Николай Гейнце
Аракчеев
VI
Наедине с прошлым
Визит к графине Аракчеевой и появление в ее доме Агафонихи – первое, что пришло на память Екатерине Петровне Бахметьевой, когда она осталась наедине со своим прошлым.
Это были еще отрадные моменты ее жизни – моменты золотых грез и надежд.
Но вдруг все изменилось… Светлый горизонт покрыла черная зловещая туча и распространила вокруг нее тот непроницаемый мрак, который вот уже пятнадцать лет, как не может рассеяться. Ее нравственное зрение свыклось с этим мраком и различает окружающие предметы… Эту сплошную тучу перерезывают порой лучи света, лучи искреннего раскаяния в прошлом, лучи светлой надежды на будущее, но мрак, страшный мрак этого прошлого борется с этими проблесками света, и в этой борьбе, кажется, сгущается вокруг нее еще сильнее, еще тяжелей ложится на ее душу, давит ее, и со дня на день невыносимее становится жить ей, особенно, когда гнетущие воспоминания так ясно и рельефно восстают перед нею, как теперь…
Прошло два дня, как в квартире ее появилась Агафониха. Был поздний зимний вечер. Она сидела в своей спальне и читала какую-то книгу.
Екатерина Петровна силится теперь припомнить, какую именно и… не может. Роковые события, совершившиеся во время этого чтения, совершенно изгладили из ее памяти и название книги, и ее содержание.
Она все-таки напрягает память, как бы желая этим назойливым напряжением отдалить от себя дальнейшие воспоминания… но нет, они идут, надвигаются…
Вдруг за дверью послышались тяжелые шаги нескольких человек, мужские шаги… Дверь отворилась и в комнату вошли трое неизвестных ей людей… Один из них, с гладко выбритым плутоватым лицом – остальные его звали Петром Федоровичем.
Это имя крепко засело в памяти Екатерины Петровны Бахметьевой.
Она помнит, что при неожиданном появлении этих людей она вскочила, выронила книгу. Книга упала на пол корешком и раскрылась.
– Кто вы? Что вам надо?
– Кто мы, милая барышня, вам того и знать не следует… а что нам надо, о том доложимся… Не спешите… – отвечал бритый человек.
– Но как вы смели ворваться ко мне в дом?.. Я закричу о помощи…
– Не трудитесь, не надрывайтесь… все равно никто не услышит, в доме только одна Агафониха, да и та из наших, совсем глухая…
У Екатерины Петровны как тогда, так и теперь упало сердце: она поняла, что ей расставлена западня, что она во власти этих людей… Она бессильно опустилась в кресло.
– Что же вам надо? – почти простонала она.
– Достаньте-ка, барышня, бумажки, да черкните на ней, что я вам скажу…
– Зачем?
– Любопытна больно… делай, коли велят… – с угрожающим жестом заявил другой бородатый мужчина с зверским лицом.
– Да, барышня, уж вы делайте, что я вам скажу, а то хуже будет, да нам и некогда… лошади у дома ждут… Не будете делать – худо вам будет, ох, худо…
– Лошади… худо… – почти бессознательно повторила Бахметьева. – Хорошо… я напишу.
Она подошла к конторке, стоявшей в спальне, достала листок бумаги и, взяв перо, обмакнула его в чернильницу.
– Что же писать?.. – обратилась она, чуть слышно, к бритому человеку.
– Пишите: прошу никого не винить в моей смерти…
Она дописала до последнего слова.
– Смерти!.. – повторила она и бросила на своего мучителя умоляющий взгляд.
От этого взгляда он потупил взор и яркая краска залила его лицо.
– Да… смерти… – глухо повторил он. – Так надо… Будет она или не будет, там увидим… Пишите…
Последнее приказание он отдал деланно резким голосом. Еле державшаяся на ногах Бахметьева с трудом написала это роковое слово.
– Подпишитесь…
Она исполнила и это, но далее ничего не помнит – она лишилась чувств.
Екатерина Петровна и теперь силится припомнить, что происходило после этого, но в ее уме мелькают только смутные, отрывочные воспоминания.
Она помнит, что в ее спальне появилась Агафониха и начала с помощью мужчин одевать ее.
«Ты снеси ее одежонку-то на реку…» – вспомнилась ей отрывочная фраза, сказанная Агафонихе одним из неизвестных, кажется, бритым. Далее она ничего не помнит.
