Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Начало
Глава 6
Утром разбудил звонок. Возможно, раньше был еще один, но сил, чтобы продрать глаза, не хватило. Или мне приснилось?
На этот раз я справился. А времени-то – о-го-го! Вот тебе и только что лег. Все в мире относительно, особенно, когда ни жив ни мертв и спишь на ходу.
Звонил Гарун.
– Как отдохнулось? – донесся его бодрый голос. – В первый раз ты не ответил, а здоровый сон – признак хорошего отдыха.
– Нормально отдохнулось, хотя такого слова не существует. А тебе?
Его вчерашний уход мог закончиться чем угодно.
– Обошлось разговорами.
– Замечательно. Всегда бы так.
– И я о том же.
Он помолчал пару секунд, за которые я принял вертикальное положение, а мой организм окончательно проснулся. На соседних кроватях, составленных практически впритык, похрапывали мои сокомнатники. Почти никто не среагировал на поднявший меня звонок, а кто среагировал, тот снова отключился, едва понял, что звонят не ему.
– Вчера с Мадиной разговаривал? – спросил Гарун.
– Да. – Я не стал вдаваться в подробности.
– Видел, как она здесь изменилась?
Понятно, что вопрос вовсе не о внешности, ставшей весьма привлекательной.
– Ей нравится местная жизнь, – сказал я.
– Пора увозить от здешних соблазнов. Она смотрит на окружающих и начинает позволять себе больше, чем положено девушке с Кавказа.
Хотелось вставить, что окружающих, с которых она берет пример, можно бы выбрать и получше. Каждый сам решает, с кем дружить и каким быть. Например, Хадя не повелась на развеселый блеск будней собравшейся вокруг Гаруна молодежи. Значит, не в местных условиях дело.
– Мы уезжаем, – выдохнул Гарун, заканчивая мысль.
– Когда?
– Через пару недель.
– Насовсем?
– Мадина – да. Родители решили, что хватит с нее учебы, замуж пора.
– Но ей… сколько лет?
– Для замужества более чем достаточно. Уже и Хадю можно выдать, если потребуется. Слава Аллаху, у младшей таких заскоков нет, за ее будущее я спокоен. А с Мадиной, сам видишь, надо торопиться. Будущего мужа она еще не видела, это выбор родителей, но выбор отличный. Высокий чин в тамошней местной администрации. Мадина станет его второй женой.
Я поперхнулся. Второй. Ладно, порадуемся, что не четвертой или… сколько там было у султанов и падишахов? Любопытно, что по этому поводу скажет сама Мадина. Обязательно надо спросить. При ее вывернутом в обе стороны мировоззрении ситуация просто офигительная. Для полуфеминистки – стать второй женой!
– Ты говорил, вторыми женами у вас любовниц называют.
– Сейчас многие имеют по нескольку жен, – объяснил Гарун. – Законы не позволяют оформить такой брак легально, и люди живут на несколько домов, а Мадину этот большой человек берет именно в свой дом. Мне кажется, она получит все, о чем мечтала: поездки за границу, прислугу, дорогие украшения и автомобили, шикарные отели и курорты… Для девушки, которая ничего не умеет и ничего из себя не представляет, лучшего не придумать. Ни готовить не придется, ни убираться, только взор мужа радовать.
Только взор? Бесплатный сыр кладут исключительно в мышеловку, иначе он либо не бесплатный, либо сгнивший.
– Как понимаю, муж будет в два-три-четыре раза старше?
– Для семейной жизни это непринципиально. Даже хорошо. Каждый получит то, что хочет.
– Ты уверен, что сестра хочет именно этого?
Гарун опешил:
– А ты своей сестре счастья не желаешь?
– Не уводи разговор в сторону.
– Не увожу, а как раз подвожу. Если ты увидишь что-то, что для твоей сестры лучше, чем она сама представляет, неужели не сделаешь ради нее все возможное и невозможное? Я о своих сестрах забочусь так же.
– Рад за них. Точнее, за вас.
– И я о том же, – выдохнул Гарун. – Гора с плеч.
– Осталась еще одна.
– Шутишь? Хадя не гора, а впадина, и она заполнена чем надо. Короче, меняй планы, приглашаю на свадьбу. Давно в горах не был?
– С отъезда.
