Нока Соул
Вороная. Золотой Мотылек на Серой улице
– Х-хорошо… Где? – только и смогла тогда выдавить.
– В парке, – тон Лайма, ставший более насмешливым, прозвучал не совсем четко, давая понять, что фурри поднялся и куда-то направился. – Буду примерно через… семь минут у входа.
– Спасибо тебе… – я слабо улыбнулась, поднимаясь с пола комнаты и шагая к прихожей. – Спасибо…
Раньше, чем я успела закончить свою реплику, пес скинул звонок. Как-то резко и холодно. Безразлично. Будто бы ему и вовсе не было до меня дела… Но ведь так не могло быть, верно? Мой Лайм согласился встретиться, не отказал. Он ведь поможет мне верно? Он не может меня обмануть. Все будет… Не глянув на часы, я быстро накинула поверх домашней одежды легкую ветровку и ураганом вылетела в подъезд, отстукивая кедами ступеньки. На ломоту в теле не обратила внимания; горячие щеки и дрожь списала на внезапную паническую атаку: я знаю, как это бывает… Сейчас мне станет лучше, правда… Мне бы только добежать до парка… И я, считай, спасена… Металлическая дверь очень тяжелая из-за сильного ветра… А на улице темно и дождь со снегом – прямые траектории выжигающими лучами режут пустую улицу на ломтики с фонарными столбами, будто бы и впрямь происходит что-то, что могло бы внушать мне настолько сильный страх, насколько отчетливо нарисовался он неоправданно на ровном месте без ничего… Преодолев последние восемь ступеней, я в несколько скачков приблизилась к двери, отделяющей меня от улицы с промозглым концом осени, и уже тогда, когда одна моя лапа нащупала дверную ручку, а вторая – внутреннюю кнопку домофона, по подъезду разнесся усиленный эхом пустоты электрический треск, и все лампочки одновременно плавно погасли, погружая высокое, относительно пустующее помещение в густеющую с каждой минутой тьму. Мои нервы сжались в тугой комок, и я судорожно ударила со всей силы по кнопке открытия несколько раз, не задумываясь о том, что без света дверь подъезда не магнитится к доводчику и не препятствует моему свободному выходу, и с максимальной скоростью выскочила на темную улицу.
«Спокойно… спокойно, Равенна… Это просто короткое замыкание вследствие непогоды…»
Лежащие на асфальте оторванные провода и ветки деревьев, оканчивающиеся у основания свежими сломами, осторожно обогнула, не приближаясь. Побежала, что было духу, к городскому парку через ветер, превратившийся в ледяной дождь… Лишь бы не опоздать… Какое там дело до всего остального? Сейчас один только факт того ожидания встречи грел душу, покрывающуюся постепенно такой же ледяной корочкой, какой уже обернулся асфальт, заставляя замедлять шаг и поскальзываться неловко пингвином. Кто я сейчас в своем беге на месте? Почему решила верить тому, кого уже так хорошо прочитала за все время общения? Я всегда могла остановиться. Всегда могла резко передумать и повернуть назад, чтобы выбрать кого-то другого. Я умею защищаться не только грубой силой, честно. Я ведь могу все закончить одним только щелчком пальцев. Когда-то мне было уже точно так же больно… И тогда я пообещала себе, что узнаю все истинные намерения этого Лайма Холидея, который пытался столько времени обманом получить мое доверие. Никому не верю! никому не принадлежу! никому не откроюсь! Чего бы ни стоило. Я зареклась думать, зареклась взвешивать каждое слово и действие и никогда не кричать опрометчиво «нет-он-же-хороший!». Я же знаю этого пса, который здесь только на месяц ради авторитета. А теперь, сбиваясь с лап и продолжая бежать «через силу», изнемогая от усталости… Неужели я становлюсь какой-то неправильной? не такой, какой мечтала для себя остаться?.. Я не верю себе… Не могу поверить, что делаю сейчас это…
