Сергей Александрович Арьков
Кредо холопа
– Да, спасибо, – пробормотал он, вскакивая со стула. – Пожалуй, воспользуюсь твоим гостеприимством. Боюсь, до своего толчка не донесу, по коридору просыплю.
Гриша бросился в уборную, распахнул дверь, спустил штаны и с наслаждением уронил ягодицы на стульчак. Дверь он за собой закрывать не стал, поскольку считал, что процесс испражнения и беседу можно совместить.
Ярославна какое-то время глядела на него, гордо сидящего на керамическом троне, хотела сделать замечание, но передумала.
– Так что ты мне хотела… сказаааать? – тужась, прохрипел Гриша.
– Будем говорить прямо сейчас? – спросила Ярославна.
– Да! – выдохнул Гриша, одновременно слыша громкий плеск под собой – часть балласта удалось благополучно сбросить.
Ярославна вооружилась освежителем воздуха, и заговорила:
– Дело в том, что я, на самом деле, работаю на стрельцов. Мое задание заключалось в том, чтобы проникнуть в организацию опричников и выяснить все, что они знают о жезле Перуна.
Тужась так, словно тройню рожая, Гриша попытался что-нибудь ответить, но прозвучал лишь скрежет зубовный.
– Понимаю, ты удивлен, – проговорила Ярославна, видя дико выпученные глаза Гриши.
Гриша действительно был удивлен. Более того, он был потрясен. Так туго из него никогда не шло. Грише в какой-то момент показалось, что он сейчас извергнет в унитаз боксерскую грушу. От натуги у него заложило уши и потемнело в глазах. Голос Ярославны долетал словно издалека:
– Ты должен знать: все, что я рассказывала тебе об угрозе, нависшей над человечеством, правда. И то, что технологии атлантов сумеют изменить ситуацию, тоже правда. Другой вопрос, каким образом будет протекать это изменение.
Гриша схватился руками за края унитаза. Он чувствовал себя ракетой на стартовом столе, готовой воспарить в космос.
– Опричники хотят изменить настоящее, изменить людей здесь и сейчас, через кровь и насилие, через массовое истребление, которое они сами называют очищением. По их планам после чистки на Земле должно остаться немногим больше десятка миллионов особей, которые и положат начало новому миру. Современная цивилизация со всеми ее достижениями будет уничтожена, планета очищена от ее следов. Выжившие люди окажутся в условиях первобытного общества, и начнут все сначала. А опричники, словно боги, будут контролировать их развитие, поощрять угодные им тенденции, и отсекать неугодные.
В Гришиных ушах стоял колокольный звон, глаза лезли на лоб, ноги свело судорогой. Он чувствовал себя гаубицей, готовой пустить в сторону врага огромный смертоносный снаряд.
– Но мы, стрельцы, против столь радикальных мер, – продолжила Ярославна. – Мы считаем, что уничтожение всей цивилизации не является выходом из положения. Да, человечество зашло в тупик, но проблему этого тупика не решить, если отбросить развитие цивилизации на тысячи лет назад. Минуют века, и человечество опять окажется все у той же стены. Да и тотальный контроль ни к чему хорошему не приводит. Если опричники, даже в роли богов, будут активно вмешиваться в дела земные, то это неизбежно вызовет реакцию отторжения. Людям свойственно восставать против своих богов, потому что рано или поздно общественная мораль меняется настолько, что идолы прошлого теряют свою актуальность. В эпоху гуманизма неуместными кажутся кровожадные боги, по своему произволу истребляющие целые народы, и активно помогающие одним людям уничтожать других. Как бы опричники ни контролировали развитие человеческой цивилизации, они все равно не сумеют уследить за всем. В любом покорном и тупом стаде всегда найдется паршивая овца, которая пойдет своим путем, и потащит за собой всех собратьев.
И вот, когда уже Грише казалось, что сейчас его размажет по стенкам уборной та чудовищная энергия, что скопилась в его утробе, состоялся прорыв низом. От страшного грохота Ярославна, взвизгнув, спряталась за диван, а из уборной полетели брызги воды и осколки белой керамики. На том месте, где когда-то располагался унитаз, а теперь громоздились кучи бесформенных обломков, сидел Гриша со спущенными штанами и счастливо улыбался. Так легко и непринужденно он себя уже давно не чувствовал.
