Сергей Александрович Арьков
Кредо холопа
Глава 18
На следующий день в имение пожаловали гости. Скучающая Танечка пригласила на чашку чая своих подруг детства, проживающих по соседству, и те, тоже, по всей видимости, изнывая от безделья, охотно откликнулись на ее призыв.
Гриша с Титом сушили во дворе барские носки, когда два шикарных автомобиля въехали в ворота и остановились на вымощенной тротуарной плиткой стоянке. Из машин появились две девчонки весьма симпатичной наружности. Одна, светленькая, чем-то напоминала Танечку (стройные блондинки все похожи, как сестры), вторая, жгучая брюнетка с большими глазами и немаленькими сиськами, с первого взгляда запала Грише в мошонку.
– Сколько телок не задутых бродит вокруг, – мечтательно протянул Гриша, – а мы тут стоим с этими носками, как дураки. То есть, это я стою, как дурак, а ты стоишь, как ты, на своем законном месте.
Тит проводил глазами благородных особ, и мечтательно спросил:
– Поподглядываем?
– Если сильно повезет, – обнадежил коллегу Гриша, после чего насмешливо покосился на него. – А что, святой старец Маврикий уже не авторитет? За девчонками подглядывать больше нравится, чем поклоны бить?
– Приму покаяние, – проворчал Тит. – Власяницу буду носить, вериги пудовые. Плеть справлю, самобичеванием займусь. Только бы еще раз посмотреть на сосуд греха без одежки.
– Теперь тут не один сосуд, целый сервиз, – усмехнулся Гриша. – Вот подожди, как с прачками контакт налажу, дам тебе одну пощупать. Это не то, что в замочную скважину подсматривать.
Девчонки закрылись в покоях Танечки, и оттуда зазвучало щебетание голосов, прерываемое пронзительным хоровым смехом. Матрена только и успевала, что курсировать между апартаментами госпожи и кухней. Дважды в сопровождении ключника Петрухи она спускалась в винный погреб, откуда возвращалась отнюдь не с пустыми руками. Гриша, видя все это, едва не рвал на голове волосы. Обычно приходилось прикладывать определенные усилия, иногда даже идти на хитрость, чтобы напоить девчонок и, тем самым, понизить уровень их моральной сознательности, а тут три шикарные соски накачивались сами, без принуждения, и скоро дойдут до той кондиции, когда их сопротивляемость сексуальным домогательствам сведется к нулевой отметке. То есть заходи, и бери их голыми руками, (не руками, вообще-то, а кое-чем другим) без всяких материальных затрат и брехливых комплиментов. Было отчего впасть в отчаяние. Что назовется: и хочется, и яйца дороги. Так что ни о каких активных действиях Гриша не помышлял, но вот попастись ночью возле замочной скважины планировал. Три восемнадцатилетние девственницы под хорошей дозой шампанского – дело вполне могло обернуться групповой однополой шалостью. А если им все же захочется мужика, то кроме него да Тита других кандидатур нет. Герасим теперь им не конкурент – его обезоружили секатором. Повара тоже все кастраты. Петруха ключник просто стар. Остаются только они с Титом. То есть Тита тоже можно исключить – едва ли благородных девиц возбудит мужик, вытирающий задницу своей бородой и вылизывающий языком господский стульчак.
После обеда барин вместе с Акулиной укатил на автомобиле в город. Лакей и его первый заместитель остались без работы. Тут же появился ключник Петруха, и попытался озадачить их творческим делом.
– В кладовой убраться надо, – заявил он, улыбаясь своей подленькой холуйской улыбочкой. Петруха считался главным среди дворовых людей, и ослушиваться его не смели. Отчего-то полагали, что он имеет влияние на самого барина, и, следовательно, является человеком опасным и авторитетным. Но Гриша с первого взгляда раскусил этого прирожденного подхалима. Петруха был конченым трусом, и не то что не имел на барина никакого влияния, но и страшился его пуще всего на свете. Стоило ему предстать пред очами повелителя, как Петруха, и без того вечно сгорбленный, непроизвольно склонялся в рабском поклоне, а голосок у него делался тонким и писклявым. Гриша знал – Петруха не станет жаловаться барину, побоится. С надзирателями у Петрухи тоже были не слишком хорошие отношения, поскольку ключник наотрез отказывался воровать для них спиртное из винного погреба. Мордовороты спали и видели тот прекрасный день, когда старый Петруха отправится на заслуженный отдых, а его место займет молодой и более сговорчивый приемник. Так что когда ключник попытался заставить их работать, Гриша придержал уже рванувшего исполнять приказ Тита, нагло посмотрел на Петруху, и ответил:
– Твоя кладовая, ты и убирайся.
