Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Начало
Садившееся солнце грело почти по-южному, по газонам важно расхаживали вороны, но их словно ветром сдуло, когда улицу огласил вопль:
– Кваздапил!
Белая «Лада» подрулила к тротуару. За рулем скалил зубы Гарун, на заднем сиденье просматривались обе сестры. Мадина помахала ладошкой, Хадя сдержанно кивнула.
Стекло передней дверцы опустилось, Гарун восторженно обвел взглядом стального коня:
– Купил! Только что! Теперь занизить, затонировать, по мелочам доработать – конфетка будет! – Улетевший мыслями в прекрасное далеко, он вспомнил обо мне и с некоторой грустью вернулся в настоящее. – Ты домой? Подвезти?
Приглашающе распахнулась передняя дверца. Когда я сел и пристегнулся, Гарун вжал педаль чуть не до упора:
– Смотри как едет! Летит!
Энтузиазм – это хорошо, если не угрожает жизни. К тому же, я заметил, что движется экипаж отнюдь не к месту моего жительства.
– Ты куда?
Гарун расплылся в довольстве:
– Покажу, как едет. Нет, ты послушай этот рык! Знаешь, почему такой звук?
– Знаю что по городу ездят медленнее.
– Я тоже много чего знаю. Завтра же начну, а сейчас – ну, нет, ты только ощути!
– Напоминаю, что ты взялся отвезти меня домой.
– А ты торопишься?
– Нет.
– Тогда в чем проблема?
Сестры тихо сидели сзади, к эйфории брата они относились философски. То есть, не относились.
Гарун встрепенулся от пришедшей мысли, руки выкрутили баранку, машина прижалась к обочине:
– Права с собой?
– С собой, но…
Гарун не принимал возражений. Он освободил место водителя.
– А страховка? – Я все еще пытался остановить лавину картонкой здравого смысла. – Если остановят…
– Страховка без ограничений. Садись!
И я сел. Когда-то и моя мечта сбудется, такие же четыре колеса с восторженной прокладкой между рулем и сиденьем понесут меня в счастливое завтра. А пока стоило больше практиковаться. Спасибо Гаруну за предоставленную возможность.
Я прокашлялся.
– Господа и дамы, временный капитан корабля приветствует вас на борту. Сейчас наш лайнер совершит свой первый полет, прошу пристегнуть ремни безопасности и привести спинки кресел в вертикальное положение. Детей, больных и беременных прошу покинуть салон, а критиканам удалиться от иллюминаторов. Температура за бортом отличная, настроение боевое, нервы пока в порядке. Если что, в тапера не стрелять, играет как умеет. Поехали!
Речь вышла лучше, чем троганье с места. Я недожал газ, машина дернулась и заглохла. Гарун заржал, как сивый мерин, возникшая в зеркале Мадина стрельнула глазками, Хадя вздохнула.
– Дубль два! – со смехом объявил Гарун. – Сцена первая, акт второй. Те же и новый водитель, пьеса «Жми меня нежно».
Со второго раза все получилось, подчинившаяся тонна железа двинулась вперед, осторожно, медленно, в правом ряду. Нас обгоняли все, даже троллейбусы. Гарун подначивал, сестры тихо смеялись – хорошо, что шуткам брата, а не надо мной. Мадина иногда бросала через зеркало слишком откровенные взгляды. Это бесило. Доиграется ведь, паршивка. Хадя уже косится с удивлением. Того и гляди, Гарун задумается: чего это сестренка заигрывает с другом, и не объяснить ли такому другу, что есть что в этой жизни?
Глава 16
Чтобы не нервничать, я перестал смотреть в зеркало. Некоторое время мы спокойно ехали за другой столь же неспешной машиной, где водитель вел дискуссию с пассажиром или говорил через хэндс-фри по телефону. Все шло замечательно до появления худшего из водительских раздражителей. На обочине голосовали две девушки – симпатичные, голоногие, в распахнутых жакетиках. Впередиидущую машину из левого ряда подрезала еще одна, поперек общего движения она метнулась к тротуару.
