Сергей Александрович Арьков
Кредо холопа
Глава 37
Над каждым гладиатором брал шефство один из надзирателей. Он подкармливал его, подыскивал противников, он же зарабатывал деньги в случае победы своего подопечного, или терпел убыток в случае поражения. Гришиным шефом оказался Борис, надзиратель молодой, но уже опытный. В самом начале своей карьеры он служил в имении, затем четыре года охранял лагерь для военнопленных папуасов. Эти папуасы сидели в плену уже второй десяток лет, со времен победоносной войны Российской Империи против Папуа Новой Гвинеи. Точнее, война велась не против всего острова, а против одного племени – Макуно.
Племя Макуно терроризировало своих соседей, племя Македо. Миролюбивые Македо платили дань воинственным Макуно, те, время от времени, приходили к ним в гости, били мужиков, имели баб, отбирали еду. Такой порядок вещей сохранялся уже тысячу лет, но однажды о нем узнал император всея Руси. Императора, помазанника божьего, наместника господа на земле, так возмутила эта история, что он, не раздумывая, приказал отправить на помощь Македо весь военный флот империи, и принудить Макуно к миру.
Могучий флот Российской Империи, состоящий из одного, купленного во Франции, дизельного крейсера, трех, работающих на угле, броненосцев отечественной сборки начала прошлого века, и ста восьмидесяти двух весельных галер, выдвинулся по указанному адресу. На французской иномарке плыли адмиралы с женами, детьми, прислугой и домашними животными, на броненосцах офицеры рангом ниже, а на галерах шли рядовые морские пехотинцы и везли разобранную церковь, которую планировали возвести на чужбине, дабы утвердить православную веру среди темных язычников.
На всем протяжении пути имперский флот подвергался провокациям со стороны кораблей заморских стран. А однажды американский фрегат подошел так близко к броненосцу «Святитель Еремей», что команда даже прикатила из трюма чугунное ядро для пушки, однако капитан не позволил разжечь международный конфликт применением ядерного оружия.
Дальний поход продолжался полгода, за это время флот понес существенные потери – двадцать восемь галер утонуло вместе с личным составом, один из броненосцев был захвачен пиратами и сдан на металлолом в первом же порту. Но, все же, понеся потери и преодолев немало трудностей, героический имперский флот достиг цели.
Не успели бросить якорь, как тут же начались кровопролитные подвиги. При высадке десанта двести человек утонули и были затоптаны, но все же православному воинству удалось занять берег и там закрепиться. Пока часть личного состава перетаскивала на берег самострельные пищали, ядра и бочки с порохом, два полка вошли в джунгли и тут же вступили в жестокую схватку с превосходящими силами противника. Бой в лесу продолжался два дня. Потеряв восемьдесят человек, солдаты вернулись обратно, доложили, что оттеснили противника вглубь острова, а так же привели трех военнопленных. При допросе пленных выяснилось, что все трое являются обезьянами породы шимпанзе. Решением военного трибунала всех троих приговорили к смертной казни, и поутру расстреляли. Поскольку на расстрел израсходовали последние патроны, сражаться стало нечем. Командующий группировкой приказал раздать солдатам весла, а кому не хватило, те выломали себе палки.
Компания по принуждению Макуно к миру продлилась два месяца. За это время имперские войска успели возвести на берегу церковь, которую смыло первым же приливом, потерять в боях пять тысяч человек, от болезней десять тысяч, дезертирами двадцать тысяч. Были взяты в плен тридцать Макуно (из них, как позже выяснилось, восемнадцать являлись обезьянами, а двенадцать холопами, одичавшими в лесу), и их на крейсере отправили в Российскую Империю, как трофеи. Остальные суда уже не могли выдержать обратный путь, поэтому командование телеграфировало приказ основать на захваченной земле колонию, и назвать ее папуасской губернией.