– Это что, террористический акт? – спросила Ярославна, выглядывая из-за дивана.
– Нет, это ваше пюре из лопуховых листьев, – проворчал Гриша, вытирая туалетной бумагой забрызганные коричневыми каплями уши. – Я тебе уже говорил, что меня таким дерьмом кормить нельзя. А вы заладили – полезная еда, полезная еда. Сказали бы сразу – на колбасу денег жалко. Ну, так хотя бы китайской лапши закупили, самой дешевой. Унитаз-то новый дороже обойдется. Притом это уже не первый, который подо мной пал.
Израсходовав два рулона туалетной бумаги, Гриша аккуратно прикрыл за собой дверь в разрушенный туалет, и присел в кресло. Ярославна выбралась из-за дивана, и устроилась на прежнем месте.
– Я так понял, что ты типа шпионка, и тут трешься, чтобы все разнюхивать, – подытожил Гриша все, что услышал на толчке.
– Вроде того.
– И ты типа не хочешь, чтобы Толстой узнал что-нибудь о жезле, да?
– Да.
– Вот как. Но если я ничего Толстому не скажу, он не заплатит мне три миллиона долларов и двадцать восемь блондинок. Э-э, нет! Я так не согласен.
– Да какие еще миллионы? – повысила голос Ярославна. – Ты что, идиот?
– Попрошу без диагнозов.
– Не будет никаких миллионов и блондинок. Как только ты станешь им не нужен, они просто избавятся от тебя, как избавились от всех прочих операторов.
– Считаешь, убьют? – призадумался Гриша.
– Не считаю. Знаю.
– Это плохо.
– Да, плохо, но если будешь сотрудничать с нами, то получишь не только свою жизнь, но и кое-что сверху.
Гриша и сам в глубине души догадывался, что никаких миллионов и блондинок ему не видать, так что с радостью изъявил желание выслушать новое предложение от конкурентов Толстого и его дружков.
– Если сделаешь так, как я скажу, – пообещала Ярославна, – то мы заплатим тебе пять миллионов долларов. Пять! И дадим тебе сорок блондинок и сорок брюнеток….
– Стоп, какие еще брюнетки? – всполошился Гриша, сладко убаюканный заманчивыми посулами. – Мне брюнеток не надо. Зачем брюнетки?
– Хорошо, не хочешь, как хочешь, – не стала настаивать Ярославна.
Но Гриша посчитал, что так легко этот вопрос закрывать не стоит.
– Почему ты мне брюнеток пыталась всучить? – стал допытываться он. – Что, всех своих некрасивых подруг решила одним махом пристроить в добрые и щедрые руки? Не выйдет! Не хочу брюнеток! То есть я бы взял штуки две-три, но зачем мне сорок? И вообще мне ни одной не надо. Я суеверный. Если черная кошка дорогу перебежит, тридцать раз через левое плечо плюю. А представь эти брюнетки начнут по дому толпой шастать – да у меня никакой слюны не хватит после каждой отплеваться. Нет, ты своих подруг лучше мне не сватай. Не возьму. Пускай вместо них будет лишний десяток блондинок. Ровно пятьдесят. На это очень даже согласен.
– Хорошо, как скажешь, – утомленным голосом произнесла Ярославна. – Что-то еще?
– А можно еще? – оживился Гриша. – Тогда вот что. Хочу тачку крутую, с кожаным салоном и реальным музоном, мобильник самый дорогой, какой на свете есть, чтобы там тоже крутой музон был, типа шансон, все дела, про зону там, про воров. Еще хочу…. Блин! Подожди. Так-так, дай-ка я подумаю. Тачка была, мобильник был…. Блондинок называл? Ага, называл. Так, еще раз: тачка, мобильник, блондинки, пять миллионов баксов….
– Это все? – уточнила Ярославна.
– Нет, не все! Не все! Мне нужно время, чтобы подумать.
– Ладно, думай. Но на наше предложение ты согласен?
– Да, да, согласен. Так, не мешай. Еще раз: тачка, мобильник, блондинки….
