хватит с него содранной со спины кожи.
– Насмерть! – рявкнул Килогерцен. – И пускай помучается. Соли ему на спину насыпьте.
– Уж насыпали, барин, – с улыбкой сообщил садист, как бы намекая гостю, что тот разговаривает не с дилетантом, а с суровым знатоком своего дела.
Килогерцен был так удивлен смекалистостью садистов хозяина, что даже вытащил бумажник и дал головорезу червонец. Тот поклонился в пояс, нижайше поблагодарил, и поинтересовался, не угодно ли гостю дорогому, чтобы его кучеру в задний проход раскаленную кочергу поместили.
– Давайте! Помещайте! – закричал Килогерцен. – Лучше даже две.
– А еще можно, ежели угодно, уд тисками зажать, – предложил садист, и получил за смекалку еще червонец.
– Уд в тиски, кочергу в жопу! – подытожил Килогерцен. – И пускай страдает, изувер!
Вскоре вопли истязаемого плетью кучера сменились нечеловеческим ревом. Кучер орал так, будто ему уд в тисках зажали, а потом еще кочергу раскаленную в зад поместили. То есть, орал так, как и следовало орать в его незавидном положении. Господа, слушая его вопли, наслаждались воцаряющейся справедливостью. Холоп получил по заслугам.
И вновь разговор пошел о тяжелой доле народной, и о том, что доколе, и о том, что мочи нету, и о том, что пора уже все менять. После третьей бутылки коньяка зазвучали разговоры, откровенно попахивающие крамолой. На пьяную голову, когда притупляется чувство страха и очко перестает звонко играть от одной мысли о неизбежной каре за отступление от политики подхалимажа и жополизания, какой русский не любит встать в оппозицию и поругать темную силу с названьем кратким – власть?
Первым открыл вечер оппозиционных бесед граф Пустой – известный на всю страну либерал, не боящийся высказывать свое мнение в глаза любому чиновнику даже самого высокого ранга.
– Не может так дальше продолжаться, – громко и смело произнес мятежный граф. – Над нашей страной смеется весь цивилизованный мир. В Европу стало страшно ездить. Не поверите, но недавно одного русского дипломата в Париже закидали тухлыми яйцами. Да что там какой-то дипломат. Я сам, пребывая последний раз в Лондоне, подвергся острой критике со стороны неких людей, называющих себя активистами народного движения по борьбе за права сексуальных меньшинств. Всю Европу беспокоит один вопрос: когда же в Российской империи разрешат однополые браки.
– Однополые браки? – возмутился отец Гапон. – Тьфу! Что за мерзость, прости господи? У нас православная страна, у нас культура православная, и она всякой там педерастии не терпит.
– В Европе полагают, что и они тоже люди, и потому должны иметь равные со всеми права, – сказал Пургенев.
– Полноте! – не выдержал Злолюбов. – Что это такое – равные права? Так они договорятся до того, что потребуют уровнять в правах меня и моих крепостных. Я лично человек либеральных взглядов, и ничего не имею против однополых отношений среди представителей дворянства, но все же разрешать все это официально, и даже браки дозволить совершать…. Господа, либерализм хорош лишь до определенной степени. Все эти разговоры о равноправии ни к чему хорошему не приведут. Я цивилизованный человек, а не средневековый рабовладелец, и я понимаю, что крепостные, пусть они и не являются полноценными людьми, как мы, все же ближе стоят к нам, чем к животным. Но все эти разговоры государя-императора о неизбежности реформы крепостного права просто нелепы. Я понимаю, что все это произносится им в угоду западу, но разве запад нам указ? У России свой особый исторический путь. Россия страна высокой духовности, страна православия. Запад, утонувший в пороках, лишившийся остатков христианской морали, разве может давать нам какие-то советы и судить нас? Они нам говорят, что крепостное право это не что иное, как то же самое рабство, и следует немедленно его отменить. Но стоит взглянуть на западный мир, и мы увидим, к чему приводит отмена всяких границ между социальными слоями общества. Приезжая в Европу, я не могу отличить человека благородных кровей, принадлежащего к высшему обществу, от последнего плебея – все одинаково одеты, одинаково образованы, разъезжают на одинаковых автомобилях. В этом вавилонском столпотворении перемешалось все, и низкое общество поглотило благородное сословие. Я не могу себе представить ничего более ужасного и омерзительного, чем ситуация, когда девушка из дворянского рода выходит замуж за простого мужика. А в Европе это давно уже стало нормой жизни. И к чему это в итоге привело?