Через год связь с колонией прервалась, а с враждебного запада стала поступать информация о том, что в папуасской губернии одичавшие холопы бегают голые по лесу, бросаются на животных и людей, и что нужно срочно спасать племена Макуно и Македо от истребления. На помощь соотечественникам император отправил стотысячную армию, на этот раз пешком. Армия была прекрасно вооружена (кремневое ружье имел каждый десятый боец, а не каждый сотый, как это обычно практиковалось), и оснащена (одни лапти выдавались на пятерых, а не на взвод). Но в донских степях армия была атакована казаками, живущими отловом рабов с последующей продажей их в Турцию. Через месяц из донских степей вышли сто двадцать три солдата и восемь офицеров, остальных отловили и продали. Всех героев тут же представили к государственным наградам, провели в их честь парад, даже стали собирать деньги на памятник. На этом фоне все поспешили забыть о папуасской губернии. Что же касается доставленных в империю военнопленных, то их поместили в особый лагерь, и стали содержать там, в надежде на выгодный обмен. Вот этих-то военнопленных и охранял четыре года Борис, пока не перевелся на карьер.
Борис оказался парнем веселым. Он тепло встретил за воротами Гришу и Тита, внимательно осмотрел будущего гладиатора, и попросил того, в качестве демонстрации, ударить мальчика для битья. Грише и самому давно хотелось причинить вонючке боль, умолять не пришлось. Так залепил Титу кулаком в ухо, что мужик рухнул на спину, и ножки задрал.
– Неплохо, – уважительно произнес Борис. – Далеко пойдешь.
В этот момент мимо них два надзирателя протащили за ноги Николу. Тот хрипло кричал, что он еще полон сил и энергии, что на нем пахать можно, и не только можно, но и нужно. Обещал поставить рекорд по изготовлению каменных блоков, клялся, что явит неслыханное трудолюбие.
– Давно уж он себя пережил, – заметил Борис, провожая орущего Николу взглядом. – Другой бы уже три раза околел от голода, а этот, хитрый, сопли ел. На соплях и продержался.
– Слышал, как народ выкручивается в тяжкую годину, – сказал Гриша Титу. – А ты свой кефир каждый вечер на землю выплескиваешь, когда о Танечке думаешь. Нет бы, собирал в ладошку, да в рот. В твоем рту чего только не было, хуже ему не сделается. Все ж какие-то, да витамины.
– Поглодать бы портянку сочную, – мечтательно протянул Тит. – Шибко поснедать жаждется. Мочи нет.
– Можно его еще раз стукнуть? – спросил Гриша у Бориса.
– Стукни.
– На!!!
– Ого! Хороший удар. А если его сковородкой или скалкой усилить, можно сразу насмерть. Ладно, идем на тренировочную площадку. Отдохнешь там, травой перекусишь. Вечером бой. Копи силы. Нужно выиграть. Проигравший, потому что, в яму идет.
Борис отвел Гришу на площадку для тренировок. Та была пуста – гладиаторов увезли косить сено для коров.
– Сиди тут, – сказал Борис. – Можешь вонючего побить, но лучше отдохни. Вечером драться.
– Отдохну, это надо, – согласился Гриша. – Да и Тита бить противно. Все равно, что разбежаться, да коровью лепешку пнуть.
Борис ушел, Гриша покосился на возвышающуюся рядом вышку, на которой маячил часовой с винтовкой, и уронил зад на землю.
– Присаживайся, коллега, – предложил он Титу. – И помни мою доброту. Если бы не я, ты бы так и горбатился на карьере.
Тит стащил штаны, вывернул их наизнанку, и стал травой соскребать фекалии.
– Липкое, яко клейстер, – пожаловался он. – Прежде, под барином живя, жиденько оправлялся, само по ляжкам стекало. Нынче и травой не ототрешь. Ох, все у барина лучше. Почто сбежали?
Гриша отогнал Тита подальше, дабы не благоухал, растянулся на земле и задумался. Предстоящий поединок заботил его меньше всего. Драться Грише приходилось, не насмерть, конечно, но всякое бывало. Марать руки кровью не слишком тянуло, но и выбора не было. Либо он завалит своего противника, либо тот его. В этом соревновании у дружбы нет ни единого шанса на победу.