Я вжал среднюю педаль до упора. Визг тормозов сразу трех экипажей врезал по ушам, всех тряхнуло, тела бросило вперед.
– Маймун безголовый, что делает, а?! – всшипел Гарун, когда его голова, едва не доставшая лобовуху, вернулась на место. – А если бы я не пристегнулся?!
Вторая машина едва не врезалась в первую, которая, после того как всех подрезала, резко встала, а наша замерла, почти уткнувшись в бампер второй. Столкновения, к счастью, не случилось, до него остались считанные сантиметры. Зато нервов не осталось.
– Аллах свидетель, этот хайван штопаный сам напросился, сейчас ему такой чапалах* прилетит, башка в блюдце превратится!
*(Маймун – обезьяна, хайван – животное, чапалах – удар, оплеуха)
Я увидел, как ладонь Гаруна потянулась под сиденье к торчавшей оттуда ручке бейсбольной биты, но в пути сменила направление к кобуре с травматиком.
А ситуация вдруг подвисла. Из подрезавшей машины выскочили двое черноволосых ребят, а из второй, подрезанной – двое светловолосых, со стальными монтажками в руках.
Между нашими с Гаруном плечами поднялся вытянувшийся вперед палец Мадины.
– Гарун, это же… – Она указывала на чернявых.
– Вижу.
Мы с Гаруном переглянулись. Он должен вступиться за земляков, иначе его не поймут. А я, его друг, обязан встать на другую сторону. Его земляки сами создали ситуацию, которая вела к драке. Защищать их – последнее дело. Для меня. Но не для Гаруна. Вот такая незадача.
Итого – трое на трое, а мне с другом вставать по разные стороны баррикад.
Когда-то это должно было случиться. Как утверждает перефразированная народом народная же мудрость, все, что не к лучшему, то случается.
Я постарался, чтобы интонация осталась спокойной:
– Если что, мне можно взять биту?
Небольшая пауза сказала о том, что Гаруну не просто далось решение.
– Да, – хрипло выдохнул он.
Впервые за поездку я специально посмотрел в салонное зеркало.
Лицо Хади побелело, глаза стали круглыми.
Взор Мадины горел. Ей было страшно, и от этого она получала громадное удовольствие. Приключение!
Я взялся за ручку двери. С другой стороны Гарун взялся за свою.
Но мы не выходили. Ждали. Пусть начнут без нас. Есть маленький шанс, что обойдется без членовредительства и кровопролития. Словами можно добиться большего, чем кулаками. Пусть сначала поговорят.
Один черноволосик из первой машины, как и Гарун, тоже потянулся рукой под куртку. Зато второй будто не замечал происходящего, его лицо расплылось в улыбке, распростертые руки сотворили царственный жест в сторону трех автомобилей:
– Девчонки, с кем поедете? Все к вашим ногам, красавицы, выбирайте!
У всех, в том числе у сжавшихся от испуга красавиц, готовых улепетнуть с началом драки, вырвался истерический смех.
– С ними. Подвезете? – Голоногие создания спешно прыгнули в машину светловолосых ребят.
Хозяева машины переглянулись, железные дрыны в руках опустились. Необходимость драки рассосалась сама собой.
– Подай назад, – попросил меня Гарун.
Я едва справился с разучившимися гнуться ногами. Вырулившая с обочины средняя машина уехала, а через миг мой приятель обнимался с земляками.
– Хорошо иметь чувство юмора, – вымолвил я, чтобы сломать гнетущую тишину.
Мне было не по себе. Все ли поняли, что могло произойти?
– Хорошо не доводить до ситуаций, когда юмор остался последним средством, – подала голос Мадина.
Рассуждает она правильно, но поступает почему-то исходя из иной, непонятной мне логики.
Скромница Хадя что-то шепнула сестре, обе стали прислушиваться. Снаружи у Гаруна с земляками шел серьезный разговор, все трое размахивали руками, общение шло на повышенных тонах. Языка я не знал, поэтому просто приходил в себя, дрожь в коленях постепенно исчезала, пульс успокаивался.
