Петр Сосновский
Папенькина дочка
– Ой-ой-ой! Отойди. Ты же уронишь малютку, положи быстро в кроватку и никогда не трогай! Никогда!
Я недоумевал. Алексей отдалялся от Надежды. Его больше тянуло ко мне и к Светлане – сестре, он часто ездил в поселок, хотя Филипп Григорьевич ему и не нравился, но там у него была мать, баба Паша и еще Людмила, бывшая невеста, которую он однажды потерял. Ему бы с ней жить. Ему бы ребенка от нее, а не от Надежды. Алексей боялся своей дочери, боялся оттого, что, находясь физически рядом, а духовно в стороне, был супругой и тещей от нее отодвинут, и не знал как с нею себя вести, а она требовала к себе внимания. Девочка ходила в школу. Отчего это происходило? Наверное, от нелюбви. Надежда не ждала его из армии. Людмила писала ему письма. Зачем он пожалел Людмилу: катастрофа, в которую парень попал, нарушила его задумки, Алексей сам от нее отказался: решил, что она ждала не калеку, а он калека. Благодаря молодости Зоров поднялся, но уже не был тем, кем был прежде.
Я торопливо бежал с работы домой, мыл руки и брал сыночка на руки. Алексей если находился у нас, с умилением смотрел на меня. Он, не скрывая своих чувств, завидовал мне, завидовал своей сестре Светлане.
16
С рождением на свет сына Максимки мое состояние изменилось: прибавилось хлопот. Из-за них я уже не мог просто так вырваться на соревнования – отправиться, например, в Волгоград, Брянск, Ульяновск, даже в Москву и то было проблемно, чтобы зафиксировать свой результат, который однажды показал на тренировках Олегу Анатольевичу Физурнову. Правда, скоро он этот результат для меня стал недоступен: как ни старался, добиться его, не мог. Так что порой нет-нет и подумывал, а не привиделось ли мне все это. Не привиделось. Причина была в том, что сын родился недоношенным и возможно оттого не спокойным. Жене доставалось, но не только ей, но и мне, особенно тяжело было по ночам. Голосок Максимки неимоверно громкий не давал покоя. Часа два-три из сна выпадало, а то и больше, так как время оставшееся после «концертов» малыша не всегда шло по назначению. Думать о звании мастера спорта в полутяжелом весе по поднятию штанги я не мог – на работу в техникум ходил как в тумане, на «автопилоте». Физурнов Олег Анатольевич не зря меня жалел и не нагружал.
– Ты, Андрей, прежде чем усиленно тренироваться должен быть готов к этому. На тебя тошно смотреть, еле ноги таскаешь, спишь на ходу. Я тебя не допускаю до тренировок. Вот так!
Я все-таки толкнул эту проклятую штангу, добился звания мастера спорта. Но прежде прошел не один год. Если раньше я желал приурочить свой результат ко дню рождения сына, то теперь для того, чтобы удержать Светлану рядом, возле себя. Супруга рвалась в аспирантуру и мне необходимо ей соответствовать, то есть быть на высоте. Я знал кто ее надоумил продолжить учебу – один из институтских знакомых доцент Анатолий Никитич, я его не раз видел в стенах политехнического института, когда заезжал за супругой. Доцент не только вел лекции в учебном вузе, но и работал в научно-исследовательском институте. Я, порой по просьбе жены, его подвозил. Анатолий Никитич жил в Москве. Этим все сказано. Жену Москва тоже тянула. Я, не знаю, каким образом он сбил Светлану с толку, но однажды при одной из случайных встреч и разговора с ним моя супруга загорелась и дала добро на его предложение перейти работать в научно-исследовательский институт. Анатолий Никитич пообещал ей место в своем отделе. Этого оказалось достаточно.
Мне поступок Светланы не нравился. Я не понимал – зачем нужно уходить с завода. Работа где-то там, в Москве может ей и не понравится. Не каждый человек в душе исследователь. Раньше, она так опрометчиво не поступала, а тут вдруг взяла и подала заявление об уходе.
