Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Начало
Пролог
Когда смеются так заразительно, нельзя не подключиться. Мы с Гаруном, два серьезных четверокурсника, хохотали как в далеком детстве, дружно, в голос, не в силах остановиться.
Смех продлевает жизнь. А что делать, если вся моя жизнь – смех? Смех и слезы. Смех сквозь слезы. Смех вместо слез, чтобы выглядеть круче. Но все равно – слезы, слезы, слезы. Себе и другим. И потому – смех, а не жизнь.
Додумать мысль и довести суровую правду до какого-то нужного вывода я не успел. Дикий хохот на грани жизни и смерти будто отрезало. Полное ощущение, что около уха взорвалась граната. Звуки исчезли. По лицу Гаруна прошла рябь, оно растянулось, похожее на живые щупальца, и оплыло полупрозрачными кляксами с глазами, ртом, носом и ушами, стекавшими с шеи и дальше с тела и дивана, как часы на картине Сальвадора Дали. Фантасмагорические потеки сползли на пол и растворились в окружившей меня мгле. Мир заволокло туманом.
Серая пелена застилала глаза недолго, ее пронзил яркий луч, и картинка передо мной превратилась в другую. Комната осталась комнатой, но я в ней был один, лежал в кровати и жадно хватал ртом воздух. В лицо било утреннее солнце. Недавняя жуть оказалась иллюзией, хитрой проделкой подсознания.
В груди мощно стучало сердце. Гримаса истерического смеха все еще сводила скулы, а перед глазами блестел нож Гаруна, жаждавший познакомиться с сердцем. А ножик и сердце – они, если честно, не пара, не пара, не пара, как пелось в назойливой песенке. Дикая история мне приснилась, можно расслабиться.
А Хадя? С какого момента явь перешла в сон – до или после звонка Фильки?
Дата на телефоне подсказала, что о смерти Хади мне уже сообщили. Яркий мир вновь потускнел.
Вставать? А зачем? Последний вопрос с философской точки зрения был намного глубже, чем казалось. Зачем и как жить дальше? Что делать? Для чего? Иными словами, опять же – зачем?
Круг замкнулся. Нож. Смех. Жизнь. Смерть. Любовь.
Зачем?
Не жизнь, а смех.
После того, что приснилось, заснуть не получится. Я заставил себя встать, умылся и отправился готовить кофе. Не готовить, конечно, а растворять. Две чайных ложки с горкой на маленькую чашку – чтобы глаза на лоб полезли. Или, наоборот, чтобы вернулись оттуда.
Если во сне Гарун пришел за моей жизнью – значит, что-то внутри меня ждет такой развязки. Можно все свалить на великую любовь, но любовь – чья? Моя. Не любовь толкала меня на необдуманные поступки, а собственные прихоти. За что я избил Машеньку? За ее следование безрассудным желаниям и страстям. Разве мои поступки продиктованы чем-то другим? Потому я и ждал от судьбы возмездия. В моем случае, не ремня, а ножа. Это будет справедливо.
Кофе не помог. Надо было пить успокаивающее.
Когда я мыл чашку, раздался звонок в дверь. Открыть? После такого сна?
Звонок повторился. Тот, кто пришел, знал, что я дома. Что-то подсказывало, что это Гарун.
Говорить нам не о чем. Он знает, что делать, а я знаю, что он сделает. Просить пощады – унижать себя, пощада традицией не предусмотрена. «Мене, Текел, Фарес» – как на библейском пиру. Время разбрасывать камни, и время собирать камни, и воздастся каждому по делам его. Кажется, я готов. Аминь. Я неумело перекрестился (не знаю, почему вдруг, ведь никогда в жизни этого делал) и отворил дверь.
Перекрестился я, как оказалось, не зря. Сработала интуиция. На пороге стоял священник в черном облачении со свисавшим до живота желтым крестом на цепочке, в руках он держал потрепанный старый портфель, пышная седая борода опускалась почти до креста.
– Алексантий?
Я кивнул. После того, что приснилось, реальность воспринималась продолжением сна.