Дорога сделалась непреодолимой, и я не представляла себе, сколько времени прошло. Темень. Холод. Свист ветра, уже несущего с собой горки снега заместо той подтаявшей за утреннее потепление кашицы. Я прокладывала себе путь через мечущийся белыми шпилями снег, какой был мне уже по колено, отчего-то желая увидеть того, кого я зареклась через неделю ненавидеть. Мне не была нужна симпатия, – любви ведь как таковой не существует вовсе, – какой были всегда вне времени инфицированы и больны немалые проценты подростков. Мне не нужна была дружба, в которую я тоже утратила со временем веру. Я как-то старше душой, чем кажусь. Все пытаются так говорить, знаю. Никто не исключителен. Но разница наша здесь в том, что я говорю все, что только говорю, с полным пониманием звучащих слов. Я правда вкладываю в них все, что только может дать мне смысловая нагрузка. Поверьте, отрок – куда более сложное существо, чем вы, может быть, думаете, и не все они такие, как учитываемое чужими глазами большинство, пусть и похожи на первый взгляд. В нас слишком многое и противоречивое, чтобы говорить и разборчиво размышлять над таким, как «польза-вред», «хочу-не-хочу», «планирую»… оставьте в кои-то веки нас! Этот ураган, шторм, в котором я бежала – он не один на весь мир… Но в моем мире, заполненном им сейчас всецело, один только предательский по-своему маяк Лайма Холидея, самовлюбленного эгоиста, остался гореть упрямым световым потоком, засветив пламенем единственную уцелевшую дорогу в океане. Сдалась. Делайте, что хотите. Я бегу…
До последнего мне казалось, что что-то пойдет не так: я ли опоздаю, Лайм ли не придет – не знаю. Пока бежала, считала лихорадочно минуты. Шесть уже прошло. Я поскользнулась на обледенелой дороге и, шарахаясь от машин, что тормозили с хрустом буквально в метре от пешеходного перехода, помчалась вперед. Входная арка была так близко, что я уже не сомневалась в том, что все успею. Еще буквально минута, и я окажусь в парке. Лайм уже ждет меня там, это же правда, по-другому и быть не может… Нет, это не та дорога, где сбили около недели назад подростка… Я не пошла бы тем же самым путем, это неправда, хоть я и не верю во всякие глупости вроде совпадений и судьбы! Плохо только вот что? – То, что я вот так глупо подвергаю себя опасности из-за ничего. Нужно быть предусмотрительнее в следующий раз. Хотя бы ради самой себя. Я проскочила на аллею и припустила по дорожке из гравия вперед, не обращая на звуковые сигналы за спиной никакого внимания. В парке к этому моменту уже воцарились сумерки с плотными тенями, которые заставляли меня тревожно озираться. Из-за ужасной погоды я не встретила почти никого окромя двух-трех случайных прохожих, что просто пробежали мимо, кутаясь в шарфы и капюшоны в надежде спастись от жуткого холода и несущего острый снег ветра. Одиночество посреди темного пустынного парка ни разу не прибавляло спокойствия, только нагнетая атмосферу шумом листвы, укрываемой снегом, скрипом деревьев и непонятными шорохами. Дрожа, – и не только от нервов – я вышла к ближайшему фонарю, что распространял в безрадостном сумраке всего одно небольшое пятно практически живого света на ближайшие пять-шесть метров, и замерла в световом овале, вынимая из кармана куртки телефон. Шесть вечера. Лайм должен быть с минуты на минуту, одна только надежда… Сто двадцать секунд, что проследовали за мыслями, оказались самыми долгими в моей жизни. У меня создалось за время моего пребывания в парке стойкое впечатление того, что я – чужачка, пробравшаяся на закрытую охраняемую территорию; что я делаю что-то незаконное, оставаясь в этом сквере после закрытия основной зоны аттракционов, даже притом, что та часть, какая была предназначена для прогулок по отдаленным дорожкам, никогда не закрывалась. Ну же, Лайм, ну где же ты?.. Мне так холодно и страшно, ты просто не можешь не прийти! Шесть десять. Никого. Он уже должен быть здесь!.. Я попыталась отвлечься от той боли, какой сводило лапы, должно быть, из-за холода и напряжения, и представила себе идущего по парковой дорожке Холидея. Наверное, он уже перешел шоссе и теперь петляет среди деревьев, ища меня в этой темноте… Представила, как