Петр Сосновский
Папенькина дочка
– Андрей! Как ты считаешь, мы неплохо живем? – спрашивал тесть, и сам же мне отвечал: – Неплохо… и я не очень то верю в то, что реформы – эти вот, – чтобы не расписывать их подробно Филипп Григорьевич, неуклюже взмахнув рукой, гаркнул: – о которых, там наверху кричат, нам подойдут. Были уже реформаторы. Ну, и что? – Помолчал. – Помнишь, наверное, застал очереди за хлебом. Так я, думаю, что все к тому и идет. – Слова моего тестя перекликались со словами отца.
– Что это за такие преобразования, не понимаю, зачем они, – выказывал свое недовольство Николай Валентович, – зачем, если для того чтобы перестроить экономику страны вначале необходимо все разрушить, – хмыкал вдруг, подхватывался с кресла и принимался ходить по комнатам: – Нам даже деньги для этого дают, присылают из-за моря специалистов, – внезапно вынырнув из-за угла, восклицал отец, – разрушайте, пожалуйста, разрушайте. А вот дадут ли нам деньги после… – Молчал, затем, возвысив голос, кричал: – А вот! – и показывал дулю, направив ее в сторону далекой и близкой Москвы, туда, где находился кремль.
– Ну, Коля, как тебе не стыдно, – влезала в разговор мать. – Ты, что тот Филипп Григорьевич!
– А что Филипп Григорьевич? – снова возвышал голос отец. – Он, простой советский человек, а его дурят, да и не только его, но и нас всех – и умных и глупых, всех. Ради чего? – умолкал отец, а затем с жаром начинал говорить снова:
– Чтобы избежать третьей мировой войны? Так она уже началась! Идет! Разрушения будут огромные. Потери немыслимые. Миллионы погибнут ради светлого будущего. – И отец был прав, сто раз прав. Он знал жизнь и мой тест тоже. Они были людьми одного поколения – военного. Они предчувствовали развал страны нутром. Я же лишь только пытался приблизиться к их пониманию жизни, заглядывал в газеты и журналы – благо у нас, их выписывали с десяток. И ничего не понимал, ничего. Розовый туман.
Время за столом в беседе шло неумолимо быстро – стрелка часов приближалась к двенадцати ночи. Я в который раз под столом толкнул Светлану и вопреки желанию хозяина – Филиппа Григорьевича и его пасынка Алексея Зорова поднялся, следом за мной встала Светлана. Мария Федоровна тут же нас поддержала:
– Завтра будет день. Наговоритесь еще. Пора и на покой.
Филипп Григорьевич, приподнявшись на стуле, снова плюхнулся в него и еще долго сидел за столом, крутил головой и бессмысленными глазами, не видя окружающих его предметов, словно всматривался в недалекое, но поганое будущее. Он словно тот экстрасенс чувствовал его и беспокоился за нас всех, долго еще оберегал наш сон, спать ушел далеко за полночь.
На следующий день рано утром я уехал. Мне нужно было на работу, а Светлана с маленьким осталась. Вместе со мной отправился и брат жены – Алексей Зоров. Мне не было скучно в дороге. Он, хотя и не был разговорчивым, однако нет-нет и вступал в беседу. Долго не говорил. Минуту-две не больше. Отдельные фразы. Но, наверно, у него наболело или очень уж хотелось поделиться, при подъезде к городку мужика неожиданно, словно прорвало:
– Андрей! Ты меня, наверное, не понимаешь, думаешь, какого он черта мыкается? Знаешь, меня с завода выгнали, по статье. У меня дочка – скоро замуж выдавать, а я без работы. Конечно, я виноват, но и не только я. Она – Надежда, больше. Я человек выпивающий, ты знаешь, но не на работе, а тут злость такая меня стала распирать на нее, что я просто обезумел, потерял над собой контроль. Неделю целую пил, «не просыхал». Мастер со мной возиться не стал, тут же написал докладную и отправил к начальнику цеха, а тот в отдел кадров. Может моя мать и права? – Он помолчал. – Такая уж у меня несчастная судьба? – сделал заключение Алексей.