Она очнулась и увидала себя лежащею на кровати, покрытой ситцевым одеялом, сшитым из разных лоскутков, нарезанных треугольниками.
И теперь живо представляются ей эти лоскутки и некоторые из рисунков, в особенности один – разноцветным горошком.
Деревянный, ничем не оклеенный потолок комнаты, очень маленькой и очень узкой, был низок и черен.
Екатерина Петровна сообразила, что она в крестьянской избе: на стенах наклеены были лубочные картины, в углу стоял киот с образами, отделанными блестящей фольгою, свет лампады, горящей перед ними, еле освещал окружающий мрак.
На дворе выл ветер и снег резкими порывами засыпал маленькое оконце – видимо, была вьюга.
Все это сообразила тогда Бахметьева и теперь припоминала с поразительною точностью.
В полуоткрытую в ее комнату дверь виднелся мерцающий свет лучины, а за тонкой стеной слышались голоса.
Один из них она узнала – это был тот самый, который заставил ее написать роковую записку.
Другой голос был грубый.
– Что ж, здесь с ней и покончить?.. Сам говорил в Рыбацком… Река под боком… Навяжем камень, да в прорубь и аминь ее душеньке… – говорил второй голос.
Екатерина Петровна и теперь, как тогда, вся похолодела.
– Погоди, чего горячишься… Тебе что за печаль… жива ли она будет или умрет? – отвечал первый голос.
– Мне-то, Петр Федорович, наплевать… Только чтобы за труды полностью…
– Об этом не беспокойся, все, что обещано, получишь, хоть сейчас…
– Это будет по-божески!
До слуха Бахметьевой долетел шелест ассигнаций.
– Теперича в расчете… Пообождать… может, прикажете ее и в прорубь, али с одним хозяином управитесь…
– Пообожди…
Через минуту дверь в комнату, где лежала очнувшаяся Екатерина Петровна, отворилась и при мерцающем свете она увидала вошедшего к ней бритого человека, которого называли Петром Федоровичем.
Он плотно притворил дверь и даже запер ее на крючок.
Мрак в комнате еще более сгустился, только слабый свет лампады освещал лицо вошедшего, приблизившегося к ее кровати.
Бахметьева положительно замерла от страха.
И теперь при воспоминании об этом моменте холодный пот выступил на ее лбу и волосы поднялись дыбом.
Она глядела на вошедшего полными ужаса, широко раскрытыми глазами.
– Ну-с, барышня, потолкуем… – начал Петр Федорович Семидалов – это был он, как, вероятно, уже угадал читатель. – По душе потолкуем. Велено мне вас извести – приказ такой вышел через Настасью Федоровну от самого его сиятельства графа Алексея Андреевича…
– Графа… – простонала молодая девушка и замолкла.
– Да-с, графа… Что-нибудь вы ему да супротивное сделали… Приказ строгий… Не исполнить нельзя… Так помолитесь перед кончиною…
Она вдруг с необычайною ясностью поняла бесповоротность этого решения и то, что его несомненно сейчас, вот сейчас приведут в исполнение… жажда жизни проснулась в ней с особою силою.
– Пощадите… – нечеловеческим голосом крикнула она и вскочила и села на кровати, схватив обеими руками руки стоявшего перед ней Петра Федоровича.
– Пощадить, отчего не пощадить, самому мне жаль вас, красавица… Пленила меня красота ваша даже до одури… как взглянули вы на меня еще давеча… Приму на себя ответ и избавлю вас от смерти лютой, только…
Глаза его горели во мраке каким-то диким огнем, он наклонился к Бахметьевой совсем близко и прошептал несколько слов.
Молодая женщина и теперь гадливо вздрогнула, вспомнив эти слова.
– Прочь… хам!.. – с силой оттолкнула она его от себя.
– А-а… ты вот какова, – злобно прошипел он, – так молись Богу… да готовься в прорубь… Видно, тебе туда и дорога.
Он тихо пошел к двери.
Она соскочила с кровати, бросилась к нему, упала перед ним на колени и охватила его ноги.
– Пощадите… пощадите! – рыдала она, ерзая по полу.
– Пощажу… или погублю… все в моей власти… Коли послушаешься – жить будешь, коли нет – капут! – обернулся он к ней.
