Нока Соул
Вороная. Золотой Мотылек на Серой улице
Я в Системе.
Я – Число.
Пути назад нет…
***
Я закрыла с хлопком потрепанную брошюру и выдохнула, прикрыв глаза, чтобы сохранить спокойствие. Все осталось позади уже сейчас, но то, что, бесспорно, произошло наяву раньше… Это не было просто отголосками прошлой жизни, в которую можно было вот так запросто перестать верить, отстранившись, бросив прошлую себя, позабыв все, что травмировало когда-то нешуточно, даже если я не зависела от этого и не могла ничего предпринять, чтобы выбраться из этой череды бедствий, воспринимающихся другими, как должное, как необходимость, которой не миновать. Я подняла глаза.
Она все это время неподвижно сидела напротив меня, слушая с задумчивой внимательностью, не перебивая, не задавая ненужных вопросов, которые обыкновенно просто сбивают с толку, не давая вполне изложить свою мысль до конца и полностью донести ее смысл, выразить свое отношение к происходящему… Она просто поднялась зачем-то со своего места, сказав только три единственных слова:
– Я верю тебе.
Я промолчала. А что могла ответить? У меня не было ничего, чем я могла бы подтвердить достоверность случившегося за исключением только моего Знака. Не все были бы готовы верить на слово… Но она была готова.
Я, в сущности, никогда на самом деле не знала, зачем иду вперед, что ищу и что хочу найти; не видела исхода. Мне едва ли могли бы пригодиться мои каракули. Я не знала, зачем их пишу. В мире, оказалось, все еще серьезнее… Куда серьезнее, чем может быть. Но я должна идти дальше и верить. Хотя бы сейчас, когда все позади. Я была не права. Зачем я творила все, что… что творила?.. Зачем делала то, чего могла своим упорством не допустить в Реальности?.. Зачем мечтала о самом темном уголке в этом мрачном и без того мире?.. Зачем вела по привычке дневник, в котором все мои спутанные унылые мысли сплетались в тот луч, что сбивал меня с лап и не давал идти дальше?.. Я не знаю. Но теперь я поняла. Осознала все, что должна была. Я обязана была додуматься до новой «оттепели» раньше… Но я горжусь тем, что опоздала, но все-таки сделала необходимый вывод. Я сама вызвала глобальное потепление в заледенелой душе и впервые открыла глаза к звездам, чтобы больше не закрывать их. Я стала лучше. И стану еще лучше потом, спустя некоторое время, которое потрачу на самосовершенствование. Моей команде нужен Киллер. Сейчас – еще сильнее, еще несравнимо сильнее, чем в самый последний раз. Держитесь, спасение близко. Обещаю… Клянусь вам. На этот раз по-настоящему. Я больше не дам вам ложных неоправданных надежд.
– Оставайся, Равенна. Я готова помочь тебе. Мы справимся со всем вместе. – Она была серьезна. Я видела свет решительности и бесстрашной праведной ярости в ее глазах. Она засветилась так же, как и я когда-то.
Мы готовы дать отпор. Я нашла осколок Путеводной Звезды на этой земле и сохранила в нем своими силами свет. Нас посчитают безумными. Никто не согласится нам помочь. Что ж, и без одобрения найдутся средь света и другие такие же безумные. Главное верить. Главное – не сдаваться, ни при каких условиях.
– Я останусь.
Она улыбнулась мне немного напряженно, но я знала, что она искренна со мной. Что-то в ней было. Родственная душа. И я, и Киллер увидели ее и отличили сразу же.
Держись, команда! Мы уже идем на помощь!
Часть 2
10. «Не сходи с ума, Равенна!»
Я не помнила ничего. Я могла наверняка знать только свое имя. Кто изменил мою память? Кто насильно заставил меня забыть все? Что случилось со мной?..