Я, оторвав взгляд от дороги, мельком бросил его на Зорова:
– Не говори глупостей! Ты сам строишь свою судьбу. У тебя была девушка, внучка бабы Паши – Людмила. Она тебя ждала из армии. От чего ты не вернулся к ней? Что тебя толкнуло на измену?
– Я пожалел ее! Зачем ей нужен калека? Из армии я вернулся без радости: состояние среднее не то лежачий, не то сидячий, словом, не человек… – помолчал, а затем со злостью выкрикнул:
– Не человек я был, как ты это не поймешь!
Некоторое время мы ехали молча. Я ждал, когда Алексей успокоился. Мне были понятны рассуждения парня, его позиция. Людмила здоровая цветущая девушка, а он чем мог похвастаться – первой нерабочей группой инвалидности и еще приличной пенсией, которую ему дало государство. Это уже после он занялся собой и поднялся на ноги, добился того, что ему изменили группу, на вторую, на третью, а затем и вообще сняли. Алексей устроился на работу. Может он и прав, подумал я, но, открыв рот, отчего-то не согласился с ним:
– Ну, и что из оттого? Ты, не должен был решать все за Людмилу. Дал бы ей возможность самой высказаться. Ты любил ее, любишь – отвечаешь за себя, кричишь ей – да, да, да! Все… – сказал я и замолчал, не выдержал, продолжил:
– Будущее неопределенно, ты в этом сам теперь убедился, на себе, на собственной шкуре, ну и зачем было тебе руководствоваться сиюминутным состоянием настоящего времени, оно на данный момент было паршивым. А будущее могло быть прекрасным, хотя бы оттого, что ты поднялся, – помолчал, затем продолжил: – запомни это, прекрасным, если бы ты не испортил его.
– Андрей, я был дурак, – перебил меня Зоров, – дурак, что я могу сказать. Ты не представляешь, какое я испытал удовольствие, когда впервые, рано утром, едва забрезжился рассвет, как все вышел из дому? Работа, так себе – на мельнице, не трудная – занимался оформлением документов: встречал автомашины с зерном и отправлял их уже с мукой. Правда, порой и она – эта работа была мне невмоготу. Но я держался, не показывал людям свое недомогание: тайком охал, тайком глотал обезболивающее – большей частью анальгин, чтобы ни дай Бог, никто не увидел. Дома – рядом находилась внучка бабы Паши – Людмила. Она тогда была замужем, у нее рос сын. Я смотрел на него и думал, что и у меня мог быть от Людмилы сын. Если бы … – он на мгновенье замолчал, а затем продолжил, торопливо выбрасывая слова: – если бы я задумался о будущем, не думал, меня тяготила группа. Она была, на нее указывали документы, даже после того, когда я добился ее снятия. Ох, как мне пришлось тяжело, чтобы избавиться от нее полностью. Я был вынужден забросить паспорт, военный билет – однажды потерял, а уже затем, получив новые бумаги – чистые, уехал в твой городок, – сказал Алексей. – Я из-за Людмилы уехал на новое место жительство. Мне тяжело было ее видеть с колечком на пальце, тяжело. Надоумили меня уехать мои друзья, а еще Светлана. Разве я думал тогда о том, что мне не следовало уезжать, нет, не думал. Жизнь у меня бы сейчас была совершенно другой. – Алексей помолчал, а затем продолжил: – У вас на заводе обо мне уже никто ничего не знал. Я уже не был инвалидом – здоровый. На машзаводе мне дали место – это работа не то, что на мельнице – самая настоящая работа, мужицкая, тяжелая и выматывающая…
Времени у меня было много, я не торопился – вел машину осторожно. Дорога не позволяла мне идти на большой скорости. Мельком, я нет-нет и посматривал на Зорова, он сидел на переднем сидении рядом со мной, опустив глаза вниз, под ноги, нервничал. Не было в его теле здорового духа. Он покинул парня. Инвалид – этим все сказано. Не нужно даже листать документы. Я, взглянув на Алексея, сделал попытку хоть как-то приподнять его настроение:
– Да, понимаю тебя! Без работы тяжело, ситуация нелегкая! Правда, лично я тебе не в состоянии помочь, но, если хочешь, попрошу мать или же отца. Они что-нибудь придумают, может, снова тебя пристроят на машиностроительный завод. Для них это не проблема!
