Петр Сосновский
Папенькина дочка
22
Филипп Григорьевич уехал и ни слуху, ни духу – пропал. Мой отец Николай Валентович тоже рвался отправиться туда – на юг. Инга ничего не писала. Мы получили от нее только одно письмо и все. Отец не находил себе места. Раньше он был спокоен. Тогда было другое время. Сейчас его многое в этой жизни расстраивало. Он работал на последнем издыхании.
– Я все-таки еще съезжу в командировку! Съезжу! Сейчас на юге весна в разгаре. Я давно уже не видел весну – южную весну. Она совершенно не такая как у нас.
Я не понимал, как он мог пробить себе поездку. Это было возможно раньше, а сейчас тот завод, куда он время от времени отправлялся в дорогу, был заводом другого государства.
Николай Валентович, не был бы Николаем Валентовичем, он нашел возможность через своих женщин еще раз побывать в родных местах. Любовь Ивановна собирала его в поездку с неохотой. Она словно предчувствовала что-то не ладное. «Жигуленок» прежде чем завестись долго чихал, пыхтел.
– Андрей, я же опаздываю, постарайся, сделай что-нибудь!
Я покопался в двигателе, и мы поехали. Дороги были забиты. Трудно пришлось, но я доставил отца на вокзал. Он обнял меня и тут же отправил домой.
– Все будет нормально, не нужно меня сажать в вагон. Я, сам.
Он крепко пожал мне руку, отвернулся и быстро побежал по платформе. Я немного постоял, посмотрел ему вслед и отправился в обратную дорогу – домой.
Прошла неделя, другая мать не находила себе места. Я ее успокаивал, хотя мне также было не по себе. Однако отец вырвался – приехал. Был вечер. Мать накрыла стол. Раскладывая столовые приборы, она вдруг уронила нож и охнула:
– Не к добру это! – услышал я ее слова.
– Нет, ты не права. Это означает, что мужик придет, – сказал я в ответ, и мы услышали, как на улице громко хлопнула калитка. Я тут же подхватился из-за стола, набросив на плечи куртку – еще было прохладно – весна не вступила в свои права – и выскочил посмотреть, что случилось, кто пришел. Мать, недолго думая, тут же последовала за мной.
Мы смотрели на него и не узнавали. Николай Валентович был не здесь – далеко-далеко. Любовь Ивановна, как увидела, так и запричитала. Я, не смел даже подумать, что она так может плакать. Инга бросилась ее успокаивать. Мальчик стоял рядом и тоже плакал, не понимая происходящего, тер кулачками глаза. Я подхватил его на руки и сказал:
– Идемте в дом. Идемте, нечего стоять на холоде. – Мои слова возымели действие и мать, затем отец и Инга сдвинулись с места, за ними следом я с мальчиком.
Мне было жалко отца. Он крепился, не говорил того, что произошло. Инга за его спиной не удержалась, и открылась нам.
– Я, там чужая, – сказала она. – Мой муж он снова другой. Жизнь теперь не та, что была раньше. Люди друг другу враги. Хорошо, что отец меня забрал. Я бы там пропала!
Отец умирал, таял на глазах. Мы это видели и пытались его поддержать. Мне казалось, что он так просто не сдастся. Николай Валентович был сильным, всегда сильным. Я, возвратившись с работы, заставал у его постели Ингу. Она пересаживалась на край кровати, а мне уступала стул. Мы подолгу сидели рядом у постели отца. Он редко молчал, больше говорил и говорил, словно боялся не успеть рассказать нам что-то важное. Мать, заглянув в комнату, уходила, оставляя нас втроем. Минут через пятнадцать-двадцать она приносила стакан чаю. Чай она заваривала на травах, взяв у кого-то из друзей рецепт.
Отец, выпив стакан чаю, на время набирался сил, после чего даже пытался встать, но встать не мог. Чуть ли не каждый день к нам заходил врач. Он выслушивал Николая Валентовича, многозначительно качал головой, и, успокаивая то отца, то нас говорил: «Все будет хорошо!» – затем тихо уходил.
Однажды мать не выдержала и выскочила за врачом на улицу.
– Ну, что вы все многозначительно качаете головой, выписываете какие-то ничего не значащие рецепты, Вы считаете, что Николай Валентович умрет?