он переставляет быстро лапы и делает широкие шаги, похожие по длине на мои… Нам всегда было удобно идти рядом – мы были почти одного роста и, не сговариваясь, шагали всегда в одном ритме: оба так привыкли. С того момента, как Лайм предложил встречаться, много воды утекло. Много вечерних прогулок в этом парке осталось позади. Много минуло поездок в центр города… Когда-то мне казалось, что я ему нравлюсь. Я как последняя наивная глупышка думала, во мне есть что-то особенное, такое, из-за чего Лайм сам хочет остаться… Что дело не в велении спора… Вот идиотка… Ничуть не изменилась. Все простила, – больше никого нет – все до последнего молчания. Все позволила: еще один шанс, еще одну встречу, еще раз взяла его за лапу… не должна была. Нужно что-то с этим делать. Но не сейчас. Где же ты, Лайм? Со спины подкралось отчаяние… Растаявший снег стекал по щекам, как настоящие недавние слезы. Пора понять…
Когда впереди показалась чья-то фигурка, я одновременно испугалась и не поверила. Успела подумать, что уснула где-нибудь на скамейке и вижу сон, в котором надежды еще оправдываются, или что сюда идет кто-то посторонний, кто каким-то образом узнал, что я здесь и что одна. Но потом я стряхнула с себя снег, осознавая, что я все-таки вся в действительности, и увидела знакомую темно-синюю куртку, резко контрастирующую с ярко-салатовой пестрой шерстью. К черту гордость… я понеслась, побежала навстречу… Теперь все будет хорошо… Хотя бы в этот короткий миг. Хотя бы на минуту я в относительной безопасности.
– Что случилось? – спросил Холидей, и я отчего-то не узнала его голос: стал какой-то другой звучанием. Я подняла глаза и посмотрела на него; он сохранял все еще безэмоциональное выражение.
Попыталась объяснить, раскрыла пасть, чтобы хоть как-то прервать молчание, но не смогла связать и двух слов, понимая, что глаза опять жжет от подступающих слез. Я поклялась больше так не делать… Закрыла глаза и с трудом сделала дрожащий вдох, стараясь вернуть себе самообладание, чтобы сразу перейти к сути дела и больше не тратить ни свое, ни чужое время. В другой раз я еще позволила бы себе не скрываться, но теперь, когда мне долгое время известно, что мы вместе не из-за чувств или дружбы, а по привычке…
– Прости, пожалуйста, – я отвела взгляд, не жалуя зрительных контактов, и перенесла вес на другую стопу. – Просто я…
Лайм взял меня за лапу, и мы пошли куда-то по дорожке неспешным шагом. Ветер, снег и холод по-прежнему издевались над землей, еще не отошедшей за первые осенние месяцы от летней благодати, своими перепадами, но я отчего-то перестала замечать их. Холидей в молчании шел рядом, не перебивая мою путанную речь, какую я совершенно не готовилась держать – слова сами завладели мной, и я начала свой рассказ невольно, постепенно все больше переключаясь на собственное повествование и подбирая более понятные речевые обороты и выражения. Изредка фурри-пес поглядывал на меня искоса, но ни в одном таком взгляде будто бы не было ни усмешки, ни язвительности, ни издевки, к каким я уже успела морально приготовиться во время своего ожидания, когда безмолвно жалела, что втянула в эту историю еще и Лайма обратившись к помощи словно бы случайно и неосознанно. Я говорила о том, как набросилась на Лайлакк, говорила о том, как на меня обрушилась мать, намекая на то, насколько был важен для меня тот глупый личный дневник, из-за которого начались все эти беды… Чем дальше я рассказывала, тем более виноватыми и печальными становились глаза Холидея, как будто в нем что-то проснулось от моих слез… что-то живое и настоящее своей искренностью. Я помню этот взгляд. Я уже видела его однажды… Всего один раз, но я сохранила и запомнила этот момент, наверное, на всю оставшуюся жизнь…