– Это все равно, что самооборона, – вслух рассудил Гриша. – Да и холопы эти, они ведь не совсем люди….
Хотя Гриша и не разделял мнения господ о том, что холопы являются недоразвитой формой жизни, стоящей ближе к обезьянам, чем к людям, он, тем не менее, не считал их полноценными людьми. Например, когда он, в прошлой жизни, бил свою бывшую подругу Машку, ему после этого всегда становилось стыдно. То есть, не то, чтобы стыдно, просто как-то некомфортно на душе. Тогда он устраивал подруге повторную взбучку, требуя, чтобы она перестала дуться, и все ему простила. А вот когда он бил крепостных, то не испытывал ничего, кроме радости. Отсюда Гриша сделал вывод, что раз его совесть, инстанция в высшей степени компетентная, не признает в холопах людей, то и ему волноваться не стоит. Подумаешь, придется грохнуть какого-нибудь кастрированного доходягу, умом недалеко ушедшего от макаки. Это, в лучшем случае, жестокое обращение с животными, то есть преступление несерьезное, и даже вовсе не преступление. Гриша, например, любил обижать животных, и не видел в этом ничего предосудительного. Он считал, что собаки для того и живут на свете, чтобы было в кого кидаться камнями, потому что кроме этого от них все равно никакой пользы, один только вред. Голубь тоже птица бесполезная, и если не стрелять в нее из рогатки с балкона, то зачем она такая нужна? К котам Гриша относился с больше симпатией, даже никогда не пинал ногами беременных кошек, но и этим зверям доставалось на орехи от венца творения. Например, Гриша любил гнаться за котом: бежал, орал, размахивал руками, угрожал. Знал, что не догонит, но такой адреналин, такой азарт, инстинкт охотника просыпается. Ну а если можно бить собак, голубей и кошек, почему нельзя холопа? Можно и убить. Холопу так даже лучше будет, потому что жизнь у него хреновая, а смерть, чаще всего, мучительная.
Приподняв голову, Гриша нащупал взглядом Тита. Тот сидел на краю тренировочной площадки и самозабвенно тужился, выпучив глаза.
– Не идет, окаянное! – сквозь зубы выплюнул он. – Слиплось, али заржавело? Справить бы палку, сунуть, поболтать маленько. Авось опосля посыплется?
– Интересно, сколько денег на психолога уйдет? – вслух задумался Гриша. – А к психологу походить придется. После всего этого обязательно нужно полечиться.
– О-о!!! – вдруг выдохнул Тит. – Ох, пресвятые угодники. Едва не разворотило. Не барские харчи, что уж там. С барских жиденько лилось, важно.
Гриша прикрыл глаза, намереваясь вздремнуть. Днем о побеге нечего было и думать, а до ночи еще следует дожить. И пережить ее тоже следует, даже если для этого придется пустить в расход холопа-другого.
Бои на арене начинались с заходом солнца. Из господ, то есть из людей, рожденных свободными, на карьере были трое – начальник, главный, он же единственный, инженер, и ветеринар. Но начальник на объекте показывался лишь по понедельникам, да и то не по всем, ветеринар был конченым алкоголиком, а инженер вообще мало интересовался рабочим процессом, и почти не казал носа из своего коттеджа. Раз в неделю из города к нему приезжал какой-то подозрительный тип с ридикюлем, и что-то, очевидно, привозил, потому что, покидая коттедж инженера, он всегда останавливался у крыльца и тщательно пересчитывал деньги. Поначалу надзиратели голову сломали над этой загадкой, но однажды все вскрылось. Свет на таинственное поведение инженера был пролит в тот день, когда он вдруг выбежал из своего домика голый, стал носиться по поселку, махать руками, как птица крыльями, и громко каркать. Инженера поймали и свели к ветеринару, а так же, пользуясь удобным случаем, осмотрели его коттедж. По обнаруженным там уликам стало ясно, что инженер является наркоманом, а тип, который появлялся раз в неделю, привозил ему новые партии жизненно необходимой отравы. Шум из-за этого поднимать не стали, напротив, надзиратели были очень рады. При таком раскладе они являлись полноправными хозяевами на карьере. Начальник всегда отсутствовал, инженер лежал в своем домике в состоянии тяжелого наркотического опьянения, ветеринар напивался с самого утра, спал до вечера, вечером опять напивался, и спал до утра. То есть, фактически, карьером руководил старшина – главный надзиратель.