Когда я увидела приближающуюся землю… Когда я беспомощно повалилась на асфальт, так и не удержавшись на лапах после того, как кто-то сильно толкнул меня в сторону, на меня обрушился шквал гневных – однако приемлемых для любого печатного слога и лишенных резких ругательств, – восклицаний. Только теперь я поняла, что нахожусь вовсе не в Системе, а в очень даже реальном мире. Мои отвыкшие от света глаза обожгло солнечными лучами, а самое небо едва ли не ослепило меня чистой первозданной синевой. В уши сразу же врезался шум, так резко отличающийся многоликим контрастом от той дремотной тишины, в которую была погружена Судьба. Я не вслушивалась в то, что мне кричали, не пыталась определить, кто предпринимает тщетные попытки достучаться до меня.
Каково это – вернуться в родной мир после долгой своей с ним разлуки? Каково это – осознать, что тебе снова около четырнадцати лет в то время, когда недавно совсем ты засыпаешь в свои тридцать накануне? Как это – спустя долгое время еще раз познать все то сполна, когда тем ты больше не занимаешься, в особенности, если на самом деле это никуда не ушло, просто с ходом минувших дней затаившись где-то глубоко внутри, а порой выбиралось успешно на поверхность и прежней болью обжигало даже без лезвия в лапе?..
Когда запястья обожгло этим самым огнем, я не сразу позволила себе размышлять дальше, насильно заставив себя погрузиться в искусственный привычный ступор, какой всегда использовала как еще одно средство самозащиты: уйти в себя от боли, от мыслей, от осознаний, от шокирующей реальности… Звуки погрязли в каком-то тумане, а взгляд опустился от неба к пыльному асфальту. Какая гложущая тоска… Почему это чувство мне так знакомо, будто бы я уже встречала его когда-то на своем веку?..
Я сидела на дороге, смотря прямо перед собой, и вдыхала черный запах города и пыли, а надо мной разворачивалось словно бы синее, но затянутое серой больной кожей ядовитых испарений мегаполиса небо, в которое мне почти никогда здесь не верилось. Это мой дом, я чувствую сердцем. Но он так далек и чужд мне; так очерствела давно к нему живая душа, покрывшись единокровной гранитной коркой на своем розовом пламени. Меня будто оплели какие-то плетистые колючие лозы, только не тело, а разум. Я не хочу знать, кто я. Я не хочу помнить, а коли нет – так вспоминать. Я за тысячи космических звездных верст и летий, где меня никому не услышать, никому не достать. Прощай теперь, мой внутренний фурренок. Эта земля, эти угодья, сухие и безжизненные, слишком грубы для тебя. Когда я знаю, тебе здесь не прижиться. Я хожу по крышам без крыльев, чтобы не ступить на землю, и не верю, что ты вновь умеешь летать. Прости меня за все плохое, всех падших ради, извини… Тебе суждено не задыхаться здесь, где рождаются дожди и реки, а море гладко и бесцветно, будто бы оно даже не вода и не солено. Ты можешь сгинуть в этом ступоре моем; ты можешь сгинуть в этой тьме и этом хладе; мой истинный и современный мир слишком для тебя далек, прости… Я не смогу здесь уберечь тебя… Но ради меня… Ради меня, фурренок, я прошу: оставь! лети от меня прочь, спаси себя живого! стань призраком этих теней и этих труб! истлей, но на рассвете у небес! То, что мы видели за жизнь!.. Ты будешь дымкой у восхода, ты сможешь сделаться холодным ветром… Только, пожалуйста, спаси себя сейчас! Поверь мне, как тогда, когда я не смогла сказать «аминь»… Мы вместе этот город, но ты его душа. Ты потеряешься лишь той ночью, когда я больше не дышу… Когда моя тоска… Пóлно, просто улетай и не оглядывайся! Сделай так для меня! Ты знаешь, что так правильно, хотя и так больно и тяжко… Нам так будет лучше, чтобы концерт состоялся… Нам лучше стать двумя иллюзиями и разлететься, чтоб уберечь друг друга… Кто может знать, что за аккорд возьмет нас завтра?.. Как нам знать нашу встречу?.. Лети прочь! бери выше! Ты – дитя небес и звезд, ты жить не смог бы здесь, в-земле—во-тьме—в-пыли… Пока так еще можешь, пока еще так можно… Пока не стало совсем поздно… Пока не прошел по заводи прогулочный белый теплоход и не раскачал чаек и альбатросов, спящих, подобно маленьким бумажным лодочкам позабытых в ту осень фуррят… Пока не пошел еще снег, пока не усилился ветер, перевернув нашу стрелу на север переменами погоды… Это не Судьба… наша Реальность – не выдумка… Я потеряла фантазию… я потеряла сознание… Ты только не возвращайся сюда, в этот удушающий дым, стелющийся пластом у небосклона и сворачивающий земли в клетку, убирая за поля и перекрашивая доску шахмат… пока есть впереди еще огни, пока не огласит пути гудок состава… Уходи от меня… уходи и спасайся!.. Туда, обратно к горизонту… Я не спасу тебя сама… Я помню… буду помнить… когда смогу… когда обрету… когда кого-нибудь найду…
***
– Я не знаю, что заставило меня сброситься, правда. Я даже не помню, чего искала на той мостовой… – я вздохнула и откинула голову на подушку. Этот потолок такой белый.
