Пётр Петрович Африкантов
Старый дом под черепичной крышей
– Ну, вы голова, Фома Фомич. Этого я от вас не ожидал, – сказал удивлённо доцент.
Эдуард Аркадьевич откинулся на спинку, достал платочек и стал вытирать лоб.
– Ладно, не хвали, сам знаю. – Небрежно двинул рукой директор.
– А о какой, Фома Фомич, игрушке говорил иностранец, я не понял, но при нём выяснять не стал? Какой-то гармонист?.. барашки?.. Поясните, что к чему? – спросил доцент.
– Моя промашка, Эдуард,… моя… Батист у меня вчера был и подобную игрушку видел, в руках вертел. Только там фигурки другие были, вот о них он и говорил. Гармонист там был, козочка и овечка.
– Как!? – ахнул Забродин. – Откуда они у вас? А я тут как фигляр!… Сцены перед французом устраиваю…
– Да всё просто, – махнул рукой Тараканов, – говорю же, что я маху дал. В доме, что я приобрёл, ты знаешь, игрушки эти были. Штуки три Зинуля в квартиру привезла. Этот Батист у меня в гостях был, на них весь вечер, пялился. Так что они там за границей не умнее нас с тобой, только форсу много.
– Так она что, эта игрушка, у вас!?
– Не-ет… уже не у меня…
– Как!?
– Эта Зиночка с куриными мозгами, выбросила их в окно, – Фома Фомич поморщился.
– Как, тысячи зелёных в окно? – изумился Эдуард Аркадьевич.
– А чему ты удивляешься? – сказал спокойно Тараканов. – Свои мозги никому не вставишь. Вот это и называется непредвиденным фактором.
– Так, Фома Фомич, возьмите пуделя, пусть ищет, в клумбах,… я не знаю… – заволновался доцент, давайте перероем там всё.
– Пуделя тоже нет,… сбежал… – сказал с досадою Фома Фомич. – Думаю, что с этой игрушкой в зубах и сбежал. Весь вечер он пытался её заполучить, а мы не давали. Улучил момент, когда я его вывел гулять и сбежал.
– А дом, который ломали твои люди, что было нельзя осмотреть?
– Да смотрели,… смотрели… и видели, только, кто бы знал… – директор помолчал. – Ты вот чего, волну не гони, игрушка никуда не денется. Сейчас я позвоню Симе и он её милую на блюдечке нам принесёт.
Он достал мобильник, набрал номер и сказал в трубку: «Это Фома Фомич. Ты, Сима, вот что. Тот мусор, что от меня привезли надо перебрать по щепочке. В мусоре находится глиняная игрушка, её надо найти, – и выключил телефон.
– Я не доверяю твоему Симе, – сказал Забродин. – Пусть от меня там будет ещё один человек.
– Это ты его имеешь в виду, и он кивнул на Гуделку, подразумевая под ним принёсшего игрушку Пегаса.
– Да, его самого. Пусть будут на равных по поиску игрушки.
– Надо подумать, – сказал Фома Фомич, – как бы Сима не обиделся. У нас не так-то много преданных и верных людей, – и, встав, направился к своему «шевроле». За ним пошёл и доцент.
– Вот тебе на,–… протянул Костя, – когда за чёрным «шевроле» закрылись ворота. – Ты всё понял?
– Я запомнить-то запомнил, только не всё понял, – ответил Антон.
– Фома Фомич оказался удачливым, сам поди не думал, какое ему богатство привалит, когда старый дом покупал, и Позолотин, оказывается жив. Помнишь, о нём Пал Палыч говорил?.. Интересно, где он прячет профессора? Давай расскажем обо всём учителю.
– Давай. Только отсюда надо сначала выбраться.
Такой удачи ребята не ожидали. По сути, вся информация была у них, образно выражаясь, в кармане и даже информация о Позолотине, на которую они просто не рассчитывали. Надо было действовать.
Антон быстро перебрался на ту сторону ограды, а вот с Костей случилась беда. Предательская ветка, что прошлый раз только треснула, обломилась и он упал.
Цепкая рука схватила Костю за шиворот и повернула. Костя увидел перед собой ехидную улыбку доцента.