– Там многое изменилось.
– Чувствую. Насколько помню, раньше сестрам роль второй жены не готовили.
– Не говори так. – Голос Гаруна ушел в низы. – И то, что она вторая, не все будут знать, это информация для своих. Ты – свой. Не надо портить мнение о себе.
Гарун отключился, а я еще с минуту бессмысленно глядел в ту же точку на стене, что и во время разговора. Снова ложиться? Поздно, сокомнатники уже ворочаются, сейчас начнутся процессы брожения и преображения. Я поспешил в ванную, пока не заняли.
Пока брился и умывался, мысли приняли другое направление, стратегическое: сессия окончена, можно сгонять на недельку домой, затем – поездка на Кавказ, где так давно не был. По возвращении займусь поиском работы. Лето, начавшееся столь замечательно, нужно провести с толком.
Насчет «замечательно» – не для красного словца. Тело казалось тяжелым, но каждая отдельная клеточка парила в невесомости. Я был выпит, высушен и выпотрошен, Настя выжала меня до последней капли, и теперь я походил на апельсин, по которому проехал каток, причем проехал неоднократно. Работоспособности и энтузиазму катка стоило позавидовать. Иногда он перегревался, и водитель выходил покурить или ненадолго засыпал на рабочем месте. Мой обеспеченный наблюдательностью выигрыш ограничивался рамками одного желания, но количество того, что находилось внутри рамок, не ограничивалось. В результате расчет по обязательствам длился несколько раундов, а завершился он только с рассветом, когда в зашторенной комнате внешний свет стал мощнее так и не погашенного светильника.
Происходившие рядом безобразия Люську не разбудили, что казалось просто ненормальным. С другой стороны: а что бы мы сделали, если бы она проснулась? Я бы сбросил с себя любую ответственность и ушел в глухую оборону, объяснения и дальнейшие переговоры легли бы на плечи Насти. Кто придумал, с того и спрос, в этом плане я горячий сторонник равноправия.
Перед уходом из квартиры я совершил неблаговидный поступок. Вынужденный. Главный человеческий инстинкт блаженно почивал, дальше меня вел инстинкт самосохранения. Обстоятельства требовали принять меры, и, наступив на горло собственным принципам, такие меры мне пришлось принять. Совесть укоризненно покачала головой и отвернулась, когда я полез в сумочку счастливо отключившейся Насти.
Ха-ха. Телефон, в котором остался некрасивый снимок, оказался на блокировке. В отместку я устроил фотосессию с обеими спящими подружками, благо вспышка на рассвете не требовалась. Позже сообщу, что у меня тоже завелся компромат… если Люська с Настей посчитают такое за компромат. Посмотрим. Уходя, я шепотом попрощался с раскинувшейся во сне Настей, чья растрепанная голова на миг приподнялась с ковра: мол, где я, кто это, и что, вообще, происходит?
«Спи, все хорошо», – сказал я.
Она послушно закрыла глаза.
Я ушел, аккуратно прикрыв за собой входную дверь. Щелкнул автоматический замок, и жар прошедшей ночи остался за непреодолимой преградой. Подъезд встретил прохладой, улица заставила зябко передернуть плечами, а пеший путь домой окончательно отрезвил. Мозги включились.
Было бы здорово, если Настя, проснувшись, подумает, что ночь со мной ей приснилась. Из возможных развитий событий такой вариант был наилучшим. Для всех. Кроме моей гордости. Черт подери, ведь было же все это, было, и еще как было!
А рассказать никому нельзя. На меня глянут как на вруна или озабоченного психа, и однажды Настины приятели объяснят где-нибудь в укромном месте, что нехорошо возводить гнусный поклеп на чудесную девушку. Настя и Кваздапил, феерическая роскошь и тоскливая несуразность, огонь и вода в одной постели – кто поверит в невозможное?
Я бы сам не поверил.
Приятели потихоньку вставали, проклиная весь белый свет, мешавший насладиться заслуженным отдыхом. Комната стала напоминать вольер для коал и ленивцев. Согбенные фигуры поднимали себя с помощью мата и в порядке очереди плелись в сторону ванной. Зато оттуда выходили совершенно другие люди. Именно люди, а не унылые силуэты и оболочки.
– Мы – в клуб, – проинформировал меня Игорь, один из сокомнатников. – Пойдешь?