– Нет, ненужно. Я, думаешь, отчего за тобой увязался?
Мне сказали в отделе кадров, чтобы я недели через две, если ничего не найду, подъехал. Они мне предложат работу. Заводу люди всегда нужны. Много! – и он умолк. Я это знаю!
У меня чесался язык. Я не выдержал и спросил у своего родственника о его зазнобе:
– Алексей, вот ты мне объясни, Людмила, она без тебя счастлива? – Он весь съежился и ответил:
– Не знаю!
– Кто из вас выиграл? Уж точно не ты и не она! И не Надежда. Она осталась в странном положении, сам понимаешь: и жена тебе и не жена. – Мне, Светлана рассказывала о ней. Ее нельзя сравнить с Людмилой. Людмила просто красавица. За нее была и баба Паша, не из-за того, что она ее внучка. Видела она однажды эту Надежду, держала за руку и, почувствовав ее всю, сказала: «Ты, девушка не наша! Твоя тяга к моему внучку вызвана обычным невниманием к тебе мужчин. Не останавливается их взгляд на тебе. Скользит мимо. А все оттого, что тебе много не надо, быстро насытишься, и эта твоя непонятная любовь пройдет. Хорошо если зацепится за ребенка, которого вдруг родишь. Дай Бог, дай Бог!»
Так оно после и вышло. Надежда родила девочку и отшатнулась от Алексея. Маленький человечек ласкался, тянул к ней свои ручонки, требовал внимания и полностью зависел от нее. Мать Надежды отгоняла зятя, чтобы тот не мешал им быть вместе, не отнимал драгоценное время. Алексей и тем и другим к жене боком, но все напрасно. Скоро оказался в семье лишним человеком. Мужчина, Надежде отчего-то уже не требовался. Что-то в организме молодой женщины изменилось: вспыхнуло, погорело и быстро загасло. Она даже подумывала о разводе с Зоровым. Мать в случае необходимости всегда могла подменить ее, посмотреть за ребенком. Нагружать ее еще стиркой для своего, так называемого мужа, готовкой для него, чтобы насытить – не хотелось. Деньги он получал приличные, но она особо в них не нуждалась, к тому же при разводе можно было заставить супруга платить алименты.
Я плавно свернул с трассы и въехал в городок. Дорога дала о себе знать. Мой «Жигуленок» стало сильнее мотать то в одну, то в другую сторону. Улицы имели хороший асфальт только центральные, до остальных у администрации города не доходили руки. Руководство нашего машиностроительного завода оказывало большую помощь городку. Он, по сути, держался за счет завода, рос – то там, то тут, словно грибы, воздвигались многоэтажные дома. Но до благоустройства руки у них не доходили.
– Тебя куда доставить? – спросил я у Алексея.
– А ты куда?
– Домой! Заеду, поставлю машину и на работу! – ответил я.
– Мне не к спеху! – сказал мой родственник. – Я с тобой.
Было часов семь утра. Родители еще находились дома. Меня и Алексея усадили за стол. Я есть не хотел. Меня тесть накормил яичницей с салом. Но пришлось. Мать предложила растворимый кофе. Я не отказался.
Расстался я с Зоровым на улице. Он меня проводил до техникума и исчез. Но, ненадолго – на день. Вечером он снова предстал перед глазами. Я открыл ему дверь и пригласил в квартиру.
– Привет, еще раз! – сказал Алексей. – У меня с работой ничего не получилось. То, что мне предложили меня угробит. Выход у меня один: я поеду к себе в поселок. Там буду работать. Здесь я никому не нужен. – Я хотел, было спросить: «Как это не нужен?» – Но, Зоров меня опередил и, не дожидаясь вопроса, объяснил: – Я уже заглянул домой, в который раз поцапался с женой и с тещей. Они меня просто-напросто выперли за двери, даже с дочерью не дали повидаться. Вот так!