Глава 44. Василий играет
Мы оставили Смуглянку, Белянку и Василия в тот момент, когда они, вдоволь пообсыпавшись серо-белым глиняным порошком, пошли на поиски глины, из которой был сделан Василий. Величественная панорама предстала перед путниками, когда они поднялись на самую вершину горы. Во-первых, это была, раскинувшаяся на многие километры, широкая гладь реки, за которой виднелись очертания другого города. Мамушка говорила, что это Покровская слобода, а по-сегодняшнему – город Энгельс. Вдали, справа и слева, виднелись два, различимых в утренней дымке, моста, справа – железнодорожный, а слева – автомобильный. Они нитками пересекали реку, а по реке плыл серебристо-белый теплоход.
– Красиво как, – вздохнула Белянка.
– Так бы и ходила здесь, и щипала травку, – проговорила Смуглянка.
– Это место называется Кумысная поляна, – пояснил пудель, – мы с хозяином сюда на пикники приезжали.
– А чего ты ещё знаешь? – спросил Василий. – Может быть, ты знаешь, где здесь глина?
– А что такое глина? – спросил пудель. – Что такое земля знаю, а вот что такое глина?.. я не знаю, – и помотал отрицательно головой.
– Вот, на тебе, – сказала Белянка. – Глина это тоже земля. Бывает – жёлтая, коричневая, серо-белая, как там, где мы только что были…
– А я цветов не различаю, – погрустнел пудель, – я запахи различаю, а вот цветов не различаю, у меня в глазах всё серое.
– Тогда как тебе объяснить – задумалась Смуглянка. – У меня тоже с цветами не очень.
– Я придумала, – сказала Белянка. – После дождя к ней копыта прилипают и скользишь.
– Так бы сразу и сказали, – обрадовался пудель, – тогда я тут в округе все такие места знаю, где лапы прилипают.
– Так, где же эти твои места? – спросил обрадованно Василий. – Может быть одна из глин, что в этих местах есть – моя будет?
– Самая от нас близкая глина, не считая ту, что мы видели, это липучка. Так я её прозвал,– сказал пудель,– находится на пруду. Мы с хозяином там машину мыли.
– А где этот пруд? – спросил Василий.
– Пруд находится около дач. Только к дачам идти и не обязательно. Сначала пойдём обочиной шоссе, дойдём до памятника водителям, погибшим на войне; справа, за полем, в овражке, и есть эта глина. Я по тому овражку бегал, и везде лапы липли.
– Молодец, пудель, всё замечаешь, – похвалила его Белянка, и они пошли искать глину.
Шли достаточно долго, и всё по причине маленького роста глиняшек и коротких их ножек. Вот позади остался лес, край шоссе пошли высоченные тополя. По шоссе шли и шли автомобили. Впереди они почему-то сигналили.
– А почему они там гудят? – спросила козочка.
– Эх, вы! Не знаете, – с интонацией знатока, – сказал пудель. – В том месте как раз и стоит памятник погибшим в войну водителям, вот те водители что едут и сигналят, дань памяти павшим отдают.
Дошли до памятника водителям, справа пересекли поле и спустились в неглубокий овражек. И тут пудель разочарованно остановился, озираясь по сторонам.
– Ты чего?– спросил Василий.
– Раньше здесь липло, а сейчас не липнет.
– Так ты, наверное, после дождя бегал, – засмеялась Белянка.
– Это правда, – сконфузился пудель. – Мы ещё от него с хозяином в автомобиле укрывались.
И вдруг все увидели, как лицо Василия просияло.
– Что с тобой? – проговорила Смуглянка, глядя на Василия.
– Со мной происходит то, что было и с вами. Встал я на жёлтую землю и дыхание в груди от радости спёрло, и такая благодать по всему телу разлилась, что даже и словами не выразить, а можно только музыкой. И вруг Василий снял с плеча гармонь и растянул меха. Воздух всколыхнули звуки гармоники. Только это уже была совсем другая музыка, не разухабистая и задорная, частушечная. Василий склонил кудри над гармошкой, и плавно перебирая лады, неторопливо тянул и тянул меха и звуки, красивые, нежные, радостные и в то же время немного грустные, стайками закружились над ним в золотистом небе. Одни из них, стремительные и резвые, поднимались до облаков, а другие, наоборот, опускались вниз и приникали к травам, вкладывая им в маленькие зелёненькие ушки свою чарующую песнь.