В тот день стояла прекрасная солнечная погода. Апрель был в самом разгаре, и все живое неустанно напоминало об этом своим взбудораженным счастливым гомоном. Резкое потепление, пришедшее в том году значительно раньше обещанного, оживило природу быстрее, и середина весны разыгралась буйством красок сразу же, как растаял в тени последний снег. Я шла по берегу, а морские волны накатывались с приятным песочным шуршанием на пляж, вынося ракушки и камни, отточенные водой до идеальной гладкости, на золотой песок. Горячие лучи солнца гладили меня по спине и плечам, а воздух дышал цветами и молодой листвой. Я возвращалась из школы в приподнятом настроении, уже предвкушая будущий вечер: Лайм пригласил меня в кино, чтобы отпраздновать начало весенних каникул, и я почти без раздумий приняла это предложение. Я волновалась: тогда еще не знала ничего о том пари между одноклассниками, решившими сыграть со мной эту долгую злую шутку, и думала, что мне действительно впервые предстоит свидание. Вернувшись домой, я скинула на пол рюкзак и скорее пробежала в комнату, чтобы отпроситься у матери, когда вдруг увидела ее лежащей на диване без всякого движения. Испугалась ли я тогда?.. Да, еще как…
– Мам! – закричала я в панике так громко, как только смогла. Подбежала к ней и схватила за запястье; она не пошевелилась, а ее лапа безвольно обмякла в моих пальцах.
Я залилась слезами и вылетела обратно в подъезд. Стала яростно трезвонить во все дверные звонки и стучать кулаками во все соседские двери лестничного пролета, что-то крича. Открылась всего одна створка, и из-за нее выглянула какая-то пожилая уставшая ежиха, держа маленького ежонка, которого просто не могла оставить одного ни на секунду.
– Чего тебе, девочка? Что стряслось? – спросила соседка, увидев напуганную до полусмерти меня на пороге своей квартиры.
– Помогите! Пожалуйста! Моей маме плохо!.. – заверещала я, не отдавая отчет больше самой себе.
Только потом, гораздо позже того раннего вечера, я узнала, что мать жива, а я просто не заметила на полу пустую бутылку из-под чего-то спиртного… И еще то, что отец больше не вернется к нам… Я не смогла в тот день выйти из дома, а Лайм, не дождавшись меня в кинотеатре, вернулся, чтобы узнать, все ли в порядке. Не найдя другого выхода из своей истерики, я рассказала ему все… В ответ увидела какой же взгляд…
… Какой был направлен на меня и теперь, ничуть не изменившись. Я отвлеклась от воспоминаний, опасливо поднимая блестящие от слез глаза обратно на Холидея. Он же знает, что со мной бывало когда-то… все знает… И продолжает молчать. Мы вышли на главную аллею и остановились недалеко от маленького мостика, что был перекинут через искусственно вырытый пруд.
– Мне жаль, – заговорил через некоторое время Лайм, с горечью глядя на рябь воды. – Я знаю, каково это…
Я позволила ему положить лапу на мое плечо и приобнять.
– Прости меня за недавнее. Я вовсе не то имел в виду, когда ты просила встретиться.
– Это неважно, – я вздохнула и углубилась в свои безрадостные размышления. – Спасибо, что все равно пришел. – Оттолкнувшись лапами от заборчика, каким был окружен покатый берег пруда, я развернулась к Лайму и прислушалась к тому, что он пытался сказать в ответ, тут же осознавая суть реплики даже без утерянных слов начала, какие умудрилась пропустить мимо ушей.
– …Ну и я подумал… Давай попробуем еще раз начать все с начала? Обещаю, я решу все в ближайшие дни, и никто больше не посмеет обидеть тебя. Достаточно твоего «да», и все будет так, как было в самом начале. Просто я думаю, что… ты не такая… какой они тебя считают… Не похожа на других…
Что-то внутри меня оборвалось и ухнуло вниз со страшной высоты, когда эти слова прозвучали вслух. Произошло именно то, о чем я старалась не думать все это время. Лайм стоял напротив и смотрел прямо на меня, терпеливо ожидая моего ответа. Стиснув зубы, чтобы не позволить себе опять удариться в слезы только из-за того, что на сердце только что растревожили старую рану, а в голове – воспоминания, я начала медленно отступать назад к мостику, качая отрицательно головой.
