Павел Александрович Новиков
Полное собрание сочинений. Том 4
И в заключение обмолвлюсь об истории, как науке, казалось бы, верификации не поддающейся в принципе (ее объекты исследования уже нельзя наблюдать). Но в чем же проблема? Никто ещё не отменял косвенные наблюдения, а различного рода документы, находки, народный фольклор, в конце концов, разве это не косвенные показатели? Их-то мы можем наблюдать и проверять. Другое дело, что здесь очень сильно влияет интерпретация, т.е. субъективный фактор. То, что Дилтей или Зиммель считали, что историк должен «пропустить через себя» историю – это неверно. Как считают многие, это уже не история, а психология, хотя и тесно связанная с историей. Ведь, извините меня, верификация – это одно, а субъективность уже совсем другое. То же самое, кстати, относится и вообще ко всем гуманитарным наукам. В последних очень уж велико влияние субъективности исследователя, а именно она (эта субъективность) создает иллюзию, что верификация здесь не работает. На самом деле нужно просто верифицировать по всем правилам, а не додумывать там, где проверить проблематично (или лень, или красивее хочется, или интересней, или…). Так что верификация, как ни крути, а работает всюду, являясь замечательнейшим критерием нашего знания. И пусть все эти измышления звучат, может быть, слишком сложно (в плане оправдания верификации), но… ведь так оно и есть. По–моему, и ежу понятно, что чтобы проверить, соответствует ли теория действительности (истинна ли она), нужно… проверить, соответствует ли она действительности, т.е. верифицировать (уж извините за тавтологию). Ведь правда?
Обозначение истины
Речь пойдёт о различного рода лингвистически-семантических барьерах в обозначении истины и о приближённом к этому субъективном идеализме. На это я скажу следующее: какой бы корявый и ржавый ни был знак, обозначающий перекресток, перекресток за ним всё равно есть. Теперь подробнее.
Я ни в коем случае не отрицаю, что лингвистические преграды существуют, и что они мешают как в поиске, так и в обозначении истины (или вообще любого знания). Но о чём это говорит? Только о сложностях и ни о чём больше. Здесь нужно уяснить одну достаточно простую вещь. Есть мир «вещей-в-себе» и мир «вещей-для-нас»; они относятся друг к другу как предмет к имени. Мы оперируем не предметами (в голове у нас нет ни стульев, ни столов), а именами, т.е. знаками. Преобразование предмет → знак, конечно, несет в себе какую-то ошибку (об этом я уже говорил неоднократно), но разве можно утверждать, что если неточен знак, то и сам предмет «неточен»? А ведь так и утверждается. Утверждается, что все наши теории не идут далее знаков (слов), за ними нет действительности, ибо мы оперируем одними знаками (хотя это – само собой). Следовательно, мы ничего не знаем о действительном мире. Спрашивается, ну и что, что мы оперируем знаками? Знаки же есть не совершенно особенный, изолированный мир, а мир, строящийся на мире «вещей-в-себе» и являющийся его, по сути, отражением (пусть и несколько искаженным) в иной форме. Если же мы утверждаем, что «щи отдельно, а мухи отдельно», что кроме знаков никакого мира нет, то это уже просто-напросто субъективный идеализм, который, как я уже говорил, совершенно несостоятелен. Последовательный же субъективный идеализм может привести только к солипсизму и тогда вообще нельзя говорить ни о какой истинности или неистинности. Таким образом, из того, что у нас в голове не стул, а образ стула, нельзя утверждать, что тем самым самого стула нет или, тем более, что он, тем самым, уже не имеет ничего общего со стулом как «вещью-в-себе».