Этот ее новый товарищ был привлекательным мужчиной, имел степень кандидата технических наук, заседал в диссертационном совете политехнического института и часто очень уж часто посматривал на молодых энергичных парней и девушек. Моя жена понравилась ему своей напористостью, и он отчего-то решил, что она для науки то, что надо. Анатолий Никитич был лет на десять старше меня, но в поступках порой, что тот мальчишка, из-за этого я пугался и ревновал жену к доценту. Однако себя вел корректно, вуалируя, не выдавая причин раздражения. Мне хотелось удержать ее в городке.
– Света, хорошо подумай! – сказал я ей перед уходом с завода. – Москва, она рядом, – помолчал и продолжил, – рядом, если ты выезжаешь для того, чтобы побегать по магазинам, сходить в театр, музей или еще куда-нибудь, и очень, очень далека, чтобы мотаться изо дня в день – на работу. – Она молчала, наверное, собиралась с мыслями, а может, ничего не могла сказать в ответ. – Ты только представь, в котором часу тебе нужно будет вставать? Ну, что представила?
– Я все выдержу! – ответила мне жена. – И не нужно меня пугать. Неужели я так слаба? – Светлана резко бросила на меня взгляд, полоснув зеленым цветом глаз.
Да, моя супруга сильная женщина, подумал я. Она порой силой духа превосходила даже меня. Живя бок о бок со Светланой, я часто был склонен обвинять во всех грехах Филиппа Григорьевича. Обычно он ее заводил – воодушевлял на всевозможные подвиги. Мой тесть долгое время считал институт самой высокой вершиной знаний. Но однажды его без всякого умысла, случайно просветили. Произошло это у нас дома во время беседы моего отца Николая Валентовича и Светланы. Они, отчего то разговорились о стезе ученых, и этого было достаточно. Филипп Григорьевич влез в разговор и быстро понял все те привилегии, что дает человеку звание ученого, и буквально загорелся идеей: «моя любименькая доченька будет кандидатом технических наук, а то и доктором».
– Света, – сказал он, – ты должна поступить в аспирантуру! Вот мой тебе отцовский наказ! Иначе ты мне не дочь!
Это для меня было неожиданно. Однако я не верил, что она пойдет на поводе у отца. Ее подтолкнула моя мать. Любовь Ивановна всегда мечтала о Москве. После слов Филиппа Григорьевича она ухватилась за эту бредовую идею и стала свою невестку готовить. Я был сам не свой.
– Ну, зачем ей все это? – спрашивал я у отца. Моя жена меня не слышала. Я ей ничего не мог доказать. У меня была надежда на отца Николая Валентовича. Однако, он отчего то поддержал мою супругу:
– Андрей, ну что ты так беспокоишься о Светлане? Твоя жена чувствует свои силы и лезет вверх. Кто тебя держит? Совершенствуйся, ищи свою вершину. Вы молоды, полны сил, не останавливайтесь на достигнутом…
Слова отца подтолкнули меня, и я снова начал усиленно тренироваться, чтобы однажды выйти на соревнования. Мой тесть спал и видел свою дочь ученой, а я себя мастером по поднятию штанги в полутяжелом весе. Я знал ее отношение ко мне измениться. И оно изменилось, лишь только я достиг желаемого. Все сделал, чтобы Светлана не могла меня презирать. Мне бы еще выйти на олимпийские игры. Просто выйти. Но об этом я мог только мечтать.
Моя жена была странной женщиной – она могла многое мне простить, даже случайные взгляды на ее подругу Валентину. Та меня последнее время доставала. Я не понимал ее притяжения ко мне. Что-то в семье моего друга не ладилось. Возможно, оттого что в стране не все было хорошо. Новое руководство не слезало с трибун, будоражило народ для новых непонятных нам побед, сеяло в наших душах хаос.
Преснов часто бывал не в духе и при встречах тянул меня в кафе. Я не один раз видел его пьяным. Однажды он завалился ко мне в квартиру слегка подшофе с бутылкой водки.
– Андрей! Давай, выпьем! – сказал он. Дома я находился один. Светлана вместе с сыном уехала к родителям. Она хотела, чтобы я немного отдохнул: «Мы тебя уже замотали, – сказала она, – выспись, как следует. Наберись сил».
