Петр Сосновский
Папенькина дочка
20
Николай Валентович запутался с квартирами. Вначале все шло хорошо, как надо, но после у него случайно появился завистник из администрации нашего городка, выбранный жителями. Уже практиковались, так называемое свободное волеизъявление народа – выборы и этот тип имел все черты свободного человека, то есть такого, который был готов сделать плохо, тому от кого его судьба не зависела.
Однако мой отец не долго ходил с грустным видом. Он был находчив и быстро нашел выход. Правда, для этого ему понадобился я. И не только я, моя жена Светлана Филипповна с сыном.
Положение с квартирами было осложнено тем, что дом в городке никак не подходил под дачу, как был освидетельствован благодаря напористости Николая Валентовича. Новый глава городка напирал и требовал пересмотра дела.
– Все, пропала квартира в Москве! – сказал однажды отец, – пропала, если я, что-либо не сделаю такое… – и он многозначительно крутанул головой.
– Я, должен ее получить! – выдохнул он. – Должен.
Наверное, неделю размышлял Николай Валентович, просчитывая в уме все варианты. Ничего лучшего он придумать не мог, как позвонить мне – сыну и попросить помощи:
– Андрей, приезжай вместе со своей семьей я хочу с вами поговорить! Я, завтра вечером, жду вас. Вот так! – сказал Николай Валентович.
– А мать знает, что ты задумал? – спросил я.
– Знает! – ответил голос в трубке.
Я понадеялся на Любовь Ивановну. Она всегда хотела, чтобы я не был похожим на отца. Отличался от него, нет не лицом – поступками. Любовь Ивановна не могла разрешить Николаю Валентовичу экспериментировать со мной и со Светланой Филипповной. У нас ведь был ребенок – их внук – Максимка. Любовь Ивановна дала Филиппу Григорьевичу слово приглядывать за его дочерью. Она уже не была рядом, но соглашение оставалось в силе.
Наступил день, и я вместе с семьей забравшись в «Жигуленок» отправился навстречу с отцом. По дороге мы заехали в магазин – хотели купить хлеб – дома не было ни крошки, однако не смогли, нам повстречалась Валентина. Она отвлекла нас:
– Мы теперь живем отдельно от родителей, подфартило, – сказала женщина, – купили дом, да и еще, – вывалила она вдруг, взяв меня за пуговицу пиджака, игнорируя стоящую рядом Светлану: «Виктора уволили с завода, и он не может найти себе работу. Не знаю, что и делать. Андрей, помоги ему!». – Я, находясь рядом, ощутил странную дрожь в теле. Еле себя успокоил и тут же поспешил ретироваться.
– Валя, я работаю в техникуме и не могу ему помочь, ты же знаешь это! Вот моя жена, – я скосил глаза в сторону Светланы, ища у нее помощи, – она работает в той же отрасли, в которой работал Виктор, наверное, имеет связи, может что-то и подыщет ему. Ну, пока! Нам нужно торопиться.
Но мы уехать так сразу не смогли. Валентина рассказала нам о причине увольнения Виктора. На заводе было плохо: зарплата стала мизерной, ее постоянно задерживали, порой не выдавали месяцами. Мой друг, да ни он один, так многие делали – стал таскать с завода, что можно и продавать тут же у проходной.
В сквере у них образовался произвольный рынок. Чего там только не было: электрики несли лампочки, патроны, розетки, вилки, провода и другую всячину; водопроводчики и сантехники выставляли краны, патрубки, прокладки, а мой товарищ не мелочился – вытащил на продажу сварочный аппарат. Он никогда вором не был – деньги были нужны. Его кормили обещаниями, что вот-вот дадут зарплату, не дали. Он мне после, когда мы встретились, так и сказал:
– Ну, сколько можно терпеть? Руководство виновато! Не мы исполнители должны заботиться о работе – они. Наше дело выполнять эту самую работу. Андрей, ты знаешь, что они говорят, ни за что не догадаешься… Потерпите немного! Вот, что они нам советуют. Пусть бы сами терпели. Ты бы видел, какие они заимели себе машины. С твоей машиной – «копейкой», которой уже, наверное, лет пятнадцать – не сравнить. У них шестисотые «Мерседесы», вот!