– Поступила заявка, причем очень настойчивая. Я выслушал и не смог отказать.
– Заявка? – Я не понимал, о чем идет речь и что, вообще, происходит.
– От вашего горбоносого друга.
– От Гаруна?
– Он не представился. Ваш знакомый уверен, что сегодня вы умрете, и он, человек другой веры, просил сделать все, что полагается по нашим традициям. Вы крещеный?
– Да. По святцам – Александр.
– Вы действительно хотите свести счеты с жизнью?
– Не собирался и не собираюсь.
– Простите. – Священник развернулся, чтобы уйти.
– Постойте, Гарун вам не солгал, но речь шла не о самоубийстве. Меня сегодня убьют.
– Убьют?!
– Зарежут.
У священника рука машинально поднялась почесать затылок, в последний миг жест сменился, ладонь огладила бороду.
– Почему?
– Причина есть.
Священник нахмурился.
– Вы признаете вину и готовы за нее умереть?
– Да.
– Разрешите войти?
– Пожалуйста. Чаю?
– Не откажусь.
– Проходите на кухню. Только подождите минутку, я переоденусь.
Сменив халат на джинсы и рубашку, я включил электрочайник, подготовил чашки с ложечками, выставил на стол сахарницу и заварочный чайничек – мама не любила одноразовые пакетики, по этой причине они в доме не водились.
Взгляд священника пробежал по моей шее. Крестика не было.
– В Бога не верю, – честно сказал я.
– А в кого или во что веришь?
– В себя.
– Результат нравится?
Чайник взбурлил и щелкнул выключателем. Я с радостью, что можно отвлечься, занялся разливанием чая в чашки. За это время созрел провокационный ответ-аргумент.
– Если, как говорят, Бог есть любовь, почему в мире столько несправедливости?
– Бог есть любовь, а не судья. Он сотворил человека свободным и отнять эту свободу не может, не может вторгнуться в мысли и поступки. Быть с Богом или быть вне Бога, каждый выбирает сам.
– Ад – это быть вне Бога? – Однако, оригинальный поворот. А как же черти и горящие сковородки?
– Бог не запрещает делать зло, за человеком остается свобода, как за разумным существом. Исаак Спирин писал, что милосердие, то есть Любовь, и правосудие в одной душе то же, что человек, который в одном доме поклоняется Богу и идолам. Как сено и огонь не могут быть в одном доме, так правосудие и любовь в одной душе. Мы грешники, а Христос за нас умер. Где справедливость? Бог несправедлив, поскольку Он не судья. Он – Любовь. – Священник смотрел на меня с успокаивающей серьезностью, в уголках глаз лучились морщинки. – Не врач нас наказывает, когда мы не слушаемся его предписаний и нарушаем законы жизни организма, мы сами себя наказываем.
Над чашкой поднимался пар. Священник подул на нее, отхлебнул на пробу и отставил остужаться.
– Тебе, наверное, стоит рассказать мне, что случилось. Выговориться – лучшая терапия. Не знаю, смогу ли помочь, но рассказ поможет тебе самому.
И я рассказал. С пылом, с бурлящим неприятием жизненной несправедливости, с обличающими эмоциями ко всем участникам событий, включая себя самого. К себе особенно. Я рассказал, что чувствую себя виновным в смерти любимой девушки и готов умереть. Любовь была целью и смыслом жизни, теперь смысл исчез. Я даже подумывал наложить на себя руки, но это не понадобилось, меня убьют без моей помощи.
– Теперь мне снятся дикие сны, – закончил я. – Раз за разом, как в кино про день сурка, проигрываются ситуации из недавнего прошлого и вариации скорого будущего.
– Они к чему-то ведут?
– Не пойму. Иногда кажется, что во всем есть смысл, но какой-то хрупкий и призрачный, и он рассыпается, едва я проснусь. Во снах я стараюсь переделать события по-другому. Ничего не выходит. Финал у всего один.
– Что ты делал, чтобы изменить ход событий?
– Все! Чтобы спасти любимую, я нарочно вел себя, как последняя скотина, заигрывал с ее сестрой, предавал ее брата.