Медсестра чуть уловимо докоснулась до бинтов на моих запястьях. Вокруг рисовалась блаженная тишина в ровном пустом свете. Обстановка, будто бы эти стены, эти полы и невзрачные потолки – будто все приготовилось, подобралось и затаилось перед броском в долгую свирепую бурю.
Воздух звенел.
– … Я не помню… – я покачала головой и, скосив на эту фурри глаза, только услышала, как она с равнодушной привычной печалью взвинченности кивнула молча и поднялась с кушетки.
Все было как-то не так… не верю в то, что вижу… И что потом? Что все это изменит? Что с нами всеми будет? Что здесь теперь произойдет? Я что-то где-то вижу в закоулках подсознания… Я что-то знаю и должна знать… Какие силуэты меня окружают?.. Я что-то где-то чувствую… Как знать?.. Что-то колышется у сердца… Я помню какие-то зеркала, помню, что все это время машинально прикасаюсь к переносице, трогая короткую дымчатую шерсть… У всего есть символы, у всего есть в сводке правила… Мне кто-то что-то дал… Я помню стынущий крик… Я помню, как переворотило когда-то небеса… Какие-то провалы и падения, и взлеты… Меня не отпускает замкнутый долгий круг… Моя душа… Мой свет… Мой самородный яхонт… Кого должно мне найти? Кого я спасала? Кого мне суждено бросить или убить…? Я видела две надежные клетки… Я же видела белый и черный… Я должна… Что-то… Обязана… Мне что-то только вспомнить… Что-то еще удержать в бегущем и раскачивающемся сознании… Оставить разум при себе… не смотреть вниз, никогда не знать боли… Не давать и не брать ни слез, ни крови взаймы… Я вновь одна в своем мире… Какое заветное слово?.. Где начинается мое падение с небес; где виделся мне город и асфальт?.. Как же звенит воздух… Все начинается с меня…
Равенна?
Равенна, терпи!
Держись!
Равенна-Равенна…
Не плачь…
Не страдай…
Не убивайся, Равенна!..
Какой же белый потолок…
Как же звенит воздух… Держись, не уходи под воду с головой! Барахтайся! Держись… Не спи… не спи…
***
Я не помню, что со мной было все это время. Не представляю, где нахожусь; почему вокруг все в белом, и все что-то спрашивают постоянно у меня? Почему я вижу что-то, что кажется мне абсурдным, но убедительным, родным и реальным? Что такими яркими цветовыми импульсами пронзает голову? Сколько раз я уже слышала слово «амнезия»? сколько раз знала себя настоящую? Сколько проводила вне тягучего густого сна, что тянул меня постоянно к себе, делая взбудораженной, нервной и разбитой? Почему я так долго смотрела на себя со стороны: на свою бледность; на свою худобу; на свои кровавые радужки, проведенные и прочерченные алыми сквозь белый сосудами; на мягкий фиолетовый грифель, что с каждым днем все ярче и ярче подводил нижние веки расплывчатыми синими пятнами усталости; на свои кучерявые пыльным липким облаком волосы?.. Я пыталась. Пыталась, как могла. Насколько хватало. Когда спросила их, почему напротив моей койки вижу зеркало, в котором отражаюсь искаженно не собой, а спящим даже в часы короткие моего бодрствования клоном, живым, но не дышащим, они ударились в панику, крича о галлюцинациях, об ухудшении состояния, стали бегать вокруг меня, как вокруг безотносительно ополоумевшей. И эти образы, и эти слова, и звон в закоулках духоты и тишины, и красное по запястьям, и этот гулкий смех… Какой черт отвечает сейчас за меня? Какой бес тащит меня дальше, если я хочу замереть, хочу вдохнуть, хочу открыть глаза?..