Он встал следующим после меня и уже преобразился.
– Чего я там не видел?
– А чего ты здесь не видел?
– За пребывание здесь не нужно платить.
– Деньги кончились? – догадался Игорь, в этот момент поливавший себя одеколоном, от запаха которого сам едва не задохнулся.
– Одолжу! – предложил Артур, единственный из нас, кто уже нашел летнюю подработку. – Мне вчера аванс выдали.
– Не надо, – сказал я, укладывая вещи для поездки домой.
– Домой едешь? – дошло, наконец, до всех.
Тот дом, откуда каждый приезжал, оставался домом, а эту квартиру столь высоким статусом награждали редко, в силу необходимости. Две состыкованных спинками кровати вдоль одной стены, два скрипевших шкафа по другую и четыре кровати посередине, где личные и лишние вещи складывались, за неимением тумбочек, на пол под кроватями. По узким проходам пролегали дорожки из ковролина. Три стула тоже играли шкафов, по одному на каждую пару проживающих. Это – дом? Нет, это место пребывания – с личным пространством в виде индивидуального отделения в холодильнике и полки с вешалками в шкафу. Вообще-то, Мадина права, шесть человек для однокомнатной квартиры – многовато, но мы привыкли. Теснота не замечалась, а плюсы такого существования, вызванные многократной экономией, перевешивали любые минусы. Об остальном мы всегда договоримся.
От меня, наконец, отстали. Завязалась веселая перебранка, попутно сокомнатники вспоминали, кто и что творил в кегельбане на прошлой неделе, а также не появилась ли у кого-то возможность пригласить девчонок в количестве от одной до бесконечности. Если точнее, то от бесконечности до хотя бы одной.
Возможность, как я понял, отсутствовала.
Дождавшись ухода раздухарившейся компании, я сверился с расписанием электричек. Времени до отправления ближайшей – навалом, вокзал – в десяти минутах ходьбы, можно потешить себя редким удовольствием – в тишине и покое понежиться в горячей воде.
По захламленности ванная комната превосходила спальню и кухню вместе взятые. Заваленная вещами стиральная машина по одну сторону, пожелтевшая раковина умывальника по другую, сверху – белье на веревках между стенами. Сзади, на внутренней стороне двери, – полотенца на изображавших вешалки гвоздях. А впереди оставшееся место занимал коричневевший потеками зев пластиковой ванны. Если закрыть за собой дверь, то, встав на пятачок зеленого кафеля, даже рук не поднять без угрозы что-нибудь уронить.
В ванне валялись брошенные кем-то грязные брюки. Я убрал их в полиэтиленовый пакет, сполоснул белую посудину, набрал воду и, раздвинув сушившееся на веревочках белье, наконец, погрузился в нирвану. В нирваННу – раскинув повисшие плетьми руки и выпиравшие из океана блаженства острова коленей. Пейзаж просто чудесный. Какие Мальдивы, какие Сейшелы, вы о чем? Полная ванна горячей воды и никого рядом – вот высшее удовольствие! Голова откинулась на холодный бортик, глаза закрылись. До чего же хорошо…
В притворенную дверь ванной комнаты раздался стук.
– Можно?
Разморенный и расслабившийся, я собрался заорать на кого-то из вернувшихся, однако, не дожидаясь ответа, вслед за стуком ко мне беззастенчиво ввалился…
Неправильно сказал. Потому что не ввалился, а валилась.
Глаза у меня полезли из орбит, а рот немо разевался по-рыбьи в поисках приличных выражений: излом черных бровей… узкие скулы… четко очерченные губы…
Обладательница давно отмеченных мной длинных ног и вкусных подробностей, которой скорее пристало быть усладой повелителя Блистательной Порты, стояла передо мной во всем тщательно отрепетированном, вымученном у зеркала, великолепии. Ее глаза искрились, губы расцвели улыбкой:
– Привет. Это я.
– Но как…
Прикрывшийся ладонями, я ошалело смотрел на Мадину как на привидение. Она по определению не могла тут оказаться: не знала, где живу, не могла миновать запертой за ушедшими друзьями двери…
– Нашла тебя просто: спросила, показали. На лестнице узнала, что другие отправились играть в боулинг, а ты отказался.