– Что? – испугался Петруха. – Бунтуешь? Против барина бунтуешь? Против бога? Да ты смутьян!
Все это он произнес очень тихо, так, чтобы никто посторонний не смог услышать эти страшные слова. Надзиратели ведь не станут разбираться, в чей адрес они прозвучали – схватят всю компанию и сведут в воспитательный сарай. А в сарай Петрухе был нельзя. Он столько раз отказывал надзирателям в выпивке, и те столько раз обещали ему всякое разное, что не приходилось сомневаться – стоит ключнику попасть в лапы садистов, и те обойдутся с ним не лучше, чем с засранцем Яшкой, посмевшим обгадиться в храме божьем.
Гриша, выслушав Петруху, широко улыбнулся, и вдруг заорал в голос:
– Тит, ты слышал? Ключник Петруха к лихому делу народ склоняет. Против барина зовет идти, против бога. Не он ли Яшку надоумил в церкви штаны обгадить?
– Тише! Тише! – трясясь от страха, взмолился Петруха, весь мгновенно истекший холодным потом. – Ты что врешь? Да я никогда…. И Яшку я не….
– Что? – заорал Гриша. – Барыню молодую хочешь снасильничать? Тит, ты слышишь, ключник Петруха барыню молодую снасильничать хочет в форме извращенной. Анальный разгром ей учинить жаждет.
Трясущийся от страха Петруха упал на колени перед Гришей и взмолился:
– Не губи! Все сделаю. Не губи!
– Быстро метнулся в погреб, и принес нам бутылочку винца,– повелел Гриша.
– Вино господское, – заикнулся Петруха. – Не можно….
– Что говоришь? – заорал Гриша. – И барина самого снасильничать хочешь? Кормильца, отца родного, благодетеля щедрого раком отсношать возмечтал? Тит, ты слышишь, ключник Петруха на барскую попу нацелился….
– Я принесу! Принесу! – утопая в соплях, зашептал Петруха.
– Неси! И быстро.
Петруха, вздрагивая и всхлипывая, убежал выполнять приказ нового шерифа, довольный собой Гриша уселся на лежанку, и сказал Титу:
– На голую бабу ты уже поглядел. Сейчас еще бухнем. Грешить, так по полной программе.
Однако выпить не удалось. Едва Петруха убежал исполнять повеление, как в коморку лакеев вбежала запыхавшаяся Матрена.
– Барыня тебя к себе зовет, – тяжело дыша, сообщила она Грише.
– Да что ты? – простонал Гриша, не веря своему счастью. – Серьезно?
– Сказала же! Беги шустро, велено немедля явиться.
– Уже бегу. Так, Тит, сейчас вернется этот хрен, принесет пузырь. Спрячь пузырь под лавку, а сам сиди и сторожи, чтобы не украли. Как вернусь – выпьем.
Проинструктировав заместителя, Гриша со всех ног бросился к покоям Танечки. Похоже, черная полоса неудач и обломов, протянувшаяся за ним от самых дверей роддома, наконец-то изволила оборваться. И оборвалась она так, как и положено обрываться – мощно и многообещающе. Давно уже у Гриши была мечта оказаться в одной постели с тремя красивыми девушками. Странно, но все Гришины знакомые мужского пола мечтали о том же. Но они просто мечтали, а вот Гриша МЕЧТАЛ! Ему это даже три раза во сне снилось, и когда, просыпаясь (всегда на самом интересном месте), он понимал, что все это было не по настоящему, по щекам катились не по-мужски обильные и крупные слезы разочарования. Нельзя сказать, что в полном смысле по-настоящему было сейчас – все же иной мир, чужое тело. Но он-то сам настоящий, и все оборудование у него настоящее, к тому же новенькое, ни разу не использованное. А там его ждут три шикарные телочки, и тоже все неиспользованные….
От радости у Гриши в зобу сперло не только дыхание, но и вообще все. Возбуждение его было столь велико, что он боялся лишь одного: как бы не кончить раньше, чем успеет начать. Стрелой он взлетел по лестнице, подбежал к покоям барыни, отдышался, пригладил растрепанные волосы, проверил свежесть дыхания, и едва не упал в обморок. Оставалось надеяться, что девчонки сразу перейдут к основной программе, обойдясь без поцелуев.