Но что здесь ещё более интересно, так это лингвистическое обозначение какого-то положения. «А откуда мы знаем, что 2+3 = 5?»; «А откуда мы знаем, что рост Ивана Ивановича 1 м 82 см, а не 27,5 «ы»?» И т.д. Спрашивается, какая разница, как что назвать? Ну давайте будем измерять всё не в метрах, а в папуасских локтях, что от этого изменится? Только циферки. Давайте числа переобзовем, и что из этого? Это всего лишь имена, знаки. Какой знак не поставь: круглый, треугольный или квадратный с нарисованной в нём стрелочкой вправо – поворот за ним всё равно будет именно направо. Спрашивается, почему, например, вещества с упорядоченной кристаллической решеткой, в узлах которой находятся атомы со свойствами восстановителей, называются металлами? Это что же, придумали название такое «металл» и подогнали под этот знак действительность? Вот вам и сознание определило бытие. Но что здесь первично? Первичен не знак, а уже потом что-то там под него, а действительность, которую лишь обозначили словом «металл». Сам металл от этого не появился и не исчез, это знак появился, который обозначил такого рода вещество. Так что всё верно, бытие определило знак, а не наоборот. В конце концов, основа основ – математика – есть полностью абстрактная наука; в природе нет ни двоек, ни интегралов, как «вещей-в-себе»; это всё знаки; два стула, пять ножек есть, а вот просто два и пять – это вам в Древнюю Грецию надо. Я это к тому говорю, что совершенно неважно, какие знаки мы используем, главное, соответствуют они действительности или нет. И оперируя знаками, мы подразумеваем за ними действительность; действительность определяет и знаки, и их взаимодействие, если, конечно, мы говорим объективно. Хотя здесь уже и в самом деле возникает проблема.
Наши образы по большей части крайне неточны. Что такое красный цвет? Все его себе прекрасно представляют, но определить его точно можно будет только в том случае, когда мы будем знать все цифры в обозначении соответствующей длины волны; мы же этого пока не знаем и говорим о данном (да и о любом другом) цвете лишь с какой-то погрешностью. Что уж говорить о предметах гуманитарных наук: что такое сознание, строй, родина? Это определить очень и очень сложно. Но сложно, во-первых, не значит невозможно, а во-вторых, совсем уж не значит, что тем самым мы вообще говорим непонятно что. Вся эта неточность в определениях есть опять же не что иное, как некая лингвистическая погрешность (не скрою, как её оценивать – не знаю), а значит всякое определение само по себе уже относительно, хотя порою этой относительностью можно и пренебречь (достаточно точно можно определить такие «вещи-в-себе», как металл, птица, человечество…).
Эта относительность понятий особенно проявляет себя при обмене информацией людей с разной культурой или хотя бы с разной системой ценностей. Достаточно трудно, наверное, объяснить папуасу, что такое, хотя бы, тумбочка; он будет представлять себе всё что угодно, но наверняка его тумбочка, при всем вашем искусстве рассказчика, мало будет похожа на вашу. Эти лингвистические барьеры, конечно, вещь не очень приятная, но исправимая.
Любому человеку (если у него, конечно, достаточно мозгов, чтобы понять объясняемые вещи) можно замечательно объяснить такие понятия, например, как человечество, число, рука… или даже сложнее: электрон (частица с зарядом 1,6ּ10-19 Кл, а Кулон – это…), атом, ДНК и т.д. Т.е. все те понятия, которыми уверенно пользуются естественные науки. Почему? Потому что они определены достаточно точно; додуматься здесь до каких-то «извращеньев» – это ещё постараться надо. Другое дело «жиденькие» гуманитарные понятия. Тут самому себе-то, зачастую, не объяснишь, что уж говорить о ком-то другом. Почему – так же очевидно: понятия крайне неточны, т.е. обладают внутренне достаточно высокой погрешностью. Но точность-то – дело наживное; сегодня лингвистический барьер едва ли не непреодолим, а завтра и понятия-то такого не будет. Так почему же тогда на этом барьере строятся выводы аж о непознаваемости мира? Неверные это выводы.
В итоге, я скажу следующее: «вещь-для-нас» (как знак), конечно, имеет внутреннюю погрешность, но это всего лишь отклонение от истины, а не её перечеркивание. Нужно искать не оправдания «различности» своих понятий в языках, культуре и глобальном устройстве бытия, а искать точность и лаконичность; тогда-то вас и поймут.
Истина абсолютная и относительная
Абсолютная истина – это исчерпывающее, не требующее дополнений знание о каком-либо факте (законе, явлении) действительности.
Относительная истина – это такое знание о мире, которое может быть дополнено (уточнено).