Порой Василий встряхивал кудрями, приникал к гармошке ухом, будто вслушиваясь, как бьётся её музыкальное сердце, после чего, глубоко вздохнув мехами, инструмент начинал выдавать звуки величественные и, одновременно, душевно-страдательные, и, казалось, что нет места на земле, где бы не стенали и не хороводили, и не убегали в голубую высь Васины аккорды. И вдруг, стало всё вокруг гораздо прозрачнее, чем раньше, словно небо опустилось на землю и прилегло на пригорке, чтобы только послушать и прикоснуться к человеческому таланту, а более через музыку ощутить его душу и понять это великое из великих существ на земле, имя которому – человек.
И хоть Василий и был сделан из глины, но любовь, переданная ему через руки мамушки, облагородила его глиняную душу, вдохнула в неё и придала ей иные качества и свойства, и его душа сейчас проявлялась в виде этих гармоничных, завораживающих звуков.
Ах, как он играл, как играл!! Звуки гармоники заполнили всё пространство от горизонта до горизонта. Вот они долетели до вдалеке работающего на поле трактора. Трактор вдруг произвольно остановился и тракторист, молодой парень, заглушив шумливый двигатель, высунулся из кабины в окно, да так и застыл без движения с раскрытым ртом и широкой улыбкой на лице.
Да что там трактор – остановилась на лету сорока, летела, летела, да так и замерла с распростёртыми в воздухе крыльями, будто она уже не опиралась взмахами крыл о воздух, а звуки каким-то таинственным образом удерживали птицу; так же и, нечаянно слетевшие с берёз листья, плавно кружили в воздухе и не опускались на землю, перестав подчиняться законам земного тяготения, потому, как и сам этот закон наполнился новым содержанием и смыслом. И где-то далеко-далеко, аж на другой стороне планеты, австралийский рыбак, услышав долетевшие до него аккорды, вдруг выпустил из рук только что пойманную рыбину, да и замер, повернув голову на северо-запад. Именно на северо-западе находится эта чудная-пречудная страна Россия, потому как только с этой стороны на большой остров, преодолев огромное расстояние, пришли чарующие звуки. И сама рыбина, при ощущении этих звуков, даже освободившись из цепких рук рыбаря и почувствовав свободу, не ушла в глубины вод, а высунула из пучины свою лобастую голову, чтобы соприкоснуться с таинственным и необычным явлением.
Но, не только Австралии достигли эти звуки, они достигли и звёзд, и заворожены ими были мерцающие светила, так что на какие-то минуты, пока играла гармошка, остановился их ход в пространстве. Созвездия же, преодолев гравитационные поля, приблизились к земле, потому как за миллионы лет не доносилось до них с этой крошечной планеты ничего подобного, что бы помешало их мерному движению в вечности. Такова была сила этого гимна встречи человека со своей матерью-землёй, и нет на свете ничего более грандиозного и возвышенного, что бы могло породить такую музыку и такие чувства!
Когда Василий закончил играть, он долго ещё сидел со склонённой головой. Вылез из кабины трактора тракторист и уселся на гусеницы своего железного коня и, тихо улыбаясь, подставил запылённое лицо солнечным лучам – хорошо; опускающиеся листья берёзы изменили, вопреки всяким земным законам, свой путь и тихо легли у Васиных ног, одна сорока, почувствовав, что её уже ничто, помимо её крыл, не удерживает в воздухе, энергично ими захлопала, но продолжала оставаться на одном месте, потому как забыла, куда она летела и зачем? Лобастая рыба, близ берегов Австралии, ушла под воду, чтоб сообщить другим морским обитателям о чуде, которое она только что слышала, и что это чудо спасло ей жизнь. И только горбатая зеленоокая волна высоко и запоздало вздыбилась над океанской гладью, в надежде захватить пенистым гребешком необыкновенные звуки, чтобы унести их на дно и спрятать в океанских тайниках, как самую дорогую реликвию мирозданья, но, как всегда, опоздала и, ворча и ворочаясь, неспешно улеглась между двумя континентами.