Сзади хлопнула дверца, Мадина помчалась к разговаривающим. Она стала что-то доказывать, и тут Гарун влепил ей пощечину. Мадину откинуло, она схватилась за лицо.
У меня внутри похолодело. Неужели кто-то рассказал о вчерашнем?
– Что происходит? – Я повернулся к Хаде, превратившейся в невидимую и неслышимую мышку. – Может быть, мне вмешаться?
– Не надо, это тебя не касается. Гарун сам объяснит. Позже.
Через минуту все расселись по местам. Гарун был на взводе, глаза бешеные.
– Отвезешь до дома? – Бессмысленный взгляд уставился вперед, а заднего сиденья, где притихла Мадина, для Гаруна теперь вроде как не существовало.
– Попробую, – сказал я. – Но во двор заезжать не буду, там узко.
– Так даже лучше. Никто не знает об этой машине, а ты сойдешь за таксиста.
Ехали молча. Расспрашивать я не решился, позже Гарун сам расскажет, если нужно, а если нет, то и знать не надо. К тому же, все силы и внимание уходили на вождение, опыт у меня мизерный, только тот, что дали в автошколе. При оценке от одного до десяти это где-то около ноля. Но явно не ноль, иначе мы не ехали бы.
Снаружи быстро темнело. Вспыхнули прокинутые по столбам гирлянды фонарей, улица преобразилась. Я с трудом выбрался из вечернего потока. Останавливаться пришлось у обочины главной дороги. Нужный многоквартирный дом оказался в стороне от места, где мы притормозили, но Гаруну это даже понравилось. Выходя, он громко хлопнул дверью. Мадина побитым щенком увязалась за ним. Хадя тоже хотела встать, но несколько слов брата заставили ее остаться. Все разговоры велись на родном языке, меня игнорировали.
– Вообще-то, в чужом присутствии принято говорить понятно или извиняться и называть причину.
– Есть причина, – прошептала Хадя с заднего сиденья.
Только сейчас я заметил, что на ней лица нет – как и на трассе, когда мы с другом чуть не стали врагами. Она сидела бледная и какая-то каменная.
– Из-за Мадины Шамиль убил Султана, – медленно проговорила она, – тот рассказывал о ней гадости.
Мозги покрылись инеем. Вспомнились недавние откровения…
– Шамиль скрылся, его ищут, но шум только поднимается. А мы – его родственники, и теперь нужно срочно…
Ее речь прервалась, рот остался открытым, взгляд застопорился на подъезде: туда заскочил очень спешивший парень южных кровей. Хадю мгновенно вынесло следом.
– Помочь? – выкрикнул я.
– Жди здесь!
Минуты тянулись как сыр на противной холодной пицце. Наконец, дверь подъезда распахнулась. Парень, за которым бросилась Хадя, выводил ее под руку. Толчок в спину направил девушку к дороге, в мою сторону. То есть, к свободной машине с водителем, где мой организм исполнял роль безмозглой статуи: Гаруна не было, Хаде явно требовалась помощь, а я не знал, что делать.
– Шеф, свободен? – с трудом проник в голову голос, словно с другой стороны Земли.
Я тупо кивнул. Задняя дверца отворилась, чужие руки затолкали Хадю в салон. Мне на колени прилетела смятая крупная купюра.
– Отвезешь, куда скажет. – Парень обернулся к притихшей на заднем сиденье девушке. – Все поняла? Не подведи, не делай, чтобы я пожалел. Знаешь, что будет. Езжай.
– Поехали, Кваздик, – шепотом попросила Хадя, когда дверца захлопнулась. – Быстрее. Он ушел?
– Сел на скамейку, ждет чего-то, смотрит за машиной и за подъездом. Куда ехать?
– Все равно, только быстрее. Скоро приедет полиция. Меня не должны найти.
В салонном зеркальце отображался кусочек лица, видеть какого еще не доводилось. Единственная эмоция на нем – животный ужас, единственная мысль – бежать как можно быстрее и дальше, потому что оставаться – смерть.