Я пить не хотел. Однако решил не обижать Виктора. Он мог, обвинить меня в связях со своей женой Валентиной. Хотя на то и не было обоснованных причин, а всего лишь болезненное самолюбие друга и фривольное поведение его супруги – это ни раз его подмывало, и он с иронией в голосе прикалывал и ее и меня, подмигивая при этом глазом. Я чувствовал со стороны Преснова к своей персоне иное, чем раньше отношение, которого не заслуживал. Ссориться с ним у меня не было желания. Я повел Виктора на кухню и, усадив его, сказал:
– Один момент! Я быстренько накрою стол, – и тут же забрался в холодильник: достал банку шпрот и на всякий случай килек в томате – Виктор их просто обожал, нарезал колбасу – разложил на тарелку, далее – сыр, затем принялся за хлеб. Пока я готовил закуски и споласкивал посуду Виктор сидел на табурете и осматривал помещение. Он, словно впервые находился у меня в гостях. Кухня была обустроена по-современному. Я по периметру стены на уровне с раковиной расположил рабочий стол с ящиками для овощей и фруктов, электрическую плиту, затем за нею стол для редко используемой посуды и всевозможного другого хозяйственного инвентаря. Над столами я повесил шкафы, а над плитой вытяжку. Они тогда только начали появляться в продаже. Холодильник Светлана поставила у прилегающей стены вблизи обеденного стола, так как ей было удобно. Татьяна Полнушка, побывавшая у нас на новоселье, после, многое позаимствовала, так что я однажды не удержался и сказал ей:
– Тань, я как будто у себя дома! – Это задело, находившуюся рядом Валентину и она, желая от меня услышать подобные слова, все сделала, чтобы добиться от Виктора подобных преобразований. Но я чтобы не привлекать внимание супруги Преснова не торопился высказывать свое мнение. Зачем? Себе дороже.
Я собрал на стол и уселся рядом возле товарища. Он был, не досягаем – о чем-то думал. Для того чтобы отвлечь его от размышлений я взял вилку и постучал по пустой рюмке. Преснов тут же опомнился:
– Диванчик то новенький, я его раньше не видел? – не впопад сказал он и похлопал рядом своей тяжелой рукой.
– Да, новенький, – ответил я. – Долго за таким гонялся. Все-таки купил, но не у нас в городке, а в столице. Намучился. Оформить доставку мне не удалось. Хорошо, что грузчик, взглянув на мой «Жигуленок» подсказал: «А ты на багажник сверху поставь его – машина выдержит!»
Мне трудно было представить, что творилось в голове у Виктора. Он взял, выставленную им же на стол бутылку, долго возился с ней, прежде чем открыл ее, затем неторопливо налил в посудины. Его рука слегка дрожала.
– Ну, подняли! – услышал я его слова и последовал за другом. Затем мы снова подняли, еще раз, еще…
Мы долго распивали эту злосчастную бутылку. Мой товарищ почти не закусывал. Лишь только съел кильки.
Я не влезал в его душу. Виктор Преснов все должен был рассказать сам. Тему любви и дружбы мы не разбирали. Говорили обо всем и не о чем. Перед уходом он сказал:
– Зря я тебя тогда не послушал. Она, не моя. Не моя, – Это он сказал о Валентине – я догадался. – Жизнь дала мне один единственный шанс, и я им не воспользовался, – с горечью выложил Преснов, – затем продолжил: – Валентина – это не Татьяна. Может ее остановит еще один ребенок? Не знаю, не знаю?
Я вместе с другом вышел на лестничную площадку. Преснов долго тряс мне руку, не хотел расставаться. Я вызвался его проводить, но он на мое предложение долго не реагировал, молчал, а затем сказал:
– Нет, не нужно. Я доберусь сам, не беспокойся. Мне нужно побыть на свежем воздухе, – и ушел. Я стоял у двери и слушал шум его затихающих шагов. У него не было уже того напряжения, что раньше. Наверное, он нашел для себя выход. Мой друг ушел успокоенным.