Глава 30
Гриша решился на побег по двум основным причинам. Во-первых, жизнь холопа подневольного его уже конкретно достала, во-вторых, ночевать с Титом в одной коморке было выше человеческих возможностей. Не сразу можно было определить, какая часть тела Тита производит больше невыносимого смрада. Казалось, он одинаково интенсивно и смрадно благоухал всей поверхностью туши, но Гриша, проведя в компании Тита несколько ночей, уже научился разделять эту зловонную волну на отдельные тошнотворные оттенки.
Сперва он приказывал Титу ложиться к двери ногами, а к нему головой, так как полагал, что нижние конечности холопа, черные, грязные, никогда не знавшие иного мытья, кроме хождения по лужам, покрытые густой свалявшейся шерстью, смердят сильнее, чем костяной нарост на плечах, называемый у нормальных людей головой. Но в первую же ночь Гриша понял, что расчет его был неверен. Тит развалился на полу у двери, разверз уста, и пошел храпеть. Вместе с храпом из его ротовой полости вырывался злой дух тошнотворного характера. Гриша в страхе проснулся, чувствуя, что сейчас его вырвет. Сон, навеянный вонью, тоже был гнусный, но реальность оказалась еще хуже. Едва пробудившись и сделав первый осмысленный вздох, Гриша закашлялся, чувствуя, как к горлу подкатывает комом вчерашний ужин. Казалось, что рот Тита ведет прямо в отхожее место, в полную перепревшими фекалиями яму под сельским нужником, откуда в часы летнего зноя поднимаются такие благовония, что люди скорее бегут под куст или за сарай, чем в этот вонючий ящик. Задыхаясь, Гриша выбежал из коморки, и едва не захлебнулся чистым воздухом. За его спиной неистово храпел Тит, и у Гриши, в который раз, возникло желание обагрить руки кровью ради спасения всего чистоплотного человечества.
На следующую ночь Гриша приказал Титу лечь к двери головой. Но от перемены положения тела объем зловонных молекул в воздухе не изменился. Грише в страхе проснулся, чувствуя, что задыхается. Мимо него с громким гудением пронеслась муха, ударилась об стену и упала на пол замертво. Там уже лежало с десяток тел наложивших на себя лапы насекомых.
Казалось, что человеческие ноги не могут так ароматизировать окружающую действительность, они просто не способны на это. Но Тит был особенный, и он мог. Зажимая руками рот, Гриша выскочил наружу, и здесь уже его вывернуло наизнанку.
В третью ночь Гриша решил отыскать компромисс, и приказал Титу лечь к двери боком. Тит послушался, и лег, повернувшись к двери передом, к Грише задом. Утомленный дневными трудами Гриша сразу же заснул, но не успел он хорошенько разглядеть во сне Танечку в бикини, как по ушам ударил страшный грохот.
Гриша попытался вскочить с постели, но понял, что ноги его не слушаются. Распахнув глаза, он обнаружил, что всю комнату заволокло зеленым туманом, притом наибольшая концентрация марева наблюдалась вокруг растянувшегося на полу Тита. Вони Гриша не чувствовал – она была настолько сильной, что у него наступил временный паралич обонятельных рецепторов, но зато глаза выедало самым натуральным образом, будто в лицо плеснули серной кислотой.
– Помогите! – закричал Гриша, понимая, что умирает. Голова кружилась, тело почти не слушалось. Откуда-то из зеленого тумана прозвучал громкий низкий звук, как будто кто-то дул в огромную медную трубу. Гриша кожей ощутил порыв жаркого ветра, и почувствовал, что падает. Он пополз по земле к выходу, впиваясь ногтями в почву. Слезы безостановочно лились из глаз, в голове стоял перезвон, душа всеми фибрами рвалась в баню. Тут Гришина рука, слепо шарящая в зеленом тумане, нащупала ножку стола. Приподнявшись, Гриша дотянулся до спичек, коробку которых он уже давно умыкнул у поваров. Едва не теряя сознания, Гриша вытащил спичку из коробка, чиркнул ею, и тут же над его головой вспыхнул огненный вихрь, закружился, заметался под низким потолком каморки. Гриша в страхе вжался в пол, наблюдая за бушующим над ним огненным адом. Языки пламени лизали деревянные стены, скользнули по соломе на крыше, но та не занялась – была сырая после недавнего дождика. Затем, когда весь горючий газ выгорел, все успокоилось, наступила непривычная тьма. Только один огонек рассеивал ее – небольшой язычок пламени стабильно вился над задницей Тита, лизал пропитавшиеся грязью, потом и прочими выделениями штаны. Тупо глядя на этот олимпийский огонь, Гриша понял, что только чудом избег смерти. Еще немного, и концентрация анального газа в помещении достигла бы критического показателя. И тогда зажженная спичка спровоцировала бы настоящий взрыв огромной разрушительной мощности.