– Я домой собираюсь. К родителям. Готовлюсь, вещи собираю.
– Помочь?
– Не надо! – Я испуганно дернулся, не зная, что еще взбредет в голову непредсказуемой посетительницы.
– Как хочешь. Женщины лучше умеют обращаться с вещами, вот и предложила.
Одетая в накинутую на платье куртку Мадина стояла надо мной без тени стеснения и разглядывала забитое вещами помещеньице, неотъемлемой частью которого был я – старательно прятавший хозяйство под решеткой скрещенных ладоней, в которых оно едва помещалось. Самое глупое и обидное в этой ситуации, что почему-то именно я чувствовал себя виноватым. Так не должно быть, но было. Я перешел в наступление:
– Как нашла – понятно, а как попала внутрь?
– Дверь была не заперта.
Мадина вела себя так, будто ничего особенного не происходило, а мне было нестерпимо стыдно. Моя нагота, показное равнодушие гостьи, простреливавшей шаловливыми намеками, что равнодушие именно показное… Долго так продолжаться не могло. Лежа перед Мадиной, словно поросенок на столе кверху лапками, невыгодно для мнения о себе и некрасиво раскоряченный, я глядел на незваную гостью, такую шикарную, знойную, томную…
Нет. Какая бы ни была, она сестра друга.
Впрочем, как женщина…
Я судорожно сглотнул. Такие красавицы не ходили ко мне в гости, и я к ним не ходил. «Ко мне» и «к ним» – естественно, не только в территориальном смысле. Настя сегодня ночью – исключение, подтверждающее правило, она единственная, кто снизошел до моей персоны, и то на чужой территории и просто от скуки. Окажись на моем месте кто-то другой, Настя не заметила бы разницы. Красавицы с идеальными на мужской взгляд фигурами и лицами были обитательницами параллельного мира, они жили в недоступной для меня вселенной и со мной не пересекались (во внеучебное время). И не имели желания пересекаться. Ответно я не жаловал их, называя пустышками и потаскушками. По большому счету, Мадина в мое определение тоже укладывалась, пусть и с натягом.
Представитель иной планеты почтил посещением наш серый скучный мир. С этим требовалось что-то делать. Для начала нужно прояснить непонятное:
– Дверь в ванную не заперта, потому что незачем запираться, когда я в квартире один. Вопрос в другом: как ты попала в квартиру?
Придержав низ куртки, Мадина присела на бортик ванны и улыбнулась, игриво поиграв бровями:
– Сказала одному из твоих сожителей, низенькому очкарику, что ты обещал дать кое-какие книги, мне их нужно срочно забрать. Он без разговоров отдал свой комплект ключей. Вот, оставляю, чтоб не забыть. Передашь?
Позвенев перед носом, словно колокольчик, небольшая связка упала поверх тряпок на стиральной машинке. Мадина, кокетливо поигрывая черным локоном, вновь перевела взор на меня. Смущения – ни в одном глазу.
Н-да, ситуевина. Похоже, из-за ожидания чего-то подобного родители и решили вернуть развеселую дочку домой.
– Я скоро уезжаю. – Мадина опустила руку в воду и механически зачерпнула.
– Знаю, Гарун звонил.
– Уже? Быстро же растрепал, хотя не должен. А говорят, будто женщины – сплетницы.
– Я приглашен на свадьбу.
– Жаль, что мне, в отличие от тебя, отказаться нельзя. С удовольствием поменялась бы местами.
– Что думаешь по поводу многоженства?
– Он и это раструбил?
Мадина тоскливо смотрела, как вода стекает сквозь пальцы обратно в ванну. Процедура повторилась неоднократно. Абсолютно голый я, находившийся ниже ватерлинии, беспардонную гостью вроде бы не интересовал, но так только казалось, иначе она не сидела бы здесь с упорством пса, ожидающего кормежки.
– Тебя не смущает, что я перед тобой в таком виде?
– Меня? – Мадина сделала большие глаза, ее взгляд ехидно переехал на мои скрещенные ниже пояса руки, основательно задержался там, пристальный и изучающе-задумчивый, и через жаркую вечность вернулся на лицо. – Нет. А тебя?