Тут надо заметить, что хотя в сравнении с холопами надзиратели и казались свободными людьми, таковыми они отнюдь не являлись. Надзиратели ведь тоже происходили из холопского сословия, а один из параграфов холопского кредо недвусмысленно гласил: кто холопом родился, тот холопом помрет. Надзиратель, точно так же, как и холоп, являлся собственностью барина, и тот волен был поступать с ним так, как заблагорассудится. Надзиратель не имел гражданских прав и не пользовался свободой передвижения. Если он хотел покинуть имение и стать «ограниченным в правах лицом», надзиратель заключал с барином договор. Барин выписывал ему временный паспорт, а надзиратель подписывал долговую расписку. В расписке указывалась сумма, которую он был должен заплатить барину за свою персону, а так же сроки выплаты. После погашения долга надзиратель обретал свободу без права наследования и с ограничениями в правах. То есть, все его будущие дети являлись собственностью барина, каких бы высот ни добился вольный надзиратель. Впрочем, ни о каких высотах речи не шло, потому что существовал определенный, вполне конкретный потолок, выше которого ограниченное в правах лицо не могло прыгнуть в принципе. Надзиратель мог служить в армии, но какие бы подвиги он ни совершил, ему никогда бы не удалось стать офицером. Надзиратель мог поступить на государственную службу, но никакой карьерный рост ему не светил, и он мог всю жизнь пробегать курьером. Надзиратель так же не мог владеть землей и недвижимостью, а все, скопленные им деньги, после смерти отходили частично барину – его хозяину, частично государству. Из-за этого вольные надзиратели не занимались накоплением капитала на черный день, и спускали все заработанное сразу же. Спускали на спиртное и женщин. Но поскольку в публичные дома для господ надзирателям вход был заказан, они пользовались услугами проституток низшего сорта, из числа отбракованных, то есть больных, увечных или просто старых. Зато спиртное продавалось свободно, а под него любая потасканная и страхолюдная жрица любви шла легко и приятно.
Что странно, при всей своей жестокости и при своих навыках, почти не было случаев, чтобы надзиратели нарушали закон в отношении господ. Слово свободного человека для них было законом, они повиновались ему так же охотно, как и холопы. Бывали холопские бунты, редко, но бывали, но ни разу не случалось, чтобы какой-то дебош устроили надзиратели. Гриша, впрочем, не видел в этом ничего странного. Жизнь надзирателей была проста и легка. На них не лежало никакой ответственности, вся работа заключалась в том, чтобы чесать кулаки о холопские тела, за это им позволялось пить спиртное и щупать баб. Если бы Грише предложили придумать работу своей мечты, он бы выбрал что-то в этом же роде. К тому же они были избавлены от необходимости думать о будущем, заботится о благополучии потомства, которое иногда получалось при контактах с проститутками. Дети надзирателей были холопами, они были чьей-то собственностью, так что их судьбой даже не интересовались. Из этих детишек, как правило, тоже получались надзиратели.
До самого вечера Гриша сладко проспал, так что когда за ним явился Борис, он выглядел отдохнувшим и посвежевшим. Для полного счастья не хватало только порции калорий, но кормежку еще следовало заработать. К счастью, работенка предстояла непыльная – отправить на заслуженный отдых какого-то холопа-каторжника. Могло быть и хуже. К примеру, заставили бы грузить мешки с цементом. Ничто так не убивало в Гришиной душе веру в чудо, как тяжелый физический труд.