Пока он прихорашивался, его нагнала горничная Матрена, и без стука распахнула дверь, приглашая его входить. Гриша вошел, с трудом сдерживая волнение. Больше всего он боялся, что сейчас его озадачат каким-нибудь глупым делом, например, нарвать цветов или тому подобное, и на этом все закончится. Попутно отметил, что Матрена тоже собирается присутствовать. Горничная была собой недурна, и Гриша, произведя нехитрый математический расчет (три плюс одна равно сбывшаяся мечта в квадрате), едва не запрыгал от радости. Куда уж там Герасиму с его прачками. Вот он Гриша всем покажет, что такое сексуальный подвиг: отдерет за один раз всех окрестных барышень плюс горничную. Главное, чтобы сил хватило. Девчонки молодые, до любви голодные. Как бы еще Тита не пришлось на подмогу кликать.
Танечка, а так же обе ее подружки, черненькая и беленькая, сидели в ряд на кожаном диванчике. Лица и позы у всех были какими-то напряженными, улыбки странными, и вообще выглядели они загадочно. Грише, впрочем, показалось, что он знает отгадку.
Матрена прикрыла за ним дверь и осталась стоять возле нее, Танечка поманила Гришу пальцем. Тот покорно приблизился и встал напротив дивана.
– Ты ведь папенькин лакей? – издалека зашла барыня.
– Да госпожа, – ответил Гриша.
– А звать тебя Мишка?
– Гриша.
– Да, точно, Гришка.
Тут Танечка перевела взгляд на Матрену, и сделала ей какой-то тайный знак. Матрена приоткрыла дверь и выглянула в коридор.
– Никого, – доложилась она госпоже.
– Матрен, ты дверь замкни на всякий случай, – попросила Танечка. – Мало ли.
Гришина душа возликовала. Он не ошибся в своих предположениях. Сейчас он сделает то, чем будет гордиться до конца своих дней, чему будут завидовать все его друзья. Он будет рассказывать об этом своим внукам, как его собственный дед рассказывал ему про свои военные подвиги. Но где военные подвиги, а где сексуальные? Задницей бойницу дзота запечатать каждый горазд, а вот за один съем штанов сделать трех (а если повезет, то и четырех) девушек женщинами, это по силам лишь избранным. Тут мало ума, красоты и сексуальной выносливости, тут требуется серьезная поддержка богов. Боги долго не замечали Гришу, делали вид, что Гриши вообще нет, другим помогали, а Грише вечно средний палец без мака. Но теперь Гриша понял – они это делали специально, чтобы однажды преподнести ему этот замечательный подарок. Да о таком подарке он мечтал в каждый Новый год, в каждый свой день рождения. Дарили же постоянно какой-то отстой, чаще вообще ничего не дарили. И вот пришло время исправить эту несправедливость.
Щелкнул дверной замок, Матрена, дернув на пробу дверь, опять заняла свой пост у стеночки.
Барыни переглядывались, хихикали, наконец, Танечка набралась храбрости и приказала:
– Гришка, сними штаны.
Гриша медленно развязал бечевку, поддерживающую его штаны на талии. После этого портки сползли сами. Три пары глаз с огромным любопытством уставились на интересующий их предмет. Светленькая коротко хихикнула, черненькая густо покраснела, Танечка приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но так и не собралась.
– Я думала, он больше, – нарушила напряженную тишину светленькая. – Мне служанка рассказывала, и по ее словам он… больше.
Эти слова, и тот разочарованный тон, каким они были произнесены, явились для Гриши чем-то вроде ведра ледяной воды за шиворот. Давненько ему не приходилось выдерживать таких мощных ударов по самолюбию. То есть именно таких не доводилось выдерживать никогда. Его подружки, все как одна, хвалили и размер, и техническое исполнение, но то была не слишком объективная оценка – понимали же, что за критику Гриша может и в глаз засветить. И вот состоялась первая независимая оценка, и результаты ее зародили в Гришиной душе урожайные семена комплекса неполноценности.
– А почему он такой вялый и вниз смотрит? – спросила черненькая, покраснев пуще прежнего.
– В самом деле, – спохватилась светленькая. – Служанка рассказывала, что он твердый должен быть.