Отец нас встретил на крыльце и сразу же повел в дом. Николай Валентович о деле не говорил ни слова, молчал. Внука он отправил к бабушке – Любови Ивановне, а меня и Светлану Филипповну пригласил к себе в кабинет.
– Проходите, – сказал он, открывая перед нами двери, – здесь нам никто не помешает.
Николай Валентович не стал садиться в свое кресло, а завалился на диван. Рядом с ним устроилась моя жена, а мне пришлось сесть в кресло за массивный дубовый стол, хотя я и не хотел.
Отец выглядел усталым и очень постаревшим. Он раньше умел скрывать свой возраст. Наверное, время уже настало такое, когда это сделать невозможно. Или же он не стремился – того требовал предстоящий разговор.
– Я предлагаю вам развестись! – выпалил вдруг Николай Валентович и, не давая нам сказать, изложил свои мысли.
И я, и Светлана Филипповна молчали. То у нас было много всяких слов, а тут вдруг ни одного. Молчание длилось вечность. Не выдержал сам же Николай Валентович:
– Ну, вы что? Светлана? Андрей? Вы как жили, так и будете жить вместе. Ничего в вашей жизни не изменится.
У нас ситуация была не лучше, чем у моего друга Виктора Преснова. Его, заставив воровать, уволили с завода, хотя понимали, из-за чего он пошел на преступление, но не пожалели. И здесь отец не жалел ситуация того требовала. Еще не было приватизации жилья. Нам бы немного подождать, но ждать было невозможно. Это был самый лучший вариант. Отец так и сказал:
– Я ничего иного придумать не могу. Страна разваливается. Инга уехала, но она приедет. Я это знаю. Да и вы знаете. Я должен ей помочь. – Он помолчал, поерзал на диване и сказал: – Мы должны ей помочь.
– А что скажет Филипп Григорьевич? – спросил я у отца. – Ты подумал?
– Да, я подумал. Я с ним разговаривал. Он выразился прямо: «Светлана, уже ученая. До каких пор ей быть папенькиной дочкой – пусть решает сама!».
У него самого трудное положение. Он не знает, что делать. Я его подталкивал. Но Филипп Григорьевич не решителен или же очень любит Марию Федоровну не может сделать шаг.
– Не только Марию Федоровну! – сказал я и посмотрел на Светлану.
За дверями вдруг неожиданно раздался громкий смех Максима. Даже толстые дубовые двери не смогли удержать его и пропустили. Смех больно резанул по ушам и заставил задуматься. Если честно, запись в паспорте ничего не решала. Родители Светланы Филипповны, она мне однажды сказала – Филипп Григорьевич и Мария Федоровна долгое время жили без штампа в документе, то есть фактически не были расписаны. И ничего страшного.
Николай Валентович торопить нас не стал. Дал нам время подумать. Мы должны были развестись в течение месяца. Для этого нужно было придумать причину.
На слова отца по поводу причины моя супруга решительно сказала:
– Причина есть. Мы тут встретились с моей подругой Валентиной. Вот она и причина. Пусть будет нашей разлучницей!
– Ерунда, какая-то! – буркнул я в ответ. – Причина должна быть серьезнее.
– Ну, серьезнее не придумаешь! – снова сказала Светлана Филипповна. – Отец поднялся с дивана. За ним поднялась моя супруга, затем я.
Слова жены меня несколько выбили из колеи. Я не думал, что она ухватиться за свою подругу. Светлана Филипповна порой бывала бесцеремонна, я ее жалел и не мог ей все сказать, что думал о ней, боясь причинить боль, она же, что думала, то и говорила.
Предложение отца нас взвинтило и заставило как-то иначе и меня и Светлану взглянуть на наш брак. Мы стали выискивать причины для развода. Не я – Светлана Филипповна вдруг напомнила мне, что я уже давно не ревновал ее к Анатолию Никитичу.