Это происшествие окончательно убедило Гришу, что так жить невозможно. Спать с Титом в одном помещении означало подвергать свою жизнь ужасной опасности, а выгонять вонючку на улицу было нельзя – надзиратели не позволяли холопам проводить ночь вне отведенных для них помещений. Оставалось два выхода: убить и закопать Тита или сбежать из имения и отправиться на поиски жезла Перуна. Первый вариант выглядел крайне заманчивым, Гриша уже все руки расчесал – так хотелось, но в то же время он понимал, что в скитаниях ему понадобится слуга, пускай зловонный и непроходимо тупой. И Гриша выбрал побег.
Как-то вечером, когда Гриша сидел за столом и ужинал вареной свеклой с черствым хлебом, а Тит, стоя на коленях, молился перед иконкой, между ними произошел следующий разговор. Гриша долго готовился к этой беседе, прекрасно понимая, что она будет трудной, но он обязан был уговорить Тита составить ему компанию в побеге.
– Тит, – начал он издалека, – свобода зовет на баррикады.
Тупой холоп повернул голову и уставился на собеседника пустыми глазами.
– Тит, сбросим оковы рабства! – воззвал Гриша. – Лучше умереть вольным соколом, чем жить петухом опущенным.
Тит размашисто перекрестился и помянул божью матерь.
– Тит, свобода, это самое дорогое, что есть у человека. Это то, без чего человек не человек. Лучше прожить день свободным, чем сто лет рабом.
Тит отбил три поклона и перечислил имена ангелов, притом половину этих имен он придумал сам.
– Вот же скотина тупая! – потерял терпение Гриша. – Тит, тормоз злостный! Мне сегодня явился святой Пантелей, и приказал вместе с тобой бежать от барина на волю. Понял? Святой Пантелей приказал.
– Знамо дело, – кивнул Тит. – Раз святой повелел, Тит не прекословит. Воля святого для Тита закон.
– Фуу! – выдохнул Гриша. – Слава богу. Да, слава богу! И святому Пантелею тоже.
Побег решили не откладывать в долгий ящик, на чем особенно настаивал Тит, ибо святой Пантелей же приказал, а его надобно слушаться. Гриша приоткрыл дверь и выглянул наружу. Двор барского особняка был пуст, ряд фонарей вдоль кованой ограды хорошо освещал его. Вообще-то по инструкции надзирателям полагалось всю ночь патрулировать и территорию вокруг особняка, и, в особенности, зону, где обитали холопы, даже имелся утвержденный старшим надзирателем график обходов, но на деле этого не происходило. У барина и в мыслях не было вставать среди ночи и проверять лично, как несут вахту его подчиненные. Ему и помимо этого было чем заняться, поскольку Акулина, после смерти мужика в Герасиме, стала отличаться удивительной ненасытностью. Старшему надзирателю, суровому и вечно хмурому мужику лет пятидесяти, было глубоко до седалищного нерва, чем занимаются его подчиненные ночью. Сам он ночью пил, а как напивался, колотил до полусмерти свою наложницу из числа холопок, пятнадцатилетнюю девку, которая после месяца половой жизни с этим дядей стала хромать на обе ноги, заикаться и косить на оба глаза. Надзиратели тоже предпочитали проводить время с пользой – у них был самогон и целый гарем рабынь. В лучшем случае, дежурные совершали один-два обхода за ночь, а иногда обходились и без этого. И все же осторожность не была лишней, поскольку оставался шанс столкнуться с кем-нибудь из надзирателей чисто случайно. В этом случае, как прекрасно понимал Гриша, побег накроется медным тазом, а вместе с ним и жизнь. Даже если удастся убежать от надзирателей, те поднимут по тревоге все имение, сядут на свои вездеходы, возьмут карабины, и организуют облаву. До ближайшего укрытия – небольшого леска, бежать и бежать, а до него сплошь чистое поле. В леске тоже особо не спрячешься. В общем, лучше было не попадаться никому на глаза.