– Однополые браки менее богопротивны, чем браки между людьми и холопами! – заявил святой старец Гапон. – При браке однополом все же соединяются, хоть и путем противоестественным, человек с человеком, в то время как связь человека с холопом приравнивается к скотоложству.
– Вот то-то и оно! – кивнул Злолюбов. – Вот до чего может довести излишняя холопская свобода. До страшных грехов. Притом попрана будет не только заповедь, запрещающая прелюбодеяния без барского дозволения, но и такие святые заповеди, как – не убий барина, не возжелай себе добра барского, и так далее.
– Не слыхали ли вы о кошмарном случае с помещиком Игнатьевым? – полюбопытствовал Килогерцен.
Господа заговорили хором, каждый что-то слышал, но урывками, однако подробностей не знал. Все попросили Килогерцена рассказать подробности.
– Так вот, у него в имении вспыхнул холопский бунт, – уронил Килогерцен страшные слова. – Озверевшие крепостные (они и так-то не люди, а тут озлобились вдруг с чего-то) подвергли жесточайшим пыткам самого помещика Игнатьева, известного по округе как щедрого мецената и человека высоких православных устоев. Говорят, в том году сто тысяч рублей пожертвовал на храм. А какую он церковь отстроил! Купола сусальным золотом покрыл, лучших мастеров нанял стены расписывать. А иконостас такой дорогой был, что его из суздальской губернии холопы на руках несли, дабы не растрясти. Да и как несли-то, нехристи! Приходилось через каждый километр их сечь, безбожников, а то начинали притворяться, что тяжело им, что сил нету. Куда ж они делись-то, силы? Неужто десять крепостных иконостас за триста верст не донесут? Он и весил-то всего пудов триста. И вот гляди ты, на такого святого человека, на подвижника православного, руки свои грязные поднять посмели. Я всегда говорил, и буду повторять, что крепостные не люди, и обращаться с ними как с людьми нельзя. Есть люди – высшее благородное сословие, представители которого наделены всеми качествами, присущими образу и подобию божьему. И есть крепостные, человекообразные скоты, не более того. У нас сейчас, вы, должно быть, слышали, завелись разные сторонники каких-то новых взглядов, и уже открыто говорят о том, что крепостные такие же люди, как и помещики, и что разницы между нами нет. Но помилуйте, это же абсурд! Вы согласны?
– Полностью, – высказал обще мнение граф Пустой.
– Вот-вот, и я о том же, – покивал головой Килогерцен. – Даже как-то смешно обосновывать абсурдность подобных допущений. Сравнить нас, помещиков, и крепостных… Но ведь смешно, право же! Ведь если взять за данность, если допустить хоть на секунду, что холопы такие же точно люди, как и мы, и что между нами нет никакой разницы, то выйдет же совершеннейший ужас. Получится, что мы, то есть помещики, сотни лет угнетали, унижали, неволили таких же, как и мы людей, созданных по образу и подобию божьему. Разве же это не грех? Разве же бог позволил вершиться столько лет этакому ужасу? Да будь так, уже давно бы излил огонь с небес на наши грешные головы, ибо не безгранично терпение его, о чем нас святое писание предупреждает рядом примеров весьма наглядных. Но нет ничего подобного. Как стояла Русь-матушка, так и стоит, богом любима, ибо крепка в нас православная вера.
– Святые слова! – набожно произнес отец Гапон и перекрестился. – На все воля божья.
– Вот то-то и оно! – жадно подхватил Килогерцен. – Именно что воля. Праведную жизнь ведем, богу угодную. Разве же угодно было бы богу, чтобы одни люди других таких же людей, его детей, неволили и мучили, смертным боем били и трудом непосильным изнуряли? Вот скажите, угодно бы богу было такое?