Я был проще, мне недоставало выдумки. Мы бы, наверное, никогда и не развелись, если бы не моя супруга. Светлана Филипповна вскользь информировала о разводе своего руководителя, не сообщив ему причину, и он, хотя и без того часто звонил к нам домой, тут просто обнаглел и не пропускал ни одного вечера. Максим, подняв телефонную трубку, бежал через всю квартиру мимо меня и кричал: «Мама, мама тебя к телефону дядя Толя». Не знаю, что такое сказала Светлана, Валентине, но ее подруга, выпятив свою большую красивую грудь вдруг ни с того, ни с сего снова набросилась на меня. Наши пути не пересекались: я работал в техникуме, который вдруг отчего-то переименовали в колледж, а она на заводе – встретиться нам было сложно, а тут она чуть ли не каждый день стала мне попадаться на пути.
«Андрей, привет!» – слышал я ее звонкий голос. А однажды Валентина залезла ко мне в машину, прижала грудью и принялась просить меня о помощи.
– Андрей, ты же друг Виктору, помоги ему. Он никак не может устроиться на работу.
Отчего раньше работы было много, а теперь нигде не берут – все остановилось. Только в Москве можно что-то найти. Михаил тот молодец! Он сам бросил завод. «А что мне за него держаться?» – сказал он и пристроился в столице. Он ни капли в рот не берет, а мой, денег ни копейки, а каждый день пьяный! Я, ведь еще молодая, но скоро охладею, замерзну! – Валентина прижалась ко мне, и я задрожал, мелкой предательской дрожью. Она, недолго думая, обняла меня и набросилась с поцелуями. Я, как мог, уклонялся. Но Валентина – женщина была сильная и еще страстная. Мне трудно было противостоять, хорошо, что это происходило в машине, и рядом было полно народа. Едва освободился мой рот, я сказал:
– Валя, постыдись! Мы же не одни! Вон уже в окна заглядывают, ты, что это вытворяешь?
Мы долго приходили в себя. Я рад был тому, что подруга моей жены успокоилась и уже не пыталась меня зажать. Перед тем как выбраться из машины она сказала мне на дорожку:
– Ну, раз поцеловались, вот делов! Твоя Светлана, наверное, со своим руководителем вовсю зажимается и не стесняется.
Я не успел ничего ответить ей. Валентина тут же выскочила из машины, хлопнула дверью и быстро пошла по улице.
Причиной нашего развода явилась так называемая супружеская неверность. С суда я ушел возбужденным оттого, что не знал, Светлана Филипповна виновата или нет. Анатолий Никитич причем или же все это враки. Порой ее поведение позволяло мне сомневаться в честности жены. Она, подобного рода претензии, могла предъявит и мне. Кто-то меня из доброжелателей – свидетелей не раз видел вместе с Валентиной. А это для суда что-то да значило. Было мгновение, и нам чуть было не дали испытательный срок, чтобы мы попытались успокоиться и помириться, но Светлана Филипповна напряглась и выдала:
– Я, люблю Анатолия Никитича. Я, не желаю жить с человеком, который меня обманывает и с кем, с подругой – моей лучшей подругой! – Нет, Валентина не была ее лучшей подругой. Я сразу же успокоился и не поверил словам жены – Анатолий Никитич тут же отошел на второй план. Я Светлану Филипповну уже не ревновал.
Хорошо, что адвокат не вмешивался – не старался защищать, а судья не настоял – нас развели.
Из зала суда мы демонстративно разошлись в разные стороны, а вечером встретились дома. Разговаривать не хотелось. На душе было не очень приятно. Желание Николая Валентовича было исполнено. Он мог ликовать. Возможно, он бы и высказался о том, как мы это все ловко провернули, но отец был наблюдателен и не проронил ни одного слова. Только потребовал сообщить ему, когда документы будут готовы.