Я сделал так, как она просила. Двигатель взревел, машина дернулась и поехала. С трудом совладавшие с педалями ноги вывели нас в городской поток.
Хадя сидела так же, не шелохнувшись, глаза глядели в никуда. Говорить она не могла, душа то ли спряталась, то ли металась в неведомых далях. Через пару кварталов мы притормозили у обочины.
– Теперь рассказывай. Все по порядку, иначе поедем в полицию.
Хадя мотнула головой:
– Нет. Не могу.
У нее шок. Нужно растормошить, вывести из ступора. Пусть хотя бы расплачется, и ей сразу полегчает. Я молча вышел наружу и, зайдя в заднюю дверь, плюхнулся рядом со словно остекленевшей девушкой. Казалось, тронь ее – рассыплется.
Но я все же тронул. Я обнял ее и прижал безвольное тело к груди:
– Хадя! Все хорошо, я рядом и никому не дам тебя в обиду. Что случилось? Где Гарун?
И ее прорвало. Ощущение безопасности, пусть временной, пробило клапан: в моих объятиях ее корежило, голова билась о мое плечо, но сквозь слезы и всхлипы пробивались слова, от которых хотелось рвать волосы.
– Это Гасан, брат Султана. Когда я вошла в квартиру, он укладывал пистолет в ладонь Мадины. Гарун мертв, три пули в груди, Мадина тоже мертва, у нее проломлена голова. Гасан увидел меня и чуть было не выстрелил, в последний момент его рука остановилась. Он сказал: «Гарун пострадал за Шамиля, теперь мы в расчете. Мадина не должна была вмешиваться. Я бы просто ушел, Мадина должна была сказать, что не знает стрелявшего, все бы все поняли, и больше ничего не случилось бы. Мужчины обоих родов могли спать спокойно. Но она кинулась на меня с ножом. Я не мог стрелять в женщину, я оттолкнул ее. Мадина ударилась головой об угол стола и проломила затылок. Это неправильно, женщин трогать нельзя, и я решил сделать так, будто Гарун ее избил, а в ответ она его застрелила. И тут появляешься ты. Пришла бы позже – стала бы просто свидетелем, а сейчас ты ненужный свидетель. Если все расскажешь, мне придется оправдываться, и, возможно, меня не поймут. Меня это не устраивает. Поэтому сейчас ты уедешь как можно дальше и никому ничего не расскажешь, потому что в смерти своих родственников с этой минуты будешь виновата ты. Отныне так: Гарун в гневе стал избивать Мадину, он убил ее, и ты его застрелила».
– Но ведь…
– Не перебивай. – Хадя умоляюще потрясла головой. – Еще не все. Гасан вложил пистолет мне в руки, чтобы остались отпечатки, и бросил его на пол. Потом он с моего телефона отправил сообщение главе диаспоры о том, что будто бы случилось между братом с сестрой и мной, и забрал телефон, а меня привел сюда.
– Нужно рассказать это полиции. Сейчас не те времена, когда все решалось звонком или толщиной денежной пачки.
Хадя отстранилась от меня:
– Ничего не понимаешь? Моей правде никто не поверит.
– Я пойду свидетелем.
– Нет. Гасан предупредил: кто узнает правду – умрет. Так и будет, он это сделает, я его знаю. Я уверена, что он пожалеет, что отпустил меня. Скорее всего, он будет меня искать. Меня теперь все будут искать.
– Куда же тебя отвезти?
Хадя молчала. Она долго молчала, прежде чем тихо донеслось:
– Надеюсь, что со временем правда как-нибудь выплывет. Или еще что-то изменится. Нужно переждать. Спрятаться от всех. Но в этом городе мне спрятаться негде. Нужно идти к кому-то из общих знакомых, а это опасно. Или можно тайно вернуться домой на Кавказ, но тогда в сопровождение нужен кто-то из родственников.
– Я в сопровождающие гожусь?
Хадя жалобно вздохнула:
– Категорически не годишься.
– Я друг твоего брата. Почти брат.
– Знаю. Другие не знают.
В голове все перемешалось.