Однако, это его состояние не было долговечным. Я, после, не понимал: зачем Преснов рассказал о нашей встрече жене. Какое отношение она могла иметь к тому, что касалось нас обоих. Конечно, самое потаенное он не выдал, но за то сообщил Валентине о том, что я дома один-одинешенек – Светлана с ребенком отдыхает у родителей в поселке. Подруге Светланы только того и нужно было. Она словно ждала этого момента. Я увидел женщину вечером, открыл ей двери. Она выглядела шикарно. На ней было новое платье. Оно хорошо подчеркивало ее фигуру. Взглянув на нее, я невольно облизал губы и опустил вниз глаза.
– Здравствуй Андрей, я прямо от Татьяны! – это, конечно, для алиби – я сразу догадался.
Пусти, я пройду! – сказала она. Я тут же сдвинулся в сторону и освободил закрытый своей мощной фигурой проем двери. Преснова прошла в коридор и устремилась в зал. Я пошел за ней следом.
– А где же хозяйка? – спросила она, словно была в неведении и продолжила, – наверное, уехала к себе, домой?
– Да, уехала, зачем ей сидеть в городке? Сама знаешь, ребенку необходим свежий воздух, – сказал я и мой голос дрогнул.
– Это неплохо! – и не останавливаясь, она медленно прошлась по комнате вдоль шикарной стенки, дивана, письменного стола, тумбочки с телевизором. На темном его экране отразился силуэт молодой женщины, особенно соблазнительно выделилась грудь. Не успел я опомниться, как эта грудь вдруг в один момент прижалась к моему телу. Молодая женщина, не давая мне прийти в себя, часто задышала и принялась покрывать мое лицо жаркими поцелуями. Я остолбенел, и долгое время стоял как вкопанный, отданный в ее власть. Она как воровка обшаривала меня руками, забираясь в самые потаенные места – искала мое сердце, хотела найти его и завладеть им. Но ей этого сделать не удалось. Однако ее фривольное поведение перепутало все мои планы, расписанные на целую неделю. Я взбудораженный близостью Валентины, ничего не соображая, тут же нарушил свою договоренность со Светланой. Супруга ждала меня в поселке в воскресенье, а я неожиданно оттолкнув Валентину, затем, взглянув на убегающую женщину, не раздумывая, бросился за нею вниз, по лестнице, выскочил из дома и забрался в «Жигуленок». Он стоял у дома. Автомобиль завелся тут же, резко взвизгнув, рванулся с места и помчался по улице. Я чуть было не придавил жену друга. Взгляд у меня был бешеный. Она это заметила, отскочив в испуге на обочину и, опомнившись, разразилась долгим истерическим смехом. Он долго звенел в моих ушах. Опомнился я только у дома Филиппа Григорьевича и тут же попал в крепкие объятия жены. Она подобно Валентине покрывала меня поцелуями, отогревая.
– Андрей, что такое, что у тебя случилось? – принялась расспрашивать меня Светлана.
Я молчал. Отец Светланы тут же затащил меня за стол и налил большой стакан водки и странно, я не отказался, выпил его. Мария Федоровна подсунула мне какое-то блюдо.
– Закусывай, закусывай, мы только что поужинали, – слышал я далеко-далеко голос тещи и ел, ел нескончаемо долго, смачно чавкая не по-интеллигентски, очень уж не по-интеллигентски.
– Эх ты, все понятно, слюнтяй из-за бабы приехал. Я сразу это увидел по лицу, – и Филипп Григорьевич принялся меня трепать, что того кутенка, называя размазней, придумывая еще какие-то обидные прозвища. Мне его слова стали понятны много позже. Тесть не желал меня обидеть, а наоборот, стремился привести в себя – укрепить мой дух, не укрепил. Дернул меня черт, не удержался я и, зная о его проблеме, еще одной семье Филиппа Григорьевича, брошенной где-то в далекой Башкирии, со злостью при всех выдал:
– Вы бы лучше собой занялись и сделали шаг, нужный для вас – съездили, показали себя там, на родине и попросили бы у бывшей жены и домочадцев прощения! Я думаю, что вас там поняли бы и, возможно, простили! Если нет? То нет, но вы бы знали о том и не мучились, не отыгрывались вот сейчас на мне, уеду я, на Марии Федоровне, или же на Алексее, Светлана – не в счет. Она для вас, как и для меня эталон. Мы с вами только в этом и сходны! Больше, ничего общего! – Это было круто: я попал в самую точку и сильно тогда его задел. В комнате воцарилась гробовая тишина. И еще среди этой тишины мое чавканье. Мой тесть лишь только открывал рот и глотал воздух, еще нервно жестикулировал руками. Все смотрели на меня, не зная, что делать. А я ел, как ни в чем, ни бывало. Мое откровение было для Филиппа Григорьевича, как удар под дых. Хорошо, что мы сидели за столом, иначе бы он свалился. Тесть долго набирался сил, прежде чем прийти в себя. Меня спасло только то, что он не был мелочен, не был злопамятен, если и влезал в наши семейные дела, то это касалось лично его доченьки и никого более. В таких вопросах я его слушался.