Зоров переночевал у меня. Мы с ним позавтракали и вышли из дома. Я, перед тем, как отправиться на работу, проводил его до самого вокзала и посадил на автобус. Взгляд у него был, как у бездомной побитой собаки. Мне его было жалко. Однако я понимал, что мне не нужно уподобляться его матери Марии Федоровне и вести себя подобно ей. Я не должен был его жалеть. Он же сумел подняться после армии. Найдет в себе силы подняться и сейчас.
18
Прошло время, и моя жена через своего брата Алексея дала мне весточку, что она уже «на отдыхалась» и рвется приехать домой. Ей надоело находиться вдали от меня – в поселке, к тому же у Светланы заканчивался декретный отпуск. Прежде чем выйти на работу она должна была подготовиться.
Эту новость Зоров завез мне в городок, приехав проведать свою дочку. Он своим визитом нарушил мой график – я был вынужден остаться с ним, и провел весь вечер и ночь дома. Утром мы позавтракали, и брат Светланы отправился к Надежде, а я в техникум. Там в спортзале я позанимался с Олегом Анатольевичем штангой. Он жил рядом с техникумом, и все свободное время отдавал спорту.
Зорова я увидел возле дома, прибыв на обед из техникума. Он пропадал у жены недолго. Несколько часов. Я тут же пригласил его подняться в квартиру и усадил за стол. Покушать со мной он не согласился.
– Я посижу тут с тобой рядом, – сказал Алексей, – а потом поеду в поселок. – Я кивнул ему головой. Он оперся локтями на гладкую поверхность стола и, обхватив ладонями голову, задумался. Молчал долго, пока я его не привел в чувства.
– Мне необходимо навестить родителей, – сказал я Зорову. – Дней пять уже не заходил к ним, а пользовался телефонной связью. Этого недостаточно. Они беспокоятся обо мне. – Помолчал и спросил:
– Ты, со мной или может останешься?
– Не-е-е, я с тобой, – ответил он.
Мы спустились вниз по лестнице, и пошли разговаривая. Брат Светланы сказал мне, что его жена изменилась, стала другой: за порог уже не выталкивала. Разрешила даже передать дочери подарки. Я сразу подумал, наверное, ей чего-то от него требовалось, большего, чем платьица и куклы – Алексей приехал после получки – с деньгами. Вот она его и терпела рядом. Ждала расчета.
– Алексей, ну что ты решил для себя, нужно же что-то делать, а не болтаться, как… – ну, сам знаешь? – Я дал ему возможность поделиться со мной своими откровениями. Зоров, скривив на лице гримасу, ответил:
– Не знаю, что делать, не знаю?
Мы шли одной дорогой, затем должны были разойтись. Алексей торопился на автобусную станцию.
– Ты, уже в курсе, я говорил, в городе меня ничто, почти ничто не держит. Я, можно сказать, окончательно переселился в поселок – работаю на ферме: ухаживаю за телятами – молодняком, с напарником Федькой Окаянным – ну и прозвище у него – смех,. Отчим приглашал к себе – заниматься дойным стадом, но я ни в какую не согласился, не выдержу его присутствия, – сказал Алексей, торопясь уложиться в отведенное дорогой время. – Ты, молодец, справился с Филиппом Григорьевичем, а я слаб. Меня одно держит в этой жизни – рядом со мной Людмила. Иногда встречаюсь с нею. Она, говорит, что из-за меня ушла от мужа, бросила дом. Может это и так. Сейчас женщина живет у бабы Паши, хочет пойти работать на ферму дояркой. У нее есть сын, Григорий, так он уже почти взрослый и в тоже время ребенок, приедет на заборах фашистских свастик нарисует и в Москву. Филипп Григорьевич потом оттирает, и ругается. Правда, если быть честным Людмила с парнем уже справиться не может. Григорий пьет, курит и не только табак, но порой и травку. Еще связался с нехорошей компанией, вступил в какую-то нацистскую организацию, – выдохнул Зоров, перевел дух, а затем снова принялся говорить – времени не хватило. Я остановился у дома родителей, чтобы выслушать его до конца, затем немного прошел в сторону автостанции.