Я слышала так долго писк, когда сердце ударяло раз за разом по ребрам, я не хотела засыпать беспомощно и безнадежно. Над ухом тикали взрывами, мчались дикими конями в диких прериях стрелки часов – короткая с длинной; с шелестом летели листы календаря на пол… Я не верю! Не верю! Не хочу верить! Хочу выбраться навсегда! Хочу снести четыре проклятые мертвенные стены! По потолку горизонтально идет дождь, растут грибы и цветут цветы, а надо мной кружатся птицы… Вороны страха и беспросветного отчаяния. Нет, не больше! Нет больше! Я ли это тону сейчас?! Я не должна! Не теперь, когда все эти фигуры… эти голоса!
Луч света на мордочку. Глаза бегают и ничего и никого не выделяют. Какой-то реалистичный хоррор. Какой-то сущий исполнимый кошмар… Какие-то слова о том, что все бесполезно, что на календаре один лист с одной строкой… Что часы закончили считать на численнике, и стрелки встали… Какой-то уходящий прочь, безразлично свесив горестно хвост, плетущийся по темному, неосвещенному коридору клон… Какое-то пустое здание… Какая-то музыка… Какой-то старый личный дневник на тумбе рядом… Почему здесь я? Почему на потолке летучие мыши? Отчего сердце не стучит, а аппарат не пищит больше, но я дышу и слышу, открыв до предела глаза, чтобы только не потеряться между небом и землей?.. кому какое дело? Кто еще кого вспомнит?..
Я бежала и бежала, падая и поднимаясь, прыгая по обрывам, чтобы в конце, на финишной прямой, упасть и не подняться. Я видела белое, когда закрывала порой в бессилии глаза, стирая с ресниц черный дождь. Это не я… Я куда-то падаю, закрыв глаза. Моя фигурка хрупка и мала, а они все замирают и снимают отчего-то в белом шапки. Да я же здесь! Средь вас, не звезд! К чему такие церемонии? Я просто фурри, как и вы! Я тоже могу на вас глядеть, прямо в глаза своими! Подождите, не уходите! Я еще многое умею показать! Послушайте! Я правда не помню! Но я теперь знаю, как меня тогда звали! Нет, я не «все», я – Равенна! Правда! Клянусь всем для вас и себя святым! Куда вы все уходите?! Да я готова! Готова говорить и отвечать! Нет! Не оставляйте меня! Уберите это зеркало, что склонилось надо мной! надо мной своей водянистой поверхностью всепоглощающей! Нет! Я здесь! Я здесь! Заметьте меня! Услышьте меня! Не бросайте меня здесь!
Они развернулись, и все тихо и убито вышли вон, не надев шапок, не подняв глаз и не уронив ни слова.
Звон стих.
***
…Что принес мне на потом этот город? Что оставил на мораль своей басни? Что за песню уместил под красивой своей обложкой? Что я нашла, когда пробудилась ото сна? Я буду числиться в живых ли еще завтра? Что взять мне из-под крыла жизни при случае? Кто предаст меня когда-либо? Откуда ждать мне подлого удара? Что принесет мне новый день? Куда смотреть? Что стоит видеть? Я перестала верить или жить совсем?..
… А тишина бывает громкой?..