Она лежала на полу и истерически рыдала.
Он поднял ее с полу и на руках донес до кровати.
Екатерина Петровна купила жизнь дорогою ценою.
С чувством невыразимого омерзения вспомнила она теперь эту ужасную ночь.
Было раннее утро, когда она с Семидаловым снова села в повозку и выехала из Рыбацкого.
– Домчу я тебя, моя краля ненаглядная, в Тамбов, к брату, там ты погостишь, паспорт тебе оборудую… А сам вернусь да попрошусь у графа на службу в Питер, я хотя ему и слуга, но не хам, как ты меня вечер обозвала, потому я из духовенства, а брат у меня в Тамбове повытчиком в суде служит – чиновник заправский… Поселю я тебя в Питере в отдаленности, никто тебя под чужим именем не разыщет…
Так мечтал Семидалов.
Екатерина Петровна молчала и едва ли понимала то, что он ей говорил.
Она и теперь смутно припомнила все сказанное этим ее любовником поневоле, любовником-палачом, как она мысленно называла его и тогда, и теперь.
Далее несутся ее воспоминания.
Они приехали в Тамбов, проехали город и остановились у маленького домика в три окна за красной церковью; особенно осталась в памяти Бахметьевой эта красная церковь, да еще застава с орлами, которой оканчивалась улица, на которой стоял домик.
Все совершилось как по-писанному, что предполагал Петр Федорович. Брат и его семья, состоявшая из жены и восьмерых детей мал мала меньше, приняли очень радушно Семидалова и его спутницу и согласились на его просьбу, подкрепленную опять же шелестом ассигнаций.
На другой же день брат Петра Федоровича принес откуда-то вид на жительство девицы из дворян Зои Никитишны Белоглазовой, по году рождения подходившей к Екатерине Петровне.
Петр Федорович сам вручил ей его.
– Эта, что в виде значится, умерла года с два тому назад, значит, все в порядке, – заметил он.
В тот же вечер он уехал обратно в Грузино, наказав – это слышала Екатерина Петровна – беречь ее и присматривать за ней…
– Помните, это моя невеста, а я наградою не оставлю…
– Слушаем, братец, уж будьте покойны, – отвечали муж и жена.
Петр Федорович производил на нее какое-то подавляющее влияние страха и ужаса. При нем она не могла мыслить и рассуждать. Когда он уехал, то тяжесть спала с ее души, и в ее мозгу как будто рассеялся сгустившийся там туман…
– Из любовницы графа Аракчеева, попасть в любовницы его лакея… О, зачем я лучше не согласилась умереть! – начала тотчас думать она. – Ехать к нему в Петербург… нет, нужно бежать, хоть на верную гибель, но бежать…
На другой же день, чуть свет, пока хозяева спали и не успели учредить над ней надзора, она убежала.
Мы знаем, что ее нашел полузамерзшую староста Тит и доставил в Москву к своей старой барыне Ираиде Степановне Погореловой.
Все эти воспоминания в какой-нибудь час пережила Екатерина Петровна Бахметьева, но силою своего характера стряхнула с себя их нравственную тяжесть, и даже вышла в тот же день к ужину прежней Зоей Никитишной Хвостовой.
VII
Подруга детства
Прошло несколько дней.
Впечатление роковой встречи несколько изгладилось.
Екатерина Петровна окончательно пришла в себя, к великой радости ее мужа, удвоившего свою нежность с тех пор, как у него появилось отрадное предположение о причинах болезни его жены.
Он не переставал верить в эти причины, несмотря на то, что последняя несколько раз разуверяла его – ему так хотелось верить.
Жизнь Хвостовых вошла в свою обычную колею, и несчастная женщина не ожидала, что ей в очень недалеком будущем готовится новый удар.
Был первый час дня. Петра Валерьяновича не было дома, он куда-то уехал по делам. Ольга Николаевна сводила счеты в кабинете, а Екатерина Петровна сидела в угловой гостиной за пяльцами. Она вышивала мужу туфли и, надо сознаться, что вышивала не очень прилежно, так как работа была начата чуть ли не с первой недели после их брака.
В передней раздался звонок.
«Должно быть Петя!» – подумалось ей, и она спокойно продолжала работать.
В двери гостиной, подойдя неслышной походкой, появился лакей.