Я исполнил волю отца и прописался на их жилплощади, а отец и мать зарегистрировались в московской квартире. Сам Николай Валентович с Любовь Ивановной разводиться не стал, посчитал, что на старости лет такой финт ему делать не предстало. Мне можно. У меня вся жизнь впереди. Я еще мог все исправить – изменить положение. Правда, делать это тут же после прописки на новой площади мне нельзя было – нужно было выждать время.
21
Неделю, две мы молчали, не говорили о совершенном поступке. Будто ничего и не произошло. Это нас устраивало. Мы даже стали друг дружке ближе. Анатолий Никитич разрешил Светлане Филипповне не выходить рано на работу. Работы как таковой уже не было. Институт работал по договорам, а этих самых договоров раз-два и обчелся.
– Что там торчать? – говорила мне жена. – Толку никакого.
Она нежилась в постели, а я, поднявшись чуть свет, бежал к себе в техникум. Его теперь стали обзывать по-новому – колледжем. Мне, конечно, было все равно, лишь бы платили деньги. Все семья жила на них. Я получал исправно, хотя и мало, но за то два раза в месяц. Светлана Филипповна порой плакалась:
– Я, старалась, защищала диссертацию, а толку? Никакого!
Мне успокоить ее было трудно. Она ценила свой труд деньгами, а их не было. Я жену не упрекал. Не было необходимости. Она стала меня все чаще подменять в работах по дому. Готовка еды, уборка, стирка и еще многое из того, что нужно было делать, чтобы содержать квартиру в порядке супруга взяла на себя.
Правда, я не долго наслаждался подобной жизнью. Скоро ей это все надоело. Она стала молчаливой и не разговорчивой. Я пытался влезть ей в душу:
– Зорова, – спрашивал я у нее, – ну, что ты себя мучаешь? Разве мы виноваты в том, что произошло? Идет третья мировая война. Необходимо мобилизовать себя и победить в ней. – Я тут же вспоминал трудный эпизод из жизни моего отца, он рассказывал нам девятого мая в годовщину победы над фашистами о переправе через Вислу, весной сорок пятого года. «Детские забавы, игры, дающие навыки кататься на лыжах, коньках, играть в мяч, лазать по деревьям, плавать бывают очень необходимы в жизни. Я очень доволен тем, что не боялся воды, однажды мой товарищ тонул, и я его вытащил из омута – вытащил оттого, что отлично плавал, – говорил Николай Валентович, – и это мне пригодилось. Лед быстро накрыли минами, он глыбами громоздился на поверхности воды, того и гляди, раскроит тебе голову». – Сейчас ситуация была та же. Кто был крепок духом, тот должен был выплыть. Остальные, как Виктор Преснов, отец Михаила, мой родственник Алексей Зоров и еще многие знакомые мне люди шли на дно – спивались.
Я знал Светлане Филипповне – фамилия Зорова, не нравилась, но я использовал ее, для того чтобы разозлить и вывести жену из равновесия. А еще я был не виноват. Она сама после развода не захотела остаться Асоковой. Я, думаю это из-за Валентины. На кануне суда подруга что-то ей такое сказала про меня и на мгновенье вывела из себя. Мы после помирились, но изменить уже ничего нельзя было. Отсюда в прошлом Зорова снова стала Зоровой.
Мои увещевания не помогали. Даже то, что я акцентировал внимание жены на ненавистной когда-то ей фамилии она уже так, как раньше, не воспринимала ее. Я зря надеялся на чудо. Зря. Мне не удалось поднять жену. Она опускалась все ниже – на дно. Зоров ее брат тот еще сильнее толкнул Светлану Филипповну в пропасть апатии и ничегонеделанья. Алексея выгнали с работы, он рассорился с женой и своей тещей, запил. Я часто видел его у себя дома. «Родственнички» наводили на меня уныние и грусть.
На подвиг, неординарные действия мою супругу толкнул Филипп Григорьевич – ее отец. Он спас положение. Мой тесть, хотя и согласился на развод дочери, но отчего однажды попросил у нее документ, затем долго его крутил в своих заскорузлых руках, а потом, прочитав, бросил прямо в лицо дочери и выкрикнул:
– На, забери эту филькину грамоту! – хлопнул дверью и уехал. После я его у нас дома ни видел. Обиделся тесть, да еще как.