Когда и как давно я вернулась в этот город… это место, которое словно со мной одной крови? которое, как я, живет от рассвета до рассвета борьбой, в которой справедливо выживает только один, сильнейший?.. Почему все так мне призрачно и знакомо? Ведь я же понимаю, что что-то ныне не так. Я как будто бы нахожусь за прозрачной глухой пленкой… Будто бы могу и взаимодействовать с миром, но меня никто не видит, не слышит, не замечает… Я должна быть настоящей, я существую все еще, я уверена. Только вот каждый раз оставаясь вне ритма общего всей жизни, я чувствую, как щемит больно сердце. Я не позволяю себе думать и гадать… Только теперь, только настоящим! Отныне я не знаю и не буду знать слова «амнезия», клянусь. Это не для меня было создано, так что не мне забирать на свой счет и присваивать. Я выберусь, когда-то обязательно выйду из этих бело-серо-зеленых коридоров, обещаю! Найду силы, найду способ! Не подчинюсь, не покорюсь, не сдамся! Эти головоломки заходят уже слишком далеко для того, что я едва ли восстановила в память из подсознания свое былое имя. Вы меня здесь не удержите! Осталось чуть-чуть! Совсем чуть-чуть!..
…Что я есть в глубинах своей души?..
11. Дождь…
Не помню, как так получилось. Что-то как будто бы желало того, чтобы я вновь вернулась. Чтобы не увидела тогда, в тот единственный раз, света. Отчаяние, не стоящее даже рядом с надеждой на то, что все когда-либо будет как прежде, – мне хватило бы и того, я даже не думаю о том, чтоб лучше! – вот то единственное, что вело меня все еще дальше. Нет, я сдалась еще раньше: не верила больше ни во что – ни в то, что после месяцев, собирающихся в долгие, бесконечно тянущиеся без любого намека на спасительный берег суши, к которому можно было бы пристать, устав от мореплаванья по черному расколотому льду городских трясин, сезоны, и месяцев длительного болезненного разуму и душе этого лечения, в период которого я отдала столько своей крови, – своей и той, что ранимых миражей, хранимых бережно в подсознании, – вновь выхожу в остальной действительный мир, заменяя для себя запах лекарств, спирта, страха и безумия запыленным, но живым по-своему воздухом столицы; ни в то, что возвращаюсь обратно на знакомую своим сердцебиением бетонную площадь, размещающую в побелочном мире четвертый этаж, и открываю сизым ключом обратно дверь той вселенной, где обитает и ныне мое прошлое и все мои отстраненные давние страхи… Я ни на что, в сущности, не могла повлиять здесь, когда запомнила только свое имя, белой нитью безотносительно стягивающее слово «прошлое» – слово, не имеющее для моего поврежденного рассудка более своего первозданного лексического значения, – и что-то, напоминающее слово «настоящее», хотя это было не более чем бессвязным набором картинок и образов, которые мне довелось увидеть в эти несколько месяцев ускоренного лечения… Не могу теперь физически упомнить, извините, не обессудьте… Право, не понимаю, как так могло получиться. Я не в ладу с собой, сдается мне: можно ли вот с такой уверенностью, какая ныне спонтанно поселилась во мне, быть убежденной в том, что я куда старше, чем мне дóлжно в этой не-лечебной действительности быть? Можно ли настолько не отдавать отчет своим действиям, чтобы, не помня себя, искать кого-то на пустых улицах, имея в своем распоряжении одно только осознание того, что я обязана быть с кем-то, что обязана найти того, кто, оказывается, был отчего-то всегда со мной? Где я, собственно говоря, нахожусь теперь? Почем мне знать, куда должна идти и где должна быть, не могу никак понять? Они просто выбросили меня за порог сразу же, как только мне довелось связать между собой пару букв и отличить пол от потолка… Такова ль для меня возможная одна помощь?..