Вокруг арены уже собрались надзиратели, закусывали, выпивали, спорили и делали ставки на предстоящий бой. Здесь же Гриша увидел своего соперника – холопа с тупым отрешенным взглядом. Судя по глупому выражению лица и растерянному виду, мужик не понимал, где находится и что от него хотят. Это, впрочем, было типично для крепостных, которых с рождения били по головам тяжелыми тупыми предметами.
Дальше состоялась жеребьевка, в ходе которой гладиаторы вслепую выбирали, в каких доспехах и каким оружием будут биться. Гриша вытянул первый жребий – выбрал себе доспехи. Ему выпала честь биться нагишом, со старым ведром на голове. В ведре имелась большая дыра для обзора. Гриша уже было решил, что ему не повезло, но когда жребий вытянул его противник, он перестал так считать. Сопернику предстояло биться в старом и грязном женском бальном платье с корсетом. Приободрившись, Гриша вытащил жребий на оружие, и опять почувствовал, что фортуна отвернулась от него. Ему выпал деревянный член длиной двадцать пять дюймов и крышка от бочки, к которой была прибита дверная ручка. Сопернику достались две чугунные сковородки довольно грозного вида. Гриша прекрасно знал, что сковородка это сила. В далеком детстве любящая бабушка однажды отоварила его сковородой, и хотя удар пришелся по спине, Гриша за добавкой не вернулся. Если бы не ведро на голове, все было бы не так плохо, но в этом шлеме Гриша почти ничего не видел, поскольку прорезь для глаз оказалась слишком низко, и приходилось все время задирать голову.
В одну руку ему сунули крышку от бочки – типа щит, в другую деревянный член. Тот оказался удивительно тяжелым. Как выяснилось, в головке было просверлено довольно глубокое отверстие, а в него залит свинец. Это ощутимо добавляло веса данной аргументации.
Под дружный хохот надзирателей Гришу пинком спихнули в яму, куда он неуклюже грохнулся, произведя своим ведром довольно забавный звук. Следом на арену вышел его соперник, притом тем же манером – получив ногой под зад.
Гриша поднялся на ноги, глядя на своего врага, запутавшегося в полах платья. На голову бедняге напялили засаленный кокошник, отчего он стал напоминать какого-то старославянского трансвестита. Бальное платье и густая грязная борода невольно рождали смех. Но Гриша не смеялся. Он представлял себе, как выглядит сам – с ведром на голове и с огромным деревянным членом в руках.
– Начали! – заорал сверху старший надзиратель. – Победителю краюху черствого хлеба. А проигравший сам на корм пойдет.
Гриша первым делом прикрыл щитом самое дорогое, что у него было – попади туда враг сковородкой, и жизнь в одночасье потеряет всякий смысл. Занеся член для удара, Гриша стал медленно наступать на противника, а тот застыл, как баран, и ничего не предпринимал. Руки его были опущены, сковороды он едва не ронял. Кокошник от падения сдвинулся на девяносто градусов, и стал напоминать прическу ирокеза. Мужик смотрел вокруг себя потерянным взглядом, и явно не понимал, что происходит и зачем он здесь. И даже когда Гриша приблизился настолько, что уже мог нанести удар, противник и не подумал закрыться своими сковородками.
Грише стало тошно. Ему бы радоваться легкой победе, а тут рука не поднимается стукнуть этого беззащитного дурака. Но обратного пути не было, потому что сверху уже звучали угрозы отправить к псам на корм обоих участников, если те не начнет потеху.
Издав боевой клич, Гриша взмахнул членом, и ударим им противника по голове. Ударил в половину силы – рука, в самом деле, не поднималась. Но и в половину силы вышло неслабо.
Кокошник слетел с головы гладиатора, сам он закричал, выронил свои сковородки и упал на колени. Сверху кто-то гневно рявкнул:
– Кто этого идиота выбрал? Ему не на арену, а в яму прямая дорога.