Священник покачал головой:
– Это не выход. Ты действительно верил, что вести себя как свинья – тоже путь к счастью?
– Для спасения той, кого люблю, я готов на все.
– Думаешь, спасение в этом? – Священник помолчал. – По твоему мнению, если бы она разуверилась в тебе, то стала бы счастливее?
– Тогда ее не убили бы.
Мои доводы священника не убеждали. Я и сам понимал, что неправ.
– В полицию заявить не хочешь?
– Нет. Я виновен и должен ответить за свои поступки.
– Читал Евангелие? Кто первым попал в рай?
– Раскаявшийся разбойник. Это типа, намек, что если покаюсь, все простится, и я попаду в рай?
– Поговорим в других терминах, если эти смущают. «Мастера и Маргариту» читал? Вспомни диалог о Мастере в финале: «Он не заслужил света, он заслужил покой».
– А я заслужил вечный покой. В том, что я делал, света не было.
– Если бы ты твердо знал, что Бог есть, твои поступки изменились бы?
Хороший вопрос. Знать бы, что Бог есть – и жизнь вокруг станет другой.
Ответил я несколько в ином ключе:
– Если хорошие поступки совершать из страха перед адом, а не по велению сердца – это неправильно.
– Кто говорит про страх? – Священник ненадолго умолк. – Может быть, исповедуешься? Если хочешь, смотри на это как на сеанс у психотерапевта, в твоем мятущемся сознании исповедь поможет кое-что повернуть в нужном направлении.
– Нужном кому? – язвительно бросил я. В дом не единожды заявлялись любители поговорить о Боге, трясли брошюрками, убеждали в моей неправоте и собственной непогрешимости.
– Тебе, – ответил священник. – Помочь себе можешь только сам.
– Давайте, – решился я. Было предельно ясно, что Гарун меня убьет, заботой о моей душе он подтвердил, что другого пути нет. – Хуже не будет.
Часть первая. Сестра друга
А на Земле разные края и страны, виноградники и посевы, и пальмовые рощи – от единого корня и от корней разных. Орошаются они одной водой, но мы предпочитаем для еды одни сорта другим. Поистине, в этом знамение для людей, имеющих разумение.
Коран, сура 13 аят 4 (смысловой перевод Б.Я.Шидфар)
Глава 1
Закатные лучи теплого июньского солнца били отражением из окон соседней высотки, после прошедшего дождя пахло свежестью. Я спокойно пересек двор от остановки до девятиэтажки, где жил Гарун. У подъезда пятеро земляков моего друга громко обсуждали что-то на своем языке. При виде незнакомца они умолкли, человеческая стена на миг раздвинулась и, стоило мне пройти, сомкнулась позади. Я спиной чувствовал провожающие взгляды.
На нужном этаже я немного потоптался, собираясь с мыслями. Когда палец вдавил кнопку, истошный звон потерялся в бумканьи басов и гомоне перекрикивавших музыку голосов. Дверь отворилась, придержавшая ее кареокая красавица улыбнулась:
– Кваздик? Я – Мадина, сестра Гаруна. Помнишь?
Мадина?! Вместо путавшейся под ногами соплюшки, требовавшей включить ее с сестренкой в наши игры, передо мной в выразительном изгибе струилось обворожительное создание. По плечам Мадины рассыпалась сверкающая тьма, в прежние времена сплетенная в косу, чернее – только черные дыры космоса, и две из них глядели на меня из-под излома бровей. Большинство пришедших отметить окончание сессии учились со мной на четвертом курсе, а Мадина только на втором. Юность и порывистость чувствовались в движениях, но изменения с последней встречи произошли разительные. Наполнение зеленого платья притягивало взгляд, прямой взор волновал, кровь начинала искать другое русло, что непростительно с сестрой друга-кавказца. Мой взгляд стыдливо упорхнул.