– Графиня Наталья Федоровна Аракчеева! – доложил он.
– Что-о-о! – не своим голосом вскрикнула Екатерина Петровна. – Что ты сказал?
– Графиня Наталья Федоровна Аракчеева! – бесстрастно повторил лакей, с удивлением глядя на вытаращенные, казалось, готовые выскочить из орбит глаза молодой барыни, на покрывшую ее лицо мертвенную бледность.
Она пересилила свое волнение, заметив, что лакей смотрит на нее с недоумением.
– Так доложи Ольге Николаевне, – сказала она и встала, чтобы уйти из комнаты.
– Их сиятельство не приказали беспокоить их превосходительство, а приказали доложить вам, так и изволили сказать: доложи молодой барыне.
Екатерина Петровна остановилась и чтобы не упасть, оперлась рукой на преддиванный стол.
– Где она?
– В зале…
Отступление было отрезано… Не принять было нельзя, доложить Ольге Николаевне, но она всегда просит ее, Зою, принимать приезжающих гостей вместе… Сослаться на нездоровье, но Наталья Федоровна может приехать и в другой раз, и в третий… верно, ей необходимо ее видеть… Лучше принять ее одной, без свидетелей, без старухи Хвостовой, и без того подозревавшей, что она, Зоя, знает графиню Аракчееву.
Все это мгновенно промелькнуло в уме молодой женщины вместе с той сценой, когда ей сделалось дурно во время чтения письма Василия Васильевича Хрущева, где он упоминал о графине Наталье Федоровне.
«Быть может, не узнает… столько лет…» – мелькнула в ее голове последняя надежда.
– Проси, – с дрожью в голосе сказала она лакею, а сама села в кресло у преддиванного стола, спиной к окнам.
Лакей удалился.
Прошла, быть может, одна минута, показавшаяся Екатерине Петровне целою вечностью. Все далекое прошлое, связанное с именем вот сейчас, сейчас имеющей войти в комнату графини, – проносилось в уме молодой женщины.
В дверях гостиной появилась графиня Аракчеева. Екатерина Петровна поднялась и через силу пошла навстречу вошедшей.
– Madam la colonelle Chvostow?[11]
– Our, comtesse![12]
Екатерина Петровна приветливым жестом показала графине на кресло.
– Prenez place, comtesse![13]
Наталья Федоровна медленно подошла к креслу и села. Несколько минут она молчала, пристально вглядываясь в сидевшую против нее молодую женщину.
– Простите… Вы не узнаете меня? – спросила она, после долгой паузы.
– Вас, графиня? – дрогнувшим голосом произнесла Екатерина Петровна. – Я не понимаю.
– Положим, мы не видались столько лет, но так долго были связаны дружбой, которая не забывается, дружбой детства, – продолжала графиня.
Она с первого взгляда, как и Николай Павлович Зарудин, узнала Бахметьеву и это так поразило ее, что она позабыла ту тяжелую миссию, с которой она приехала к Хвостовым.
Екатерина Петровна, со своей стороны, напрягала все свои усилия, чтобы побороть охватившее ее внутреннее волнение при встрече со своей бывшей подругой, и при этих словах Натальи Федоровны, видимо, забывшей все зло, сделанное ей Бахметьевой и сохранившей в своей памяти лишь светлые черты их отношений в те прошлые далекие годы.
– Вы ошибаетесь, графиня, вы принимаете меня, видимо, за другую, я первый раз имею честь вас видеть, – с трудом, сдавленным голосом произнесла молодая женщина.
– Меня… в первый раз… Но это мистификация. Ведь вы урожденная Бахметьева… Екатерина Петровна.
Смертная бледность покрыла лицо Екатерины Петровны. С минуту она молчала, опустив глаза.
– Вы ошибаетесь, графиня. Я урожденная Белоглазова, меня… зовут… Зоя Никитишна.
– Белоглазова… Зоя Никитишна… – машинально повторила Наталья Федоровна. – В таком случае, простите… я вам верю… более, нежели себе, своим глазам. Он прав, он мог ошибиться, – добавила она про себя.
– Кто он? Зарудин? – вдруг вскрикнула Екатерина Петровна.
Графиня вскинула на нее быстрый, вопросительно недоумевающий взгляд и встала.
– Вы мистифицируете меня. Вы – Катя Бахметьева!