Филипп Григорьевич ничего мне тогда не сделал. Моя неожиданная выходка впоследствии лишь помогла мне. Я понимал, что до Николая Валентовича – отца, мне еще, ох как далеко, но я приблизился к нему, приблизился и значительно. Моя фигура в доме Филиппа Григорьевича приобрела значимость. Я перестал быть объектом его невысказанных насмешек. Они, эти насмешки прекратились. Их не стало. Даже намека на лице, не было.
Тогда, именно тогда я завоевал возможность со спокойным сердцем ездить в поселок. У меня исчезли причины ограничивать время посещений дома Светланы и все сваливать на режим и загруженность при подготовке к тем или иным спортивным мероприятиям. А значит, в будущем, в трудное время, я мог не сторониться и наравне с Филиппом Григорьевичем работать на приусадебном участке. Продукты, привозимые из поселка на семью, перестали для меня быть халявой. Я их зарабатывал честно, поливая своим потом, помогал сажать картофель, сеять морковь, свеклу, рассаживать капусту, помидоры, огурцы, и многое другое делал на огороде весной, летом и особенно осенью, когда необходимо было убирать урожай. От меня был прок. Не зря мной не могла нахвалиться Мария Федоровна.
Высказав свои мысли вслух, я медленно поднялся из-за стола, страх был, но, пересилив его, не побежал на улицу к автомобилю, а размеренно пошел в спальню и уже ни на кого, не глядя, известил Марию Федоровну и в первую очередь Филиппа Григорьевича:
– Я сегодня отдыхать буду у вас, – а затем, повернувшись к супруге, сказал: – Жена, пошли на покой. – Она тут же послушно поднялась со стула и последовала за мной. – День сегодня у меня был не легкий, – продолжил я разговор. – Завтра рано утром я уеду. Мне нужно на работу.
Ночь со Светланой для меня не прошла даром: я от нее набрался сил, можно сказать, всю выпил, чтобы противостоять Валентине. Я словно чувствовал, что жена друга не оставит меня в покое и придет, обязательно придет и она пришла ко мне, пытаясь добиться желаемого – сломит мою волю и овладеть мной. Что-то тогда на темной улице ей подсказало – мне не выстоять, и я бы не выстоял, но благодаря Светлане я снова оттолкнул Валентину.
Затмение прошло не сразу. У нее хватило силы повалить меня на диван, на котором не так давно сидел ее муж и долго-долго целовать меня. Однако, я нашел в себе силы и отбросил подругу своей жены, жену своего друга, оттолкнул, и сразу же почувствовал облегчение. Женщина, наверное, также поняла всю несуразность своего поступка и тут же исчезла, словно наваждение.
Минут тридцать я стоял и ничего не делал. Просто ничего не делал. Затем, опомнившись, я побежал в коридор и с силой захлопнул за ней настежь раскрытую дверь. Повернув ключ, я отправился в ванную комнату и принял душ. Воду я открыл холодную и продрог до самых костей. Однако, я не смог смыть с себя жар, тепло ее тела. Оно меня долго грело и мучило. Из головы, сердца, туловища тепло ушло куда-то вниз в ступни, пятки ног и до поры до времени спряталось там. Прошло много лет, и оно, поднявшись вверх, разверзлось – лавой вырвалось из меня, поглотив всего. Тогда я уже не боролся с ним. Мне этого не нужно было. Жизнь изменилась. Ситуация была не той. Не было у меня больших влекущих зеленых глаз.