Это, в общем-то, общепринятые определения абсолютной и относительной истин. Но на настоящий момент бытует мнение, что никакой абсолютной истины быть не может; всякая истина относительна. Я же скажу, что это не так. Абсолютных истин несметное количество. Я не говорю о такой «истине», как Cogito ergo sum; в кавычках же, потому что это только я «соgito», истина же должна быть всеобща; не говорю я и об абстрактных истинах, вроде 2х2 = 4 или х/х = 1, ибо в природе цифр нет. Я говорю о самых настоящих абсолютных истинах – фактах окружающей действительности. Например: напротив моего дома сегодня есть лес. Кто я – известно, где я живу – известно, когда это сегодня – тоже известно. И даже если весь мир сегодня придет к моему подъезду, всячески психически здоровый человек увидит лес. Требует ли такая формулировка факта дополнений? Нет. Это положение, которое не может быть дополнено или как-то уточнено. Вот и абсолютная истина. «Иван Иванович сегодня разговаривал с Иваном Петровичем», «У Людмилы Николаевны на прошлой неделе в квартире, где она прописана, наличествовала кровать» и т.д. И такие истины встречаются на каждом шагу.
Но что это за истины? По сути дела, дальше качественной констатации какого-то факта дело не идет. Если взять тот же пример, то разве я могу сказать какую-нибудь конкретную дату, кроме «сегодня», или не менее размытое «вчера», или «в прошлом году»? Ну, скажу, и что из того? От чего я отсчитываю? Я могу отсчитывать только от настоящего момента, все остальные моменты требуют количественной констатации и точки отсчёта. Да и этот настоящий момент «размыт». Ведь время (как «вещь-для-нас») так же обладает погрешностью, оно не точно. Или если я скажу о расстоянии, измерю я его точно? Вряд ли.
В то же время, можно сказать, что истина и с числовыми значениями может быть абсолютной. К примеру: «рост Ивана Ивановича, проживающего по адресу… равен 1,82м ± 10% с доверительной вероятностью 0,97». Чем не абсолютная истина? Да, она включает в себя погрешность, но вот именно, что включает в себя (в своё определение), а не обладает погрешностью как относительная истина. К вышеприведенной формулировке ничего добавить нельзя, и если мы позже скажем, что рост Ивана Ивановича 1,82м ± 1% с доверительной вероятностью 0,99, разве мы опровергнем прошлую истину? Эта вторая истина будет входить в первую, но, тем не менее, она (первая наша истина) так и останется абсолютно верной. Она верна на все времена, никаких изменений здесь быть не может. Вы, конечно, можете заявить, что вот мол, что же это за такая абсолютная истина, если может существовать истина выше неё? Ну и что? Ведь такая истина полностью (на все 100%) соответствует действительности, а значит, являет из себя абсолютно достоверное (не путать с «точное») знание, т.е. абсолютную истину.
Таким образом, абсолютные истины, на самом деле, встречаются на каждом шагу. Относительная же – это, в основном (хотя и не только), общие законы, такие как тот же закон Ома, или какой-нибудь закон прироста прибыли в зависимости от затрат на рекламу. Эти законы действительно могут быть дополнены, так как они не есть факты, они есть общее описание, которое, к тому же, работает не в конкретный момент времени и в конкретном месте, а всегда и всюду (хотя и при определенных условиях, что, впрочем, здесь не принципиально). Такая истина, т.е. которая обща, а не фактична, и есть относительная, ибо общность, опять же, подразумевает полную индукцию, а значит и относительность. Отсюда, мы можем сказать, что все, что есть факт (как бы он ни формировался и какие бы числа ни включал) есть истина абсолютная (если, конечно, этот факт грамотно сформулирован); что есть обобщение – истина относительная (здесь естественно, не только научные законы). Т.е. то, что абсолютных истин не существует – это неверно, они есть, но есть и относительные истины. На последних следует остановиться подробнее.
Тут нам следует разобраться с внутренней и внешней погрешностью истины. Под внутренней погрешностью я понимаю такую погрешность, которая формулируется в самом определении истины. Под внешней же погрешностью я понимаю такую погрешность, которая означает неоднозначность и не абсолютную верность (не абсолютно точное соответствие действительности) формулировки истины. Чтобы было яснее, приведу ещё пример: стул стоит на расстоянии 0,8 ± 10% м (доверительная вероятность 0,95) от стола – это истина абсолютная (напомню, здесь я показываю суть, а не то, как я проворен в казуистике); стул стоит на расстоянии 0,854 м от стола – истина относительная. В первом случае, как бы я не конкретизировал свои знания, стул будет стоять всё равно на таком расстоянии (в таком диапазоне), во втором случае – завтра я могу сказать 0,8542 м, послезавтра 0,85421 м, т.е. с уточнением меняется и формулировка истины. Говоря проще, первая формулировка при дальнейших уточнениях не изменится, она всегда будет верной (потому истина и абсолютная), вторая же формулировка может быть и изменена, ибо возможно изменение истины (т.е. нашего знания, заключённого в формулировки истины), потому такая истина и относительная.