Повернувшись к Танечке, она спросила:
– А этот холоп случаем не больной? Может быть, с ним что-то не так? Он случайно не стерилизован?
– Нет, кажется, – сказала черненькая. – Я слышала, что когда стерилизуют, вон те штуки отрезают. А у него они на месте.
– Может быть, он просто уродился с таким маленьким и вялым? – предположила Танечка.
Грише захотелось провалиться сквозь землю, желательно поглубже, и никогда больше не всплывать на поверхность. Никогда прежде с ним такого не было. Обычно при появлении рядом симпатичной девушки его окаянный отросток принимал боевое положение, а тут, на глазах у трех красоток, повис как государственный флаг в штиль. А сколь мучительно было слушать все эти кошмарные предположения!
– Я слышала, что иногда так бывает, что он вообще твердым не делается, – сказала светленькая.
– Это называется импотенцией, – блеснула эрудицией черненькая.
Гриша не зарекался не от сумы не от тюрьмы, но ему даже в страшном сне не могло присниться, что он прослывет импотентом в свои-то годы. Лишь одно крошечное утешение согревало душу – все-таки это было не его тело, а тело зеркального двойника. Вот только импотентом назвали его, а не двойника какого-то.
Светленькая протянула руку и осторожно, словно боясь обжечься, потрогала предмет обсуждения.
– Фу! Совсем мягкий! – громко сказала она, и посмотрела на Гришу с претензией, словно тот был продавцом, подсунувшим ей бракованный товар.
Черненькая тоже потрогала, и тоже осталась недовольна. Затем потрогала и Танечка.
– Точно – импотент, – вынесла вердикт светленькая. – Ну его. Позови другого.
– Я даже не знаю, кого и позвать, – задумалась Танечка. – Герасим у нас был, садовник, служанки говорили, что у него прямо огромный. Только папенька его вчера стерилизовать приказал. Повара тоже все того…. Петрушка, разве…. Да нет, он старенький.
– Что, неужели никого нет? – огорчилась светленькая.
– Я даже не знаю. Если только…. Ой! А ведь у папеньки еще один лакей есть. Такой бородатый, вот с этим вместе живут.
Едва Гриша представил, что сейчас сюда, вместо него, приведут Тита, как его корень жизни, до того безвольно висящий и не подающий признаков жизни, вдруг вспомнил о своих служебных обязанностях.
– Ой! – взвизгнула черненькая, подпрыгнув на диванчике. – Смотрите! Он растет.
– И поднимается… – прошептала светленькая, тоже очень напуганная всеми этими метаморфозами.
– Матрена, ты рассказывала, как ходила с прачками на достопримечательность Герасима смотреть, – вспомнила Танечка. – Подойди сюда, посмотри.
Подошла горничная, встала рядом с диваном и задумчиво уставилась на Гришин флагшток.
– У Герасима такой же был? – спросила Танечка.
– Ну… – задумчиво протянула Матрена. Она зашла сбоку, и изучила предмет в другом ракурсе. Подошла ближе, слегка наклонилась, стала что-то отмерять пальцами, бормотать. Гриша боялся опустить взгляд, стоял как столб и смотрел в то место, где стена встречается с потолком.
– Нет, у Герасима был больше, – наконец вынесла вердикт Матрена.
– Значит, бывают и больше, – прошептала черненькая с нескрываемой радостью.
– А тот намного больше был? – заинтересовалась светленькая.
Матрена опять задумалась, затем неуверенно показала руками размер, как это делают рыбаки, похваляясь уловом.
– Ого! – хором выдохнули девушки.
– И зачем только твой папенька его стерилизовал? – возмутилась светленькая. – Лучше бы мне продал. Я бы хорошую цену за твоего садовника дала. У нас тоже в имении много цветов. За ними требуется уход.
– Своих холопов просмотри, – смеясь, посоветовала Танечка. – Вдруг там тоже Герасим отыщется.
– Не отыщется, – безнадежно махнула рукой светленькая. – Папенька всех поголовно стерилизует. Оставляет одних производителей, но их отдельно держат, а яме, откуда их незаметно не забрать.
Черненькая, до того неотрывно смотрящая на предмет обсуждения, вдруг сказала:
– А что если он может еще больше стать?
– Как это? – хором заинтересовались Танечка, светленькая и Матрена.
– Ну, вначале он был совсем маленький и вялый, потом вырос, – стала излагать свою мысль благородная девица. – Вдруг это не все?