Филипп Григорьевич приезжал в город, но к нам не заходил. Он, если останавливался, то у моих родителей – Николая Григорьевича и Любови Ивановны. Я не понимал тестя и спрашивал у жены:
– Света, что случилось? Почему твой отец вдруг так резко изменился? – Моя супруга молчала. Пожимала плечами, а порой плакала. Раз несколько Светлана Филипповна ездила в поселок. Я порывался отправиться с ней вместе, но она не разрешала. Я, так думаю, хотела поговорить с отцом наедине, без свидетелей.
Филипп Григорьевич не показывал вида, что он в ссоре с дочерью, но вел себя странно. Мария Федоровна, я не раз наблюдал, делала попытки примирить мужа и дочь, но напрасно. Однажды, ей приснился странный сон. Она недоумевала и рассказывала его всем и каждому, пытаясь понять: «Значит, было это за огородами на совхозном поле, я и баба Паша, – говорила она, – жнем среди ржи в низине высокую молодую траву. Я сжала и вдруг смотрю, едет объездчик. Ну, думаю, все попались. Сейчас оштрафует. Бабе Паше подаю сжатую траву и кричу ей, чтобы она пригнулась – она пригнулась я и проснулась. Баба Паша то мертвая, царство ей небесное. Это, не зря. Кто-то умрет… И непременно молодой – трава молодая! Непременно молодой! Непременно!» – Я, выслушав ее сон, тогда сказал: – «Мария Федоровна, все обойдется! Кому умирать?».
Много позже я вспомнил о словах Марии Федоровны, пытался их привязать к произошедшим событиям, но у меня ничего не получилось. Жизнь оказалась значительно сложнее ночных галлюцинаций.
Мне не нравились отношения между женой и ее отцом. Что-то должно было произойти. Я был наготове. Однако о случившемся задумался поздно.
Однажды я находился у родителей Светланы в гостях – заехал за мешком картошки – мы ее уже тогда не покупали, да и не только ее, но и еще многое другое: морковку, свеклу, капусту – все, что можно было взять с огорода, и застал своего тестя возбужденным. Мне он показался странным. Таким его я ни разу не видел. Он же когда Мария Федоровна отправилась на огород еще за чем-то, вдруг неожиданно обратился ко мне.
– Андрей, ты отвезешь меня в Москву? – Я ему отказать не смог и утвердительно кивнул головой. Он тут же бросился в дом и притащил чемоданчик. Этот самый чемоданчик был старый-престарый. У меня сразу же мелькнула мысль, что с ним, наверное, Филипп Григорьевич возвращался с войны и задержался здесь в поселке, а вот сейчас зачем-то достал.
Мой тесть уехал тихо. Пока Мария Федоровна толклась на огороде, он забрался в машину, успокоился и на слова жены, притащившей и бросившей в багажник сетку с капустой: «Ты, что это залез? Вылезай!» – ответил: «Я хочу немного проводить Андрея! Что нельзя?», – «Можно!» – недоуменно ответила Мария Федоровна и махнула на мужа рукой.
Филипп Григорьевич часто твердил, особенно если бывал пьяным: «Все, все брошу и уеду! Я не хочу больше здесь жить. Я не хочу, чтобы меня покарал Аллах. Он все видит. Все!» – У моего тестя давно было в мыслях – уехать. Его поступок, когда он вдруг забрался в салон автомобиля, меня не встревожил. Я, отчего то был уверен, что Филипп Григорьевич быстро одумается и потребует остановить «Жигуленок». Но он этого не сделал. Сидел и молчал. Молчал, даже тогда, когда мы выбрались из поселка и покатили по широкой трассе. Я решил везти его к Николаю Валентовичу и Любови Ивановне, после отправиться к себе домой. А там будь, что будет.