Мадину полупобеда не устроила. В дверном проеме воспроизвелась отрепетированная поза, предельно выпятившая все, что выпячивалось хотя бы в принципе. Однако, выросла девочка. Но и перед ней стоял не мелкий шалопай Кваздик, а сто семьдесят сантиметров ума и мышц, обремененных, к моему стыду, балластом из нескольких килограммов. Добродушный увалень с вечно растрепанными вихрами – таким я стал за эти годы.
Мадина узнала меня сразу, радость от встречи грозила прорвать дамбу приличий, а лишний вес фигурировал только в моем мозгу. Он там всегда фигурировал, когда оказывался рядом с прекрасным полом.
– Привет, – сказал я, чтобы что-то сказать.
Мадина убедилась, что изменения внешности замечены и оценены, и отступила на шаг, при этом созданная для меня композиция полностью проход не освободила. Песочные часы талии жалили взор, прямой взгляд не давал сосредоточиться. По выразительным тонким губам пробежал язычок. Девочка не просто выросла, девочка повзрослела. И при чем здесь слово «девочка»? Передо мной стояла созревшая молодая женщина, и каждым из употребленных определений несло за версту – молодостью, женственностью… а в отношении зрелости умолчу, о сестре друга так думать не стоило. Заменим термин спелостью, будет точнее. И представим не налитое яблоко, не тугой арбуз или размякшую дыню, а сочный персик.
Фу, ну и сравнения, как у торговца с базара. А с другой стороны, что поделать, если это правда?
Я не рискнул протискиваться и остался снаружи.
– Как дела? – поинтересовалась Мадина.
– Вчера права получил.
Вырвалось, не удержался, хотя хвастаться особо нечем. Права – еще не автомобиль. Ход девичьей мысли был ожидаем:
– Машину купил?!
– Не совсем. Накопил на одно колесо. Теперь ускорюсь, с правами мотивация станет сильнее. Надеюсь, к концу учебы хватит сразу на два.
– Такой же весельчак, ничуть не изменился.
– О тебе не скажешь, что не изменилась.
Лесть пришлась к месту.
– Найду брата, скажу что ты пришел. Заходи, не стесняйся.
Квартира, в которой сокурсники праздновали окончание учебы, ходила ходуном, музыка грохотала, я не различал ни одного слова – ни русского, ни нерусского.
Лицо Мадины приблизилось к моему:
– На медленный танец пригласишь?
– Обязательно.
В их семье сильны традиции, а мы уже не дети, поэтому я добавил:
– Если брат разрешит.
Глава 2
Не верилось, но встретившая меня в дверях чеканная красавица оказалась мелкозадиристой Мадей, которая мешала нам с Гаруном строить баррикады из стульев и вечным нытьем доводила до каления. Хорошо, что в то время она в основном сидела со второй сестричкой – Хадижат. Других братьев и сестер у Гаруна не было. Трое детей для городской семьи их национальности считалось нормальным, зато двоюродной и прочей родни – замучаешься считать. Для нас, маленьких, не знавших слова «национальность», мир отдельно живущих родственников представлялся параллельной вселенной, она отвлекала от серьезности детских игр. У нас текла своя жизнь и были свои, неизвестные взрослым, ежедневные приключения.
Теперь Мадина выросла… очень. Повторяюсь, конечно, но впечатление она произвела такое, что повториться не можно, а нужно.
– Против тебя Гарун возражать не будет. – Вееры изогнутых ресниц чувственно опустились. – Буду ждать.
Ладная фигурка в обтягивающем зеленом платье удалилась в сумбур людей и звуков.
Сегодня не разувались, и я, сбросив куртку, тоже влился в домашний сабантуй, кивая девушкам, а с парнями здороваясь за руку. Из мужской половины русским был только я, остальные – приехавшие на учебу земляки друга и его местные друзья-родственники схожего с нами возраста. С девушками дело обстояло наоборот, с двумя исключениями – в лице Мадины и ее мелькнувшей среди расфуфыренных девиц младшей сестры, которая ютилась где-то в углу, скромно одетая и отрешенная от окружавшего веселья. Музыка гремела, заполненная народом комната ходила ходуном, кто-то танцевал, кто-то пил за длинным столом или около него, кто-то общался, перекрикивая остальных.