Если теперь говорить о научных законах, то сейчас они поголовно есть истина относительная. Связано это всё с той же полной индукцией, незнанием каких-то составляющих закона или невозможностью зафиксировать и измерить те или иные отклонения. Тот же, уже порядком замученный мною, закон Ома не есть истина абсолютная, завтра он может стать , а после и вовсе каким-нибудь . Т.е. вполне может потребоваться переформулировка самой истины, что говорит о наличии у нее внешней погрешности (а значит, истина эта относительна). Можем ли мы сформулировать этот закон как абсолютную истину? Не можем, ибо для того нам нужно знать его погрешность, а чтобы её знать, нужно знать все случаи применения этого закона, а это, между прочим, ещё и будущее, которого мы пока не знаем. А значит наука, всё же, в обозримой перспективе будет так же строиться на относительных истинах (хотя в основе и будут факты – истины абсолютные).
Тем самым, истина абсолютная отлична от истины относительной наличием у последней внешней погрешности. И лишь в случае, когда эта погрешность становится равной нулю, мы получаем абсолютную истину. Как вы думаете, может ли она стать равной этому самому нулю? Если вы читали первый раздел, то ответ вам известен. Так что не будем повторяться – отвлекаться, приступим, наконец, к динамике.
Развитие истины
Чтобы вы не путались, под «динамикой» истины я и понимаю её развитие. Развитие же – это какой-то тренд, характеризующий изменение истины (в частности) во времени. Разумеется, это всегда истина относительная, абсолютная истина по определению не может изменяться. При этом не важно, об истине какой науки идет речь, тенденция здесь всегда одна и та же.
А теперь тезис: истина в своем развитии характеризуется стремлением к снижению внешней погрешности. Т.е. на истории всей и всякой науки жирными чёрными буквами написано: . Это, в общем-то, не требует особого доказательства. Смысл и назначение науки (как и вообще познания) в том, чтобы лучше приспособиться к окружающей действительности, а это означает знать о мире как можно больше. Это стремление заложено в самой психической природе человека и ничего с этим не поделаешь. Большее же знание о мире означает, что познание развивается как вширь (новые, неизвестные сферы бытия), так и вглубь (уточнение уже известного). Это развитие «вглубь» и есть стремление к минимизации погрешности в нашем знании о бытие.
Эту тенденцию нетрудно проследить: сначала расстояние измерялось частью собственного тела (тот же «локоть»), потом линейкой, потом штангенциркулем, потом лазером, потом… Так везде. Погрешность минимизируется, человек хочет привести относительную истину к абсолютной. Этот принцип, конечно, распространяется не только на измерения, но и на сами законы: каждый последующий закон описывает данную область бытия точнее, чем предыдущий. Здесь можно привести классический пример с физикой: была механика Ньютона, стала теория относительности Эйнштейна, которая, как известно, значительно точнее. Это же, кстати, очень хороший пример применимо к самой истине: последующая относительная истина потребовала практически перечеркивания предыдущей, т.е., как выяснилось, у прошлой теории была достаточно высокая внешняя погрешность.
Но то, что каждая новая теория точнее предыдущей (при этом всегда хочется ещё точнее) – это, пожалуй, дело ясное. Но как же здесь преемственность теорий (относительных истин)? «Наивный коммулятивизм» уже давно критикуется всеми, кому не лень. Оно и правильно. Действительно, та же механика Эйнштейна, как её ни упрощай, никогда не станет механикой Ньютона (если только тело находится в абсолютном покое, но тогда теряется весь смысл, ибо описывается-то движение). Так где же преемственность? Нет, так мы её не найдем. Преемственность надо искать не в самой истине, а в её внешней погрешности. Т.е., принцип погрешностного коммулятивизма можно обозначить так: каждая новая теория описывает какую-либо сферу бытия в худшем своём случае с погрешностью, приближенной к погрешности предыдущей теории в лучшем случае. Тот же пример: в случае малых масс, энергий и скоростей значительно меньших скорости света искомые числа будут практически одинаковыми как решением с помощью теории Ньютона, так и решением по теории Эйнштейна. Если же, например, скорость будет близка к скорости света, то теория Ньютона выдаст нам числа с такой погрешностью, что представить страшно, теория же Эйнштейна будет обладать той же погрешностью, что и в первом случае, замечательно работая и здесь. Так же в гуманитарных науках. Теория добавочной стоимости Маркса более или менее сносно работала применимо к текстильной и тяжёлой промышленности Англии начала XIX в. Сейчас же, и в условиях всемирной экономики, она будет выдавать просто жуткие погрешности, в сравнении с современными теориями. Но если описать туже текстильную промышленность (а это лучшие условия для теории Маркса) теми же современными теориями, погрешности и той, и этих теорий будут почти одинаковыми. Как видите, погрешностный коммулятивизм работает не только в физике, но и вообще во всякой науке или дисциплине. Впрочем, итак очевидно, что всякая последующая теория, так или иначе, уточняет предыдущую, что и есть, по сути, описываемый здесь коммулятивизм.