– Я, не Бог! – ответил врач. – Не мне повелевать, кто должен умереть, а кто жить. Ваш муж плох. Его словно через жернова пропустили. Все внутри перемолото. Что будет, то будет!
День был прекрасен – воскресенье, выходной. Я не работал, копался на дворе в своем «Жигуленке». Он был слаб, как отец. Карбюратор барахлил. У отца отказывали почки, печень, сердце – сильно поколотили. Я его врагов иначе как фашистами не называл. Везде всюду были они эти самые «наци» – бритоголовые. И только у нас в городке жизнь была спокойна, оттого что у нас не было денег. И откуда им взяться – завод стоял. Там, где они были, там и был фашизм, крутились похожие на людей странные типы.
Машина, не человек. Я наладил свой автомобиль, а вот отца уже никто не мог спасти. Никто.
Забравшись в салон «Жигуленка», я завел его и минут пять-десять погонял двигатель, затем поставил машину в гараж и заглушил ее. Выбравшись из гаража, я, закрывая ворота, увидел Алексея. Он также заметил меня и от калитки направился в мою сторону. Подошел. Лицо у него было одутловато. Глаза покрыты туманом. У них не было блеска. От Зорова сильно пахнуло спиртным. Мы пожали друг другу руки.
– Андрей, я был у вас там, в микрорайоне, стучал-стучал в дверь, мне никто не открыл. Соседка вышла, сказала, что квартира продана. Сейчас в ней никто не живет. Новые хозяева делают ремонт. – Он вопросительно посмотрел на меня и добавил: – Что-то случилось?
– Наверное, случилось, если квартира продана, я не знаю. Мы со Светланой разбежались. Она с сыном живет отдельно, – я помялся и направился в сторону дома. Зоров пошел следом. У двери я его подождал и запустил вовнутрь. Затем предложил раздеться – снять куртку и уж, затем пройти в комнату. Алексей не понимал в чем дело. Тишина в квартире его насторожила. Он, раскрыв рот, хотел что-то громко сказать, но неожиданно поперхнулся и ничего не сказав замолчал, лишь по-рыбьи черпал воздух.
– Отец болен, – сказал я. – Иди за мной. – И повел Зорова в кабинет.
Николай Валентович лежал пластом – неподвижно.
– Что с ним? – шепотом спросил Алексей. Я ничего не сказал, а лишь пододвинул один из стульев. Он сел, и я тут же устроился рядом.
Отец открыл глаза и посмотрел вначале на меня, затем на Зорова. Кивнул ему и неторопливо выдавил из себя:
– От Филиппа Григорьевича что-нибудь слышно, есть какие вести? – и сам же ответил:
– Нет, я вижу, нет никаких вестей. Пропал он. Фашисты его убили – религиозные фанатики. Это они все. Я думал, что мы их победили в сорок пятом, – видно ошибался. Они снова рвутся взять реванш. Это все связано с религией. – Он помолчал, затем снова продолжил: – Раньше у нас была одна вера – в счастливое будущее – коммунизм. Нет теперь ее этой веры. Нет, у народа желания быть одинаково счастливыми. Я не понимаю, зачем мне христианское счастье или мусульманское. Не нужно и иудейское… – Не желаю я непременно – своего счастья. Мне необходимо – народное счастье. Не буду я ради своего счастья убивать людей. А они ради своего – перегрызть всем глотки готовы. Что за люди? И люди это?
Николай Валентович говорил все тише и тише. Его голос угасал. Я быстро подхватился со стула и побежал звать мать и сестру. Они, заслышав шум моих шагов, тут же появились в дверях. Любовь Ивановна взглянула на меня и все поняла.
Мы стали прощаться с Николаем Валентовичем.
Последние слова отца были адресованы мне:
– Андрей у тебя все будет хорошо, я это знаю, – прошептал он и затих.
Слова отца меня успокоили. Я ему верил. Он не мог сказать просто так, лишь бы что-то сказать. Перед смертью не лебезят – режут матку правду. Что есть, то и говорят или, что предчувствуют. Я убедился в сказанном несколько позже – не прошло и года.