Беглецы успели сделать всего шагов пять на пути к свободе, как вдруг за их спинами прозвучал голос, полный искреннего злорадства:
– Попались!
Отчаянно сопротивляясь спазмам мочевого пузыря, Гриша обернулся, и увидел перед собой нагло ухмыляющегося шута. Мерзкий Пантелей давно уже рождал в Грише желания кровожадного толка, хотя лично ему ничего плохого он не сделал. Он вообще не контактировал ни с кем из дворовых, зато, благодаря своему специфическому статусу, пользовался определенной свободой, и не только свободой передвижения. Иной раз Пантелей прилюдно изрекал такое, за что любому другому холопу давно бы выписали билет в один конец до воспитательного сарая. Но шуту все сходило с рук. Во время трапезы он не сидел у стены, как прочие слуги, в ожидании подачки, а расхаживал вдоль стола, иногда хватая что-то прямо с тарелок и пожирая. Дворовые его недолюбливали и побаивались, даже ключник Петруха трепетал перед уродцем. Гришу, однако же, Пантелей никак не задевал, зато бросал на Матрену такие многозначительно голодные взгляды, что Грише сразу все стало ясно. И хотя ревновать Матрену к этому перекошенному недоразумению было глупо, все же определенная опасность существовала, ведь Матрена, скотина подневольная, могла отправиться в брачный сарай с тем, с кем прикажут, а не с тем, с кем сама захочет. И судя по благосклонному отношению барина к уродцу, он вполне мог удовлетворить его просьбу, и премировать его служанкой своей дочери. Не навсегда, так хотя бы на одну ночку.
Гриша и Тит застыли, как вкопанные. Пантелею достаточно было крикнуть один раз, и весь побег провалился бы, не успев начаться.
– Попались! – прошипел он повторно, пучимый счастьем. – Надзирателям вас сдам, они вас в воспитательном сарае сгноят. А мне в награду за вашу поимку барин Матрену пожалует.
В прежние времена вспыльчивый Гриша взбесился бы после этих слов, и обязательно повел бы себя глупо. Но солидный опыт работы тайным агентом научил выдержке и хладнокровию. Вместо того чтобы с диким криком броситься на Пантелея с кулаками, он посмотрел ему за спину, округлил глаза и выдохнул:
– Барин! Отец!
Пантелей торопливо обернулся, желая увидеть барина и отца, но на крыльце никого не оказалось. А в следующую секунду Гришин локоть врезался ему в затылок. Уродец рухнул, как подкошенный, не издав ни звука.
– Почто разбой чинишь? – возмутился Тит. – Почто убогого смертным боем колотишь? Аль бога не боишься?
– Боюсь, – признался Гриша. – Уж очень он несправедливый, твой бог. Одним черную икру, вино и девок сочных, а другим хрен без соли и оглоблей по спине на десерт. Такого типа надо бояться.
Он схватил бесчувственного Пантелея за руки, и приказал Титу:
– Бери его за задние лапы, и потащили.
– Куда? – спросил Тит, но приказ все же исполнил.
– На заслуженный отдых, куда же еще? Нам свидетели не нужны. Да и Пантелей, похоже, на этом свете задержался. Таким праведникам самое место в раю. Сейчас мы его туда чартерным рейсом и отправим.
– В рай, к архангелам и святым угодникам? – набожно произнес Тит, и размашисто перекрестился, уронив ноги Пантелея. – Вот бы куда хотелось. Повезло ему.
– Счастливчик, – согласился Гриша. – Такой фарт не каждому выпадает, рай тоже заслужить надо. Пантелей заслужил. Он очень старался. Хотя, если по чесноку, у меня, когда его впервые увидел, сразу руки зачесались этого убогого к святым угодникам переправить. А теперь хватай его за вонючие ноги и понесли.