После всего этого, пуделя и глиняшек обуяло безудержное веселье.
– Васина земля! – вдруг закричала Смуглянка.
– Васина земля! – вторила ей Белянка. И первый раз они стали бодаться от радости, и не было у них друг перед другом ни капли гордости и высокомерия.
– Надо запомнить, как она пахнет, – сказал пудель и, ткнув нос в глинистую почву, стал с жадностью втягивать в себя воздух.
– А теперь, после того как мы нашли Васину землю, нам надо искать своих братьев, – сказала Белянка.
– Так как же их мы найдём? – спросил Василий. – Мы даже не знаем где Большая Горная улица?
– Там сейчас уютно, Катерина испекла свой чудесный калач, – сказала Белянка.
– А Дуня обещала сшить мне красивый золототканый передник, – смахнув слезу, сказала Смуглянка.
– А Свистопляс с Гуделкой борются с вещизмом или устраивают показательные бои на чердаке,– добавил Василий, – какие же мы были тогда глупые и самонадеянные, и в первую очередь я. И, потом, Дуня, эта чудесная девушка, она меня так искренне любила непутёвого, а я платил ей чёрной неблагодарностью. Я её просто не замечал.
– Это хуже всего, когда девушку не замечают,– проговорила Смуглянка. – Помните, когда мамушка налепила много смешливых баранчиков, мне было очень обидно, что ни один из них не обращал на меня никакого внимания. Для женского пола это очень серьёзно.
– Я придумал!.. Я придумал!! – вдруг закричал пудель. И загавкал от неописуемой радости.
– Да ты не гавкай, а говори нормальным русским игрушечным языком, – улыбаясь, сказала козочка.
– Дело в том, что здесь есть неподалёку городская свалка.
– Ну и что? – сказал Василий.
– Как, что, – удивился пудель, видя, что Вася не понимает таких простых вещей, которые понимает любой пёс. – На свалке всегда много бродячих собак.
– Так и что? – опять спросил Василий.
– Дружище, если эти собаки бродячие, то они многое чего знают и видели на своём собачьем веку. А они туда сбегаются со всего города и наверняка знают и вашу Большую Горную, и, если во дворе вашего дома стоит хотя бы один бак для пищеотходов, то они обязательно знают и ваш дом.
– Нет у нас во дворе мусорного бака для пищеотходов,– ответил Василий.– Для обычного мусора баки стоят, а для пищеотходов не стоят.
– Это плохо, что у вас нет во дворе пищеотходного бака, – заключил пудель. – Я хоть собака и домашняя, но всегда не прочь полазить около таких баков. В любом случае, вашу улицу псы всё равно знают.
– Это почему же? – спросил Василий.
– Знают не потому, что в вашем дворе стоит бак для пищеотходов, а потому, что в вашем дворе нет такого бака, и ни одна уважающая себя бродячая собака в этот двор даже не забежит.
– Логично, – сказал Василий.
–Пойдёмте обочиной трассы, – сказал пудель. – Вон видите вдалеке путепровод, мост такой, по которому машины едут. Вот за этим мостом и свалка,– и он первым пошёл в сторону моста. За пуделем двинулись и остальные.
Глава 45. Пленники
– Так что, голубок!? Будем признаваться или как? – спросил доцент Костю.
Костя решил претвориться ничего не понимающим, захныкал: «Дяденька,.. я не хотел,.. у нас,.. у нас,.. мы играли,.. я искал…».
– За кем ты следил? Говори! – глаза у доцента сделались злыми, – зачем ты сюда лез?
– Я не лез, мы по ветвям деревьев друг за другом,… и не заметил я, как очутился на вашем дереве, – выпалил Костя первое, что пришло в голову. – Я, дяденька, точно случайно,.. я не хотел, это всё Антон… – И тут он понял, что сказал лишнее. Имя брата не надо было упоминать.
– Это уже интересно, – сказал доцент, вспомнив о разговоре с Пегасом. Тот называл ему имена двух мальчишек, которые тоже ищут игрушку вместе с их учителем, и одного из них он называл Антоном, а другого Костей.
– А тебя, шкет, как зовут? – спросил сурово доцент.
– Ваня, – выпалил первое имя, которое пришло Косте в голову.