– Нет… Лайм, прости, но… понимаешь… Я не готова… Мне это больше не нужно… Нет… нет… – я сжала лапы, пытаясь сдержать слезы, но получилось довольно плохо.
– Подожди, Равенна! – чуть громче позвал меня Холидей, начиная идти за мной, и мне пришлось ускорить шаг, чтобы у него не было возможности сразу меня догнать.
У меня ужасно болело все тело, меня трясло, а в горле уже начинало скрести, так что я сделала вывод, что все-таки поступила безрассудно, надев настолько тонкую куртку в такой холодный день. Я вообще отчего-то стала чаще бросаться из крайности в крайность в последние часы. Нет, нельзя было сюда приходить… Просто нельзя! Нельзя было связываться этим Лаймом опять! Почему я родилась такой дурой?..
– Стой! Остановись! – раздавался за моей спиной крик, какой слегка заглушал свист ветра.
Я бросилась бежать. Нет, нет, нет! Только не теперь! Никогда! На что я надеялась? На то, что он хоть раз меня поймет?! Я ли не помню, что в тот день, когда медики нашли мою мать пьяной, а я поделилась тем, что грызло меня изнутри, с этим фурри, наутро я оказалась засмеяна в классе и облита краской? Еще тогда, когда я во все верила, он уже предавал меня однажды… просил уже прощения все теми же словами, хотя я знала, что это тоже со временем вскроется очередным жестоким уроком моей шкуре. Больше не обманешь! Я могла терпеть раз, могла терпеть два, но это последняя капля! Я мчалась против ветра к мосту, с трудом хватая ядреный воздух со снегом, а топот сзади делался все ближе и ближе, хот я выбивалась из сил. Но вдруг из бури выскользнула вторая тень, и я застыла, как громом пораженная.
Лайлакк Бриз? Живая и невредимая?! Да как… Как такое возможно, черт ее дери? Нет, это ловушка! Черно-белая лисица оскалилась и вцепилась в меня своими сильными гибкими лапами, заткнув мне пасть, чтобы я не смогла позвать на помощь. Но могла ли я рассчитывать на то, что кто-нибудь придет мне на выручку ныне, когда ветер перерос в ураган такой силы, что по всей столице объявили штормовое предупреждение, запрещая выходить из дому? Теперь нечего надеяться на чудо чудесное: все давно попрятались по квартирам, никто меня не услышит. Вцепившись в мое горло когтями, одноклассница сдавила так, чтобы я полностью утратила способность сделать хоть один вдох, не предусмотрительно истратив весь воздух до этого. В этот момент к мосту прибежал Лайм. Увидев обезумевшую от ярости Бриз, он остолбенел на своем месте на несколько секунд, потеряв дар речи.
– Ты заплатишь за все, крыса! – прошипела лисица сквозь зубы, пытаясь столкнуть меня куда-то назад, но я пока еще могла сопротивляться, так что с трудом удерживала шаткое равновесие на скользком обледенелом мосту.
– Бриз, что ты делаешь?! – закричал Холидей, бросаясь вперед, чтобы преодолеть те пять метров, что отделяли его от фурри, которая уже начинала побеждать в нашей с ней борьбе. – Отпусти ее немедленно!
– Ты помнишь наш уговор! – прорычала в ответ Лайлакк, хватая меня за волосы и мешая мне ударить ее когтями. – Ты хочешь этого! И я сделаю!
– Лайлакк, остановись! Ты не знаешь всего! Ты не знаешь… нет!