На повороте к дому родителей Филипп Григорьевич вдруг ожил и потребовал:
– Здесь налево! – Я выполнил его просьбу. Теперь у меня не было сомнений – действия моего тестя серьезны. Мне, отчего-то тут же припомнились слова отца: «Филипп Григорьевич давно рвется уехать и разобраться. Для многих там, на родине твой тесть еще не вернулся с войны. А пора бы уже и поставить точку. Что есть, то есть». Давнишний коленкоровый чемоданчик с бельишком и медалями был прихвачен Филиппом Григорьевичем не зря.
Я не знаю, возможно, то, что мне пришлось поучаствовать – отвезти отца Светланы Филипповны на вокзал, возымело действие, и после апатии у моей жены появилась непонятная мне злость: она вдруг вспомнила, что мы в разводе. Еще одной из причин явилось одно мероприятие – встреча Нового года у Крутовых – Михаила и Татьяны, где я перед Светланой Филипповной предстал не в лучшем виде – это из-за того, что на том вечере присутствовала Валентина. Она фигурировала – была одним из героев, вернее героинь в «романе о разводе», пусть и фиктивном, но на мою жену воздействовала, что та красная тряпка.
На том вечере Валентина взяла меня в оборот. Она была зла на своего мужа Виктора Преснова. Едва поздоровавшись, Валентина тут же с порога мне и Михаилу сообщила: «Ваш дружок валяется пьяный в стельку. Ему ни старый год не был нужен, ни Новый год, вот так!»
Что я мог после припомнить – ее приставания были вульгарны. Я чувствовал себя неловко. Однако отчего-то не пресек ее действия и тем самым обидел супругу.
Плюс Анатолий Никитич приложил руку. Я думаю, что он Светлане Филипповне очень часто напоминал о разводе, говорил, что она должна вести себя несколько свободнее, а не быть привязанной к дому.
Это все возымело действие. Светлана Филипповна была женщиной деятельной, в душе лидер, а лидер должен находиться впереди – на баррикадах. Я не сумел ее «завести». Валентина «завела». Зорова снова рвалась в бой. Правда, меня рядом не было. Она одна несла стяг победы, одна. Злость, вызванная ревностью, заставила Светлану Филипповну изменить свою жизнь. Ей трудно было заниматься домашним хозяйством. Оно ее тяготило. Я сто раз считаю, что если бы моя супруга и изменила мне, когда-либо, то только из-за бездействия, апатии, на грани жизни и смерти. Бездействие для нее было этой самой смертью.
Новый год был прекрасен. Он был показателем жизни наших друзей: Михаила и Татьяны. Доходы Михаила Крутова позволили им сделать в квартире прекрасный ремонт, поменять наш советский телевизор на импортный, купить видеомагнитофон, музыкальный центр и даже начинавший заполнять интерьер помещений зажиточных людей – компьютер. На кухне мы порадовались новым приспособлениям – механизмам, необходимым в быту, как объяснила Татьяна – миксеру, соковыжималке, пластиковому чайнику и электрической мясорубке.
Стол был прекрасно сервирован. Все было, начиная от сырокопченой колбасы, сыра Пармезана, дорогой рыбы, оканчивая маслинами – двух видов с косточками и без. Я даже заметил маленькие бутербродики с икрой. В то время это был уже неповторимый шик.
Наши друзья сумели тронуть души незрелых гостей – голодных, давно уже истаскивавших по нормальной еде. Многие уже не один год питались в основном различного вида кашами. А тут такое благополучие. После того, когда желудки были приятно нагружены не только отменной едой, но и прекрасными винами Михаил запустил музыкальный центр. Он все сделал, чтобы продемонстрировать нам его возможности. Вот тогда Валентина и ухватила меня. Она до конца вечера не отпускала. Мне было неудобно танцевать только с ней. Первоначально она должна была дать мне возможность, хотя бы для приличия потанцевать с супругой. Подруга меня моей жене не отдала.