– Ладно, – изучающе посмотрев на мальчишку, сказал Забродин. – Допустим, ты сказал правду и я тебе поверил…
– Отпустите меня, дяденька… – захныкал Костя, – пытаясь разжалобить доцента.
– Где твои сообщники? Говори…
– Я тут один, – не желая выдавать брата, – проговорил Костя. Эх! Если бы он знал, что скрывать этого ни в коем случае нельзя. Что этой ситуацией могут воспользоваться, но Костя, выгораживая брата, хотел сделать как лучше. Он не понимал того, что если бы он сказал, что он здесь не один и что его друзья видели как он перелез через забор, то этим бы поставил Забродина в ситуацию, когда мальчишку трогать было никак нельзя, потому как есть свидетели, но Костя до этого не додумался, ему хотелось отвести тень подозрения от Антона.
– А говорил, что друг за дружкой гонялись, маленький лжец… Нет логики. Подумай сам: если друг за другом гонялись, то должен быть кто-то ещё, ибо сам за собой ты гоняться не можешь,… ведь верно?
– Они увидели, что я к вам свалился, и убежали, – попытался вывернуться Костя.
– И это тоже ложь, – сказал Забродин, – потому как раньше ты упомянул только одного Антона. Отсутствует логика, … с этим ничего не поделаешь. Тебе надлежит сказать правду, а правда всегда логична.
Антон хотел было бросится Косте на помощь, но тут же отверг это решение как нереальное, разве он может что сделать с сильным мужчиной, лучше понаблюдать отсюда, а вдруг доцент выведет Костю за ворота и даст ему под зад пинка, чтобы больше по чужим дворам не лазил.
....................
– Нет, я тебя не отпущу, хотя сказанное тобой на первый взгляд звучит и правдоподобно, – сказал Эдуард Аркадьевич Косте. – На первых порах посажу под замок и сообщу в милицию, и с этими словами повёл Костю к пристройке. Перед тем, как посадить Костю под замок доцент обшарил Костины карманы, забрал сотовый телефон, и, открыв дверь, втолкнул мальчика в какое-то узкое полуподвальное помещение с маленьким оконцем с решёткой и запер дверь на замок.
Костя огляделся. В полуподвальном помещении было полутемно. В углу стояли и лежали шланги и пластмассовые ёмкости. «Отсюда не выбраться» – мелькнуло у Кости в голове.
....................
После того как злоумышленник был пойман и посажен в подвал, Эдуард Аркадьевич пришёл в беседку, сел за столик и стал звонить по телефону. Звонил он, конечно, Фоме Фомичу. Фома Фомич по голосу компаньона сразу понял, что что-то случилось. Доцент в деталях рассказал ему о Косте.
– Ты его отпустил?! – спросил Тараканов.
– Нет, запер в подвале.
– Это очень плохо, Эдуард Аркадьевич… Свидетели нам не нужны…
– Так он ещё пацан,… если даже чего и слышал, то ничего не понял.
– Не спеши с выводами, любезный. Такие пацаны нанесли Гитлеру и его рейху такой урон в войну, что возможно сопоставимо с гибелью дивизии, а то и армии. Партизанская разведка очень широко пользовалась их услугами. Так немцы хоть на своём языке говорили, а вы и я, сидя во дворе, говорили не на немецком. Потом они нас просто могли сфотографировать любой цифровой камерой.
– Цифровика у него не было, а мобильник я у него отобрал.
– Вы считаете, что он слышал наш разговор и всё понял?– спросил жёстко Фома Фомич.
– Я этого не утверждаю, но бережёного – бог бережёт. Под удар поставлен наш с вами бизнес, – сказал Эдуард Аркадьевич.
– Не суетись, Эдик, не надо,… свидетели нам не нужны и в любом виде, хоть жареные, хоть пареные, хоть в салате с индейкой.
– Что вы такое говорите? Разве можно! – испуганно сказал доцент.
– Я говорю, что этот ваш шикарный домик на берегу Волги построен не на зарплату преподавателя вуза.
– Бросьте, Фома Фомич,… не до ваших намёков…
– Я не намекаю,… я говорю. Просто вы завтра пересядете из дорогого автомобиля опять в старенький Запорожец. Вы этого хотите? И запомните, в мире капитала уважают деньги, а не людей. Люди – грязь.