Инга плакала. Я не слышал, чтобы так плакали. У меня во рту вдруг все высохло. Слов не было. Только из глаз катились слезы. Алексей стоял не в силах был сдвинуться. Одна мать не растерялась. Она закрыла рукой Николаю Валентовичу глаза, перекрестила его и бросилась звонить в больницу и еще друзьям.
Мне они – друзья Николая Валентовича были мало знакомы. Они у нас редко бывали. Отец делил одна сфера – работа и другая сфера – дом. Дома он редко кого привечал. Порог переступало мало людей, и еще, если и переступали, то не преднамеренно – случайно.
На звонок матери быстро без задержки приехала «карета скорой помощи». Врач тут же констатировал смерть и написал соответствующую бумагу.
Похороны состоялись через три дня. Я, и подумать, не смел, что у отца столько много друзей, товарищей, хороших знакомых. Один был даже из богатых. Это он когда-то нашел Николая Валентовича и вызвал к себе в Москву. Я понял все сразу из первых его слов. Он прикатил на мощном джипе и принялся распоряжаться. Из машины выгрузили много самых разных свертков, контейнеры с салатами, коробки со спиртным. Денег этот богатый не пожалел. Матери было неудобно. Однако она с трудом, но противостояла ему.
– Я делаю все, что могу. Мне хорошо был известен Николай Валентович. У меня, лучшего друга не было, – сказал богатый.
– Но я вас совсем не знаю, – услышал я голос матери. – Не беда. Давайте познакомимся, – сказал плотный широкоплечий мужчина в черном добротном костюме, и я подумал, если бы не причина – похороны отца – он бы приехал в малиновом пиджаке, не иначе.
Через какой-то час-два у дома – яблоку негде было упасть – стояло множество разнообразных черных машин.
Кроме богатого благодетеля мне на помощь пришел Олег Анатольевич. Он занимался простыми, но важными делами: договорился о месте на кладбище, нанял рабочих копать могилу, заказал венки. Любовь Ивановна ничего делать не могла, была не в состоянии. Она с заплаканным лицом принимала соболезнования. Однако мать все-таки нашла в себе силы и удержала «руку дающую» – нашего благодетеля. Наверное, из-за этого похороны прошли благопристойно. Он сбавил свой пыл. Любовь Ивановна сказала ему прямо без обиняков:
– Мой муж не был этим…, – и многозначительно покрутила рукой, шепотом добавила, – мафиози или же… – Друг отца понял и извинился, сказал, что он тоже не мафиози, просто хотел как лучше.
На похоронах у Николая Валентовича присутствовали отдельные представители из министерства и еще, вдруг неизвестно откуда прознавшие, отцы города. Я пригласил Виктора Преснова. Он был трезв, пришел с родителями Ниной Михайловной и Василием Владимировичем. Валентина у нас в доме появилась позже, отдельно от мужа. Она вела себя несколько странно. Я уже после узнал – женщина была беременна. Побывал и Михаил Крутов с женой Татьяной Полнушкой. Я не удержался и спросил у друга:
– А где твой отец и мать?
– Отца я не пустил. Ты же знаешь, он любитель выпить. Мать без него не пошла. – Однако тот сына не послушался и несколько позже, но пришел. Он долго и со слезами громко говорил о Николае Валентовиче, о его добрых делах.
Николай Валентович себя показал в городке с хорошей стороны. Он многим помог. Просто так – по-соседски.
Я на похоронах увидел вдруг тетю Надю. Она меня остановила и принялась отчитывать.
– Извини меня старую! Я понимаю, не время. Но когда я еще смогу с тобой поговорить? Когда?… Вот. Так что слушай. У тебя такая работа. Ты же на виду. Ты должен быть как твой отец – царство ему небесное, – сказала тетя Надя и перекрестилась. – Не бросай ребят. Тащи их в спорт. Молодежь спивается, уже колоться начинает. Да, и еще, что я хотела тебе сказать, помоги своему другу – Виктору, помоги! Не дай ему скатиться в пропасть. Посмотри, как он поглядывает на бутылки. Как бы не напился? Он тихий, упадет где-нибудь, и будет лежать, но какого осознавать его родным – алкаш – опустившийся элемент.