В этот миг я поняла, что теряю лапами опору, а мое понятие горизонта переворачивается. Бриз слишком сильная, она ходит на фитнес и на танцы, постоянно поддерживая себя в хорошей форме, и нормально ест, в отличие от меня. Я слишком легкая, чтобы не упасть… Где-то сверху раздался крик, а я пролетела по воздуху совсем чуть-чуть, пока не коснулась ледяной воды, что в мгновение затянула меня под свою поверхность, льдом мешая барахтаться. Мои лапы тут же онемели, и я, истратив часть энергии на стычку, какая происходила еще на ровной земле, тут же потеряла оставшуюся половину вместе со своей способностью удерживаться на плаву. Не смогла сделать вдох, запуталась в своей куртке, что потащила вниз, промокнув насквозь, и пошла ко дну… За ту минуту, что еще видела и слышала, успела различить отрывок диалога одноклассников, а потом меня обняла пустотная темнота… Этот пруд был очень глубоким с самого открытия парка и до сих пор не обмелел, я знаю, что мне еще «есть куда тонуть»…
В ужасе уставившись на воду, Холидей провел в ошалелом молчании всего один миг, а потом повернулся к Бриз и взорвался.
– ЧТО ТЫ НАТВОРИЛА?! ТЫ НЕНОРМАЛЬНАЯ?! ТЫ В СЕБЕ ВООБЩЕ?! ПОЕХАВШАЯ!
– Лайм, – почти спокойно промурлыкала Лайлакк, глядя на пса с каким-то умиротворением в чертах. – Ты осознаешь, что ты пытаешься сделать? Ты защищаешь эту тварь.
– Ты не знаешь, кто она такая! – зарычал Холидей, злобно уставившись на лисицу с неприкрытой ненавистью.
– Все будет хорошо, – вкрадчиво произнесла Бриз, без страха подходя к нему и подталкивая к парковой дорожке, какая вела к выходу из сквера. – Такое потрясение сложно принять, я знаю. Идем домой, тебе станет легче. Уже завтра ты поймешь, что рад наконец-то избавиться от нее. Теперь ты можешь быть свободен…
– Ты не знаешь, что говоришь… – попытался крикнуть Лайм, но на деле лишь выдохнул слова почти машинально.
– Лайм, ты должен выбрать, – куда строже предыдущего произнесла холодно Бриз. – Или она, или я.
Фурри обернулся и молча посмотрел на отдаляющийся с каждым шагом мост, что теперь станет являться ему в кошмарных снах.
– Подумай, на что ты хотел согласиться, Лайм. С какой судьбой хотел себя связать. Поверь, ей не впервой уже оказываться под водой, – тем же мурлыканьем, в котором, однако, слышался смертельный яд, продолжила лисица. – И скажи мне теперь: ты, обдумав все и вспомнив, что предшествовало твоей этой внезапной вспышке, предпочел бы меня, не права ли я? Тебе ведь не нужны были бы эти лишние бесконечные проблемы.
Посмотрев на одноклассницу пронзительно, Холидей скосил опять глаза на мост, будто бы еще раз желая убедится в том, что никто не может услышать его ответ, и едва заметно кивнул.
– Все правильно, Лаймик, – одобрительно закивала Бриз, уводя его прочь. – Никто ничего не узнает, поверь. Я уничтожила все улики. Никто и не подумает на нас. Что поделаешь, такова реальность и жизнь: кому приходится уходить, чтобы другие продолжали путь. И да, я не расскажу твоему отцу, что ты встречался с этой ненормальной опять. Все будет хорошо.
Но одного только взгляда на тот деревянный настил, обагренной невидимой кровью, хватило Лайму для того, чтобы отчетливо понять: «хорошо» уже ничего не будет. Не будет никогда…
14. Отражение
Равенна оторвалась от своих записей, которые переносила в дневник дрожащей лапой и подняла голову, когда тишину покинутой спящей квартиры гулко прорезал дверной звонок. Почувствовав, как что-то замирает у сердца – не то страх, не то тоскливое ожидание неизбежного, – фурри бросила быстрый взгляд на часы. Вечер.
Неужто мать вернулась сегодня так рано? На это Софтер-младшая рассчитывала меньше всего. После того, как Ралфина узнала о той «судьбоносной» прогулке и обо всем, что ей предшествовало, она стала еще строже и отныне ни в каком виде больше не прикрывала свою ненависть. Не пыталась жить как и прежде. Теперь все стало еще хуже: она научилась больно бить не только словами.