С бесчувственным, но еще живым, Пантелеем на руках, беглецы покинули двор особняка. Пошла холопская зона, беспорядочно застроенная сараями всевозможного назначения. Из одного сарая несся дружный храп и заднепроходный грохот, из другого, напротив, слышалось недовольное хрюканье свиней. Гриша прикинул, что тащить Пантелея до холопомогильника далеко и лениво, и решил, что свой последний приют он обретет в свинарнике.
Занесли Пантелея в свинарник. Внутри, за прочной деревянной перегородкой, в жидкой грязи возлежали розовые туши свиней, толстые и довольные жизнью. Только одна свинка беспокойно бродила по загону, нюхая воздух и похрюкивая.
– Божьи твари, – сказал Тит, с умилением глядя на свиней. – До чего хороши. Важные свиньи.
– Чем-то на тебя похожи, – заметил Гриша, – только пахнут получше. Вы не родня? А то вдруг ты, на самом деле, хряк, только воспитанный людьми.
Он взял в руки тяжелую грязную мотыгу, которой, по всей видимости, отгребали поросячье дерьмо, и вручил ее Титу со словами:
– Будь христианином, помоги Пантелею в рай попасть.
Тита не пришлось просить дважды – под такую благую мотивацию он бы сделал что угодно. Схватил мотыгу, размахнулся, и ударил Пантелея по голове. Череп шута треснул, из ушей и глаз потекла кровь.
– Аминь! – подытожил Гриша. – Пошел процесс вознесения души в рай. Давай его к свиньям забросим. Чего мясу-то пропадать?
Вместе с Титом они перебросили еще дергающийся труп Пантелея через перегородку. Тело шмякнулось в грязь, скрывшись в ней почти полностью. Свинки, потревоженные шумом, проснулись и подошли к Пантелею. Вначале робко нюхали, затем одна хрюшка, самая отважная, рискнула откусить шуту ухо. Плоть захрустела на свинских зубах, Гришу передернуло, и он вышел наружу.
Дальнейший побег прошел без эксцессов. Со стороны казарм доносилось хоровое пение – пьяные надзиратели тянули какую-то заунывную русскую народную песню. Из холопского барака несся грохот извергаемых ветров. На краю поселка Гриша обернулся, бросая взгляд на возвышающийся над сараями барский особняк. Свет в окне Танечки продолжал гореть. Гриша представил себе, как Танечка сейчас сидит на кровати в коротенькой и прозрачной ночной рубашке, а Матрена стоит рядом и развлекает ее беседой. Нестерпимо захотелось вернуться, влезть на второй этаж по стене, проникнуть в окно и развлечь скучающих девчонок, но Гриша сдержался. И без того побег не обошелся без потерь – героически отдал свою жизнь шут Пантелей. Верой и правдой служа барину, грудью попытался закрыть беглецам путь к свободе. Пал в неравном бою с превосходящими его умом силами противника. Одно хорошо – у свиней случился поздний ужин. Гриша сам любил пожрать ночной порой, так что хрюшкам откровенно завидовал.
Выбежав в поле, понеслись, как зайцы. Гриша толком не знал дороги до имения нового владельца жезла, но предпочитал не думать об этом. Радовало уже то, что искомый барин – сосед помещика Орлова, следовательно, идти до него не слишком далеко. Вот бы еще с направлением угадать. Гришу, однако же, немного утешала мысль, что Земля шарообразная, так что до места они доберутся в любом случае, куда бы ни пошли, вопрос только – сколько это путешествие может занять лет.
– А то вовсе сбежим из этого дурдома, – размечтался он, когда они расположились отдохнуть в леске на краю поля. – В смысле – из империи. Я по телевизору слышал, что на западе политических беженцев очень любят и нежно встречают. Меня можно выдать за борца с тоталитарным режимом, а тебя за узника совести, избравшего свободу.
Тит, громко дыша, непринужденно сгустил атмосферу. Гриша, зажимая нос, проворчал:
– Слышь, узник совести, ты совесть-то поимей! Хоть бы отвернул в сторону свое орудие. Вдруг вправду до свободной Европы доберемся? Встретят нас культурные добрые люди, а ты как начнешь там жопой греметь налево и направо. Конечно, это можно будет списать на последствия жизни в условиях бесправия и несвободы, но все же не хотелось бы негативное впечатление производить. Тем более, вдруг там телки будут. Представь, как ты меня осрамишь перед ними. Я тогда сразу скажу, что тебя не знаю, и что ты не узник совести, а пердун без совести. И посоветую тебя обратно депортировать, на родину, чтобы ты не отравлял свободный воздух демократической Европы своими кишечными газами. Им одного «Северного потока» хватает, без твоего газа как-нибудь обойдутся.