Отца захоронили на местном кладбище. В этот день неожиданно, вдруг, пошел дождь, хотя в начале погода была солнечной. Весенний день, отчего то сменился – стал осенним.
Николай Валентович не был аборигеном – уроженцем, однако никто из горожан не смог бы ему сказать: «Ты, не наш». Мой отец, как могучий дуб врос в эту землю, глубоко пустив корни и его было не выкорчевать. На года.
Народу пришло проститься много. Я, как ни пытался увидеть Светлану Филипповну, не увидел. Она не знала о смерти отца, и поэтому ни приехала. На вопросы соседей: «А где же ваша супруга?» – Я отвечал: «Она в Италии, ничего не знает, и быстро добавлял, не дожидаясь нового вопроса – и Максим – сын тоже с ней».
Я ошибся лишь в отношении Максима. Он готовился к сдаче экзаменов в институт и сидел безвылазно дома. Во всем остальном мои слова на сто процентов были правдой.
На похоронах моего отца, Алексей Зоров, находясь в последние минуты жизни у его изголовья, вышел из себя. Вид у него был такой, будто это его кладут в могилу. Мне пришлось мужика отвезти в поселок. Я его сдал Марии Федоровне. О его судьбе – он, наверное, ее предвидел – я узнал через несколько дней.
– Несчастный мой мальчик! – причитала Мария Федоровна. – Несчастный… не зря мне снился сон, не зря! Как сейчас помню, я сжала пук зелено-презеленой травы и отдала ее бабе Паше… Царство ей небесное, – сказала она и перекрестилась. – Баба Паша зовет мальчика к себе.
Отец ушел в свой последний путь и дом опустел. Он не зря как-то сказал матери: «Ты ушла, пришла, посмотрела, а я здесь, дома лежу на кровати» – не было уже отца дома. Смотри, не смотри – все напрасно.
Мне и матери было, наверное, легче – мы были единым целым. Мы держались друг за друга. Инга чувствовала себя обособлено. Любовь Ивановна для нее была можно сказать чужим человеком. Я Инге был братом. Меня она принимала – пыталась даже заговаривать со мной. Однако полностью не открывалась. Я ничего не знал о том, что произошло там – на юге. Мать также. Инга молчала или же плакала. Мы не скоро дождались от нее вразумительных объяснений. Мне в принципе они были не нужны – отца уже не было, а вот мать та хотела знать, во что бы то ни стало, всю правду. И она узнала:
– Любовь Ивановна, муж меня не отпускал. Роман он хороший. Вы не должны его ни в чем винить.
– Я, и не виню! – ответила моя мать. – Мне он, твой муж неизвестен, пока не довелось познакомиться.
– Это все его родня, – сказала Инга. – Родня – это клан. Он решает все. Я, для него – чужая – русская. Клан сам подвергался гонениям из-за меня. Я же русская, – снова повторила Инга.
– Какая ты русская? – не выдержала мать, – взгляни на себя в зеркало!
– Для них я русская! – потупила глаза Инга. – Отец выкрал меня и малыша – спрятал. Он попался, когда искал машину, чтобы мы могли перебраться в Россию… Мой муж здесь ни причем! Я, Романа не могу винить, не могу! – сказала Инга и заплакала. – Он в этом во всем не участвовал.
Моя сестра Инга здесь в России была чужой. На родине ей также не было места. За кого она могла держаться – за Романа. Он сам был не в состоянии постоять за себя. Инге нужна была помощь. Она тянулась ко мне. Я это видел и не отталкивал ее. Однажды, она мне даже попыталась рассказать о том, как познакомилась с Романом – своим мужем.
– Я была еще совсем девочка. А Роман как сейчас говорят – крутой и красивый! – сказала сестра.
– Раньше крутых не было! – не выдержал и вмешался я. – Все были одинаковыми.
– У нас, крутые, всегда были, – просто ответила мне Инга. – У Романа денег было: куры не клюют. Он мебелью торговал, прекрасной дорогой мебелью – доставал ее в Москве затем переправлял к нам, находил пути.
– То же мне, крутой. Да он, обычный спекулянт! – сказал я.