Тощий бородатый заморыш стоял на коленях и молился богу, поскольку это была единственная доступная ему форма протеста против прекрасной и величественной действительности. Глаза его ничего перед собой не видели, взгляд был устремлен куда-то сквозь все бренное и земное. Гриша, понукаемый толпой, размахнулся, и изо всех сил ударил бедолагу членом по лбу. Послышался жуткий треск, деревянный член при столкновении с головой крепостного, переломился надвое. Голова выдержала. Как и у Тита, она, похоже, на девяносто восемь процентов состояла из сплошной кости.
Отбросив сломанный член, Гриша размахнулся и ударил противника по голове щитом. Щит разлетелся вдребезги, а холоп даже не прервал своей молитвы. Тогда Гриша подхватил с земли одну из сковородок, отошел на четыре метра, разбежался, и нанес страшный удар в висок. От удара чугунная сковорода деформировалась и сморщилась, но зато непрошибаемый враг наконец-то дрогнул, и повалился на песок арены. Кровь сочилась из его глаз, ушей, носа и рта. Он попытался подняться, но голова его словно прилипла к земле. Пальцы глубоко погрузились в песок и судорожно сжались, ноги медленно, как в страшном сне, двигались, словно продолжая куда-то идти независимо от умирающего мозга. Гриша подхватил вторую сковородку, подпрыгнул, и нанес добивающий удар сверху вниз. На этот раз сковорода пробила череп, и на Гришу брызнули капли розового желе – как выяснилось, мозги у холопа все же имелись. Победителю стало дурно, он стащил с головы шлем и наблевал прямо в него. Сверху неслись реплики, полные разочарования. Впрочем, причиной разочарования был не Гриша, а его противник, поведший себя совершенно неспортивным образом. Гриша же, напротив, все сделал правильно, и честно заслужил свою награду.
Когда его вытащили из ямы и окатили водой, чтобы смыть кровь и мозги, Гриша получил кусок черствого хлеба с зелеными пятнами. Несмотря на дикий голод, аппетита не было, так что Гриша повременил с трапезой.
В этот момент к нему подошел его главный тренер, куратор и хозяин – надзиратель Борис.
– Молодец! – похвалил он Гришу. – Вижу, ты парень толковый. В следующий раз я тебе нормального противника найду, обещаю. Мы еще с тобой всех по миру пустим. Сегодня заработок невелик, в другой раз будет больше. А там, глядишь, поставят против Тараса. Правда, тот зверь сущий, так что торопиться пока не будем. Поглядим, как ты с другими справишься.
Признанный перспективным бойцом, Гриша тут же получил ряд привилегий. Он был освобожден от работ на карьере, получил возможность проводить все свое время в тренировках, и даже обрел личного спарринг-партнера. Этим партнером, по просьбе Гриши, оказался Тит.
Следующее утро они уже встретили не на своем рабочем месте, возле огромных каменных валунов, а за пределами периметра, на площадке, предназначенной для тренировок гладиаторов. Когда их привели туда, Гриша обрадовался, и решил, что уже сегодня можно идти в побег, но тут он заметил деревянную вышку, а на ней автоматчика. Два бегущих по чистому полю человека – такой замечательный повод поупражняться в стрельбе. А в том, что надзиратели стреляют отменно, Гриша уже убедился: один из них, на его глазах, ссадил из револьвера пролетавшего мимо голубя. Надеяться на чудо при таких обстоятельствах было бы чистым самоубийством, так что побег он отложил до лучших времен. Вместо этого пришлось тренироваться, готовя себя к будущим схваткам.
Вместе с ним на площадке тренировались еще два гладиатора – Макар Лютый и чемпион арены Тарас. Макар полностью оправдывал свое прозвище даже внешним видом – это был невысокий поджарый мужик с частично выдранной кем-то бородой, весь в шрамах, одноглазый и почти беззубый. Свою боксерскую грушу, юного тощего каторжника, почти мальчишку, он, не щадя, лупил цепом в виде двух деревянных шаров, обклеенных клоками шерсти. Гриша, глядя на цеп, понял, что он, вероятно, шел по одной тематической линии с его огромным деревянным членом, которая представляла бы собой полный комплект вооружения генитального воителя.