Отдышавшись, узник совести и борец с тоталитарным режимом продолжили свой путь. Лесок кончился, не успев начаться, дальше простирались бескрайние поля, залитые безжизненным лунным светом и, судя по запаху, удобрениями естественного происхождения. Гриша на втором же шаге по колено вступил в огромную кучу, какую в силах был оставить после себя только очень крупный динозавр.
– Тит, дай мне свою рубаху! – сквозь зубы процедил Гриша, из последних сил сдерживаясь, чтобы не заорать благим матом на весь белый свет. Тит послушно стащил свою одежку через голову, Гриша кое-как вытер ею штанину, а босую ступню долго чистил травой. Он уже понял, что на этом поле холопы занимались точечным удобрением, то есть растаскивали навоз на носилках и раскладывали его квадратно-гнездовым способом, дабы затем продукт, размытый дождями, равномерно впитался в почву. Зачем это было нужно, никто не знал, ведь урожаи все равно снимались скудные, их едва хватало, чтобы прокормить надзирателей и холопов. Сами господа питались исключительно продуктами иностранного производства. Даже на мешках с картошкой, которые Гриша видел в господской кухне, красовались надписи на английском языке. Разумеется, при грамотном ведении сельского хозяйства, огромные плодородные земли давали бы отличный урожай, которого с избытком хватило бы всем слоям населения, но это можно было осуществить лишь при ряде условий. Самым главным условием было желание, а оно-то, как всегда, и отсутствовало. Судя по всему, страна кормилась тем же способом, что и ее параллельный двойник – распродавая невосполнимые богатства недр. На получаемые с продажи деньги покупалось все необходимое для красивой и сытой жизни господ. Ну а родная землица кормила холопов. Но что могли вырастить холопы из плохих семян, исключительно ручным трудом (труд был натурально ручной, поскольку, в большинстве случаев, землю вскапывали не дорогими лопатами, а ладонями) и при отвратительных условиях хранения урожая, когда большая его часть попросту сгнивала? К тому же львиная доля собранного урожая уходила на корм домашним животным. Гриша выяснил, что вся содержавшаяся в имении животность предназначалась для надзирателей, господам же даже молоко и яйца привозили из-за границы. Еще надзиратели отбирали себе самую лучшую картошку, из той, что выращивали холопы, а оставшуюся специально хранили в таких условиях, чтобы она как можно скорее сгнила. Гриша догадывался, что во всем этом неизбежно кроется какой-то важный экономический резон – иначе трудно было объяснить подобную абсурдную ситуацию. Но отыскать его он не смог. Утешил себя тем, что ему всегда трудно давались точные науки, а гуманитарные еще труднее. В школе спасали только физкультура и пение. Физрук был постоянно пьян, и, не глядя, ставил всем пятерки, а преподавательнице музыки еще в раннем детстве на ухо наступил мамонт, и она ставила оценку тем выше, чем громче пел ученик. Качество пения не играло роли, ну а уж громко и истошно орать Гриша умел с рождения.
Дабы больше не вступать в удобрения, Гриша послал вперед себя Тита. Но миноискатель оказался бракованным. Расчет подвел Гришу, поскольку Титу было безразлично, во что и как глубоко вступать. Он шел прямо и целеустремленно, и когда на его пути встала очередная мегалитическая куча, даже не сбавил хода. Гриша, пребывающий в неведении относительно мины в фарватере, шагнул следом и погрузился в оное второй ногой. В этот раз самообладание сохранить не удалось, и над русским полем прозвучали смачные русские слова. Адресат слов почесал затылок, пожал плечами, и явно не понимая, в чем его обвиняют, промолчал.
Напрасно Гриша надеялся, что холопы, при раскладке удобрений на поле, соблюдали строгий геометрический порядок. Кучи оказались навалены как попало, то есть, как упало. Осторожное прощупывание отнимало слишком много времени, и Гриша, плюнув на все, уподобился Титу – пошел по полю, не разбирая дороги.