– Ну, и ладно, он же не воровал, – ответила сестра. – Однако, не это главное, – продолжила Инга. – Роман меня не деньгами взял. Я и сейчас помню его первый поцелуй! О, что это был за поцелуй! – Больше я ничего от сестры не услышал. Она ударилась в воспоминания – я бы сказал – уехала к себе на родину – далеко-далеко. Я оставил ее, вышел из комнаты, хотел отправиться в гараж, но на крыльце неожиданно столкнулся с Людмилой.
– Здравствуйте Андрей Николаевич, здравствуйте, еле вас нашла, – сказала она. – Добрые люди дорогу подсказали.
– Здравствуй Людмила, в чем дело, что случилось? – спросил я.
– Андрей Николаевич, помогите ему. Если не вы, он умрет! – и в упор взглянула мне в глаза.
– Кто умрет? – спросил я.
– Алексей Зоров, ваш зять, – ответила женщина и рассказала мне о случившемся.
Накануне, перед тем как все произошло, Алексей отчего-то отказался от стакана самогона. Людмила с большим трудом достала бутылку – взяла у Алисы в долг, толкала ему, слезно просила опохмелиться. А он, ну ни в какую, даже не пригубил, сказал, что ему плохо и отправился к себе – благо, что квартира рядом в одном доме. Дома, не раздеваясь, повалился на кровать. Мария Федоровна почувствовала неладное, подождала, думала, отлежится и поднимется – никуда не денется. Но он вдруг начал хрипеть и тогда она, вызвав «карету скорой помощи», прибежала к Людмиле. Подруга Алексея принялась тереть ему уши, бить по щекам. Чего делать не нужно было. У Алексея произошло кровоизлияние в мозг. Он бы умер, но тут подъехала машина, и Зорова отправили в больницу. С ним поехала и Людмила. Врач ей сказала: «Еще немного бы и его нельзя было вернуть».
– Хотя я и сейчас не очень уверена, что он отойдет, – сообщила Людмила. – Хорошо, если голова будет работать, а если нет, на всю жизнь дурак! Каково это?
Я пообещал Людмиле помощь, и она уехала. Не стала даже заходить в дом, торопилась.
Моя бывшая супруга нашлась неожиданно. Наверное, ей сообщила Татьяна Полнушка. Она поддерживала с ней отношения. Михаил по ее просьбе доставил информацию и о смерти Николая Валентовича и об ударе – парализации ее брата Алексея.
Светлана Филипповна приехала на иностранной машине. Ее привезли. За рулем сидел какой-то иностранец. Он почти совсем не говорил по-русски, отдельные слова: «привет», «спасибо», «до свиданье».
– Это Роберто! – бросила мне Зорова, прежде чем поздороваться, – познакомься.
Я назвал себя и пожал мягкую ладонь иностранца.
– Здравствуй, Андрей! – сказала Светлана Филипповна и, приподняв голову, взглянула на меня. Я тоже посмотрел на нее и поприветствовал. Нет, она приехала не для того, чтобы стать моей. Зорова была для меня чужой. Огонь ее глаз был не тем, который зажигал меня раньше. Я, если бы ходил в Дом культуры «машзавода» на танцы уже не заметил бы ее. Наше время ушло. Завод дышал на ладан. И все, что он построил, что начал возводить, но не успел, теперь рушилось, зарастало травой, бурьяном. Не было завода – не было и города. Не было людей. Не было зеленоглазой красивой девушки – моей невесты, моей жены.
– Здравствуй! – повторил я снова свое приветствие. – У тебя я вижу все хорошо или как сейчас принято говорить – все «о кей». А у нас здесь все не очень… вот отец, Николай Валентович умер, и еще – Алексея, твоего брата парализовало. Он сейчас находится в больнице и не известно выкарабкается или… – я замолчал. Затем отвлекся: из машины вылез Максим. Он, как и Светлана Филипповна, выглядел не своим, я его ни сразу признал за сына, подумал, какой-то парень, наверное, один из молодых ранних специалистов, пролезших в хорошую многообещающую иностранную фирму. Но нет, оказалось, что это мой сын. Он подошел и мы поздоровались.
Зорова внимательно посмотрела на меня:
– Я хочу сходить на кладбище.
– Пошли, – сказал я. – А этот твой иностранец как же?
– Ничего страшного, побудет в машине, – ответила Светлана Филипповна и тут же что-то сказала ему.