… Я бесцельно шла куда-то вперед; лапы сами несли меня по какому-то заданному курсу, не меняя траектории. Я глядела только на асфальт, оставаясь стеклянной к возмущенной ругани прохожих, на которых натыкалась, к ошалелым гудкам резко останавливающихся пронзительным шинным визгом автомобилей, когда случалось внезапно перебегать оживленные шоссейки, к падающему временами мелкой изморосью дождю. Осень. С ее туманами… С ее тоскливой красотой родства живому миру… Осень… Откуда я знаю тебя? Откуда в подсознании моем твои пасмурные шорохи горького воздуха влажной грозовой почвы, на которой преют опавшие листы с деревьев? Откуда твой ветреный шепот в моей и без тебя гуляющей сквозняками голове? Ты ли тогда была со мной, Осень?.. А я отошла от оживленной автомагистрали и свернула куда-то, потом уже поняв, что в городской парк. Откуда-то доносились звуки музыки, и я, конечно, резко переменила свое направление: не бывало еще такого, чтоб мне хотелось как-либо взаимодействовать с остальным миром окромя моего собственного, где я, должно быть, от самого начала осознанного возраста и обитала. Однако стоило мне попытаться вернуть себе главенствующее положение, как бы вновь собирая всю себя и возвращаясь к нормальному, привычному каждому среднестатистическому фурри понятию существования, все внутри меня внезапно и резко воспротивилось. В голове оглушительно зазвенело, а в глазах помутилось; меня повело обратно к той дороге, от которой нервная я с таким трудом отстранилась. Инстинкт самосохранения, как я уже вычислила, у меня изначально отсутствовал напрочь. Очевидно, природа дала на мне какой-то сбой, даже не важно, что было до того дня, когда я начала худо-бедно соображать и осознавать какие-то элементарные вещи по-новому. Не имеет значения, где я была до этого; я все-таки, похоже, никогда не умела думать о том, чтобы спасти себя и сохранить жизнь свою в случае угрозы. Возникает тут же вполне оправданный вопрос: может ли это быть с чем-то связано? Пусть я ничего не помню, пусть не представляю себе, как выглядела моя привычная жизнь в разрезе до того, как меня упекли в ту психушку… Но вот это отторжение едва ли может возникнуть без причины и повода само по себе, почему-то мне кажется… Нет, почему-то я даже уверена в этом так, как только могу при моих разбегающихся мыслях, силой оставляя их при себе. Была ли я кому-то вообще нужна еще тогда, будучи более здравомыслящей?
Итак, вернувшись к дороге, я направилась вдоль заграждения как раз к тому месту, откуда звучала незнакомая мелодия. Будто бы назло самой себе я упрямо шагала вперед, не имея сил остановиться. Что-то направляло меня упорно, не исчезая в пыли и шуме черного шоссе, не давая свернуть до того момента, пока на горизонте не возникла подходящая парковая тропинка. Я, совсем утратив контроль над собой, просто мягкотело тащилась за неведомой силой, стремящейся добежать до центра парка раньше, чем музыка, вызвавшая такой всплеск энергии, стихнет. Вот уже осталось до дорожки метров пять-шесть, вот уже то маленькое расстояние вдвое уменьшилось…
Неожиданный протяжный гудок машины заставил нервы свернуться в острый клубок, онемевший во всем теле льдинками, которые с треском осыпались в следующий миг вниз, заставляя лапы подкоситься. Что-то сейчас будет, подсказало мне тут же подсознание, и сердце мгновенно замерло, так же охладев к действительности. Дрожа, как загнанная в угол жертва, я медленно-медленно повернулась, понимая, чтó могу теперь увидеть на той злополучной дороге, которую уже оставила за спиной. Устремив не верящий – не то ли самой себе? – взгляд на глухоту стертого асфальта, не знававшего лучших своих времен, я подписала себе самой приговор, невольно смирившись с ним. Я видела как во сне, как по другой стороне улицы бредет какой-то подросток. Находясь будто бы неимоверно далеко от реальности, он, прямо как и я совсем недавно, смотрел только себе под лапы, не обращая ни на что вокруг внимания. Вот он дошел до конца ограды, за которой, однако, не значился пешеходный переход, вот остановился почти точно напротив меня, замерев на миг. Он поднял голову и посмотрел словно бы прямо, хотя по его взгляду сразу стало понятно, что он едва ли видит свет во тьме. Остекленелые голубые глаза обошли равно душно улицу и ряд бегущих машин, развивающих очень даже большую скорость для такого места. Это был юный волк. Он остановился не то, чтобы близко ко мне, но я смогла почему-то до мельчайших деталей различить его сумеречного цвета шерсть, с которой бежала ручьями вода, будто бы его окатила высокая морская волна, безразличное… – или нет, больше безэмоциональное… – выражение и узкую полоску крови, прочерченную из уголка губ вниз. На какую-то долю секунды я удержала взгляд фурри на себе… Мне тут же все стало как-то кристально понятно. Меня сразу задушила паника, пульс подскочил, и все мое существо рванулось бы вперед под прямым углом, если бы неведомая сила не удержала бы меня сейчас. Я хотела закричать; хотела завизжать; сделать что угодно, чтобы просто-напросто предупредить самого волка, спасти от его собственного не-осознания последствий. Нет! НЕТ! Остановись! Стой!..