Но всё это, как бы, в целом. Да, тенденция такая имеется, но погрешность не снижается линейно, с каждым днем на 0,1% (это я так, «с потолка»), на практике (историческая практика) погрешность снижается скачкообразно, с появлением новой теории. Развитие же собственно науки, (а не истины как таковой, рассматриваемой выше) имеет свои особенности, которые тоже хотят быть обозначенными и рассмотренными. О них-то мы и поговорим в следующей главе.
Развитие науки
Об истине мы сказали достаточно; пора вернуться и к нашей досточтимой науке как таковой. Но коли уж мы со статикой покончили, обратимся к динамике, развитию науки. И здесь нами будет руководствовать одно слово – парадигма.
Парадигма означает господство некой теории в некой науке. Парадигмальное развитие науки, в свою очередь, значит, что теории меняются скачкообразно, и в течение парадигмы привилегированное положение занимает какая-то одна теория. Такое развитие науки прослеживается на протяжении всей её истории. Чем это обусловлено? Во-первых, очевидно, что наше знание не приобретается линейно; оно не просто бежит, но бежит по ступенькам. Это, пожалуй, дело ясное. Во-вторых, учёные тоже люди, и у них есть сложившиеся стереотипы и, в конце концов, привычки. Потому парадигма никогда не сдаётся без боя. Следовательно, парадигмальность есть единственно возможный и единственно существующий тип развития науки. Для человека иное невозможно. Наука развивается парадигмально. Да, если бы уточнение истины происходило постепенно, без всяких скачков – это было бы замечательно, но на практике дело обстоит немного иначе. Наука развивается именно скачками: привилегированное положение какой-то теории со временем не выдерживает критики и на её место, в один прекрасный момент, восходит новая теория, которая, через некоторое время тоже будет ниспровергнута. Конечно, всё это вовсе не значит, что учёный мечтает, лишь бы его теорию поскорее опровергли, скорее наоборот (если это не мифический учёный Поппера), но положение дел, в своей основе, именно такое.
Что есть парадигма (конкретнее), и чем она характеризуется – это, пожалуй, объяснять излишне. Кун или Локатос (хотя у последнего и иное, но суть та же) достаточно говорили на эту тему. Я же здесь только обозначу само развитие науки в плане её парадигмальности, коли я уж так обозвал данную главу. Кстати, следует учесть, что далее будет говориться скорее об одной какой-то науке (физика, химия, социология…), нежели о науке в целом. Ведь парадигмальность всей науки (если такое и возможно) уже не есть собственно парадигма, это уже тип рациональности, о которой будет говориться дальше.
Итак, допустим, у нас имеется какая-то концепция (теория). Помимо того, что она сама говорит что-то и о чем-то, она так же (в виду своей истинности на настоящий момент) влияет и на другие теории, порою с нею совершенно не связанные. Т.е., эта теория создает вокруг себя какой-то взгляд на действительность, и чем сильнее эта теория, тем дальше распространяется присущей ей взгляд. Хотя, безусловно, влияние парадигмы чувствуется тем сильнее, чем решаемые вами проблемы ближе к её основной теории, ближе к её «ядру». Соответственно, ученый, который занимается какими-то исследованиями, обязан в оных придерживаться именно того взгляда, который присущ этой главнейшей теории (которая, кстати сказать, и конституирует парадигму), в противном случае все его выводы будут считаться ненаучными. Но, более того, учёный наверняка и не захочет (изначально) идти против существующей парадигмы, ибо в ней он воспитан; его взгляды есть, так или иначе, взгляды парадигмы. И надо приложить достаточно большие усилия или сделать такое противоречащее ей открытие, чтобы отказаться от этого парадигмального взгляда, что это под силу далеко не каждому.