– Надежда, слезно просит, чтобы я вернулся домой, – переключился с Людмилы на жену Алексей. – Написала мне письмо, листов на пять, а когда я попытался ее прижать, оттолкнула. Вот и пойми их женщин – то нужен ей мужик, то не нужен, – опустил глаза, затем поднял их и сказал: – Меня разрывают на части и «туды и сюды», – помолчал и, не дожидаясь от меня совета, тут же спросил:
– А ты когда собираешься за своими?
– Сейчас какой день? – задумался я, и сам же ответил: – Выходной – воскресенье! На следующей неделе ждите меня. Нормально будет? – я посмотрел на Зорова – если бы ты не приехал…
– Понятно! Ты бы был у нас! – дополнил меня Алексей.
– Да! – подтвердил я. – Да, и не забудьте баньку истопите. Мне нужно сбросить вес, разжирел я что-то. Видно, плохо меня гоняет мой тренер Олег Анатольевич, не справляется.
– Хорошо! – крикнул Зоров, махнув на прощанье рукой, и чтобы не опоздать на автобус – у него было в запасе минут десять, не больше, – заторопился на станцию.
На следующей неделе я, в выходной день, отправился в поселок за женой и сыном. На обратном пути за мной увязался Филипп Григорьевич. В машине было мало место. Я не знал, что и делать. Светлана предложила часть вещей оставить до следующего раза.
– Ну, куда ты лезешь, не видишь? – сказала ему Мария Федоровна. – Из-за тебя Андрею нужно снова приезжать! Я, что не знаю, отчего ты в город прешься? Далась тебе эта политика?
– Я, хочу поговорить с Николаем Валентовичем, – сказал ей Филипп Григорьевич. Наверное, моих слов для него было мало. Моего тестя интересовал один вопрос, который мне был не понятен – для какой цели государство разрешило создавать кооперативы. Ему казалось странным то обстоятельство, что в банке даже ссуду давали. Он не понимал и требовал разъяснения.
– Я, вот работаю в госхозе…
– Не в госхозе, а в совхозе! – тут же поправила его жена.
– Да какая разница, – парировал Филипп Григорьевич.
– А такая! – снова вмешалась Мария Федоровна. – Что бы не произошло, на твой век работы хватит! Сколько у тебя в стаде голов? Восемьсот! И у Алексея триста. Вот и крутите коровам хвосты, зачем лезть туда, куда тебя не просят. Политикой пусть занимаются люди, сведующие, знающие в ней толк. Вот так!
Однако Мария Федоровна оказалась не права – эти люди, которые должны были заниматься политикой, не очень-то и были сведущими, иначе совхозные стада не стали бы так стремительно сокращаться. Скоро их этих самых голов в совхозе стало пятьсот, затем триста и после стадо снизилось до сорока. Ферма стала не нужна. Да и не только ферма, поля тоже перестали засеваться.
Я подбросил тестя по дома родителей. Он, тут же едва поздоровавшись с Любовью Ивановной и Николаем Валентовичем, вышедшими нас встречать, затеял разговор. Мать оставила моего отца и тестя и накинулась на внука.
– Максимка, Максимка, иди сюда! Дай-ка, я тебя потискаю! – сказала она мальчику. – Вон, какой ты большой вырос. Он таращил на бабушку глаза и улыбался.
Мой отец в это время рассказывал Филиппу Григорьевичу об изменениях произошедших у них в министерстве:
– Я удержался, – говорил он, – а вот многие были вынуждены «уйти». Нет, их не выгнали просто так – на улицу. Процентов десять пристроили в учреждения более низкого статуса – отраслевые научно-исследовательские институты, на заводы, для другой части специально создали структуру – своего рода буфер между министерством и предприятиями отрасли. Он – для координации. – Николай Валентович помолчал, затем многозначительно поднял глаза вверх:
– Что я скажу, грядут большие перемены! Президентом дано указание на создание частной собственности. Насколько это серьезно – неизвестно. Может шаг, два сделают и на попятную, не ориентируюсь. У тебя есть какие-нибудь задумки, не раздумывая, бери в банке деньги – сколько можешь унести, нет – и суда нет. Вот так. Для верхушки – той, которой понятен курс – время реформ, лафа. Для простого народа – эти реформы, я думаю, принесут много горя. Хорошо, если и зачинщиков затронет… – не так обидно будет.