На следующий день я пытался до мельчайших подробностей буквально поминутно воссоздать в памяти тот вечер. Но сделать это мне не удалось, я же не видеокамера в паре с телевизором. Возбужденность от близости Валентины «запортила мне пленку» – «на корочке» в пикантных местах – одни пробелы. Однако, что бы там ни было я и Светлана вышли из гостей вместе. Спали отдельно.
– Ты, пьян! – сказала мне жена. – Тебя ждет диван. – Я возражать не стал, хотя нужно было. Мне бы настоять. Я не настоял и тем самым еще сильнее отдалился от нее. Отчуждение началось именно в тот момент, когда я, вытащив из гардероба пастельные принадлежности, осторожно, хотя сына не было дома – он находился у бабушки и дедушки – отправился на диван.
Жизнь наша дала трещину – изменилась. Светлана Филипповна теперь не нежилась на постели. Она снова, как и раньше еще затемно поднималась с постели и торопилась на работу. Я знал, работы у нее нет. И она это знала. Но Зорова как ей не было трудно – держала дисциплину. Она все делала, чтобы найти эту самую работу. И нашла. Я это понял тут же, когда однажды увидел ее обшаривавшей книжные полки. Она искала книги – учебники для обучения итальянскому языку. Скрыть ей от меня ничего не удалось. Я, не дожидаясь, когда она спуститься вниз по лестнице тут же спросил:
– Зачем тебе дался этот итальянский?
– Надо! – ответила Светлана Филипповна. – Анатолий Никитич заключил соглашение с итальянцами. Я думаю, что через месяц, другой меня ждет командировка в Италию.
После поездки в Италию Светлана Филипповна предстала передо мной, и я не узнал ее. Передо мной была чужая женщина. У меня не было желания жить с нею вместе. Она стала другой. Другой ее сделала эта самая Италия. Она о ней только и говорила. Там все было лучше. Олег Анатольевич не раз бывавший за границей сказал мне, что сейчас для нас «заграница» – это уровень и спокойствие той бывшей нашей развалившейся страны. У нее ностальгия о прошлом. Это должно пройти, пройдет. Я успокоился. Но зря, ностальгия не прошла.
Однажды я не выдержал и сказал Светлане Филипповне:
– Ты отца – Филиппа Григорьевича обидела, а теперь хочешь и меня выставить за двери – все делаешь, чтобы я уехал. Я уеду! – и принялся собирать вещи.
– Максим, – обратился я к сыну. Он тогда уже был можно сказать достаточно взрослым – заканчивал среднюю школу и мог ответить сам за себя. – Ты, как со мной или же хочешь остаться с мамой? – Максим не долго думал, решил с матерью ему будет лучше. Он паренек был практичный. Светлана Филипповна привезла ему из-за границы много подарков. Я думаю, что эти самые подарки его и прельстили. А еще я был к нему очень требовательным, часто контролировал, а Максим желал свободы. Получить ее он мог, находясь с матерью. Она часто и подолгу отсутствовала – дома не бывала.
– Да, я с мамой! – ответил мне Максим и опустил вниз глаза.
– Ну, хорошо! – жестко подтвердил я его выбор и, собрав вещи, переехал к родителям.
Николай Валентович и Любовь Ивановна недоумевали. Но не выгнали меня, приняли. А что они могли сделать. Я их сын. К тому же я был прописан ни где-нибудь там, в микрорайоне, а здесь в доме дорогом мне с детства. Этот дом, если я и Светлана продолжали бы жить вместе, помог бы нам. Я только его и чувствовал своим, разрывался: микрорайон – старый город. Сейчас мне было хорошо. Здесь на меня с каждым прожитым днем снисходило умиротворение, хотя я и был разочарован. Зеленые глаза Светланы уже не горели желанным огнем. Она была не моя.
– Не переживай Андрей! – успокоил меня отец. – Все еще образумиться. Побудь один и реши для себя, что тебе нужно.