Неведомая сила дернула меня назад, не позволяя приближаться к дороге; я рвалась будто бы сумасшедшая бешеная собака с цепи, которую не могла разомкнуть, но стена, отделившая меня от смертельной магистрали, даже не шелохнулась, оставшись совершенно неподвижной. Где-то в глубине моей души растерзал все живое такой вопль, на какой мне только хватило бы сил.
…ОСТАНОВИСЬ! Замри! Не двигайся…!.. Замри… замри… замри…
Ровным гулом, глухим стуком и резиновым визгом… Я пошатнулась на лапах… Там лужи крови, чьи-то крики, чертыханья и чье-то безликое осуждение… Все повторялось для меня, как с давней пленки в фоторамке… Я не смогла выронить свой вой… Окружающее поехало на стремительной жестокой карусели, на которой к концу сеанса умрут все… Если только не видение… Если только действительность… Если только не я…
Не помню, как дошла до скамейки и как упала на нее в бессилии. Слез не было. Чувства вышли из строя. Нервы скатились на санках с ледяной горки… С неба хлынул частой сеткой ветер и дождь, заунывно мечущийся над опустевшей ни к черту улицей… Меня ударило током… ударило морозом… раскаленным железом… Какое блаженство – падать в пустоту… Падать и падать во тьму без имени и вздоха… Как чудно потеряться где-то насовсем, если это не сулит… вот так… В голове закрутились с тиканьем какие-то странные шестеренки, о которых я не подозревала до теперь…
***
Насколько жестокой и безжалостной только была создана реальность и жизнь? К чему мы все вот так встречаемся, чем поберечь друг друга без потерь? В моих ушах шелест; в моей груди крик; в моих глазах спектровые пятна… Я забываю, как дышать на этом свете… Почему я? Почему теперь? Где жить и как, чтоб хоть на миг забыться? За что мне, Жизнь?..
Не-знаю—не-слышу—не-думаю—не-чувствую… Да я не хочу!.. Почему я бываю иногда настолько чертовски смелой и отчайной? Того ль мне надо на сей миг?..
– С Вами все в порядке? – как из пещеры с высоким многоярусным сводом донесся до меня нечеткий чей-то голос, и в неопознанной темноте стали медленно разбредаться тайны света игрой блика, а в тишине стали рисоваться пока нечуткие, но крайне разнообразные звуки, присущие вечернему городу. – Вам нужна помощь?
Я жалко заскулила и стиснула зубы, когда почувствовала, как перехватило переносицу и зажгло глаза от подступающих слез. Видите? Я жива! Довольны?! Прочь! Оставьте в покое! Не прикасайтесь ко мне! Ненавижу…!
– Девушка, с Вами все в порядке? – повторил голос, делаясь постепенно все более реальным и… девчачьим?
– Да какая она тебе «девушка», Летти? – с фырчаньем перебил другой, едва ли отличающийся от первого звучанием. – Ей лет четырнадцать, больше и не дать.
– Трисс, пожалуйста! – я уловила тихий вздох говорившей. В целом она уже словно бы была озабочена. Клянусь чем угодно, я слышала тревожные нотки, на что нет осознания надеяться; на ту редкость, какую в толпе обыкновения уже и не сыщешь.
– Дай воду, – произнес первый голос, слегка растягивая слова, и на мою шею легка лапа, ища пульс.
Сбоку недовольно заворчали.
– Воду! – резко бросила «спасительница». – Лайт, честное слово, ведешь себя как идиотка!