– Несколько да, поэтому не могла бы ты…
– Конечно, могла бы! – перебила Мадина. – Какой разговор! – От нее искрило нездоровым озорством, от которого легко прикуривались бы сигареты и автомобили. – Понимаю, нужно быть в равных условиях, и чтобы тебя не смущать…
Она сделала то, чего я не ожидал. Одно за другим куртка, платье и прочее полетело в сторону.
– Мадина!!!
– Сейчас-сейчас…
В своем плачевном положении я не мог воспрепятствовать ничем, кроме гневных окриков, а они не работали. В несколько движений нахальная гостья осталась исключительно в природной одежде.
– Вот так – хорошо? – Она влезла в воду со стороны ног, плюхнулась между моих коленей, а свои перекинула мне через бедра.
Верхнее отверстие ванны на миг шумно захлебнулось, его заткнула откинувшаяся спина Мадины. Над моим животом свелись вместе белые коленки.
– Теперь мы равны.
Искательница приключений нашла их и здесь. Меня пробуравил горячий взгляд.
– Вообще-то я имел в виду несколько иное… – проговорил я запоздало, чувствуя, как чужие ноги стискивают мне бока. Будь у меня лишних килограммов на пару больше – не поместиться нам тогда в одной ванной…
Вот же, опять ванна. Вчера ванна и сбрендившая девушка, сегодня то же самое…
В новой диспозиции мои ладони оказались в опасной близости от никак не предназначенных для них чувственных безобразий.
– Но ведь так тоже неплохо, согласись? – нервно хихикнула Мадина.
Она тоже чувствовала себя не в своей тарелке, но отчаянно храбрилась.
Если называть вещи своими именами, то она была в моей тарелке. Теперь мне понятно, почему медведи из сказки так ополчились на Машу. «Кто спал в моей постели?! Кто ел из моей тарелки?!» Пусть Маша пришла сама, а ее возраст и внешние данные могли показаться медведям достаточными, чтобы женить на ней, скажем, сыночка (это же сказка, там все в конце концов женятся), но медведь и человек – разные виды! В переводе со сказочного – разные люди. Категорически разные. Сказки – ложь, да в них намек.
Я проворчал:
– Что плохо, а что хорошо, определяет воспитание.
– И окружение.
– И традиции. Имею в виду национальные.
– У нас многонациональная страна. Будь я в восторге от обычаев гор, я осталась бы в горах. Возможно, после свадьбы я перееду в Москву. Все для этого сделаю. Четыре стены… – Жгучий взгляд с тоской пробежался по тесноте ванной комнаты, длинные волосы, понизу расплывшиеся в воде, отрицательно мотнулись. – Это не для меня. Я вижу свое будущее по-другому.
Кто же тебя спросит, хотелось сказать, но это уксус на кровоточащую рану, и я вернул собеседницу в реальность:
– Ты горянка, ты должна…
– А ты не горец и не должен, – со злостью перебила Мадина. – Хватит о традициях. Скажи честно, тебе нравится? – Весомые достоинства взвились, словно белые флаги капитуляции, а ладони их хозяйки с чувством огладили демонстрируемые подробности. – Скажешь «нет» – я сейчас же уйду. Но если соврешь…
– Как же ты узнаешь, что я вру?
– Заставлю убрать ладони.
И Мадина поняла, что раунд остался за ней.
– Как мне теперь смотреть в глаза Гаруну? – хмуро осведомился я.
– А как ты в них смотришь, зная, что больше половины твоих сокурсниц он видел в еще худшем виде? Заметь, я употребила слово «видел», хотя могла бы другое, о котором ты догадываешься. Русский язык богат на емкие глаголы.
Удар, что называется, под дых. Возражения увязли где-то между душой и горлом.
Впереди за хрупкой шейкой текла водичка, плавали и извивались намокшие локоны. Встречный взгляд выжигал остатки здравомыслия, как огнеметом. Мозги ушли в отпуск, по пустому черепу гулял сквозняк. Нет, одну мысль инстинкт самосохранения подкинул:
– Как же тебя отпустили?
Подтекст прозвучавшего: искать не будут? Если в таком виде найдут у меня…
– Я не собачка на привязи, пусть моим близким и хочется посадить меня на цепь.
Мы снова умолкли.