Замерев на месте в надежде, что ей просто послышалось или что кто-то просто перепутал номер квартиры, волчица затаила дыхание, но еще один пронзительный звуковой сигнал, тут же повторившись, буквально стер в пыль трепетное ожидание…
Она не смирилась. Не хотела постоянно жить от рассвета к рассвету, чтобы только со стороны смотреть на то, как страдает кто-то рядом с ней. Нет. Определенно нет. Еще тогда, впервые поняв по алым глазам напротив… Таким же алым, как кровь, что потом укрыла сеткой пятен… Она так и существовала в каком-то смысле, разве что только не нашла пока понимания. Всего один далекий день тогда изменил все. Всего один смутно сохранившийся в памяти вечер…
Я поздно поняла, как глупо поступила, начав с того, что дала другим четкое понятие о себе. Я могла бы быть осмотрительнее… но будто бы… не захотела? Мне было кристально понятно, что после моего припадка, какому я осмелилась подчиниться на глазах других, моя жизнь не будет долгой, не говоря уже о том, чтобы спокойной хоть на миг. Страшно не было – у меня по-настоящему не существовало ни одной звезды, ради которой стоило бы выбираться из-под всепоглощающей ледяной воды. Я открыла глаза и слегка сощурилась. Обжигающая толща нещадно грызла меня, и все ориентиры в поле зрения колебались мягкими очертаниями, отвечая на мои резкие всполохи движений пузырьками воздуха. Лапы быстро свело, так что я стала неспешно погружаться еще глубже, выдыхая оставшийся воздух, и смотреть безучастно на рябь сверху, на которую прямыми лучами падал снег. Идиотка я беспросветная. Не надо сейчас меня винить, переубеждать, не надо кричать на мои слова или ругаться со мной теперь. Я не склонна переменять своего мнения в том мире, где я оказалась беспомощной разочарованной в своем не-предназначении соринкой, от какой не изменится ровным счетом ничего. Меня и так тут словно и не было, поздно я поняла. Может, следовало не так… Хотя, что я говорю? Чем больше я жалуюсь, тем сильнее меня ненавидят все, кто только случайно или намеренно заметил когда-либо. Все взаимосвязано, но слишком сложно; слишком много всего в этой никчемной действительности, узрев которую однажды, я разлюбила. Жизнь – крайне бессмысленная штука, ответом на вопрос которой была, есть и будет завсегда только тишина. Точно такая, какую я чувствую всем своим существом прямо здесь и сейчас, глядя плывущим взором на темноту вокруг. Здесь очень пусто, как и внутри моей души уже очень давно… И знаете… это до боли чертовски правильно и невероятно красиво. Будто бы так и должно было выглядеть все в идеальном несуществующем мире, если бы никто не вмешался. Я ни во что не верю… Вернее выразиться, просто не хочу ни во что верить. Думаю, в истинности это наиболее рациональный подход, честно. Мне проще так думать, а коли я взялась исполнить свою «лебединую песнь» пока вдыхаю с оцепенением лед и воду, что режут изнутри подобно преследующей меня тоске… Так не прерывайте меня сейчас, не указывайте, что и где я говорю не так. Позвольте остаться собой мне тогда, когда свершается то, чего я втайне желала всякий раз, когда малейшая неудача постигала меня. Когда остальной мир дает мне такой шанс без борьбы сразу достичь желаемого – так пусть. Лгали все, когда говорили, что без труда ничего нельзя добиться. Сильно-сильно это высказывание условно. И к чему все стандарты реальности такие однотипные и односторонние?
Времени на мысли было предостаточно, когда вдруг я очнулась в квартире матери, вот такой же темной и покинутой, ничего не помня. Только из записки на тумбочке узнала, что оправилась от трехнедельной пневмонии, что спасла меня какая-то школьница. И еще поняла, что теперь мать, оставившая записку, отрабатывает все упущенное время, не поднимая головы. Она отныне будет не приходить с работы еще дольше, а я останусь одна и смогу в привычном ритме возвращаться к нормальному пониманию будней и выздоравливать окончательно, безнаказанно не выходя пока из дому. И на все на это у меня будет еще две недели – учебная, одна, и каникулярная – тоже одна.