Это предположение вызвало у всех девушек нездоровый ажиотаж.
Гриша уже догадался, что все представления этих девиц как о противоположном поле так и о сексе вообще, складывались на основании непроверенных слухов. То ли родители барышень специально воспитывали дочерей в условиях повышенной защищенности от любой информации на сексуальную тему, то ли в этом мире так было принято в целом. В любом случае, дефицит сведений о живо интересующем предмете сказался не в положительную, но в глубоко отрицательную сторону. Вместо того чтобы использовать заинтересовавший их орган по прямому назначению, или хотя бы поблагодарить демонстратора и отпустить его с богом, они затеяли варварские эксперименты.
Такого кошмарного оборота Гриша никак не ожидал. Он уже смирился с мыслью, что группового счастья не будет, понял, что боги опять кинули его через предмет разговора благородных девиц, но все же полагал, что на этом дело и кончится. Девушки осмотрели что хотели, навели справки у более опытной Матрены, сделали выводы, с которыми Грише теперь жить. Казалось бы – что еще можно придумать?
Оказалось – много чего можно.
Девицы организовали настоящий мозговой штурм, пытаясь логически понять, какие факторы способны спровоцировать дальнейший рост объекта изучения. Благородные особы пошли по явно ложному пути, поскольку стали развивать гипотезу о каких-то нервных импульсах и тому подобной ерунде, в чем они сами ни черта не смыслили. Но вот Матрена, чей неиспорченный институтами ум и некоторый жизненный опыт сыграли положительную роль, первая нащупала нужное направление.
– Прачка Марфа говорила о том, что его ладошкой мять можно, – сообщила она.
Все разговоры о нервных импульсах тут же прекратились.
– Мять? – переспросила Танечка.
– Ладошкой? – переспросила светленькая.
– А чем-нибудь еще можно? – поинтересовалась черненькая.
Стали развивать мятую тему. Вначале вроде ход их мысли был неплох, и Гриша стал лелеять надежду, что его хотя бы помнут, что уже не полный пролет, но тут светленькая выдала такое, от чего стало просто страшно.
– Я поняла! – радостно сообщила она. – Наверное, это из-за боли. Когда ему больно, он растет. Затем и мнут.
С немалым трудом Грише удалось промолчать. Так и подмывало выложить этим дурам всю правду. А Танечка уже вскочила с дивана и бросилась к своему столику с косметикой.
– У меня где-то булавка была, – сказал она. – Острая! Матрен, где булавка?
По Гришиной спине заструился ледяной пот. То, что начиналось как воплощение заветной мечты, начало принимать форму худшего из кошмаров. Гриша взмолился небу, чтобы Танечка не нашла булавку, и небо услышало его. Танечка булавку не нашла. Зато нашла Матрена.
Вооружившись булавкой, Танечка вернулась на диван.
– Сейчас проверим, – сказал она. – Сейчас….
Гриша почувствовал резкую боль и так крепко сжал зубы, что сам услышал их зловещий скрежет.
– Не выходит, – покачала головой черненькая. – Какой он был, такой он и остался.
– А мне кажется, что он чуть подрос, – не теряла надежды светленькая. – Еще кольни!
Танечка еще кольнула. Дважды. За это время Гриша понял, что не является любимцем богов. Напротив, боги по каким-то причинам вписали его имя в книгу черных дел, и оно там идет первым пунктом.
Поскольку тыканье булавкой не принесло результатов, Танечка послала Матрену к прачкам, за хорошей прищепкой. Пока горничная ходила, барышни втаптывали Гришино самолюбие в грязь, а о Герасиме вздыхали так, что не приходилось сомневаться – будь на его месте дееспособный садовник, если не все, то уж хоть одна из барышень на что-нибудь да отважилась.
– А если у моего будущего мужа такой же маленький будет? – горько произнесла светленькая. – Это же ужасно: знать, что где-то есть такие большие, и в то же время довольствоваться малым.
– Я теперь ко всем женихам буду служанку подсылать, чтобы она за ними подглядывала, – сказала черненькая.
От всех пережитых потрясений Гришин корень жизни начал увядать. Это не осталось незамеченным.
– И все? – вырвался из груди черненькой вопль разочарования. – Он ведь и десяти минут не простоял, опять свалился. Десять минут? Мамочки! Я не хочу десять минут. Я хочу хотя бы час.