– Гвоздопил пришел! – разнеслось поверх общего гвалта, и, как носорог через джунгли, сквозь толпу ко мне ринулся хозяин квартиры.
Я даже не поморщился. Гвозди не пилю и никогда не пилил, а насмерть присосавшееся в детстве прозвище звучало по-иному. Кваздапил. Отсюда сокращение «Кваздик». Замордованный смешным обращением, в давние времена я пробовал сменить кличку, требовал называть по имени, обижался… Не помогло. Лучшее, что делают люди в таком случае – смиряются. Стоило принять как данность, что отныне я Кваздапил, и все стало нормально. К тому же, настоящее имя, которым по настоянию бабушки меня назвали в честь геройски погибшего прадеда, звучало не менее затейливо. Алексантий. С прозвищем – два сапога пара. А когда посторонние слышали ласковое родительское «Ксаня», на слух оно воспринималось как «Саня», и позже некоторые обращались ко мне как к Шурику. Чтоб избежать путаницы, я выбрал быть Кваздапилом. Было в этом что-то хулигански-задиристое. В конце концов, не имя красит человека, а человек имя. Перефразируя древнюю мудрость, лучше быть львом Кваздапилом, чем, скажем, цепным псом Цезарем.
– Молодец, что пришел. – Гарун по-дружески обнял, его ладонь несильно похлопала меня по спине.
Невысокий, среднего телосложения, он не выделялся какими-то особенностями, но несмотря на то, что Гарун был предельно обычным, не принять его всерьез или случайно задеть – значило обрести неприятности всерьез и надолго. Накачанный торс вкупе с ищущим приключений взглядом намекали на тренировки в качалке и на матах, черная щетина на щеках и нос с горбинкой придавали лицу схожесть с брутальными персонажами из рекламы. На губах висела вечная улыбка в тридцать два крупных зуба, которым позавидовали бы негры и недареные кони. Наши сокурсницы и подруги сокурсников находили Гаруна завидным кавалером, хотя сами сокурсники частенько его сторонились.
– Располагайся. – Гарун обвел рукой комнату, указав сразу везде. – Многих знаешь, кого не знаешь – подходи, знакомься, у нас с этим просто. Наливай-накладывай себе сам, приглашения не жди, чувствуй себя как дома. Много внимания уделить, извини, не смогу, сам видишь за скольким слежу, в этом дурдоме я за главного. Будут проблемы – находи меня или Мадину. Прости, я побежал. Отдыхай!
Он умчался по очередному зову, что больше напоминавшему слоновий рев.
Меня удивило, что в качестве заместителя Гарун избрал разбитную Мадину, а не Хадижат. Младшая по-прежнему избегала досужего внимания и пряталась в углу накрытого стола, подальше от всех и всего, что нарушало покой. Похожая на старшую сестру чертами, младшая была противоположностью в остальном: вместо дерзкой худобы – обволакивающая мягкость, вместо жгучего взгляда в упор – быстрый взмах обычно кротко опущенными ресницами в моменты, когда собеседник отвлекся. Одна активно радовалась суете, вторая смиренно принимала ее, как в свое время я свое прозвище. В разговорах со мной Гарун часто восторгался малышкой Хадижат, а Мадина такой чести не удостаивалась, вести о ней сопровождались кривлением губ. Потому, наверное, и вызвал удивление возникший в дверях образ. Есть поговорка, что чужие дети растут быстро. Это касалось и чужих сестер.
Под неусыпным приглядом брата Мадина училась в институте два года, а Хадижат – один год, они втроем жили на съемной квартире, и если младшая сестра беспокойства не причиняла, то старшая оказалась шилом в, вообще-то, и без того бурной жизни приятеля. Гарун признавался, что устал следить за ней и периодически выпутывать из щекотливых историй. Дорвавшаяся до свободы, Мадина совершенно не жаждала соответствовать стереотипу горской женщины – покорной, скромной и домашней. Мадине понравилось блистать. Ее влекло к шуму, людям и приключениям. В результате мечтой Гаруна стало как можно быстрее выдать сестрицу замуж.
Вторую сестру, Хадижат, называли просто Хадей, именовать длинно и строго столь милое создание, не умевшее мухи обидеть, было невозможно. Случайно пересекшись с ней взглядом, я подмигнул, показывая, что узнал и рад встрече. Хадя смущенно кивнула, на щеках вспыхнул румянец.
Что ж, приличия соблюдены, я перевел взор сначала на ожесточенно споривших на своем языке Гаруновых приятелей, потом на цветник из плюшевых блондинок, раскинувшийся вдоль ближней ко мне стороны стола. Рядом с ними оставалось место на придвинутом к яствам диване, и я направился туда.
Едва я плюхнулся на диван, соседка – одна из звезд потока, пухленькая златокудрая красавица – уставилась на меня в упор в ожидании банального словоблудия на тему ее достоинств и моего ими восхищения.
– Привет, Настя, – кратко поздоровался я. Остальное – не по моей части.
Знойная пухленькая ручка придвинула ко мне стакан:
– Нальешь?
Почему не налить, это моя обязанность как кавалера. Стол просто ломился от алкоголя всех видов и форм. Делать все с размахом и пускать пыль в глаза – особенность каждого из организуемых кавказцами праздников, а предполагаемое присутствие прекрасного пола ликвидировало барьеры как понятие. Сегодня в девушках недостатка не было, потому в выборе и количестве спиртосодержащей продукции ограничений не могло быть в принципе.
– За что выпьем? – Настя подняла налитое вино.
– За лето и за свет в конце тоннеля, – провозгласил я, напомнив о цели сборища.
У меня не было девушки, а у Насти, по слухам, личная жизнь бурлила: кроме постоянного ухажера (при деньгах и хорошей машине) имелись и более покладистые поклонники, не возражавшие против вторых и даже третьих ролей. Меня такие отношения бесили. Хочешь встречаться – встречайся с одним, так меня воспитали, так я собирался строить жизнь. К сожалению, пока почему-то не получалось. На рынке отношений между парнями и девушками царили правила, в которые мое мировоззрение не втискивалось. Девушки, которые привлекали раскрывшейся внешностью и внутренностью, видели во мне чучело гороховое, а те, кто поглядывал с интересом, категорически не нравились. Потому я и ходил один, неуклюжий и постоянно задумчивый, не желая тешить чье-то самолюбие в качестве дополнительного валета в колоде из тузов и королей, не возражавших, что на взгляд с другой стороны у всех одна рубашка.
Настя была из тех, с кем я хотел бы дружить… не будь у нее никого.
– Ты без подружки? С кем тебя познакомить? – Рука со стаканом обвела присутствующих.
– Я сам.
Поняв, что становиться благодарным протеже и расточать комплименты я не в настроении, Настя отвернулась, и в тот же миг ее сдвинуло ураганом по имени Мадина.
– Как отдыхается? – Налетевшая фурия приникла в мимолетном касании, меня обдало теплым ветром, а Настю едва не опрокинуло. – Можно присесть?
Зеленое платье втиснулось между нами еще до ответа, о котором ни я, ни Настя так и не узнали. Мадина сама налила себе из пластиковой полторашки без опознавательных знаков.
Чрезмерное внимание, с первой секунды оказываемое сестрой друга мне, как одному из лучших друзей брата, заключалось не в упомянутой дружбе. Мадина, как доходило до меня из разных источников, искала приключений… и не находила. Приключения шарахались от нее, словно от прокаженной. Причина – брат и его окружение. Русские приятели предпочитали не связываться и гулять с русскими же девчонками, а кавказцы… Они тоже выбирали русских. Свои девушки были для них табу, с ними же кому-то брак заключать и детей заводить. Менталитет, гусли ему в мюсли. Всем хотелось чувств и развлечений, только у ребят с юга девушки в понятие «все» не входили. Ничего не поделать, такие мы разные. Может быть, и хорошо, что разные? Где нет конкуренции, там вырождение.
– Где живешь? —Меня в бок толкнул локоток, больше напоминавший коготь вышедшей на охоту хищницы. – Гарун как-то обмолвился, что с общагой тебя прокатили и приходится снимать угол непонятно с кем и где.
– Ложная информация. Не непонятно с кем и где, а с приятными людьми недалеко отсюда. И не угол, а комфортабельную койку в квартире на шестерых. – Большего не позволяли средства, которые присылали родители, а с собственным заработком не срасталось. В плане подработки я надеялся на пришедшее, наконец, долгожданное лето. – У меня все шикарно.
– В смысле, что бывает и хуже?
– Я один, мне много не нужно.
Мадина задумчиво сощурилась:
– Один, это все объясняет. Но – вшестером! Как вы там помещаетесь?
– Мы редко пересекаемся. Большинству нужно место, где приклонить голову, не больше.
– А тебе?
– Я спокойно занимаюсь учебой, пока остальные гуляют или спят.
Не то чтобы я такой правильный, да и сокомнатники не так часто дрыхнут и отсутствуют, чтобы сказанное было правдой, и все же назидательно показать моральное превосходство юной легкомысленной особе оказалось приятно. Начинаю понимать взрослых.
Хм. Это что же получается: детство кончилось? Я повзрослел?
– Можно мне как-нибудь придти посмотреть, как люди в таких условиях живут, да еще учиться успевают? У меня с Хадей комната на двоих, и то бывают драки за территорию. А один санузел на троих – вообще пипец.
Я так не считал, но кивнул, поглядывая по сторонам, где все шумело, галдело, двигалось, смешивалось и бурлило.
Мадину не устраивало мое молчание, ей хотелось поговорить. А когда женщина чего-то хочет…
– Почему в гости не заходишь? – склонилась она ко мне, заглядывая в лицо и почти касаясь грудью.
Я отстранился.
– В прошлые годы заходил, потом перестал. Мы с Гаруном каждый день на учебе встречаемся.
– Зря не заходил. Попили бы чаю, поболтали…
– Прости, отойду на минутку. – Я сделал вид, что мне понадобилось в упомянутое выше заведение, казавшееся собеседнице кошмаром, даже если оно одно на троих. Хотелось вырваться из-под ненужного мне провокационно-покровительственного внимания.
В отличие от большинства сверстников я уродился яблоком позднего сорта, девушкам кажусь неказистым и кислым. Впрочем, любители кисленького уже маячат на горизонте, изредка протягивая любопытные ручонки и норовя куснуть за бочок. Главным было не дать сожрать себя целиком, пока не приду к убеждению, что кусающий достоин такого права. Вокруг полно попавших не в те руки огрызков и переваренных плодов. В результате – оскомина, изжога, запор. И хорошо, если запор, а не наоборот, что есть тоже часто наблюдаемое среди знакомых явление.
Вопреки моему желанию сейчас меня откровенно пыталась надкусить вороная красавица, безумно притягательная, которая в других обстоятельствах заставила бы сердце стучать пулеметом. Но именно, что только в других. Если себя я сравнил с яблоком, то Мадина – яркий забористый мухомор. Мы живем рядом, но в разных мирах. Как кто-то иронично спел, перефразировав старую песню, «Дельфин и русалка, "Титаник" и айсберг – не пара, не пара, не пара».
Ванная комната, она же туалет, оказалась свободна. Я плеснул в лицо воды и постоял, глядя в зеркало. Полегчало. Мысли вновь подружились с логикой, я вытерся и вскоре был готов ко второму выходу в люди.
Наверное, не стоило отказываться от предложения Насти, появился бы шанс на будущее знакомство с подругами подруг…
Что меня сюда привело, кроме приглашения друга? Надежда встретить ту, о ком молила душа. Надежда не оправдалась, здесь меня окружали сплошные те, к кому тянется тело, а оно тянется ко всем, у кого грудь больше моей. А если и меньше – плевать, лишь бы гормоны вырабатывались противоположнополые. Но душа болела, сердце просило чего-то большого и чистого. И опять не повезло, в прокрустово ложе мечты не укладывалась ни одна из кандидатур, шумливо бесновавшихся в окружавшем бедламе.