В дом я и Светлана не заходили. Немного потолклись во дворе. Погода была отличной. Конец августа.
Я забрал сына у матери и передал его жене. Мы попрощались и поехали к себе, в микрорайон. Филипп Григорьевич остался у родителей. Я заехал вечером, забрал его и отвез в поселок, заодно на обратном пути прихватил вещи, которые не вошли в салон «Жигуленка».
Жизнь у меня по возвращению жены и сына стала веселее. Тишина сменилась звонким лепетом, криками, плачем, топотом ног. Сын просыпался рано. Он для меня заменял будильник. Я работал и благодаря, наверное, только сыну не просыпал – вовремя уходил на работу.
Жена кормила мальчика и бежала с ним в поликлинику. Необходимо было показаться множеству врачей и получить медицинскую справку для того, чтобы отправить сынишку в «детский сад», без нее его не принимали, хотя и выделили место. Светлана мечтала о том дне, когда она отправиться на завод. Работать она на нем долго уже не собиралась – ее мысли витали далеко в Москве.
Наступил день – анализы были все сданы – врачи дали – «добро» и я рано утром, взяв сынишку за руку, вышел на улицу. Светлана убежала на работу несколько раньше нас.
Детский сад был недалеко от дома. Мы прошлись по улице свернули во двор – немного пропетляли и оказались у белого двухэтажного здания, расположившегося в зелени деревьев, кустарников, огороженного ажурным забором. Я с Максимкой прошелся по аллее, а затем вошел в здание, попавшаяся нам навстречу женщина в белом халате спросила:
– Вы куда? – Я тут же достал направление и подал ей. Она, мельком взглянув на бумагу, отправила нас в кабинет к директору – пожилой невысокого роста миловидной женщине с мягким голосом и уж та, забрав направление, назначила группу, в которую должен был ходить Максимка, поднявшись из-за стола, повела нас по длинному коридору, нашла нужную дверь, и мы вошли. Она передала нас воспитательнице. Молодая девушка показала мне ящичек, где можно оставлять верхнюю одежду, обувь и хранить белье. Сын спокойно без крика взял ее руку и отправился следом в группу.
– Андрей Николаевич! – обратилась ко мне воспитательница – молодая девушка, вдруг остановившись, – если все так хорошо – видите, он не плачет – то приходите сразу же после обеда, до сна. А вот завтра, я думаю, что мальчик, может остаться и на весь день.
Проблем с сыном мы не знали. Олег Анатольевич меня подменил, и я забрал Максимку из сада домой. Мне сделать это было проще. Жена работала на заводе, где с дисциплиной у них было строго. Опоздать или задержаться невозможно – чуть, что тут же пиши объяснительную бумагу. Я порой даже подумывал, что Светлана рвется уйти с работы из-за этой самой дисциплины. Но нет, в научно-исследовательском институте опоздания тоже карались строго, правда, задерживаться не возбранялось, сиди хоть час, хоть два. Причина в другом – жена желала ступить на иную непроторенную стезю – ученой.
Анатолий Никитич бомбардировал ее телефонными звонками и обещал счастливое будущее. Когда я бывал у родителей, мать Любовь Ивановна первая пыталась замолвить за Светлану слово:
– Андрей, ты не держи ее, пусть идет! Я сама когда-то рвалась в Москву, да вот он, – и она тыкала пальцем в отца Николая Валентовича, – не пустил!
– А ты разве в аспирантуру хотела поступить? – влезал в разговор отец и тут же сам отвечал, – нет!
Я сдался. Если честно мне не хотелось отпускать жену. Здесь она была рядом. Мы жили как бы одной жизнью. Та часть, когда она будет работать в НИИ – научно-исследовательском институте в Москве, уже вряд ли могла принадлежать нам, двоим. Рядом с ней должен был крутиться этот противный Анатолий Никитич – ее начальник и руководитель диссертации. Я догадывался: он брал ее к себе не только за трудолюбие, но и за красивые зеленые глаза. Таких глаз я нигде не встречал и никогда не встречу.