Что ж, парадигма крепко стоит на ногах, она подтверждается всё новыми и новыми фактами, пополняется новыми теориями и убежденными сторонниками. В русле парадигмы происходит пополнение копилки знаний и, в конце концов, эти полученные знания начинают противоречить самой парадигме. Безусловно, даже в момент зарождения данной парадигмы, наверняка не все факты будут ею объясняться, но ученое сообщество старается не обращать на них внимания, если предыдущая теория была ещё более спорной, или же просто-напросто отнекивается от них, говоря что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Со временем таких противоречащих фактов становится всё больше, и начинается кризис науки, т.е. такой период в её развитии, когда главенствующее положение занимает такая теория, которая, в общем-то, мало что объясняет. В «запущенном состоянии» парадигма может и вовсе исчезнуть; наука становится безпарадигмальной, ибо не существует никакой доминирующей точки зрения. Это есть кризис науки. Возникают (или проявляются) какие-то теории, которые хотят взять на себя роль следующей парадигмы, и в итоге в этой борьбы определяется победитель – теория, которая может объяснить существующие противоречия наиболее логичным и доказательным образом. Тут всё снова становится на свои места, появляется новая парадигма, которая и будет властвовать до следующего кризиса.
Вышеобозначенный тип смены парадигмы может обозначить так:
1) Парадигма → факты (противоречащие парадигме) → кризис → новая теория → новая парадигма. Но это далеко не единственная модель парадигм. Я выделяю, помимо вышеуказанной, ещё и следующие модели:
2) Парадигма → факты → новая теория → кризис → новая парадигма. Здесь теория (новая) появляется ещё в русле старой парадигмы, и именно она обуславливает кризис науки. Причем кризис здесь уже не парадигма – факты, а парадигма – новая теория.
3) Парадигма → новая теория → факты → кризис → новая парадигма. Как видно, и здесь новая теория зарождается ещё в русле старой парадигмы, но не на основе каких-то вопиющих фактов, а лишь по воле какого-то ученого. Уже затем находятся подтверждающие эту новую теорию факты, придавая последней достаточный вес для борьбы с парадигмой и дальнейшего кризиса. Примером здесь может служить теория Дарвина. В биологии не было, в общем-то, ни кризиса, ни каких-то жутко противоречащих фактов, всё текло своим чередом, но появился Дарвин со своей концепцией, которая нашла сторонников, обросла новыми фактами и, в конце концов, стала новой парадигмой.
4) Парадигма → новая теория → кризис → факты → новая парадигма. Если в предыдущем случае новая теория сначала должна обрасти фактами, чтобы составить конкуренцию старой парадигме, то здесь возникшая теория, не основываясь на каком-то серьезном фактическом материале, уже создает кризис науки, после чего возникает борьба, где выигрывает тот, кто сумеет лучше доказать свою точку зрения. Такая модель может быть переписана немного по-другому: старая теория → новая теория → борьба → парадигма. Такой тип характерен для слабых парадигм, которые мало обоснованы и мало кого устраивают, когда даже малообоснованная, но более красивая (если можно так сказать) теория уже создает кризис, в котором, кстати сказать, не обязательно выиграет именно новая теория; возможно, активизация поисков фактического материала приведет к воцарению именно старой парадигмы. Примером здесь может служить революция в психологии, произвёденная Фрейдом. Нельзя сказать, что Фрейд так уж замечательно всё доказал, но даже это было лучше, чем предшествующая ему психология.
Я не отрицаю, что могут быть ещё какие-то модели смены парадигм, но эти, тем не менее, на мой взгляд, являются основными. Впрочем, сколько бы ни было ещё моделей, суть остается та же: наука развивается парадигмально. Но раз уж мы разобрались с тем, как происходит развитие науки, то не надо ли нам ответить на следующий за этим вопрос: а хорошо это или плохо?