– Гостиницы и съемные квартиры, как понимаю, отпадают?
– Мне сейчас нельзя никуда, где кто-то увидит и сможет рассказать. И еще. Паспорт и другие документы остались в квартире, а там уже полиция.
– А документы на машину?
– Здесь, в бардачке. Гарун купил ее по генеральной доверенности, в ГАИ он как владелец не числится, машину искать не будут. О ней не знают. Даже Гасан принял тебя за таксиста.
– Если у тебя нет ни денег, ни документов – может, продать машину? С деньгами проблемы решаются намного проще.
– Ничего не получится, доверенность оформлена на Гаруна. Если только отдать ее за копейки или пустить на запчасти… но мне не кажется, что это хорошая идея. Пусть машина пока останется у тебя.
Поколебавшись, я решился:
– Если ехать тебе некуда, поедем ко мне. Как-нибудь перебьемся. Не подумай ничего, я уступлю свою кровать, а сам как-нибудь…
– Нет!
– Только на сегодня, а завтра что-нибудь придумаем.
Хадя подняла лицо с моего плеча:
– Мадина рассказывала, что там живут шестеро. Сможешь сделать их слепыми и глухими?
– Я могу попросить, они понятливые.
– Нет. Припаркуй в спокойном темном месте, сегодня я посплю в машине. Сможешь утром напоить меня чаем? Прости за нахальство, но у меня горло слабое, чуть что – сразу заболеваю.
Мы приближались к моему месту жительства. Тенистый переулочек спрятал машину с Хадей от лишних взглядов. Темнота имела вторую сторону – она привлекала воров и любителей ночных приключений. На платной стоянке оставлять автомобиль с пассажиром нельзя. Была бы у машины хоть какая-нибудь тонировка.... И если ночью приспичит в туалет…
Продолжая искать выход из положения, я принес одеяло, простыни и все что смог, кроме матраса. Собственно, и его бы притащил, если бы придумал как разместить. К сожалению, в «Ладе» сиденья в ровный пол не раскладывались.
– Ночью холодно, – объяснил я Хаде.
Сокомнатникам пришлось сказать, что вещи у меня попросили на пикник. Взаимовыручка, зачастую в ущерб себе – чудесное качество иногородних студентов, сегодня поможешь ты, завтра тебе. О плюсах такой системы хорошо говорит притча про «тот свет»: ад – это когда все сидят за накрытым столом, а взять ничего не могут, потому что руки не гнутся. Рай – то же самое, но все кормят друг друга.
– А это ужин. – Поверх свернутого одеяла я положил бутерброды и термос с чаем, который выпросил у Фильки.
Сейчас Хадя есть не могла, состояние не позволяло, но от горячего она не отказалась. Я составил компанию.
Мертвенно-белый фонарь за деревьями. Черные тени. Шорохи. Голоса. Скрипы. Иногда – рев проезжающих машин… и мир опять окутывала воровато-тревожная тишина. «Пикник» в машине навевал жуть. Каждые шум и движение несли угрозу. Нетвердой походкой мимо нас продефилировали трое алкашей, затем прошли какие-то мутные типы, заглядывавшие, куда не надо. Неподалеку что-то затрещало, донесся звон разбитого стекла. С другой стороны послышалась нецензурная ругань, и кто-то кого-то ударил.
У Хади метался взгляд, но она молчала. Все что могла, уже сказала, большего ей не позволяло воспитание.
Я долго собирался с силами, прежде чем выдохнуть:
– Не возражаешь, если переночую в машине вместе с тобой?
Карие глазки выдали залп салюта… а слова оказались из другой оперы:
– Зачем? И тебе будет неудобно.
Это было завуалированное «нельзя». Сказывался менталитет.
А мой менталитет требовал действий. Оставить девушку в беде – преступление, так меня учили с детства.
– Оставаться здесь одной – опасно, – ответил я. – Как мужчина и друг я обязан тебя защищать.