Наступило время, Светлана уволилась с предприятия переводом в НИИ. Ей это было сделать нелегко, но моя мать Любовь Ивановна помогла. Она была близка к руководству завода и замолвила за невестку слово. Моя тайная надежда, а вдруг ее не отпустят – оставят, не оправдалась. Я зря рассчитывал, что ее припугнут статьей, и она, чтобы не портить себе карьеру от увольнения воздержится – уход не состоится. Раньше уволиться без проблем можно было лишь по обоюдному согласию с администрацией. Моя жена добилась этого обоюдного согласия и стала работать в Москве. Мне пришлось смириться со случившимся событием и заняться собой. Я снова принялся усиленно заниматься спортом, удерживая достигнутую высоту, стремясь, в чемпионы. Мне необходимо все сделать, чтобы имя Андрея Асокова стало известным на всю страну, а может быть и на весь мир, хотя бы для того, чтобы быть достойным своей жены.
Жизнь не давала мне возможности вырваться – попасть в сборную команду спортсменов. Я не мог кропотливо без перерывов работать над собой – заниматься штангой, хотя понимал – звание мастера спорта по этому виду у меня не случайно. Это мое.
По бегу я тоже имел разряд мастера, но я его получил в юном возрасте. В настоящее время мне совершенствоваться в беге было сложно. Я уже не мог угнаться за молодежью. Финиш из года в год отодвигался от меня. Достичь его было не реально для зрелого мужчины, приближающегося к тридцатилетнему рубежу своей жизни. А вот штанга – это то, что надо.
Моя жена Светлана была занята своей новой работой и еще наукой. В институт она уезжала рано, когда Максимка еще спал, и возвращалась поздно – видела его всего ничего – час-два. Сын все остальное время находился со мной. Я часто оставался с ним один на один. Для него я был и папой, и мамой. Не только он был на мне – весь дом.
Женщины они рождаются с уменьем вести домашнее хозяйство, мужчины этому при необходимости или чрезмерном желании могут научиться. Я научился. У меня не плохо получалось. Однажды ко мне заскочила Валентина, прежде навестив Татьяну. Ей хотелось увидеть мою супругу, так она мне сказала. Не застав ее дома, женщина, пробежавшись по квартире, сказала:
– Асоков, да ты, я смотрю, идеальный муж, таких – поискать! Вот бы мне такого, – и словно нечаянно, я после подумал для проверки чувств, в тесной прихожей слегка прижала меня к стене, своей большой грудью. Я тут же весь задрожал, она извинилась и отскочила. Рядом оказался Максимка. Это он меня спас. Валентина не остановилась бы, тут же расправилась со мной. Мы мужчины противостоять женщинам не можем по своей природе – слабы.
Я выпроводил подругу жены за дверь и также как она прошелся по комнатам: проверил ее слова. У меня в доме блестело. И это было не все – на плите стоял обед. Мне пришлось научиться готовить. Это мое уменье после очень пригодилось, только благодаря нему, я и сумел в тяжелое время противостоять напастям – выжить. Для меня не представляло труда придумать меню и накормить семью из троих человек. Я соединял несоединимое, использовал все, что было в холодильнике: мясо, рыбу, фрукты, овощи. Мне порой было достаточно одной банки килек в томате, картофельного пюре и зелени. На столе стояло шикарное блюдо. Ешь и наслаждайся дизайном.
Моя Светлана Филипповна, я ее так порой и называл – вначале сдавала экзамены, затем после того, когда ее приняли в аспирантуру на заочное отделение, без конца что-то читала, что-то писала, что-то чертила. Она буквально срослась со столом. Телефон ей также был нужен. Моя жена занимала его часто и надолго. Наши друзья: Виктор, Валентина, Михаил и Татьяна недоумевали. Их приглашения мне часто приходилось оставлять без внимания. Я из-за Светланы не мог никуда пойти.
– Андрей, ну потерпи еще немного, хорошо! Я, уже скоро закончу, – говорила мне жена, – и тогда мы сможем ходить куда угодно. Хочешь в театр – пойдем в театр! Хочешь в кино – пожалуйста, в кино. Все, что хочешь – я уже не буду занудой. Я буду свободной женщиной. Мне осталось совсем немного – год-два.