Что касается Тараса, то это оказался настоящий мясник. Даже во время тренировки он набрасывался на своих партнеров со звериной яростью. Излюбленным оружием Тараса были вилы, и, надо признать, он умел с ними обращаться. Когда каторжники за ноги потащили с тренировочной площадки пятого по счету спарринг-партнера этого маньяка, окровавленного, пробитого вилами во многих местах, Гриша сильно усомнился, что ему стоит задерживаться на руднике до финальной схватки с чемпионом.
Что касается его самого, то он в отношении Тита проявлял завидный гуманизм. Изо всех сил Гриша бил Тита только по тем частям его тела, которые не выполняли никакой жизненно-важной функции – по заднице, и по голове. Тит даже не пытался сопротивляться или хотя бы блокировать удары, хотя Гриша честно вооружил его деревянным фаллосом. При каждом попадании, Тит поминал господа, деву Марию, плотника Иосифа, еще ряд еврейских имен, а так же многих новоявленных страстотерпцев и особо авторитетных святых старцев. А когда Гриша провел колющий удар в область паха, Тит, охая, и приседая на пятках, всуе озвучил всех небесных ангелов оптом.
– Тит, из тебя соперник, как из тебя же пуля, – проворчал Гриша, наблюдая за тем, как злобный Тарас выдергивает вилы из брюха очередного учебного пособия. – Гляди, с какими крутыми перцами мне предстоит биться. Смерти моей хочешь?
– Уд зело болит, – пожалился Тит, продолжая приседать и охать.
– Ничего страшного. Поболит-поболит, почернеет и отвалится. Я бы сказал – до свадьбы заживет, но в твоем случае лучше рубить чистую правду, потому что свадьба тебе все равно не светит. Разве что с забором согрешишь или со скворечником. Все, хватит притворяться. Я же знаю, что тебе не больно.
Едва Тит, превозмогая боль, разогнулся, как Гриша провел еще более мощный удар в то же место.
– Ох! Ох! Святые заступники! – закудахтал Тит, падая на землю. – Ох, света белого не вижу!
– Да ладно! – не поверил Гриша. – Я ведь легонько. Почти не коснулся. Ну, ты и неженка, Тит. Вставай, а то люди подумают, что я тебя действительно бью.
– Ох, святой старец Маврикий! Страстотерпец Потап!
– Ты всех своих друзей перечислил? Нечего меня ими пугать. Я тоже могу несколько имен назвать, да таких, что тебе страшно станет. У меня тоже есть крутые кореша. Еще неизвестно, чья бригада круче.
Тит кое-как воздвиг себя на ноги, Гриша, только того и ждавший, нанес третий удар в проверенную область.
– Господь вседержитель! – истошно, на весь карьер, заорал Тит. – Пресвятая Агафья! Ум мешается! Запамятовал молитву от хвори телесной.
– У кошки боли, у собачки боли, – подсказал Гриша. – У Тита боли-боли, почерней, загноись и отвались. Тит, кончай притворяться, на нас уже люди смотрят. Хочешь, чтобы обо мне слухи пошли? Будь ты мужиком! Подумаешь, его ткнули легонько, а он уже по земле катается и плачет. Как девчонка. То есть еще хуже, потому что девчонок еще как тыкают, и ничего, живые, многим даже нравится. Почти всем, кроме Ярославны. Вот же неприступная баба! Не дай бог с такой на необитаемом острове оказаться.
Гриша до самого вечера тренировался на Тите, отрабатывая подлый колющий удар. Вечером всем бойцам выдали ужин – каждому по горсти картофельной кожуры и разрешили попить воды из лужи. Водой Гриша с Титом поделился, а вот картофельную кожуру зажал. Вместо этого разрешил Титу сорвать пучок сухой травы возле уборной и тем утолить голод.