Пробежав еще раз глазами по последней строчке, Равенна на миг задумалась, а потом вывела ниже:
Не помню больше ничего… Как вернулась домой? Кто откуда меня спас? Что было?.. Наверное, теперь не разберусь до конца…
Настойчивый дверной звонок ударил по пустующим комнатам и в третий раз, и Софтер-младшая, раздраженно зарычав, поднялась и прошла-таки к двери, намереваясь хотя бы узнать, кто так рвется зайти в гости, упрямо оставаясь по другую сторону порога. Рассудив, что мать, имея при себе ключи и явно не умирая от желания увидеть дочь, вряд ли стала бы трезвонить в звонок, волчица открыла глазок и выглянула в подъезд. Перед дверью стояла та самая серо-бурая пятнистая собака с рыжими волосами и четырехцветными глазами, это Ра поняла сразу же. Может быть, сама того не желая по-настоящему, фурри против своей воли протянула лапу к ключу, что был вставлен в замочную скважину изнутри, и с щелчком повернула. Ни о чем не подумав. Не сделав ни малейшего предположения о том, зачем сюда явилась эта фурри и зачем она теперь поздоровалась, шагнув уверенно в прихожую и закрыв негромко дверь. Почему ей вдруг показалось, что так и должно было бы быть?
– Привет, Равенна, – собака улыбнулась так по-доброму и так тепло и искренне, что Софтер усомнилась мгновенно в правильности своего поступка. Что-то немедля подсказало ей, как и подсказывало всегда в схожих ситуациях, что все это – просто продуманный тщательно план, ласково ведущий прямиком в ловушку, откуда потом невозможно будет вырваться.
– Ты кто такая? – отрывисто бросила волчица, и ее взгляд вмиг стал настолько пристальным, будто бы она пыталась уничтожить и стереть в порошок собеседницу своим взором.
– Летиция Дримлап, – растерянно произнесла собака, отступая на шаг назад и сразу же делаясь какой-то испуганной. – Мы знакомы… Ты не узнаешь меня?..
– Нет. – Холодно отрезала Ра. – Я никогда не знакомлюсь. Ты врешь.
– Равенна, что ты говоришь? – Летиция устремила на нее свои блестящие гипнотизирующие непривычным цветом глаза. – Я привела тебя домой, когда ты упала в пруд в парке, помнишь? Я случайно встретила тебя и помогла сориентироваться. А потом все время, что ты серьезно болела, навещала. Ты не помнишь?..
– Я не принимаю помощь со стороны, не общаюсь с посторонними и не гуляю в парках. – Повторила Софтер-младшая, однако чувствуя, как возникшее после первых произнесенных Дримлап слов раздражение слегка остывает и переходит в стадию недовольства, которое все же уже не имеет ничего общего с желанием напасть и растерзать в клочья чужачку, устроившую наглое вторжение на ее территорию. – Чего тебе нужно?
– Ничего, – прямо ответила Летти. – Я зашла узнать, как ты себя чувствуешь и проведать тебя.
– Не лги мне, – усмехнулась Ра, окидывая ее взглядом с высоты своего роста. – Никто никогда не приходит просто так. Не пытайся обвести меня. Я вижу тебя насквозь. Говори, что хотела, и уходи.
Дримлап вздохнула и поставила на пуфик какой-то белый пакет.
– Напрасно ты так думаешь…
– Что это? – перебила ее волчица, указывая на светлый шуршащий пластик.
– Просто продукты для тебя, чтобы тебе не пришлось выходить в магазин больной. Моя мама велела передать тебе.
Воцарилось недолгое молчание, по которому Равенна поняла, что эта Дримлап ждет какой-то реакции или чего-то еще. Наверное, она рассчитывала на более теплый прием? Как наивно с ее стороны.
– Что ж… Тогда… выздоравливай, – спустя минуту произнесла медленно Летиция. – Я пойду тогда… Если тебе что-нибудь будет нужно, то ты всегда можешь мне позвонить. Телефон мой у тебя есть… Ладно. Пока, Равенна… – и она, не дожидаясь более ответа, которого все равно не проследовало бы, открыла опять дверь и исчезла.