… Я должна встать сейчас… Должна подняться… Негоже мне повторять свои же ошибки, когда судьба дает жестокий урок единожды… Пока не поздно… У меня нет никаких сил… По мне бьет временами дождь, когда налетает порыв ветра… Черт, я должна хоть на время подняться! Пусть они уйдут! Пусть оставят меня в моем привычном одиночестве, наконец! Сдалась мне чужая помощь! Особенно теперь, когда…! Собрав остатки былой воли, я все-таки сделала рывок и приподняла тело над скамейкой, упираясь в древесину трясущейся от напряжения лапой… Я не должна весить много… Мне было так плохо… Я не то, чтобы просто там не ела – я же и под крышей-то не бывала вообще… уж сколько дней?.. Оттолкнувшись, я ударилась спиной о спинку скамейки, наконец, сев.
– Все хорошо? «Скорую» нужно вызывать? – спросил первый голос, и, подняв все же глаза, я увидела серо-бурую собаку моего возраста с волнистыми огненными волосами и самыми необычными глазами, которые мне только доводилось видеть… Да кому я сейчас вру? – таких я все равно не видела никогда.
Я отрицательно покачала головой и попыталась дополнить сей жест и словесной формулировкой, но собственный голос подвел меня, сойдя сначала в хрип, а потом и в кашель. Незнакомая фурри моментально выхватила из лап своей сопровождающей бутылку с водой и, отвинтив предварительно крышку, осторожно подала мне. Я, не захотев вспомнить о том, что в этом «остальном» мире существует понятие вежливости и благодарности, молча приняла питье и сделала пару глотков, ощущая, как в горле перестает першить и внутри разливается приятная прохлада. Оставив меня на минуту-другую, собака отошла к своей собеседнице, принявшись что-то шепотом обсуждать с ней, а у меня появилась возможность рассмотреть более внимательно тех, кто остановился рядом со мной, когда я… Я же потеряла сознание, так? Нет же другого объяснения этим темноте и тишине?.. Рядом с вышеописанной фурри стояла черно-белая зайчиха с лилово-желтыми глазами, не вышедшая относительно своей подруги ростом. Обе девочки, к слову, были одеты в абсолютно одинаковые черные юбки, лежащие ровными прямоугольными складками, и в короткие малиновые кофты с открытыми плечами, поверх которых были наброшены теплые куртки. Должно быть, это они сейчас выступали в парке на открытой сцене? Наверное, это музыку я слышала издалека?..
– Вам чем-то помочь? – повернувшись ко мне, еще раз спросила собака.
– Нет. – Процедила я и сжала лапы так крепко, как только смогла, когда отставила воду на скамейку. – Все в порядке.
Вой сирены привлек мое внимание, заставив крупно вздрогнуть всем телом. Затерявшиеся в падении при эмоциональном перегрузе картины повторно всплыли на поверхность, заставляя еще раз детально пересмотреть ту жуткую сцену на дороге. Проследив мой взгляд, та, которую назвали Летти, повернулась к источнику звука и, разглядев, возможно, аварийные заграждения, которыми к тому времени уже было оцеплено место чудовищного происшествия, так и оцепенела. Негнущейся лапой потыкав беспорядочно зайчиху в плечо, она глазами указала на «живописнейшие» виды катастрофы.
– Вот черт… – обронила зайчиха.
Обменявшись одинаковыми взглядами, подруги синхронно сорвались с места и помчали в сторону дороги. Обернувшись на секунду, собака негромко крикнула мне:
– Подождите нас тут, пожалуйста!
– … Не говори мне, что это мог быть какой-нибудь ее брат… – различила я более тихий голос так называемой Трисс.
«Нет. Это не мой брат…» – мысленно ответила я ей. – «У меня вообще нет братьев…»
Но только почему мне такой знакомой кажется эта случайная реплика? Что так отдается тем опасным ощущением недавнего воспоминания, какое не можешь выцепить из закорок, сколько попыток ни предпринимай? – У меня не было времени вспоминать. Поднявшись со скамейки, я обогнула забытый в спешке девочками зонтик и поковыляла прочь.