– Так не убивать же мне его?.. – раздражённо сказал доцент.
– Я вам этого не говорил. Я сказал только, если он слышал разговор, то это очень опасно и в первую очередь для нашего «Изумруда». Вот и всё. Вы должны радоваться тому, что он был один.
– Я сам не могу… Может быть этот дворник?.. Я хорошо ему заплачу,… я…
– Вы в нём уверены? – перебил доцента Тараканов.
– Эта орясина за рюмку водки и нас с тобой удавит, и глазом не моргнёт. Если его напоить, но поутру не опохмелить, так он и мать родную… того…
– С дворником не связывайтесь, – отчеканил каждое слово Фома Фомич, – бизнес должен быть чистым, по крайней мере, хотя бы внешне. Да, кстати,… я пришлю к тебе двух охранников, чтоб тебе поспокойнее было, – и он отключил мобильник.
Эдуард Аркадьевич, после такого разговора с Фомой Фомичём долго не мог прийти в себя. Он сидел недвижно за столиком, пока в калитку не постучали.
Эдуард Аркадьевич открыл калитку. Пришёл весёлый Батист. Он съездил в университетскую библиотеку, пролистал третий том позолотинской монографии и остался очень доволен, описание профессором игрушки один в один совпало с игрушкой, которую он видел у Забродина и у Фомы Фомича.
Господин Батист, как только увидел Эдуарда Аркадьевича в таком удручённом состоянии, сразу понял, что у доцента проблемы.
– Сегодня, я думай, мы найдём игрушка, а через три дня я вывезу её за граница как малоценную вещь, – проговорил он, усаживаясь рядом с Эдуардом Аркадьевичем на стул. – Я доволен, проверка подтвердил вами сказанное, готов платить доллар.
– Вам хорошо рассуждать, вы возьмёте игрушку и смоетесь, а мне как всё это разгребать? – проговорил отрешённо Эдуард Аркадьевич, и он рассказал про своего пленника в подвале.
– Это ваше дело, господин Забродин, меня это не интересовать, – Батист посмотрел на доцента холодным взглядом. – Меня интересовать только игрушка и ничего больше. Как учёный вы меня совершенно не интересовать. Если бы не Позолотин, вы бы и внимания не обратил на эта игрушка. Ваша ценность для нас только в возглавляемая вами комиссия и не более того. Как учёный в нашем деле вы ничто. Мировая общественность поверит только профессор Позолотин, его трудам.
– Вытираете об меня ноги?.. – бросил доцент.
– Нет, зачем же. Просто вас скоро посадить, а на ваш место придёт новый человек.
– И вы его рассчитываете купить так же, как купили меня?
– В нашем мире, Эдуард Аркадьевич, всё продаётся и покупается: должности, звания, диссертация, – проговорил жёстко Батист и стеклянный глаз его из карего вдруг превратился в чёрный. – Разница лишь в цена. И, знаете, что дешевле всего стоит,– иностранец ухмыльнулся, – самый дешёвый и самый ходовой товар не эти вот, – он кивнул на Гуделку, – глиняный болванчики, а – совесть, господин Забродин. Ей торгуют сплошь и рядом, особенно в ваша перестроечная страна. Остальное всё, к ней только прилагательство. За ваш совесть скоро не дадут ни копейки.
Батист замолчал. Доцент устремил на него беспомощный взгляд и медленно повторил за иностранцем произнесённую им фразу: «За ваш совесть скоро не дадут ни копейки».