Со времен Куна парадигмальность в развитии науки считалась злом, и практически всякий размышляющий на эту тему утверждал, что парадигмы создают препятствия в развитии научного знания, заставляя зацикливаться на какой-то одной теории (одном взгляде на действительность), вместо того, чтобы непрерывно пополнять науку наиболее точными знаниями. Не соглашусь. Следует помнить, что науку творят люди, а люди – это мнения; сколько людей – столько и мнений. Если снять всякие ограничения, то теорий будет такое немыслимое количество, которые, в свою очередь, будут так слабо развиваться (в виду малого количества своих сторонников), что наука просто застопорится в своем развитии. Каждый будет доказывать что-то свое, развивать свое, но много ли могут сделать несколько человек? Чтобы наука развивалась (особенно на современном уровне познания), нужно объединение если и не всего учёного сообщества данной науки и по всем вопросам, то хотя бы большей части и хотя бы по основным вопросам и теориям. Это единение и строится на парадигме, а, следовательно, именно парадигмальность дает науке её наилучшее развитие. Конечно, было бы замечательно, если бы ученые, исходя из каких-то очевидных и простейших истин, каждый, дополняя их, приходили всё к большим и большим открытиям, но какой же нормальный человек променяет своё всеобъясняющее знание о мире на какие-то дополняющие фактики, если его не заставят? «Мы все хотим быть Фюрером», и именно парадигмальность не дает никому стать им. Плюс к этому, парадигма замечательна тем, что учёные в её русле отрабатывают всю объясняемую ею область, и лишь когда знание начинает выходить за её пределы, появляется новая парадигма и новая исследуемая область. Так, поэтапно, не оставляя за собой «хвостов», и должна развиваться наука, коли уж науку делает человек.
Бесспорно, парадигмальность имеет и свои минусы: она не дает занять достойное место более истинным но противоречащим ей теориям (до поры до времени), третирует многих не согласных с нею ученых, ограничивает, в конце концов, наше стремление к всеобъемлющему знанию… И вопрос здесь в том, что же перевешивает: плюсы или минусы? Если вы всё ещё считаете, что минусы, то вспомните хотя бы философию – типичную непарадигиальную науку. В философии можно говорить о доминирующих в какое-то (совсем незаметное) время теориях, но это ещё далеко (очень далеко) не парадигмы. И что же? Далеко философия ХХI в. ушла от философии Древней Греции? Я могу и сейчас на полном серьезе доказывать концепции Протагора или Платона. Или социология, такая же наука без сильной парадигмы, много ли она открыла в структуре общества в сравнении с серединой ХIХ в.? Парадигма есть бесспорный плюс науки, парадигма дает науке идти вперед, а не топтаться на месте в практически бесполезных спорах. Так, спрашивается, неужели без парадигм было бы лучше?
Парадигмальность сквозит во всей истории науки. Она со всей очевидностью проистекает из самой психологии человека. В конце концов, только парадигмой можно объяснить многие факты (различного рода упрямство, слепота и проч. учёных) в развитии науки. Парадигмальность есть. Что нам от этого? От этого нам проработанность исследованных областей, высокие требования к доказательности теорий, многие практические нововведения (не было бы парадигмы, разве смогли бы несколько учёных создать тот же компьютер таким, какой он есть?). Так что, извольте признать: парадигма – это очевидность, обязательность и положительность (хотя и не без некоторых минусов). Кто думает иначе – тот неправ.
Рациональности
Если парадигма есть этап в развитии какой-то конкретной науки, то тип рациональности характеризует науку в целом; т.е. рациональность (здесь) есть общие установки науки. Сейчас, как известно, принято выделять три типа рациональности: классический, неклассический и постнеклассический. Эта точка зрения является доминирующей на настоящий момент. Я же с ней не согласен.
Во-первых, тип рациональности есть понятие вообще весьма и весьма спорное. Если «Научная рациональность – это представление учёного сообщества об идеалах и нормах научного исследования, принципов детерминизма в науке и характера отношения объект/субъект», то уже здесь на всём основании можно увидеть всю спорность такого понятия. Где вы видели, чтобы ученое сообщество, всё или хотя бы в подавляющем большинстве, принимало детерминизм или индетерминизм, атомизм или какое-нибудь «всеединство» в структуре общества, истина ли цель науки или практическая польза? Здесь имеет место быть не более чем доминирование одних взглядов над другими. Причем взглядов, касающихся отдельных вопросов, а никак не какой-либо целостной картины. Если парадигма есть понятие достаточно точное (конкретная теория с конкретными выводами и конкретными установками), то научная рациональность понятие настолько размытое, что говорить о нем на полном серьезе как-то даже неудобно.