Ночью состоялся очередной бой. Гриша побаивался, что его поставят с Тарасом или Лютым Макаром, но, на счастье, выпало драться с очередным новичком. Новичок оказался еще тупее Тита, и когда Гриша сказал ему, что видит на небе лик преподобного Никодима, наивный дурень плюхнулся на колени и пошел отбивать поклоны. Грише осталось только подойти к нему и разбить голову деревянным членом.
Увенчанный лаврами победителя, Гриша получил приз – кусок черствого хлеба с легким налетом зеленой плесени, придающим приевшемуся блюду экзотическую пикантность. Плесень Гриша аккуратно соскреб ногтем и отдал ее Титу – известному гурману. Хлеб, рискуя переломать зубы, потребил сам. Гриша решил питаться всем, что только дают, потому что для побега требовались силы. Титу тоже предстоял побег, но эта тупиковая ветвь развития бабуина могла успешно кормиться дикорастущими травами и собственными соплями.
Следующий день, как и предыдущий, был посвящен активным тренировкам на свежем воздухе. Гриша лениво бил Тита дубовым членом, когда к нему подошел его покровитель из надзирателей.
– Радуйся, – сказал он Грише. – Сегодня у тебя бой с Макаром. Победишь, получишь в награду миску прокисших щей.
– Всю жизнь об этом мечтал, – кисло ответил Гриша.
Радоваться поводов не было. Он видел Макара в деле, и знал, что тот недаром носит прозвище Лютый. Если Тарас был суровый профессиональный убийца, убивающий так же бездумно и хладнокровно, как в прошлой жизни обрабатывал барские поля, то Макар на арене превращался в настоящего берсеркера, притом без всяких мухоморов. Гриша видел бой с его участием, и у него кровь застыла в жилах от одного только крика Макара. Он орал так громко и страшно, что его противники роняли от ужаса оружие и падали на колени. Если Тарас ограничивался тем, что просто и быстро убивал своих жертв, то Макар их терзал. Он ломал им руки и ноги, иногда грыз зубами, вырывая клоки окровавленного мяса из еще живого тела. Из бесед надзирателей Гриша узнал, что в одном из боев Макар отгрыз сопернику мошонку. Это был настоящий садист милостью божьей, вдвойне страшный своей темнотой и тупостью. Перед каждым боем, прежде чем начать рвать живого человека на куски, Макар набожно крестился и читал молитву. Эта набожность, и то, что следовало затем, так не вязались друг с другом, что добавляли облику Макара еще больше зловещих тонов. К тому же Макар был единственным, кто выжил после боя с Тарасом, хотя и лишился в том бою глаза, половины бороды и покрылся жуткими шрамами. Обычно проигравших гладиаторов бросали в яму к псам, но Макара пощадили, оценив ту ярость, с какой он вновь и вновь бросался на более сильного и опытного противника. С той поры Макар набрался сил и опыта, отъелся, окреп, и теперь уже трудно было сказать, кто победит в схватке, он или Тарас. Надзиратели постоянно спорили об этом, но чемпиона с первым претендентом на этот титул не стравливали – не хотели лишаться одного из них.
Еще раз поздравив Гришу, надзиратель удалился. Проводив его безрадостным взглядом, Гриша повернулся к Титу, и, чтобы выместить злость на безответном существе, изо всех сил ударил его по лбу членом.
– Везет как утопленнику, – проворчал он. – Да этот Макар полнейший маньяк.
Сказав это, он посмотрел на Макара, что неподалеку лупил сковородкой какого-то каторжника. Удары были страшные, спарринг-партнер был на том свете уже больше чем одной ногой, а Макар, знай себе, бил, да еще и улыбался при этом какой-то жуткой доброй улыбкой, будто кошку гладил, а не человека убивал.
Вечером надзиратель Борис повел Гришу на арену. Их с Макаром поединок должен был стать гвоздем программы. Несколько незначительных боев с участием новичков уже прошли, из ямы с псами слышалось радостное рычание – животным вдоволь досталось мяса.