– Да-да, господин доцент, – это единственный товар имеет тогда самая большая цена, когда его в принципе нет… – и Батист захохотал над собственным и, как ему показалось, очень удачным каламбуром. – Ха-ха-ха, …Ха-ха-ха… Самая высокая цена за НЕТ. Самая высокая цена за пустота…
Гуделке это очень не понравилось. Он хотел крикнуть этому противному человечку, что он не болванчик и что он своей совести никому не продавал. Но Батист взял Гуделку в руки и так сдавил своими суховатыми цепкими пальцами, что у Гуделки перехватило дыхание и, возможно, он так бы и задохнулся, если бы Батист его снова не поставил на стол. Но больше чем иностранца, он ненавидел доцента Забродина. Иностранец что? Купил, вывез, продал, а доцент?.. Он-то свой. А он, Гуделка, думал, и правда, что попал к настоящим ценителям искусства. Тогда ему было приятно, что о нём так высоко отзываются. А на деле оказалось, что он попал к мошенникам, желающим только извлечь из него выгоду. «Вот тебе и Гуделкина выгода» – подумал он и ироничная улыбка в отношении своих недавних мыслей мелькнула в краешках его губ. «Гуделкина выгода»,– проговорил он ещё раз и две маленькие слезинки блеснули на его ресницах. В первые минуты его постигло разочарование. И тут он вспомнил о гармонисте Ваське, вспомнил, как все игрушки осуждали его за то, что он прельстился на красивую жизнь за рубежом и увлёк за собой козочку и овечку. А чем лучше он – Гуделка, который мечтал не о том, чтобы в него играли дети, а чтобы им восхищались взрослые. Да-да, восхищались его великолепным комбинизоном и искусным пролепом. Он ведь тогда считал это за свои достоинства. А разве эти достоинства были его? Ведь по правде у него и не было никаких собственных достоинств, а всё, что он имел, это было искусство мамушкиных рук.
И теперь за эти прошлые мысли Гуделка возненавидел себя, и готов был от стыда расколоться пополам. И он был уже готов упасть со стола и расколоться, как другая мысль молнией мелькнула у него в голове: «Расколоться – это не выход из положения. Он расколется, его отдадут реставратору, тот его снова соберёт в кучу и его продадут ещё дороже. Нет, так дело не пойдёт. Надо что-то делать,… что-то делать?.. И первое, что ему пришло в голову – бежать. Бежать подальше из этого дома. Ему стало жутко от того, что как только он приобретёт ценность в мировом сообществе ценителей старины, то может тоже попасть в целлофановый мешочек с биркой и будет отправлен в коробку, где будет тьма и тараканий шорох.» И тут он вспомнил о своём друге Свистоплясе, и вспомнил те сражения, которые они разыгрывали на чердаке, и ему стало горько. Разумеется, что всё это были детские шалости и игры. А ещё он вспомнил, как они сражались с вещизмом, дырявя трезубцем, как им тогда казалось, «лишние» рубахи и платья на верёвках. Как всё это было наивно… и как всё это было давно? Казалось, с тех пор прошла если не вечность, то целая жизнь.
«Надо бежать в мамушкин дом на чердак. Лучше залезть в ящик из-под мыла и сидеть в нём со своими глиняшками» – решил он. И это не так далеко. В окно видно Соколовую гору и памятник. В любом случае за пол-дня можно дойти даже с его короткими ножками. Гуделка просто не знал, что нет уже мамушкиного дома, а разбитый ящик из-под хозяйственного мыла валяется около большого лопуха на городской свалке.
....................
Антон тем временем никуда не ушёл, а продолжал наблюдать. Он видел, как доцент схватил Костю и как запер его в полуподвальном помещении, потом с кем-то говорил по мобильнику, а потом пришёл этот, тощий и горбоносый. Как только доцент пошёл проводить гостя за калитку, Антон быстро пробрался во двор, подбежал, крадучись, к двери, но она была заперта на замок.
– Кос-тя… Кос-тя… – зашептал он, – это я – Антон.
– Здесь темно и пахнет плесенью, – прошептал Костя. – Дверь на замке.
– Я знаю, – попытаюсь найти какую-нибудь железяку, чтоб подковырнуть…
– Осторожнее…
Но не успел Антон отойти от двери, как рука доцента стянула ему сзади ворот рубашки; перехватило дыхание, мальчик захрипел. Щёлкнул замок, дверь открылась и мальчишка от пинка кубарем полетел в дверной проём.
– Думаю, что вам вдвоём будет нескучно, – сказал доцент, запирая дверь на ключ. Посидите, подумайте, может вы мне что-то и расскажете интересное. Когда надумаете – постучите, я вас открою и мы поговорим. Только не забудьте в начале покаянной речи сказать, что вас зовут Костя и Антон, – сказал доцент и ушёл.
Антон и Костя сидели молча прямо на земле. Кирпичные толстые стены, крепкий замок не давали никаких шансов на спасение.