– Да не обращай внимания, – посоветовала беленькая. – Это просто холоп больной попался. А у всех остальных как у Герасима.
Вернулась Матрена с прищепками, притащила целую охапку.
В далеком детстве Грише как-то попалась книга о приключениях пионеров-героев – трогательное наследие советской пропаганды суицидально-патриотического образа жизни. Прочтя ее от безделья, Гриша даже в своем нежном возрасте понял, почему его родина в пух и прах продула «холодную войну». Любое западное творение, рассчитанное на широкий круг потребителей, будь то фильм или книга, всегда заканчивались хорошо для главного героя. Он побеждал всех врагов, получал самую классную телку, самую крутую тачку и большой мешок долларов. В то же время советские истории о пионерах-героях, на жизненные примеры которых в свое время призывали ровняться, все без исключения были проникнуты духом безысходности, обреченности и непонятной ребенку из девяностых жаждой расстаться со своей жизнью наиболее героическим способом. Ни один из пионеров-героев не дожил до конца книги. Смерть их была ужасна. То они подрывали себя гранатами, то погибали в бою с превосходящими силами противника, когда прикрывали отход своих товарищей, то оказывались в лапах гестаповцев, и сносили все пытки без единого стона, а на расстрельную команду смотрели с гордым презрением и торжеством победителя. У Гриши шевелилась прическа, когда он читал обо всех этих ужасах. Книга научила его лишь одному – она помогла понять, что он ни за что на свете не хочет быть пионером-героем. Он бы еще не отказался побыть пионером-злодеем, которому в награду за предательство досталась бочка варенья, корзина печенья, ящик шнапса и фрау Дам фон в Зад. Но даже злодеем быть не слишком хотелось. Хотелось держаться от пионерской тематики подальше, потому что всех предателей рано или поздно разоблачали и тоже зверски лишали жизни.
Так вот, сложившиеся обстоятельства, а именно прибытие крупной партии прищепок, заставили Гришу пересмотреть свое мнение по данному вопросу. Больше всего на свете ему хотелось сейчас оказаться в лапах гестаповских палачей, которые бы обзывали его русской свиньей и били прикладом по голове. Потому что прикладом по голове это еще на что-то похоже, могут даже орденом наградить, хотя бы посмертно, а вот за двадцать прищепок на мошонке никаких наград, насколько Гриша знал, не полагалось. Даже на почетную грамоту не стоило рассчитывать.
Измывательство продолжалось долго. Грише показалось, что целую вечность. Девчонки вошли во вкус, экспериментировали с прищепками и булавками, подключили к делу пинцет. Подопытный весь сжался от ужаса, стал маленький и напуганный. Гришина самооценка дошла до уровня грунтовых вод, и устремилась ниже, к ядру планеты.
– Ничего не получатся, – сдалась, в итоге, черненькая. – Точно – больной. Если мне такой муж попадется, я на второй же день или отравлюсь, или Герасима себе заведу.
– Лучше не ждать второго дня, – разумно высказалась светленькая. – Надо заранее подстраховаться.
– Ладно, иди обратно, – сказала Танечка Грише с нескрываемым разочарованием.
Тот, как робот, развернулся и на негнущихся ногах покинул господские покои. Матрена прикрыла за ним дверь, и изнутри тут же зазвучал дружный девичий смех.
Пошатываясь, Гриша выполз из особняка на свежий ночной воздух. В голове у него стоял колокольный звон, как после двенадцати раундов на ринге, лицо горело от стыда, глаза были мокрыми от слез. Никогда прежде он не переживал подобного унижения.
– Сучки! Стервы! Мерзавки! – бормотал он сквозь зубы, со злостью сжимая кулаки. – Поубивал бы!
Гриша хотел только одного – поскорее добраться до тихой коморки и подлечить вином душевные раны. Но, подходя к своему сарайчику, он вдруг услышал льющуюся по простору песню, рожденную не вяжущим лыка языком. Какой-то удивительно мерзкий голос, полный неземного счастья, хрипло тянул образчик народного творчества:
– Бывали дни веселые, бывал я молодой….
– Это еще что такое? – простонал Гриша, и, охваченный недобрыми предчувствиями, бросился к своему сарайчику. Подбежал, распахнул дверь, и едва не закричал от ужаса.