Против такого довода возражений не нашлось. Инстинкт самосохранения пересилил или что-то другое, не знаю. Спинки сдвинутых до упора передних сидений были разложены, и мы, как смогли, разместились сверху. Одеяло по праву досталось даме, я закутался простынями. Мы заперлись изнутри.
Кто ночевал в седане эконом-класса, тот знает, что комфортно спать в нем может только бескостный организм, желательно одноклеточный. Мы беспрестанно ворочались, ноги высовывались, шеи и руки затекали. Через пару часов запотели стекла, а температура понизилась настолько, что начался озноб. Из-за холода выпитый чай потребовал выхода намного раньше, чем обычно. Чувствовалось, как соседку корежит. В щелочку, сделанную в коконе одеяла, периодически выглядывал приоткрывавшийся глаз, видел неспящего меня и в замешательстве прятался.
Терпеть стало невмоготу.
– Отойду на минутку. – Я распаковался и отворил дверь.
Из одеяльного свертка завернутая с головой Хадя следила за моим отбытием. Для безопасности я запер машину, и кустики рядом с тротуаром получили полив. Ближайший фонарь был далеко, тень от дерева делала меня невидимым для случайного наблюдателя.
Вернулся я другим человеком – счастливым, как Сизиф, справившийся с поставленной задачей.
– Твоя очередь.
На распахнутую дверь Хадя не реагировала, щелочка замуровалась изнутри.
– Хадя, я все понимаю, но стесняться глупо, так надо. Сейчас поблизости никого нет, и для охраны мне не придется стоять у тебя над душой. Сделаем так: я буду прогуливаться неподалеку, а когда вторично хлопнет дверца, пойму, что пора, и вернусь.
Почему-то большинству женщин проще что-то сделать, чем заговорить об этом. Мой план удался, требования организмов получили удовлетворение, обошлось без приключений. Два сиденья вновь заскрипели под ворочавшимися телами.
Трудно, когда у человека, который рядом с тобой, другое мировоззрение. Оно мне импонировало, хотя иногда загоняло в тупик. Как с походом в кустики. Стеснение и скромность хороши, пока не мешают выживанию. Выход прост – мужчина должен взять ответственность на себя, принимать решения за двоих и ни на что не обращать внимания.
Не всегда очевидные решения оказывались верными.
– Включу зажигание, – объявил я через полчаса. – Без печки больше нельзя.
– Это привлечет внимание. Полиция может потребовать документы.
Я сморщился, словно к зубу прислонили включенную дрель. Даже если ориентировки еще не разосланы, для Хади любое выяснение личности кончится тюрьмой.
Словно чуя добычу, из-за угла появился патруль. Двое полицейских медленно прошествовали мимо, заглядывая во все закутки. Наша машина внимания не привлекла. Но окажись она заведена…
Когда ночной дозор скрылся в сумраке, я объявил:
– Единственный выход – согреть друг друга, иначе завтра нам обоим прямой путь в больницу. Это не досужие рассуждения, это приказ мужчины, который теперь за тебя отвечает. Лезь назад.
Такой язык Хадя понимала. Спорь не спорь, а сказанное настоящим мужчиной делать придется. Она и делала, как бы ни возмущалась внутри себя несправедливостью ситуации и моим беспределом.
Обожаю кавказское воспитание.
Я наклонил спинки передних сидений в другую сторону и перелез назад. Закоченевшее тельце с удобством устроилось в моих объятиях на заднем диване, поверх мы в несколько слоев замотались во все, что нашлось под рукой. Сначала возникло напряжение, ведь Хадя, в ее понятиях, совершала недозволенное. Но время шло, дыхания выровнялись, мышцы расслабились. Безысходность – лучший примиритель.
– Как в детстве, – сонно пробормотала Хадя.
– Как в детстве – что?
– Не помнишь? Давным-давно мы несколько раз спали так, вповалку, когда играли у нас дома. Гарун тоже почему-то не помнит, а мы с Мадиной часто вспоминаем.
Она запнулась. Перехваченное горло с трудом вытолкнуло поправку:
– Вспоминали.
В ответ я еще крепче прижал к себе Хадю.
– Спокойной ночи.