17
Жена и ребенок отдыхали в поселке у Филиппа Григорьевича и Марии Федоровны. Я их навещал по выходным дням. Меня ждали. Мне не представляло труда забраться в автомобиль, завести его и минут через двадцать-тридцать оказаться уже на месте. В моем распоряжении были субботний вечер, ночь и день – воскресенье, затем я торопился назад, домой. Дома я зря времени не терял – Светлана желала меня видеть мастером спорта. За месяц усиленной работы под наблюдением Олега Анатольевича Физурнова, я быстро восстановил свои силы: натренировал ноги, руки, плечи. Работал я неторопливо, но с усердием, вначале разогревал тело и уж, затем только приступал к основным занятиям. Легко подходил к подставке и брал штангу с нужным весом на плечи, приседал и вставал, затем принимал другое положение – ложился на спину отжимал тот же вес, но от себя и третьим моим упражнением было поднятие штанги на вытянутые руки и удержание ее. Правда, я его практиковал при небольшом весе. Решающей, заключительной стадией занятий я считал толчок штанги. Тут уж я нагружал ее «железными блинами» под завязку. Меня страховал Олег Анатольевич. Он знал, какой для меня вес приемлем, и я своевольничать, не смел.
– Не хватало, – говорил мой тренер, морща лоб, – чтобы ты еще надорвался – тогда пиши, пропало – инвалид на всю жизнь!
Отправляясь на стадион, я хотел от Физурнова одного, чтобы он меня не жалел.
– Я, смогу! – шептал я себе. – Я, смогу!
Ежедневные занятия, принесли свои плоды. Я стал показывать изо дня в день стабильные результаты. Это явилось сигналом к тому, что меня можно «вывезти в люди». Олег Анатольевич так мне и сказал:
– Ну, Асоков, наши дела идут хорошо, по плану. Эту неделю ты никуда, понял, даже к жене и ребенку на выходные дни не езди, я тебя не отпускаю. Мы будем готовиться к соревнованиям. Хочу тебя вытащить. Поэтому ты должен быть у меня все это время на глазах. Понял?
Я подчинился. А что было делать. Правда, предупредил Светлану, чтобы она не беспокоилась и ждала моего следующего звонка.
– Тебя ждет сюрприз! – сказал я и повесил трубку.
Состязаться мне выпало в Москве на одном из престижных стадионов известного спортивного клуба.
Рано утром я, забравшись в «Жигуленок», заехал к Физурнову и пригласил его сесть в салон, но он тут же воспротивился, и убедил меня, что лучше отправиться на электричке. Мой тренер не хотел, чтобы я уставал.
– Андрей, дорога тебя вымотает. Ты думаешь, что посадишь лишь одни глаза? Десять-двадцать минут отдыха, и ты снова как огурчик? Нет, через глаза ты посадишь весь организм. Я это по себе знаю. Так что бросай машину у меня возле дома и пошли на станцию.
День для меня оказался счастливым. Погода благотворила, лишь только на последнем этапе состязаний стал накрапывать дождик, но он мне не помешал, а лишь слегка охладил пыл: выступил я отлично – достиг желаемого результата и, появившись вечером дома, тут же бросился к телефону.
– Что случилось? – спросила мать. – Ты весь светишься!
– А то и случилось, – сказал я и, достав из-под пиджака на тесьме медаль, покрутил ее гранями, добиваясь игры света. – Я сегодня выступил превосходно, занял первое место, а еще, что главное – стал мастером спорта. Мы с Олегом Анатольевичем подали необходимые бумаги. Скоро я получу документ и знак. А сейчас, хочу вот отчитаться перед женой.
– Хорошо, звони, а я пойду, обрадую отца, – сказала она. – От нас передавай всем привет. Да и затем на кухню – ужинать.