– Совершенно с вами согласен, – закивал головой граф Пустой. – Сразу видно просвещенного мыслящего человека. Ведь любому же ясно – все, что свершается на свете, есть воплощение промысла божьего. Значит, если таков порядок вещей установился давно, и сотни лет стоит незыблемо, божья воля на то есть. Значит богу угодно, чтобы мы, люди, направляли и во всем контролировали крепостных, и ни в коем случае не давали им и каплю воли. Да и как можно давать волю этим скотам? Все наши добродетели у них считаются постыдными пороками, все, что мы презираем в людях, у них повод для гордости. Мы верим в любовь, в дружбу, мы считаем, что милосердие и доброта красят человека, а для них любовь это животное спаривание, дружба – синоним предательства, а милосердие и доброта есть признаки слабости. Позвольте, но о каком равенстве между нами и ними можно говорить? Что эти господа предлагают? Отпустить всех крепостных? Дать им волю? Помилуйте! Да ведь они не в своем уме, если это предлагают! Что за мир построят получившие волю холопы? Ужасный отвратительный мир. Яму с нечистотами, а не мир. Опираясь на свои скотские потребности и рабские мечтания они создадут царство кромешной безнадежности и умственного мрака. Сколько не мой холопа в бане, сколько не ряди в человеческую одежу, сколько не учи его, бестолкового, он все равно останется скотиной. Эта скотина всегда, везде и при любых условиях будет вести себя так же, как и теперь: работать только тогда, когда ее непрерывно секут, стремиться изваляться в грязи, если не в буквальной, то уж наверняка в нравственной, и мечтать только об одном – чтобы вдруг с неба упала огромная куча денег, и можно было бы лежать, ничего не делать и блаженствовать. Согласен, иногда помещики перегибают палку в деле воспитания холопов, но в этом деле лучше перегнуть, чем недогнуть. Запарывать холопов насмерть не выход из положения, но расслаблять их стократ хуже. Холоп, это скот. Пока его непрерывно бьешь, он более или менее похож на человека, но стоит перестать бить, и вся скотская сущность тут же полезет наружу. Мы не угнетатели, мы, напротив, помогаем крепостным поддерживать человеческий облик. Лично я стараюсь придерживаться золотой середины – насмерть, конечно, не забиваю, то есть стараюсь не забивать, но иногда получается, но и спуску не даю. У меня в имении действует правило трех «К». Первое «К» это конюшня. Если холоп провинился один раз, его отводят на конюшню, и там зверски секут. Второе «К» это кастрация. Если холоп провинился повторно, его кастрируют. Третье «К» это кирдык. Если холоп провинился в третий раз, ему разбивают голову обухом топора, и оттаскивают в яму с известью.
– А у меня в имени еще одно «К» есть, – похвастался Белошевский. – Называется – кипятильник в жопе.
– Правда? – заинтересовался граф Пустой. – Очень любопытно. Право, надо подумать о том, чтобы правило трех «К» изменить на правило четырех «К». Кипятильник в жопе, вы сказали? И что, способствует?
– Несказанно! Прежде, в годы юности и наивности, я тоже был одержим ошибочным мнением, что с крепостным людом можно обходиться если не лаской, то, по крайней мере, силой разумных доводов. Я полагал, что как люди, имеющие все же не животный, а больше человеческий разум, они смогут все понять, если говорить с ними обычным языком, не прибегая к иным методам внушения. Как же я заблуждался! Поверьте, господа, стоит только начать относиться к крепостным как к людям, и они моментально демонстрируют свою истинную суть. Не поротый три дня холоп из покорного и безмолвного животного превращается в свирепого наглеца и хама. Я был потрясен до глубины души тем, как ответили мне мои крепостные на мое к ним человеческое отношение. Через неделю после того, как я запретил применять к ним физические наказания, они грубили уже не только надзирателям, но и мне. Я все же не терял надежды, но последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, стал кошмарный случай. Один из холопов, глядя вслед моей молодой супруге, благовоспитанной девушке, особе возвышенной и романтической, громко сказал невозможную грубость. Хотите знать, что этот скот сказал? Я заранее приношу всем извинения, поскольку подобные слова не могут не оскорбить слуха благородного человека, но сказал он следующее: «Хороша жопа. Отодрать бы важно!». Представляете, каково было услышать такое моей супруге, которой на тот момент было всего-то девятнадцать лет?
– Немыслимо! – выдохнул переполняемый праведным гневом граф Пустой.
– Я не могу даже представить себе этого, – произнес Пургенев. – В голове не укладывается, на что способны эти скоты.
– Да, скоты, – кивнул Белошевский. – Этот случай окончательно открыл мне глаза на истину. Я понял, что все бесконечные физические наказания являются для крепостных великим благом, ибо заставляют этих двуногих животных поддерживать человеческий облик. Холоп похож на человека лишь до тех пор, пока его бьют. Но стоит перестать бить его, и через пару недель перед вами будет свирепое лютое животное, одержимое животными желаниями и напрочь лишенное какой-либо морали.
На эти слова все господа согласно кивнули, как на истину бесспорную, после чего доложили, что ужин подан, и все отправились откушать, что бог послал.