– Си, си. Я понимаю! – ответил Роберто.
– Максим, пошли, сходим к дедушке на могилу! – Сын повиновался и отправился за нами – мной и матерью следом.
Я шел впереди, за мной Светлана Филипповна, последним плелся сын Максим. Мне было тяжело осознавать, что шедшая за мной женщина – мне уже не жена, сын Максим далек от меня. Нас ничто не связывает. Я спешил выполнить свою миссию и расстаться с ними.
Мы прошли до конца улицу – асфальт окончился, затем свернули на грунтовую дорогу в сторону огромных тополей, на ветвях, которых чернели грачи. Я ступал осторожно, на дороге были лужи, и можно было промочить сапоги. Назад я не смотрел, делал вид, что мне все равно. Однако это было не так.
– Да подожди же ты, – вдруг, неожиданно закричала мне Зорова. – Ты что не видишь, на мне модельные туфли. Я не трактор и не могу, как ты месить грязь. Дай мне руку!
Я подождал свою бывшую жену и подал ей руку, и почему-то припомнил свои рассуждения из далекого прошлого – молодости – руки это, что оголенные провода, мы, сцепив их, способны чувствовать друг дружку, понять. Но отчего-то понимания не было. На руках у нее были перчатки. Я не чувствовал желания вести эту чужую женщину к отцу на могилу и готов был столкнуть ее в лужу – выместить свое отвращение – пусть знает, но я не посмел, так как был сыном Николая Валентовича. А еще рядом находился Максим. Какой я подам ему пример.
Могила отца находилась на пригорке. Она вся была закрыта венками и поэтому сразу же бросилась мне в глаза. Мы поднялись вверх и остановились. Я молчал. Зорова тоже. Максим нервно теребил в руках вязаную шапочку. Я не выдержал – развернулся и стал спускаться вниз. За мной буквально скатилась Светлана Филипповна, и если бы я не сдержал ее своим телом, наверное, упала бы. Она сильно упечаталась в меня. Я почувствовал ее. Зорова мелко-мелко дрожала. Еще мгновенье и мои руки мне были бы не подвластны. Чертовы перчатки – она так и не сняла их.
Светлана Филипповна резко оттолкнулась от меня и снова стала чужой.
– Ой, я чуть не забыла! – сказала она. Я увидел у нее в руках шикарные цветы. Она достала их из сумки.
– Это цветы из Москвы – города, где Николай Валентович проработал долгие-долгие годы. Я купила самые лучшие.
Зорова, взглянув вверх, на черных траурных птиц, сидящих на ветвях огромных тополей, снова продолжила свой путь к могиле Николая Валентовича. Я ей не помогал. Лишь только наблюдал, как она неуклюже поднималась вверх, а затем спускалась вниз, пытаясь не свалиться.
Мы шли с кладбища медленно. Спешить было не куда.
– Мне всегда была памятна мечта твоей матери, ее желание жить в Москве, – сказала Светлана Филипповна. – Она мне импонировала, наверное, поэтому я после приватизации продала нашу квартиру, ту, что в микрорайоне и купила, ну, конечно, не такую – один к одному, но приличную – однокомнатную.
– В Москве? – спросил я.
– Да, в Москве! – ответила Зорова. – Она нас с Максимом пока устраивает.
Моя бывшая супруга старалась держаться крепко. Мы вышли на твердый грунт. Ее шаги были размерены. Ноги она ставила уверенно. Ей уже не нужна была моя помощь. Однако я все-таки уловил что-то такое, что меня заставило усомниться в ее уверенности. Так часто бывает – пол добротен и крепок, но где-то, словно невзначай, нет-нет, и скрипнет предательски половица – покажет слабину. Все было хорошо, но прошлое, наше прошлое нельзя было вычеркнуть. Вот так просто взять и вычеркнуть. При разговоре, словно невзначай я увидел вдруг скатившуюся слезинку. Пусть эта слезинка предназначалась Николаю Валентовичу – отцу, но я был его сын, а значит и мне.
Итальянец встретил нас спокойно. Он ждал безропотно. Когда мы подошли, увидел нас и заулыбался. Но я строго взглянул на него в упор, и он угас.