Что я мог сделать – сейчас, когда слова не действовали? И вообще. Что же у меня за дни такие начались, критические? Вчера одно, сегодня – вот такое другое, хлеще прежнего. Что при таком начале будет дальше? И, кстати, почему для своих чувственных опытов безупречно сложенная хулиганка выбрала меня? Тихий, скромный, всеми забытый, ничем особым не выделявшийся… Или именно отстраненность от общей тусовки сыграла роль? И моя репутация безопасного честного человека, который никому и никогда не раскроет чужих тайн? Или… своих тайн? Которые, как подразумевается, теперь будут.
И все же. Мадина, к которой меня тянуло все сильнее, была сестрой друга и человеком другой культуры, пусть и не скрывала ироничного и даже высокомерного отношения к родной культуре. Она сама пускалась в непотребные авантюры, но я не мог стать соучастником. Это как если бы на ее месте сейчас оказалась Хадя или, к примеру, моя сестренка. Даже представить невозможно. Как гей-парад в Грозном или открытый для всех желающих нудистский пляж в Махачкале.
Впрочем, можно ли наших с Мадиной младших сестер ставить на одну доску? Пройдет время, и насмотревшаяся телевизора, наслушавшаяся подруг, излазившая интернет моя Машенька однажды созреет, чтобы переступить бортик такой ванны, в которой будет плескаться кто-то из моих нынешних друзей. И они не посчитают это ненормальным. Таковы новые традиции, такова плата за свободу, которая есть у каждого, кто согласен отвечать за нее.
Но Хадя… Никогда. Она и чужой мужчина в ванной, не муж, – это две разные вселенные. Хотя сестры очень похожи внешне. Почти копии, но Хадя – уменьшенная и смягченная, резкие углы заменены плавными изгибами, дерзость во взгляде – кротостью и доброжелательством. И нет такой ценности в мире, какую я не отдал бы, чтобы вместо шалуньи Мадины моих ребер, бедер и голеней касалась ослепительно-солнечная Хадя…
Фантазия отключилась, отказываясь даже воображать подобное. Хадя была не такая. Она даже теоретически не могла оказаться на месте аферистки-сестры. Повторяю: даже теоретически.
Легкие случайные покачивания вернули меня от теории к практике. Покусывая нижнюю губу, колыхавшая воду нежданная собеседница проговорила с плутовским прищуром:
– Мне хотелось сказать тебе одну вещь… ради которой, собственно, я пришла. Меня увозят, ты об этом знаешь, но ничего не делаешь.
На меня будто уличный столб упал:
– В каком смысле?
– А как же данное тобой обещание?
– Какое?! – Я едва не поперхнулся.
Никаких обещаний не было! И не могло быть! Я не даю обещаний сгоряча, потому что привык выполнять каждое слово – каждое! – любой ценой.
– Вчера, – напомнила Мадина. Ее очаровательная головка склонилась набок, забавно поводя вверх-вниз красивыми бровями.
Всплыло: «Ты мог бы украсть невесту?»
Память перегрелась в режиме аврала: разве дошло до обещаний? Нет, вчера эта тема себя исчерпала, не начавшись. Тогда…
Ччччерт!!!
– Вспомнил? – Соблазнительная бесовка повозила ногами, создавая легкую волну. – Ты обещал рассказать о том, о чем мне поговорить не с кем, и как у тебя было… это.
Для иллюстрации туманного понятия низ соседнего тела толкнул меня под водой. Касание нежных зарослей содрогнуло ожогом встречи синтетики с утюгом. Мадина взбудораженно замерла:
– Ну? Ты ведь обещал?
– Не обещал, а был подловлен на слове. И сейчас категорически не та ситуация, чтобы я мог говорить о…
– А какая сейчас ситуация?
Игра кошки с пойманной мышью могла продолжаться долго, так как мышь была в трансе. В желании превратиться в улитку и спрятаться в непробиваемый недоступный домик.
В своем новом состоянии я не мог встать первым и уйти, организм предал меня, ладоням не хватало места.
– Не та, – с тупой упертостью повторил я намного тише.
– Другой не будет. – Мадина развела руками, а потом, не зная, что с ними делать, положила их мне на торчавшие коленные чашечки, обрамленные чуть не вставшими дыбом волосками. – Ты это тоже понимаешь. А слово дал. Если ты мужчина – придется говорить сейчас.