– Что с нами будет? – спросил Антон.
– Не знаю, думаю, что крапивой отстегают и отпустят, – сказал Костя брату, более этим желая успокоить Антона, нежели сам так думал. А думал он о том, что с ними, как носителями секретной информации, связанной с криминальным бизнесом, с бизнесом, завязанном на больших деньгах, церемониться никто не будет. Правда, доцент не знает, что они услышали, на этом можно сыграть, но как? Как этим можно распорядиться? Может быть, их врагам достаточно одних подозрений?
– А давай им скажем, что мы всё знаем, – предложил Антон.
– Ты думаешь, что они испугаются?
– Скажем, что за забором остались другие ребятишки и видели как мы сюда полезли…
– Это, Тош, идея, но как они на это среагируют? Не будет ли от этого хуже?
– Как это хуже?
– Например, попытаются от нас побыстрее избавиться, чтоб замести следы.
– Как это избавиться? – спросил Антон.
– Хватит об этом, давай лучше помолчим. Когда люди молчат, им интересные мысли приходят, не зря же говорят, что молчание – золото.
Мальчики замолчали. Хотя их и объединяла общая беда, но каждый из них думал о своём. И вдруг Антон увидел, выходящего из тёмного угла, маленького сгорбленного дедушку с котомкой за плечами. «Какой-то отшельник?», – подумал мальчик. Он про отшельников читал в книжке. Отшельники потому и называются отшельниками, что живут уединённо в лесных дебрях, подальше от людей. Только почему они там живут? Он не знал.
– Здравствуй, Тоша, сказал старичок и посмотрел на мальчика добрыми глазами. Только странно, голос Антон слышал, а губы у старичка не шевелились.
– Как он сюда вошёл? – подумал Антон, – может быть, и мы так же отсюда выберемся?
– Нет, Антоша, – услышал он, но не голос, а как бы мысли, которые помимо звуков, проникли к нему в голову. – Этим путём, каким я хожу, ты ходить не можешь.
– А вы призрак? – спросил Антон мысленно.
– Нет.
– А зачем же явились, если помочь нам не можете?
– Моя помощь не от мира, а ты от мира.
– Я понял,… вы умерший…, – но старичок не ответил на эти слова.
– Я пришёл, чтобы уныние не сгубило вас. Бойся уныния и не позволяй унынию вселиться в твоего брата, подбадривай его.
И тут странный дедушка исчез.
– Ты чего его ничего не спросил? – обиженно сказал Антон Косте.
– Кого?
– Так дедушку же?
– Какого дедушку?
– Так, с котомкой, – недоумевая, сказал Антон.
– Ты не заболел?
– Не веришь – не надо… – насупился Антон.
– Давай лучше думать, как спастись. Неужели в этом помещении нет ничего подходящего, чтобы сломать дверь?
– А если попробовать дверь поджечь.
– Она железная…
И тут Антон почувствовал как у него в кармане заскрябался Свистопляс. Он сунул руку в карман и нащупал игрушку. Кентавр лизал ему руку, выражая тем самым благодарность Антону за то, что он взял его с собой. Антон вытащил игрушку из кармана.
– Ну, вот видишь, как ты необдуманно поступил, – сказал Костя, увидев кентавра, – хорошо, что ещё кентавр целый, а мог бы разбиться.
– Почему?
– А потому, как мне известно, ты сюда не сам вошёл, а от пинка под зад коленкой, да ещё вдобавок растянулся.
Костя больше ничего не стал говорить брату, потому как в данном положении было не до нравоучений, да и Антону тоже несладко. Лучше в этой ситуации подумать о том, что делать? а не выяснять с братом отношения.
– Как ты думаешь, что они с нами сделают, может действительно крапивой отстегают? – спросил опять Антон.
– Здесь крапива не растёт. – Ответил Костя.
– Тогда чем?
– Я думаю, что на костре сожгут, – сказал Свистопляс, – или на кол посадят, это смотря, что вождю по душе.
– Костя очень удивился, услышав речь кентавра. Он подумал, что это ему мерещится, вон померещился Антону старичок с котомкой и ничего. Может быть это подвал такой, где всё мерещится?