– Что с Алексеем? – поинтересовалась Зорова. – То, что с ним случилось серьезно?
– Серьезнее не бывает, – ответил я. – Его организм много претерпел. Ты же знаешь, в катастрофу попал, не один месяц находился в госпитале. На него оказало влияние сотрясение мозга. Ему нельзя было пить. А он последнее время довольно сильно «нагружал» себя. Надежда его выгнала, в курсе?
– Да-да, я знаю, – ответила Светлана Филипповна, – я знаю, – еще раз повторила она.
На машине крутой иностранной мы не поехали.
– Здесь не далеко! – парировал я приглашение моей бывшей супруги, кивнувшей на автомобиль. – Пусть твой итальянец покараулит.
– Он не мой, – нервно ответила Зорова. Я ничего не сказал. Промолчал.
Перед тем, как отправиться в больницу я повел Светлану Филипповну в ближайший магазин.
– А, это зачем? – спросила она, представ перед витриной, затем вдруг опомнилась, – ах, да, – и уставилась на полки.
Она не знала, что было необходимо Алексею. Я покупать ему ничего не собирался, если бы был один, тогда другое дело, а тут пусть Зорова сама для братца постарается, раскошелиться. Она чувствовала неудобство, и чтобы от него избавиться – сорила деньгами.
– Андрей, как ты думаешь?
– Бери, бери! – тут же говорил я. – И она покупала. Если не для Алексея, то для Людмилы купленный товар мог сгодиться. Она дневала и ночевала с Алексеем в палате, была у него сиделкой, а порой и санитаркой. Завтраки, обеды и ужины в больнице были скудными, и без передач из дома нельзя было обойтись.
Больница состояла из нескольких корпусов и располагалась в бору среди редких огромных сосен. Место было хорошее, несколько в стороне от городка. Чем ближе мы подходили к корпусу, тем беспокойнее вела себя Зорова.
– Да, не переживай ты! – сказал я.
– Да, как же не переживать? Он мой брат, а я его можно сказать бросила. Мне бы не полагаться на одну Людмилу, а самой сидеть возле него!
– А кто тебе не дает? Я могу все это устроить!
– Ах, не говори глупости! Ты же знаешь, у меня работа! Я, как никак заместитель генерального директора фирмы – фигура значимая!
За разговором мы довольно быстро подошли к нужному корпусу больницы. Я открыл дверь и пропустил вперед Светлану Филипповну.
– А нас пустят? – спросила она.
– Пустят! Сейчас, все стало проще. Никому нет ни до кого дела, – ответил я. – Нам даже халаты не нужны. Чужих – здесь не бывает. Кому нужно, здесь болтаться по коридорам, дышать затхлым воздухом – гнильем. Хорошего – в больнице мало. Кругом нищета.
Зорова еле поспевала за мной. Я не бросал Алексея и часто наведывался, помогал Людмиле.
– Так, вот мы и пришли. Это, – я ткнул пальцем в дверь с номером «6» – есть его палата! – Светлана Филипповна неожиданно вся напряглась – я это почувствовал.
– А ну посторонитесь, – раздался вдруг, чей-то грубый голос. Я тут же среагировал, а Зорова нет, и мне пришлось ее столкнуть с пути – рядом толкая тележку, провезли больного.
Я для приличия постучал в двери палаты и тут же открыл ее, подтолкнул свою бывшую супругу вперед, а затем вошел сам. Палата была небольшая. В ней должны были лежать шесть человек. По документам она была заполнена полностью – на самом же деле лишь частично – были больные не лежачие – они приходили на процедуры, а после отправлялись домой. Я как-то раз не удержался и спросил у одного – он собирался уходить:
– Вы, куда? Разве не проще находиться здесь – кормиться и получать лечение.
– Нет, не проще! Здесь, хорошо умирать, а не лечиться! А если не верите, то – добро пожаловать к нам, – сказал он.
Алексей был положен в больницу умирать. Я не верил в сны. Считал, что Мария Федоровна не права. Однако, таская Зорову передачи, общаясь с Людмилой и часто приезжавшей Марией Федоровной, стал склоняться к мысли: Алексей, не жилец. Его состояние было плохим, можно сказать очень плохим.