Я долго крутил телефонный диск и все напрасно. Линия была не доступна. Такое часто случалось в сырую погоду, когда шли дожди – весной, летом, осенью. Лишь зимой – «звони, не хочу». Не дозвонившись, я на следующий день отпросился у Олега Анатольевича – мне же положен был хотя бы день отпуска за труды – и отправился в поселок. По дороге на меня обрушился ливень. Такого давно уже не было. Я сожалел, что не взял с собой зонтик, но Светлана ждала меня. Она сидела у окна и смотрела на улицу. Едва завидев автомобиль, выскочила ко мне:
– У меня было предчувствие: я знала – что-то должно произойти хорошее, – крикнула супруга пересиливая шум дождя, тут же подняв надо мной зонтик. – Ты долго не приезжал – две недели. Мы уже с сыном соскучились. Однако я не паниковала, а наоборот молилась за тебя, за твою победу. Ты победил?
– Да! – ответил я и заметил, как Светлана с облегчением вздохнула, наверное, какие-то сомнения у нее были, но мой утвердительный ответ их сразу же развеял. Она ликовала.
– Конечно, победил! – крикнул я, затем обхватил жену рукой ниже талии, привлек ее к себе, обнимая все крепче и крепче.
– Я, поздравляю тебя мой милый со званием мастера спорта по поднятию штанги! – четко продекламировала она и, сверкнув необычайно зелеными глазами, принялась меня целовать. Зонтик при этом качнулся, и нас как из ведра облило водой. Светлана взвизгнула и выровняла его купол. Мы тут же запрыгнули под навес, а затем вошли в дом.
У входа нас встретил Филипп Григорьевич.
– Перед вами мастер спорта, – тут же радостно воскликнула жена. – У Андрея даже есть медаль. Вот так!
– Для Светланы мое звание было важно. Она гордилась моим успехом. Для тестя это была возможность отметить мое событие и пропустить стакан-другой, для Алексея тоже. Он тут же появился рядом возле нас и, разыскав мою руку, принялся ее жать. Глаза его сверкали болезненным цветом – ему нужно было опохмелиться.
Филипп Григорьевич оторвал меня от жены и потащил на кухню, за стол. Он был накрыт. Семья готовилась к ужину.
Я, вспомнив о том, что у меня в машине баночки с пюре для ребенка, погремушки, кое-что из одежды, (по дороге в поселок подрулил к нескольким престижным детским магазинам и накупил) тут же пожелал увидеть сына, но Светлана сказала, что это невозможно:
– Сын не дождался тебя – крепко спит, несмотря на непогоду. Завтра все будет, завтра. Дождь слышишь, не кончается, льет и льет. – Железная крыша дома звенела, от крупных капель дождя, время от времени, словно от молотка жестянщика – ударов грома буквально разваливалась. Я не сопротивлялся, отправился со всеми за стол и без слов уселся на предложенный мне стул.
Тесть, тут же запустил руку в холодильник, и достал бутылку. Он смачно открыл ее и принялся разливать по стаканам, которые торопливо, едва успевая, расставляла Мария Федоровна.
– Это за достижения! – негромко сказал Филипп Григорьевич, подняв стакан, несколько виновато. – Я понимаю нельзя, но может можно?
– Чуть-чуть можно! – ответил я, чтобы не обижать тестя и пригубил стакан. После у меня много было в жизни подобных ситуаций. Но я всегда был в состоянии удержаться и не выпить – силы хватало. У Алексея ее не было. Он словно жажду утолял – набрасывался и пил, пил большими глотками. Это его в будущем и сгубило.
Ужин проходил за беседой. «Дрова в огонь» подкладывал мой тесть. Его многое интересовало. Я отвечал – парировал. Филипп Григорьевич расспросил меня о новостях в городке. На что я толком ничего определенного не мог сказать, затем он принялся говорить о моей матери Любовь Ивановне, высказывая ей слова благодарности за то, что она заботиться о его доченьке и, наконец, переключился на моего отца. Я сообщил ему, что Николай Валентович рад моим успехам, но в последнее время ходит сам не свой. Руководитель страны, побывав на Тольяттинском автомобильном заводе, выступил с пространной речью о перестройке и необходимости частного предпринимательства. Его уже государственное предпринимательство не устраивает. Вот так!
– Далась ему, этому руководителю «пересройка», – тут же отреагировал Филипп Григорьевич, то ли нарочно изменив слово, то ли случайно так получилось, – и частное предпринимательство. Он разве что строил, а все туда – спешит перестраивать.