Выпад с последним обвинением был наивным и глупым до крайности, но погружением в детство с его взятием «на слабо» он заставил меня внутренне улыбнуться и протрезветь от пьянящего безумия. Часть крови вернулась в голову и пнула ее, заставляя работать, и та, скрипя и сопротивляясь, приступила к обязанностям.
Для начала надо понять главное: чего перешедшая все границы баловница ждала, когда залезла в ванну к обнаженному мужчине? О нескором возвращении сокомнатников Мадина знает не хуже меня, и ответ получался единственным, для меня неприемлемым. Надо прекращать комедию.
– Если слово дано, его нужно выполнять, – сказал я, рывком коленей скидывая с них девичьи ладони. – С одним условием.
В ожидании подвоха Мадина напряглась, за темными зрачками начался мозговой штурм. Она заранее готовилась к новому раунду словесно-телесной баталии.
Я объяснил:
– Это произойдет на кухне за чашкой чая. То есть, ты сейчас немедленно встанешь, оденешься и выйдешь, там и поговорим.
Меня уничтожающе просверлила вспышка едва сдержанного гнева, и соседка по водоплаванию процедила сквозь зубы:
– Условие единственное? Даешь слово?
Я помедлил немного в поисках подводных рифов, что грозили бы пробоиной и полным крушением планов. Таковых не обнаружилось. Последовал кивок.
– Тогда у меня тоже дополнительное условие. Совсем маленькое.
– Не пойдет.
– Это нечестно!
– Нечестно ставить меня в некрасивое положение по отношению к моему другу и твоему брату, – парировал я.
– Все равно, если ты не согласишься, то я не встану первой. Наоборот, я восприму это как твое желание поглазеть на меня. Еще и обижусь.
– Поглазеть?! Обидишься?! Ты?!
– Скажешь, это не так?
– Сдалась ты мне сто лет!
В опровержение декларируемой позиции взгляд-изменник метнулся вниз, на гладь матовых островов, подсвеченных лампой, они контрастировали с Куинджевской чернотой намокших понизу темных прядей и дьявольскими магнитами глаз. Мадина знала себе цену и пользовалась этим, партия шла не на равных. К сожалению, это понимали мы оба. К сожалению для меня.
– Да я вообще отвернусь или закрою глаза!
И я отвернулся в сторону.
Было бы куда. От себя не убежишь. Чего не видели глаза, чувствовала кожа и помнила память. Особенно не давала покоя родинка на груди. Надо же расположиться в таком месте, чтобы всегда быть на виду. Теперь, зная о родинке, разве забуду я весь пейзаж при каждом взгляде завтра и всегда?
– Хорошо, – сдалась паршивка, при этом явно что-то замышляя. – Закрой глаза обеими руками, и не подсматривать, договорились?
– Догово… Стоп!
– Нет, уже договорились! – всхохотнула Мадина, и ее ладони хлопнули меня по коленям. Понизу пошли теплые волны.
– Нарочно, да? Нравится меня в угол загонять? Садистка!
Довольно улыбаясь, Мадина пожала плечами:
– Тогда возвращаемся к прежнему условию, в нем было, чтобы я встала, оделась и вышла. Но мне нужно еще вытереться. Это сделаешь ты.
Белозубая улыбка ударила меня по глазам.
Интересно, сколько бедолаг уже попало в сети вертихвостки, которую всемерно оберегали от чего-то подобного все окружающие, как свои, так и чужие. И как эти бедолаги выкручивались – тоже любопытно. Или… не выкручивались?!
– Хватит. Это уже не игрушки.
Поняв, что при любом раскладе придется унизительно вилять хвостиком во всех смыслах, я сделал простейшее, на что давно решался, но никак не мог. Слова еще вылетали, когда мои руки взялись за голени Мадины и толкнули назад. Нежный, но крепкий захват распался, тела расплелись, и меня, к восторгу Мадины представшего на секунду во всей красе, пулей вынесло за бортик. Я похватал свои вещи, и дверь за мной захлопнулась.
Уф. Чертовка бессовестная. Как теперь в глаза Гаруну смотреть? Мадина нарочно расстраивает нашу дружбу, или это месть за что-то? Скажем, за недостаточное внимание. Фиг ее знает. Чего хочет женщина – того хочет Бог, а пути Господни неисповедимы.