Светлана Филипповна брата не признала. Он лежал лицом к Людмиле, сидевшей рядом на соседней кровати и спиной к двери. Она его не угадала и после того, когда увидела. Взгляд у Алексея блуждал. Он не мог его сконцентрировать на каком-то отдельном предмете или на ком-нибудь из присутствующих в палате. Нас не было. Не только нас, но и Людмилы.
– Это не Алексей! – сказала Светлана Филипповна. – Нет, это не он! – И заплакала. Я с трудом успокоил ее, а затем отдал пакет подошедшей к нам Людмиле. Она его убрала в тумбочку.
–Ему сейчас пока ничего не надо! – сказала женщина.
– Надежда, приходила? – спросил я. – Ну, после того, первого случая?
– Нет! – ответила Людмила. – Он ей такой не нужен. Да он ей и здоровый не всегда был нужен! Правда, вот квартирой бабы Паши она неожиданно вдруг заинтересовалась. После ее смерти она по завещанию отошла Алексею. Так вот Надежда, во что бы то ни стало, желает получить свою долю. Она же не разведена с Алексеем – значит, имеет право.
– Ладно, не переживай, я найду к ней подход, поговорю, – успокоил я Людмилу. – Она от квартиры откажется. Будь спокойна.
– Поговори! Будь добр, поговори! – взглянув на меня, попросила женщина. – У меня на руках Алексей, в любой момент я его могу потерять, в любой момент… – и Людмила заплакала, сквозь слезы я услышал: – Сына я уже, уже потеряла.
Прошло время, прежде чем женщина мне рассказала, что же произошло. Случай, когда ее сын набросился с топором на Филиппа Григорьевича, и Алексей его остановил, оказался не единственным. Однажды парень со своими бритоголовыми захватил на улице и запер в гараже женщину с девочкой шести лет из-за того, что они были не русскими. Неделю отморозки насиловали женщин, а затем убили их и бросили в реку.
Действительность была тяжелой. Газеты пестрели подобными событиями. Жить многим людям было опасно и просто невыгодно. Хотя бы оттого, что не могли они себя прокормит. Легче умереть. Я недоумевал. Что сталось с огромной страной, со всеми нами, – отчего мы вдруг неожиданно озверели. Пытался устоять, выдержать, хотя и трудно было – злость порой переполняла сердце. С этой злостью я отправился к Надежде и помог Людмиле, отбил все ее притязания на дом бабы Паши.
– Зоров, твой муж? – спросил я, и, получив утвердительный ответ, продолжил: – Ты, претендуешь на квартиру бабы Паши, которую он получил по завещанию, так? Отвечай мне четко и ясно, не юли!
– Так, – согласилась женщина, заслонив своей неизвестно от чего располневшей фигурой дверной проем, не давая мне пройти вовнутрь.
– Ну, раз так и Алексей тебе муж я завтра привезу его к тебе. Ты видела его, видела?
Этого было достаточно. Надежда здорово напугалась. Мои слова, что я привезу Зорова к ней, завтра, отрезвили женщину. Она не желала ухаживать за Алексеем, а видеть его рядом тем более.
– Не нужна она мне ваша квартира, – крикнула Надежда, – не нужна и не нужен мне такой муж. – Помолчала и добавила: – Эта, как ее? – Людмила пусть ее забирает вместе с ним, пусть подавится! Я уж как-нибудь, не обеднею. Обойдусь без ее подачек, хотя у меня на руках его дочь. Она уже невеста. Нужны деньги. У меня их нет. Я не смогу выдать ее замуж…
Зорову эта квартира была не нужна. Филипп Григорьевич пропал, мать жила одна – места хватало. Она была необходима прежде всего Людмиле. Москва для нее стала чужой. Особенно чужой после того, когда осудили сына. «Я его туда не отправляла, – сказала однажды Людмила. – Пусть сидит».
Отморозка защищал известный адвокат, нанятый фашистской организацией. Это он заставил сына Людмилы отказаться от признательных показаний и взять вину на себя.
– Одному тебе дадут немного, я постараюсь, – сказал холеный адвокат. Он был прав. Сидеть бы сыну Людмилы пожизненно. Таких бы адвокатов сажать рядом. Чтобы не повадно было.