Не знаю, каким образом стало известно Валентине о моем переезде к родителям, возможно, Светлана при случайной встрече с нею, не желая того сообщила Пресновой, а та нашла возможность навестить меня в колледже и, разыскав после окончания занятий, посочувствовала:
– Андрей Николаевич, – сказала она очень уж официально, – в жизни не всегда все гладко. Я ведь тоже одна. Да, одна! – повторила Валентина и часто-часто задышала. – Мой…, – она хотела сказать муж, но не сказала, – твой друг спился. Я его выгнала. – Она помолчала немного, а затем, уходя, сказала:
– Одиноко мне. Очень одиноко. Зашел бы вечером как-нибудь, а? – Я ничего не ответил. И не мог, я весь дрожал. Меня тянуло к Валентине. После ее ухода я позвонил матери, сообщил, что поеду, съезжу, повидаю Максима и Светлану. – Тебя, что, не ждать? – услышал я голос Любовь Ивановны и ответил: «Не ждите». – Вечером я забрался в свой старенький «Жигуленок» и поехал в микрорайон. Я должен был увидеть Светлану. Она должна была меня вывести из состояния прострации – спасти.
Легко и проворно я взбежал по лестнице, поднялся на третий этаж, достал ключи – они у меня были с собой, я их не оставил, долго стоял у двери, словно раздумывая, затем толкнул ключ в замочную скважину. У меня ничего не получилось. Замок, отчего то оказался другим. Ключ просто не подходил. Я принялся с остервенеем давить на кнопку звонка, за дверью кто-то завозился. Однако дверь мне никто так и не открыл. Я плюнул тут же на пол и от обиды бросился по ступеням вниз. Меня в этом доме – квартире никто уже не ждал. Не хотел ждать!
Нервно, со злобой я забрался в «Жигуленок», долго сидел ничего не предпринимая, затем завел двигатель и поехал по пустынной улице. Я не знал, куда мне деваться. Дома меня уже не ждали. Мне, отчего-то тут же сразу пришли на память слова Валентины: «Одиноко мне. Очень одиноко. Зашел бы вечером как-нибудь, а-а-а?» – я решил, поеду к ней. Дорога была длинной. Я долго петлял по городку. Что-то меня сдерживало: не мог найти дом Валентины. Он был простым обычным – деревенского типа. У нас в городке много было таких. Я не раз бывал в нем. Меня когда-то с собой водил Виктор. Я уже было хотел свою затею бросить, но тут вдруг свет фар вырвал его из темноты, уперся прямо в окна, «Жигуленок» стал как вкопанный – правая нога уперлась в педаль тормоза помимо моей воли. Минут пять я сидел не двигаясь, затем выключил свет, машинально выполнил необходимые действия, чтобы заглушить двигатель, вылез из автомобиля, закрыл его. На меня дохнуло холодным ветром и захотелось тепла. Мелькнула мысль забраться снова в машину – нет. Она уже остыла. Да и от ее тепла мало будет толку. Я перешагнул через палисадник, подобрался к окну, осторожно пальцем постучал по стеклу. Скоро в доме радостно вспыхнул свет, на шторах я увидел соблазнительные тени, затем отодвинулась штора, и в окне показалось лицо Валентины:
– Кто это? Кто это такой? Не ужели ты! Я сейчас. Иди к двери! – Я не заставил себя ждать и тут же торопливо бросился к калитке, вошел во двор и поднялся на крыльцо.
Дверь открылась, я тут же провалился в темноту. Женщина не стала включать свет. У меня за спиной, она резко задвинула засов. Я, понял, Валентина меня оставляла надолго, на всю ночь, а может быть и на всю жизнь. Я не знал, хотел я того или нет. Но не сопротивлялся. Валентина, не давая мне времени на раздумья, тут же завладела мной. Я не помню, как оказался голым, в чем мать родила. Еще – было жарко. Большие груди Валентины стояли у меня перед глазами. Они плавно двигались вперед, назад. Я сгорел на ней, упав лицом на них. Свет погас. Темнота взяла меня в плен. Я уснул сном младенца, ничего больше не желая. Даже нового дня. Жизнь остановилась. Я не желал приходить в себя. Зачем? Зачем?