Развалившись на его лежанке, как на своей собственной, широко раскинув руки и ноги, лежал в стельку пьяный Тит и орал песню. На полу валялась пустая бутыль из-под вина, на столе громоздилась огромная куча человеческих фекалий. Судя по всему, пьяный Тит дал волю своему животному началу, то есть живущей в нем свинье, и пометил территорию старым дедовским способом.
– Ах ты гнида грязная! – вырвалось у Гриши, и он понял, что завтра ему придется искать себе нового заместителя, потому что старый прямо сейчас отправится на заслуженный отдых.
Тит прекратил вокальное извращение и уставился на Гришу.
– Брат! – заорал он, разбрызгивая текущую изо рта слюну.
Гриша наклонился и поднял с пола бутылку. На этикетке не обнаружилось ни одной русской буквы, из чего Гриша заключил, что перепуганный Петруха притащил импортное пойло, наверняка качественное и дорогое. Да и было ли иное в погребке у барина? Гриша вообще-то не очень любил всякие там вина, его простой русской душе были ближе народные напитки – водка, пиво, самогон, но он бы не отказался побаловать себя дорогим пойлом, потому что неизвестно, когда еще такой шанс представится. И представится ли вообще.
Тит кое-как поднялся с лежанки. Его шатало, ноги подкашивались. Он схватился за стол, вляпался рукой в собственный автограф, затем запрокинул голову, захрипел и изверг ртом и носом поток рвоты.
Гриша был достаточно жестоким. Он отбирал у детей мобильники, чисто по приколу отвешивал лещей старушкам, бил девушек, с которыми встречался. Но все же он не считал себя способным на хладнокровное убийство человека. Тем радостнее было осознавать, что Тит не принадлежит к человеческому роду, а является некой омерзительной формой прямоходящей жизни, уничтожение которой и с позиции морали и с позиции закона есть великое благодеяние.
– Григорий! – заорал Тит, заблевав всю коморку. – Брат! Ужель не православные?
Гриша взял бутыль за горлышко и оценил импровизированное орудие убийства. Бутылка была тяжелая, стекло толстое, но и голова у Тита не яичная скорлупа. Гриша был убежден, что мозгов у Тита очень мало, то есть основным материалом его головы была сплошная кость. Такую костяную броню не пробить бутылкой. Тут нужен ломовой подход.
– Пойдем за барыней подглядывать! – заорал Тит, и попытался заключить Гришу в объятия. Гриша отскочил от заместителя, глядя на него с ужасом и омерзением. Тит был весь в испражнениях и рвоте, штаны спереди были мокрые, а сзади тяжелые.
– Барыня! – заревел Тит. – Ой, барыня!
Одной рукой держась за стену, Тит стащил второй штаны и занялся сексом так, как только и умел.
– Барыня! Барыня! – ревел он, выпучив глаза в экстазе. – Сударыня-барыня! О-о!
Гриша в сердцах плюнул в Тита, развернулся и вышел на воздух, захлопнув за собой дверь. Возле его сарайчика имелась скамейка, на нее-то Гриша и уселся, весь печальный и огорченный. Денек выдался такой, что хоть в петлю. Вначале он подвергся издевательствам со стороны представительниц высшего общества, затем Тит подложил ему свинью, точнее себя, выжрав все вино и завалив говном все хоромы. От одной мысли, что ему предстоит жить в этом помещении, Гришу окатывала волна отвращения. Разумеется, завтра он заставит Тита вылизать все до последней капли, но психологическая травма все равно останется.
– Что я вообще тут делаю? – спросил Гриша сам у себя.
И к своему удивлению вспомнил, что он здесь для того, чтобы найти следы древнего артефакта, затерявшегося в глубинах истории.
– И где его искать? – проворчал Гриша. – И как? О чем вообще Толстой с Ярославной думали, меня сюда посылая?
Из коморки прозвучал рев Тита, полный неземного счастья:
– Важно! Важно!!! О-о….
Послышался грохот – похоже, зловонный мужик обрушился на стол, и развалил его. Грише с новой силой захотелось отправить заместителя на заслуженный отдых, но он не стал пороть горячку. Пустить Тита в расход дело минутное, а кто после этого станет вылизывать барский унитаз? И где гарантия, что следующий помощник не окажется еще большим идиотом, чем нынешний.
Смирившись со всем, Гриша кое-как устроился на узкой лавке, прикрыл глаза и тут же провалился в сон, а его сознание понеслось сквозь границу двух миров, обратно в родное тело.