Мириады звезд сияли над головами беглецов, Млечный путь размазался по небу длинной густой соплей. То и дело черноту неба прорезали алые линии – это сгорали метеориты. Их было так много, что Гриша, повторяя слышанные прежде слова диктора новостей, предположил, что с землей столкнулся астероидный поток.
– Кстати, – сообщил он Титу, – ты знаешь, что если загадать желание, глядя на падающую звезду, оно обязательно сбудется?
– У меня единое желание, – тяжко вздохнул Тит. – Грехи отмолить, заслужить божье прощение.
– Ясно, – кивнул Гриша. – Ну, на это ты две звездочки потратишь. Одну на отпущение грехов, вторую на прощение. А остальные?
– Более ничего не желаю.
– Ага, конечно! Гони больше! Не желает он. Я тебя насквозь вижу, как рентгеновская установка. Ты еще скажи, что Танечку не хочешь.
– Барыню… – протянул Тит мечтательно.
– Ее самую. Вот видишь, уже что-то. У барыни-то жопа круглая, сиськи белые, сама вся вкусная-вкусная.
– Спаси и сохрани отец небесный от искусов бесовских, – забормотал Тит, панически крестясь. – Не введи во искушение, но избавь от лукавого.
– Что опять молитву затянул? Окаянный отросток снова голову поднял? А ты его полешком! Пускай знает, кто в штанах хозяин.
– Оторву его и выброшу собакам, – решительно произнес Тит. – Святой старец Маврикий учил: ежели искушает тебя правая рука, отруби и брось псам.
– Тебя правая рука точно искушает по полной программе, – согласился Гриша. – Только зачем же членовредительством заниматься? Тебе же его бог дал, верно? А ты хочешь, как скотина неблагодарная, оторвать его и выбросить. Дар божий выбросить хочешь. Ну, Тит, даже мне рядом с таким грешником, как ты, немного страшно.
– Смирение и воздержание – православные добродетели, – сообщил Тит, по пояс вваливаясь в огромную гору удобрений. – Нечистый искушает, соблазнами с пути праведного сбивает. Страстотерпец Потап сам себя оскопил, дабы не даться соблазнам.
– Это ты о каком Потапе? – заинтересовался Гриша. – Который себе мошонку зубами отгрыз. Блин, ну ты и нашел о чем ночью беседовать.
– Святой человек! – набожно произнес Тит.
– Кто? Потап? Да он просто мазохист обыкновенный. Это же надо – зубами!
– То борьба с нечистым. Великий подвиг.
– То трусость, а не подвиг. Подвиг, это когда у тебя все на месте, а ты дьяволу, в образе Танечки, сопротивляешься. Потап же понял, что не устоять ему перед сиськами прекрасного третьего размера, вот и отгрыз себе источник соблазнов.
Регулярные проповеди святых старцев не прошли даром – Гриша нахватался от них всякой всячины, и теперь рассуждал как настоящий богослов, наставляя неразумного Тита на путь истинный.
– Если тебе яйца отрезать, – рассуждал Гриша, – то ты, при всем желании, согрешить не сможешь, даже если сильно захочешь. Где же тут подвиг? Подвиг тогда, когда есть выбор, а когда выбора нет, то нет и подвига. Потап струсил, понял, что бесы похоти и разврата, сексуального буйства и ночных оргий одолели его, вот и пустил в ход зубы. Это, считай, поражение. Все-таки завладел им дьявол. Ты же, если хочешь вымолить у бога прощение за все свои многочисленные и тяжкие грехи, должен поступать иначе. Легко сопротивляться соблазну, когда не знаешь, чему сопротивляешься. Мой тебе совет: при первом же удобном случае согреши с какой-нибудь телкой. Распробуй, что это такое, а вот после уже воздерживайся. Это будет настоящий подвиг. Бог как увидит его, так сразу тебя к лику святых причислит. Представляешь, как будет красиво звучать – святой великомученик Тит. Тит – это ведь сокращение. А полное имя как? Тертуллиан, что ли? Святой Тертуллиан. Хм…. А ведь что-то в этом есть, согласись.