– А вот и далась, – сказал я. – Николай Валентович обеспокоен положением в стране. Их министерство в который раз принялись реформировать. Раньше, обычно дальше сокращений дело не двигалось, а теперь даже вывеску решено изменить. Вот он и мучится – боится, что возьмут и отправят на пенсию. Все может статься.
Рядом со мной сидела Светлана. Ее брат забрался в угол – место, где таились лики святых – стояли иконы. Из него в любой момент можно было выскочить и убежать к бабе Паше. Он, так уж получалось – часто чувствовал себя неуверенным и оттого всегда искал в жизни укромные места.
Я заметил, Алексей Зоров испытывал напряжение. Что-то его тревожило, он нервничал. Однако я своей радостью – завоеванием первого места, медали и звания мастера спорта, отодвинул негатив, беспокоивший его, осветлил, что ли этот дом.
Мне не раз приходилось слышать от Марии Федоровны. Она не скрывала и говорила даже при сыне:
– Алешенька, Алешенька видно такая у тебя судьба – несчастная! Ты, и маленький был, несчастный. Годочка два-три было, не знаю с чего вдруг неожиданно за температурил. Вызвали скорую помощь. Нашли – воспаление легких. Отправили в больницу, ни куда-нибудь в самую Москву. Благодаря этому ты то и выжил, правда, там тебя окалечили. Я приехала забирать, здоров был, должны были выписать, но нет, не отдают моего мальчика. Причина простая. Не уследили – поломали. Открылось все после катастрофы. Абдула – армейский хирург Филиппу Григорьевичу так и сказал: «У вашего сына старые переломы таза». – Мария Федоровна обо всем этом говорила с долей вины перед сыном. Я не мог слышать ее причитания, не знаю, какого приходилось Зорову. Он, наверное, от них находился в прострации. Поэтому, брат Светланы никогда не стремился быть в жизни активным – шел по течению.
Беда не ходит одна – другая неминуемо поджидала его на жизненном пути – пострашнее той, которую Алексей пережил во время службы в армии. Он предчувствовал ее и по инерции, словно, попав в водоворот или же смерч, приближался к ней, его затягивало.
Я жалел Зорова, но ничего не мог поделать. Он был слаб. Однажды я не удержался и спросил у жены:
– Свет, я никак не пойму, с чем это связано: ты – энергия хлещет через край – в аспирантуру вон надумала поступать, знаешь, чего хочешь, а твой брат – полная противоположность – без огня в глазах, безынициативный, развальня. Я не знал его родного отца, какой он был человек, но Филипп Григорьевич сильный мужчина, разве он не мог, держа Алексея «в ежовых рукавицах» развить у него упрямство? Я думаю, мог. Отчего он не такой как ты?
– Андрей! Не пытай меня! Я, не знаю! Я, не хочу знать, пойми меня – не-хо-чу!
Она не хотела грешить на свою мать. Я догадывался о том. Мария Федоровна невольно была виновата в судьбе своего сына, наверное, по причине того, что любила его чрезмерно, жалела. А ей этого делать ни как нельзя было. Однако она это делала и оправдывала себя:
– Я же его мать! Кто его пожалеет, если не я, кто? – Мне тоже приходилось ее оправдывать. Кто я такой, чтобы судить свою тещу?
Застолье продолжалось. Я, единожды пригубив стакан с водкой, только ел. Отец Светланы, в который раз выпил большой, так называемый маленковский граненый стакан и наша беседа стала подобно дождю носить затяжной характер. Правда, он нет-нет и срывался, любил поспорить, для чего обычно все делал, чтобы зацепить собеседника. С Николаем Валентовичем моим отцом он был предельно вежлив. Я тоже отбил у него охоту задираться. Мне даже казалось, что тесть меня после того памятного случая – нашей стычки, побаивался, и, глядя на меня, мутными глазами, держался, не переходил дозволенной границы. Он находил нейтральные темы, часто разглагольствовал «о перестройке» – новом веянии в нашей политике. Этот не имеющий высшего образования человек в своих кирзовых рабочих сапогах только что перед этим откинув от коров навоз, выйдя из сарая, мог с удовольствием топтаться по головам значимых для страны людей.