Однажды, Светлана Филипповна все мне преподносила неожиданно, я узнал, что она сдала кандидатский минимум.
– Андрей, помнишь, как трудно мне давался немецкий язык в техникуме, в институте, пусть я имела по этому предмету пятерку, но, сколько я на него тратила времени, так вот сдала без проблем. Мне он стал близок и понятен. Я, даже подумываю изучить еще какой-нибудь, – сказала жена. Немного помолчала и добавила: – Ну, например, итальянский!
Я недоуменно пожал плечами и задал ей вопрос:
– Зачем тебе сдался этот, итальянский? Какой в нем прок?
– А затем, что моей работой заинтересовались итальянцы! Вот так! – тут же выпалила Светлана.
Прошел месяц, и моя супруга вдруг, неожиданно похвасталась мне маленькой книжонкой – это был ее автореферат на диссертационную работу.
Мне и Максимке часто приходилось оставаться одним. Я терпел и соглашался со Светланой. Она так смотрела на меня своими зелеными глазами, что мне сложно было ей возражать. Друзьям я часто отказывал, но ссориться с ними не хотел и поэтому время от времени, ухватив за руку Максимку, отправлялся то к Крутовым – Михаилу с Татьяной, то к Пресновым – Виктору с Валентиной. Они, хотя и огорчались из-за того, что я без Светланы, но, тем не менее, были рады нам. Огорчения Валентины были не естественными, наигранными. Я, это видел, Виктор, наверное, тоже замечал.
Михаил с Татьяной жили в соседнем доме. С ними я встречался чаще. Да с ними мне было и проще. Виктора и Валентину я с Максимкой навещал, лишь тогда, когда бывал у родителей. Мне было достаточно сказать сынишке:
– Ну, что поедем к тете Вале и дяде Виктору и он тут же с удовольствием забирался в автомобиль, при этом старался оказаться на переднем сиденье вместо меня. Мне трудно было его уговорить перебраться назад. Я закрывал и стопорил двери, чтобы малыш случайно во время езды их не открыл и трогал машину.
У моих друзей дети были намного старше моего сына и для игры с Максимкой они не подходили, поэтому он чаще крутился возле нас взрослых, требуя к себе внимания.
В разговоре с друзьями я замечал, что их перемены в жизни страны не трогают. Они их принимали спокойно.
– Наше славное руководство позаботится о людях, не даст им зазря пропасть, – не раз я слышал и от Преснова и от Крутова, даже у нас в техникуме солидные люди и те были уверены в правильности курса. Физурнов говорил:
– Андрей, не наше это дело!
Это меня несколько успокаивало, злило лишь то, что мой тесть Филипп Григорьевич – везде во всем чувствовал подвох и в этих надвигающихся подобно тучам реформах, и не только чувствовал, я замечал, что его нервозность передавалась отцу. Но это было не так. Мой тесть только чувствовал, а отец, зная номенклатуру изнутри, понимал, что спокойствие мнимое, недолгое, словно перед бурей и в любой момент разверзнуться хляби небесные и тогда держись. Мало не покажется.
– Знаешь, сын, это тебе не цари, а всего лишь полуцарки, в политике они безграмотные люди. Они не дбали, – отец отчего-то вспомнил и вставил в свою речь старое слово родственное слову – «добывали», затем, чтобы я понял, сказал проще: – не присоединяли новые и новые земли, территории, дабы возвеличить русское государство, сделать его богатым. Эти все продадут не ради выгоды страны – своей, попомни мои слова – все и всех. Их мало на дыбу, мало распять… – говорил мне Николай Валентович, затем, немного успокоившись, возможно, усомнившись в правильности своих кровожадных намерений, он сказал: – Ты еще молод, должен выдержать невзгоды, которые грядут, а для людей моего поколения это не под силу. Эта «война» не для нас. Мы одну выиграли, достаточно. – Отец оказался прав. Он тяжело принял предательство номенклатуры, хотя и был ее частичкой. Тыкался, словно малое дитя, писал «наверх» письма пытался достучаться:
