Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Начало
Интерлюдии
Зеркальный ответ
Утреннюю тишину порвал звонок в дверь.
Одно и то же. Кто на этот раз? Какой из множества снов окажется правдой? Или никакой? Жизнь богата на сюрпризы.
Как в большинстве моих снов, открывшимся глазам предстала родительская квартира с полосатыми обоями и ярким светом из окна. Соседняя кровать пустовала – Машка упорхнула гулять с Захаром сразу, как только мама с папой разошлись по работам.
Когда же у моей сонной матрешки откроется последняя кукла – окончательная, чтобы проснуться и понять, что вокруг – настоящая неизменная реальность? Даже сейчас я не уверен, что не сплю. Может быть, я сошел с ума? Говорят, от сильных переживаний люди зацикливаются на чем-то, после чего у них в голове идет одна жизнь, а снаружи – другая. Возможно, сейчас, пока я в очередной раз морщусь в кровати от солнечных лучей, заботливые санитары укладывают меня спать или делают привычный успокаивающий укол.
Вряд ли. Сны – это лишь сны, а не замещающая реальность.
Кто бы ни был за дверью – подождет. От судьбы не уйдешь, она дама хитрая, и любую человеческую уловку обойдет так, что мало не покажется. Если моя судьба – смерть, ничего не изменишь. От смерти тоже не уйдешь. Всему свое время, и, наверное, мое время пришло. Возможно, я даже зажился на этом свете.
Я умылся холодной водой, причесал волосы, накинул на плечи банный халат и только тогда открыл дверь.
Снаружи стоял Гарун.
Это хорошо. В целом – плохо, но Гарун – какая-никакая, а определенность. То есть, он – это одно из двух: либо Хадя жива, либо я буду мертв, третьего варианта традиция не предусматривала.
Гарун стоял с ножом, как во снах. Как говорится, чему быть, того не миновать. Я посторонился, пропуская его в квартиру, и закрыл дверь.
Мы молчали. Слова не требовались. Глаза Гаруна говорили за него, и если бы взгляд умел резать, нож показался бы детской игрушкой.
– Не тяни, – не выдержал я после долгой дуэли взглядов. – Вина во всем – только моя, и это будет справедливо.
Мы с Хадей – жертвы традиции. Традиция нас разъединила, она же соединит.
Клинок замер в руке Гаруна.
– Ты думаешь, это для тебя? – Он скривил губы. – Это от тебя. На всякий случай.
«От»?!
Гарун продолжил, словно выплевывая каждое слово:
– Ты опозорил мою сестру. Я должен отомстить. Убить тебя? Не-е-ет, ты этого не заслужил. Надеешься отделаться так легко?
– Легко?!
Что может быть хуже смерти? Только смерть долгая и мучительная.
Я машинально отпрянул. Гарун покачал головой:
– Пытать и издеваться я не собираюсь. Что нужно, то уже сделано. Я пришел поставить тебя известность, а мучить себя будешь сам. Ты же в курсе похождений своей ненаглядной сестренки, о которой так печешься в последнее время?
– При чем здесь Маша?!
– А я считал тебя умным. Ты опозорил мою сестру, чего ожидал взамен? Ответ, как теперь говорят, бывает симметричным и асимметричным. Сначала попробуем первое – обычную зеркалку, но не так, как ты думаешь. Отплатить тем же я не смогу, между нами есть большая разница: у моей сестры не было бурного прошлого, как у твоей. На разнице я и сыграю. Однажды мы с друзьями помогли тебе вернуть кое-что. Когда по чьей-то просьбе люди рискуют жизнью, чтобы добыть ценные файлы, посмотреть на добытое и скопировать на всякий случай – это первое, что приходит в голову. «Художества» твоей сестрицы сейчас массово постятся в соцсетях в группах вроде «Шалавы нашего города», а дополнительные ссылки ведут на ресурсы, где видео выложено в полном объеме. – Гарун посмотрел на часы. – Теперь у тебя тоже нет сестры.
– Что ты сделал с Машей?!
– Я? – Он издевательски удивился – нарочито, с гримасой сетевого мема. – Ничего. Я здесь вообще ни при чем.
– Что с ней случилось?! Ты сказал: «Теперь у тебя тоже нет сестры»!
– Говорю серьезно – не знаю я, что с ней случилось. Возможно, бросилась с крыши или где-то в тиши вскрыла вены. Примерно час, как она в курсе происходящего. Нормальной жизни у нее больше не будет, от такого «хвоста» не сбежать в другой город, пусть он находится хоть на другом конце света. Нормальная девушка не сможет жить с таким грузом на душе. Мне почему-то верится, что твоя сестра – нормальная. Или я ошибаюсь? Если после всего она встанет, отряхнет перышки и снова пойдет гулять во двор, а в сентябре отправится доучиваться с прежними одноклассниками, то я удивлюсь. Тогда у меня вновь появится забота: как отомстить за смерть сестры. А тебя я убивать не буду. Во всяком случае, сейчас. Если честно – ты уже убит. Как ты будешь жить с тем, что натворил – не знаю. И не хочу знать. Ты мне больше никто.
Голос, с трудом пробивавшийся в сознание, умолк, а в голове бил набат: буммм, буммм…
По Маше. И по мне.
Я сидел ни жив, ни мертв. Что-то среднее. Жив, но одной ногой уже за темным порогом. Или я шагнул туда намного раньше?
Кровь клокотала жидким азотом, шипела и леденила. Хотелось броситься на Гаруна и душить, бить, рвать зубами…
Он вдруг запрокинул голову и захохотал во все горло, а реальность знакомо поплыла, затуманилась, пошла мерцающей дымкой…
Раздетый, весь в поту, я лежал в кровати. Кулаки сжимались, зубы едва не крошились от скрежета. Руки и щеки дрожали.
В глаза било утреннее солнце. За окном щебетали птицы, с постера над пустой Машкиной кроватью на меня глядел какой-то приторно сладкий хлыщ с тщательно «растрепанными» волосами. Он словно спрашивал:
– Ну что, брат, нервишки пошаливают? Однажды у меня тоже такое было: приснилось, что татуировку набили некрасиво…
– Не брат ты мне, – буркнул я и поплелся на кухню делать кофе.
Бывает же. Сон во сне. И такой яркий. Будто кино застряло на одном кадре. Сознание возмутилось жизненной несправедливостью и накидало возможных вариантов. Потому и снилась чехарда версий одного и того же события.
Впрочем, забыть, плюнуть и растереть. Если понадобится, я обо всем подумаю завтра.
Папа с мамой на рассвете разошлись по работам, чтобы вновь встретиться за поздним ужином, Маша, как всегда в последнее время, упорхнула гулять с Захаром, а перед уходом распахнула шторы. Почти полная тишина окутывала ощущением безопасности, покой нарушало лишь нестерпимое солнце. И сны.
Дззззинь!!!
Звонок в дверь? Опять?!
Похоже, сон приходил вещий. Если за дверью и вправду окажется Гарун…
Глюки
– Кваздапил, это я, – донеслось снаружи.
Опять Гарун. Точнее, не опять, а впервые по-настоящему, но после наползающих друг на друга ночных картинок…
Я распахнул дверь.
– Привет.
Моя рука осталась на месте, и правильно: встречного движения не произошло. Застывшая фигура не двигалась, на меня с болью глядели черные глаза.
– Я верил как тебе брату. А ты… – В поднятой к поясу руке блеснул нож.
– Сожалею. И все понимаю.
Я смотрел на Гаруна спокойно. Мне было все равно. Я знал, что будет дальше. События можно подкорректировать, но нельзя изменить. Я был готов к худшему: за вину требовалось ответить.
Я прошел в комнату и опустился на край кровати, Гарун нервно бухнулся рядом. Говорить было не о чем.
– Слушай… – Гарун старался на меня не глядеть. – Никогда не спрашивал… А почему «Кваздапил»?
– Старая история. Подождешь, пока я посещу одно небольшое заведение? Понимаешь, я только что встал, а говорить о серьезном с переполненным мочевым пузырем…
Гарун кивнул.
Я вышел в туалет. Последний раз в жизни. Последняя струйка. Последний взбрызг и последний взгляд на унылого «дружка» – не бывать ему снова большим и взрослым, и нигде не бывать, это плата за то, что побывал где не надо. В то время мне и ему казалось, что надо. Жизнь дана, чтобы жить. А с другой стороны, люди умирают из-за того, что живут, иначе не умирали бы. Где найти грань равновесия? Совесть говорит одно, жажды жизни – другое. Закрыться дома и не жить? Скучно и неприятно. Пуститься во все тяжкие? Приятно и нескучно, но грозит бедами, от которых скучно или неприятно будет позже, причем либо очень скучно, либо очень неприятно. Уход в виртуальность – тоже не выход, получатся те же «нескучно и приятно», замещающие истинные «скучно и неприятно», как наркотик или алкоголь. Действуют временно, а потом жалеешь о потерянном времени и упущенных возможностях.
Из комнаты донесся звонок моего телефона. Надо будет глянуть, кто звонил. А вообще – странно: мелодия похожа на ту, что выставлена на Гаруна, но он сидит в комнате. Не станет же он звонить мне, пока я туалете?
Очень даже станет. Например, если боится, что я взял телефон с собой, чтобы запросить помощи. Теперь, услышав звонок, он может быть спокоен.
Но зачем же так долго? Телефон надрывался, а Гарун не переставал мне звонить, хотя видел, где находится аппарат. Неужели так трудно нажать кнопку сброса?
Я открыл дверь туалета, и меня будто кувалдой по мозгам ударило. Вместо квартиры родителей я вышел в коридорчик съемной квартиры в областном центре, где для нас с Хадей все началось… и кончилось.
Я резко обернулся, взгляд обежал планировку и обстановку. Конечно же, это не родительский дом. Как можно было не понять, когда я входил в туалет?!
У меня что-то с головой. Гаруна здесь, в съемном жилье, естественно, не было, и быть не могло, он никогда не приходил на эту квартиру. За спиной у меня находился туалет, слева – темная пустая прихожая, впереди и справа – две двери, в спальню и на кухню, обе закрыты, а на дверной ручке кухни висела бейсболка Захара.
Я еще не сообразил, что это значит, когда шум нажатого мной слива закончился, сообщив миру, что туалет освободился и его посетитель, скорее всего, ушел. Дверь кухни приотворилась.
– Чего стоишь? – В образовавшуюся щель с соучастнической улыбкой просочилась Машка – в белых трусиках, свободной рукой прикрывая голую грудь. – Тоже не спится?
Во мне полыхнуло: я же запретил ей…
– Не представляешь, как хочется дать тебе ремня.
– Только попробуй.
Машка закрылась в туалете, а я по-прежнему стоял на месте. В голове царил хаос, а появлявшихся мыслях – полный сумбур. Что было наяву, а что во сне? Если все предыдущее мне приснилось…
Хадя жива!!! Мало того, она здесь, рядом. Нас разделяет всего лишь дверь.
Я с трудом переборол желание броситься в спальню. Встреча подождет, она только для меня была долгой. Теперь у нас с Хадей вся жизнь впереди. Надо узнать, что было правдой, а что нет, и действовать. Я не остановлюсь ни перед чем. Я не повторю прежних ошибок, не буду подгонять события, не создам опасные ситуации.
А еще надо вразумить покатившуюся по наклонной плоскости сестренку. Захар – парень, может быть, хороший, но ей не пара. Тот, кто пара, нарисуется на жизненном горизонте через много лет, а в ее возрасте заниматься тем, чем они занимаются (к тому же, в присутствии старшего брата и его невесты!), нельзя просто потому, что нельзя. Почему нельзя? Для ответа поверх шеи специальная штука есть, как раз для таких случаев предназначена. Если молодежь со мной не согласится и захочет искать возможности – пусть ищет, а я буду всячески мешать. Человек должен думать головой, а не тем, чем он думает, когда думает, что обо всем подумал.
Встает проблема: куда среди ночи девать Захара? Во сне, когда я прогонял его, думалось только о «художествах» Машки, ничто другое не волновало. На улице с Захаром могло что-то случиться, как уже случилось по пути сюда, это легло бы на мою совесть.
Когда Машка вышла из туалета, я по-прежнему стоял в коридоре.
– Все еще у трусов ремень ищешь? Успокойся, прошли те времена, теперь мы взрослые и сами за себя отвечаем.
– Я взрослый, ты нет. Хочешь неприятностей? Если не хочешь, ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо. Дверь открыть.
Машка скривилась:
– Не строй из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там с Надей занимаетесь. Мы не глухие.
– Не твое дело, чем мы там занимаемся.
А чем, собственно? Мы-то как раз спокойно спим. И что значит «Мы не глухие»? Это как бы намекает…
Машка думает, что у нас с Хадей в физиологическом плане все кипит и пенится, я сам позволил так думать. Современному «цивилизованному» человеку не понять, что в одной квартире могут жить симпатизирующие друг другу парень и девушка, а ничего физиологически тесного между ними не происходит. Большевистская «теория «стакана воды» дала всходы – большевизм исчез, а теория живет и плодоносит. Переспать – как стакан воды выпить, для Машкиного разумения это более чем нормально. Но это ненормально!
– Если можно тебе – можно и мне. – Прикрывая грудь сгибом одной руки, ладонью второй Машка шутливо влепила мне, «неразумному» братцу, по заднице. – Ты плохой мальчик. Ты обижаешь сестренку. И только попробуй сказать, что это не так.
Захотелось ответить именно в стиле «плохого мальчика» и действительно обидеть сестренку – как «плохую девочку», на роль которой она старательно нарывалась. Как можно не видеть границ, за которые лучше не заступать? Или Машка нарочно выводит меня из себя? Для каких же целей?
Взгляд у меня налился чем-то нехорошим, а дыхание стало тяжелым. Сестренку пробрало. Перестаралась, родимая. Она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться. Чтобы не смылась, я крепко схватил ее за тоненькое предплечье – до боли.
– Завтра же вернешься домой, а сегодня чтобы ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть, а твоего приятеля выгнать из дома без штанов и денег.
Впервые увидевшая меня таким Машка юркнула за дверь кухни, и я, наконец, вошел в спальню.
Руки по-прежнему жаждали схватить ремень, в груди клокотало.
То, что предстало глазам, все предыдущие ощущения стерло напрочь.
– Наконец-то, – донесся из постели заждавшийся голос, и одеяло откинулось.
Я встряхнул головой. Протер глаза. Ущипнул себя – настолько сильно, что пришлось корчиться и скрежетать зубами.
Из кровати на меня недоуменно-недовольно глядела Мадина.
– Что с тобой? Не пугай меня, Кваздик, в нашей ситуации врача вызывать нельзя.
Я не верил глазам. В той же постели, где прошли счастливейшие часы моей жизни, лежала Мадина с родинкой и естественным цветом волос. Чувственное тело, казалось, только и ждало моего возвращения.
Возвращения?!
Я застыл в ступоре. Мадина ждала.
Разлет бровей. Взгляд откровенных глаз с веером черных ресниц. Перевозбужденные губы. Четко очерченные узкие скулы. Изящные руки. Хрупкая спинка. Длинные стройные ноги. Вкусные выпуклости. И опять – родинка, внимание упорно сползало на нее и на все, что вокруг нее. И на беззащитный пупочек на гладком шелковистом животе. И, само собой, ниже. В комнате, где кроме нас никого не было, никто не мешал мне этого делать. Скорее, наоборот, от моего ошарашенного разглядывания Мадина получала удовольствие.
– Ничего не помню. – Я стоял перед кроватью, не в силах двинуться ни в одну из сторон, куда тянули меня совесть и организм. – Расскажи в двух словах, что случилось.
Мадина без одежды в одной постели на двоих и недавнее Машкино «Мы не глухие» сложились в подобие системы, но общая картинка не вырисовывалась.
– Никогда не слышала, чтобы ссора с сестрой так ударила по мозгам. Ты слишком впечатлительный. И не понимаю, чего ты накинулся на бедную девочку?
– Я просил тебя рассказать, что случилось.
Тон получился резкий, зато действенный. Мадина пожала плечами.
– Ты вышел в туалет…
– Нет, раньше. Вообще. Как ты и я тут оказались.
– О-о, дело плохо. Ложись, пока не стало хуже. Ложись, говорю. Я все расскажу, ты все вспомнишь, и все станет по-прежнему.
Во мне дрались два чувства: опустошенность от неоправдавшейся надежды на чудо и упоение открывшимися перспективами. В определенном смысле, организму сейчас очень приятном, Мадина – не Хадя! Инстинкты бурлили.
Память о Хаде пересилила.
– Я постою. Рассказывай.
– Гасан застрелил Гаруна, Хадя вмешалась и погибла, ты снял мне квартиру. Теперь мы живем тут, пока все не успокоится. К тебе приехала сестра, к ней приехал парень, которому негде переночевать. Если бы ты выгнал его, ушла бы и Маша. Потом ты вышел в туалет…
В этот момент повествования за дверью еще кто-то вышел в упомянутое заведение. Рассуждая методом исключения – Захар. Похоже, это, как с гриппом или смехом, заразно, только начни, и потянутся все – даже те, кто не хотел.
– Почему Машка назвала тебя Надей?!
– Ты же сам придумал по созвучию: Мадя-Надя. Своей маме меня так представил.
Представил маме? Хадю я представил ей как свою девушку. Не может быть, чтобы Мадина понравилась маме настолько же. Но если бы не понравилась, сюда не отпустили бы сестренку.
– Что сказала мама?
– Кваздик, тебе и вправду лечиться надо. Ничего не помнишь? Ложись же, наконец, тебе нужно отдохнуть и выспаться. Завтра на работу не пойдешь, не отпущу.
– На какую работу?
Я еще и на работу устроился? Кем? Куда?
– Таксистом на машине Гаруне. – Хлопнула дверь туалета, и Мадина отвлеклась на звук: – Наконец дождалась. Одну минуту. За это время не забудь меня снова, хорошо?
Она выскользнула из постели и…
– Оденься! – запоздало крикнул я вслед.
– Да ладно тебе, – замерев в проеме двери, Мадина – безукоризненно женственная, роскошная и естественная в своей наготе – оглянулась на меня и с укоризной поморщилась, – ничего нового для себя наша молодежь не увидит.
Снаружи мгновенно разучился ходить обалдевший от открывшейся натуры Захар. В трусах, с отвалившейся челюстью, он держался за ручку двери в кухню, но, кажется, забыл, что делать дальше.
– Привет. Прошу прощения.– Мадина улыбнулась ему и совершенно без стеснения провела руками по своей фигуре: – Ты же не возражаешь, правда?
– Ага. – Он сглотнул.
С грацией танцовщицы Мадина продефилировала мимо него.
Когда дверь за ней захлопнулась, Захар, наконец, заметил меня. Заяц от волка бегает не быстрее, чем Машкин парень исчез на кухне.
На закрывшейся двери провокационно качалась бейсболка.
Происходящее мне крайне не нравилось. Мадина в моей постели – это, в принципе, для меня неплохо, а остальное никуда не годилось. Я же решил быть примерным братом, а чтобы чего-то требовать от сестренки, нужно подать пример. Чему я научу Машку, если моя девушка – Мадина? Вся жизнь пойдет шиворот-навыворот.
Мадина вернулась, я раздраженно захлопнул за ней дверь.
– О-о, – Мадина с заговорщицкой улыбочкой облизала губы, – мы злимся, то есть мне предстоит жаркая ночка…
– Не выходи из комнаты раздетой.
Мадина закатила глаза:
– Опять начинаешь? Мы тему глупого стыда давно закрыли, молодежь у нас современная, зачем выглядеть в их глазах динозаврами?
– Машка – несовершеннолетняя!
– Девочки взрослеют быстрее мальчиков, это общепризнанный факт. И чем она хуже тебя?! Почему то, что можно тебе, другим нельзя?
– Мне плевать на других, она моя сестра!
– А я с Кавказа и сестра кавказца с истинно кавказским воспитанием, но когда ты залез мне под юбку, тебя это не смутило. И признание, что на остальных тебе плевать, не делает чести. Раньше ты хотя бы общими фразами отделывался, от которых на меня и Машу зевота нападала. Кваздик, ты превращаешься в молодого старого деда. Будь проще, не создавай проблем на ровном месте.
За дверью послышался шум. Я выглянул в коридор.
Одетые Машка с Захаром направлялись в прихожую. По пути Захар снял с двери бейсболку и водрузил на предварительно приглаженные вихры. Теперь он выглядел совсем мальчишкой.
И как же мне мириться с происходящим?! А надо. Я сжал волю в кулак и по-родительски строго нахмурил брови:
– Вы куда?
– Захар проводит меня к подруге. – Машка в куртке поверх откровенного топика и шортов присела завязывать шнурки на кроссовках. – Не переживай, через пару часов он меня встретит и проводит обратно.
Случилось то, чего я боялся. «Подруга» – прикрытие, а на самом деле…
Стоп. Связанные с ее уходом события произошли во сне. Я не знаю, существует ли в реальности клуб, куда собралась сестренка. Туда я, насколько помнится, отправился позже приезда Машки к нам на квартиру. Значит, клуб мне приснился. Возможно, это потому, что о нем или о чем-то подобном я читал в сети или слышал разговоры краем уха. От того же Гаруна, к примеру, – не зря же он связан с клубом карточкой и участием в боях. Или членская карточка, как и участие Гаруна – тоже сон?
Насколько помню, я отправился в клуб потому, что обиделся на Хадю, ее отказ толкнул меня сделать назло – провести вечер так, как никогда не позволила бы себе она. Так же поступает Машка, когда родители и вновь объявившийся братец надоедают ей нотациями или, что еще более нетерпимо для сестренки, покушаются на свободу, как она ее понимает.
Нужно поговорить с Машкой о клубе.
Нет. Нужно не дать ей туда пойти. Мне в такое заведение без протекции не попасть, поймать сестренку с поличным не получится. Запрет словами не подействует – это покушение на личную жизнь и надуманную «взрослость». Все, что я могу – не отпустить в ночь «к подружке». Сейчас нельзя ссориться с Машкой, нельзя допустить, чтобы она вышла из квартиры, и нужно при ней договориться с мамой, чтобы родители знали, когда Машка вернется домой, и лично посадить ее на электричку. Именно так обязан поступить брат, который желает счастья сестре.
Надо отменять поход любым способом. Пусть лучше Машка здесь с Захаром развлекается, чем развлекает взрослых дядек и смотрит на «сладкую» жизнь толстосумов. В ее возрасте не понять, что за этим стоит.
– Никуда вы среди ночи не пойдете. – Я вытолкал обоих из прихожей обратно в кухню. – У нас район неблагоприятный. И вообще.
– Санька, ты уверен, что «вообще» – серьезный довод? – подколола Машка.
Она застыла в нерешительности. С одной стороны, ей хотелось куда-то сходить, с другой – я разрешал остаться и действовать в прежнем русле, то есть новых санкций и нотаций по поводу ее поведения не будет. Последнее пересилило.
Машка не была бы Машкой, если б не вытянула из ситуации все возможное.
– Остаемся, но с условием. – Она уперла руки в бока. – Вы перестанете, как сычи, сидеть за дверью и повеселитесь вместе с нами. Кстати, я придумала новую игру, сыграем потом все вместе, такого еще не было: будем играть в карты на одевание!
Я мысленно выругался и развел руками. То, что происходило со мной и на моих глазах, было ненастоящим, так не могло быть. Какой-то сюрреализм, абсурдный абсурд. Игры подсознания. Что-то главное во мне, чего не задвинуть в дальний угол и не усыпить благостно звучащими доводами, не допустило бы случившихся событий – случившихся вроде бы с моего разрешения и даже с моим участием. Помочь Мадине и спасти ее в ситуации, перевернувшейся в моей голове вверх тормашками, я был обязан, она была сестрой друга, но я не мог стать ее парнем. Тем более, я не представил бы Мадину маме как свою девушку. Здесь что-то не то. Кстати, если я не помню, как попал сюда, а помню совсем другое, что не вяжется с происходящим…
Вывод печален. Я сошел с ума или, как минимум, снова сплю. Первое – обидно, потому что оно всерьез и надолго. Если же я сплю – плевать на все, можно, как говорится, отрываться по-полной, и все останется во сне. Во снах со мной чего только ни приключалось, и просыпался я в таких случаях именно после особо отвязных поступков или безумных событий. Чего бы такого натворить, чтобы проснуться? Может, поступить «от противного» – выгнать Машку с Захаром? Они опять закрылись на кухне, бейсболка заняла знакомое знаковое место. Может, ворваться к ним через минуту и, как в одном из снов, дерзкого парнишу выгнать взашей, а сестренку воспитать ремнем?
А если я не сплю?
А если все же сплю – надо сделать хоть что-то.
В приоткрытой двери спальни показалась Мадина. Вот и объект для приложения сил.
– Я говорил не выходить из комнаты раздетой?
– И что? К тому же, на этот раз я не вышла целиком…
Действительно, в проеме торчали только любопытный нос, две кареглазые груди и черные кучеряшки между бедер. Если кому-то этого недостаточно, то мне большего не требовалось, объект и повод найдены. Сейчас найдем способ.
Я надвинулся на Мадину, втолкнул ее в спальню и прикрыл за собой дверь.
– У нас с тобой было все? – спросил, продолжая наступать.
– Конечно. – Она пятилась к кровати.
– Прямо-таки все-все?
– Ну, кроме того, что нельзя. Ты же помнишь, у меня есть обязательства перед будущим мужем…
– Тебе говорили не выходить из комнаты раздетой? – Я опрокинул Мадину на постель и вдвигающимся движением бедер раскинул ее ноги в стороны.
– Кваздик, ты что?! Я закричу!
– Не закричишь. – Моя ладонь запечатала ей рот и прижала голову к матрасу. – Почему ты такая непонятливая? Я же говорил не выходить из комнаты раздетой. Думаешь, мне нравится повторять? Это не так. Плохие девочки должны расплачиваться за свои проступки.
Сознание рыдало в предсмертных судорогах. Я перегнул палку. Нельзя делать то, что я делал, нельзя категорически.
Но того, что происходило со мной и вокруг меня, быть не могло. Я мог снять квартиру для Хади, но никогда не сделал бы того же для Мадины, или снял бы, но не переехал к ней. Я, конечно, дурак, но не настолько. Значит, все это – во сне. Спит сознание, спит совесть, спит душа. На воле – инстинкты. Кто не спрятался – я не виноват.
Картинка в глазах смазалась, все поплыло…