Она узнала голос своей подруги, который с летами несколько изменился, но в момент невольного возгласа в нем явились знакомые ноты.
Екатерины Петровна сидела, как окаменелая: вырвавшийся у нее вопрос о Николае Петровиче Зарудине, вырвавшийся против ее воли, при помутившихся от необычайного волнения мыслях, ударил ее как обухом по голове.
Еще мгновение – мысли прояснились, и она с ужасом поняла, что далее отпираться невозможно, что этим нелепым вопросом она выдала себя с головой, что им она уничтожила закравшееся было, как она видела, в голову Натальи Федоровны, хотя и небольшое, но все же сомнение в том, что перед ней сидит ее подруга детства – Катя Бахметьева.
Молодая женщина вдруг сорвалась с кресла и упала к ногам Аракчеевой.
Это было так неожиданно быстро, что последняя не успела удержать ее.
– Талечка, милая, дорогая Талечка! Прости меня, не выдавай меня! – простонала Екатерина Петровна, силясь обнять ноги Аракчеевой.
Та быстро наклонилась к ней.
– Встань, Катя, встань! Что с тобой. За что прощать? В чем не выдавать?
– Я расскажу тебе все, как на духу, – несколько успокоившись, встала Екатерина Петровна. – Я сама так несчастлива от этого невольного самозванства.
– Самозванства?.. – с удивлением посмотрела на нее графиня.
– Садись… вот сюда, в уголок.
Они сели на маленький диванчик, стоявший в глубине гостиной.
– Слушай!
Екатерина Петровна прерывающимся шепотом стала передавать Наталье Федоровне грустную повесть ее злоключений с того момента, когда для всех она сделалась самоубийцей. Она не упустила ни малейших ужасных подробностей и окончила рассказом, как она сделалась женой полковника Хвостова.
Графиня слушала с непрерывным вниманием, и эта искренняя исповедь подруги произвела на нее тяжелое впечатление. В ее чудных глазах, с любовным состраданием глядевших на Екатерину Петровну, то и дело блестели крупные слезы. К концу рассказа они смочили все ее еще красивое лицо.
– Ты меня не выдашь. Ты не отомстишь мне этим за твою; разбитую жизнь… Хотя я и стою этого, но я и так достаточно наказана, – окинула графиню молодая женщина умоляющим взглядом.
– И ты можешь думать, что я на это способна? – вопросом ответила Наталья Федоровна. – У меня нет в душе против тебя ни малейшего зла. Ты, на самом деле, несчастна… и мне искренне жаль тебя. Но, быть может, Бог даст, все это никогда не обнаружится. У меня же твоя тайна, как в могиле.
В голосе Аракчеевой звучала такая правдивость, что Екатерина Петровна совершенно успокоилась.
– Я бы хотела обнять тебя и поцеловать, но… ты… слишком чиста… а… я…
– Кто из нас чище – судить будет Бог, – тоном искреннего убеждения произнесла Наталья Федоровна и заключила в свои объятия молодую женщину.
– Ты ангел… святая! – восторженно шептала Екатерина Петровна.
– Полно… полно… я так рада, что тебя встретила.
Обе женщины плакали.
В передней раздался звонок. Он заставил их обеих опомниться.
Они наскоро вытерли слезы и сели друг против друга в кресла около преддиванного стола.
Наталья Федоровна передала в коротких словах Екатерине Петровне причину ее приезда в дом Хвостовой.
– Это ужасно… несчастная! – воскликнула Екатерина Петровна.
– Кто несчастная? – спросил, поймав на лету восклицание жены, вошедший в гостиную Петр Валерьянович.
Екатерина Петровна смутилась, но тотчас же совладала с собой и представила его графине.
Он вежливо поклонился и сел.
– О чем ты плакала… и кто несчастен? – обратился он к жене.
– Я привезла вам тяжелые вести, которые я передавала вашей супруге, – отвечала за нее Наталья Федоровна и подробно передала Хвостову свою встречу с его сестрой на почтовой станции, рассказ смотрительши, состояние больной, находящейся теперь в доме фон Зееманов.
– Это ужасно! Вот негодяй. Он мне ответит за сестру! – воскликнул Петр Валерианович.
– Я приказала доложить о себе Зое Никитишне, чтобы подготовить к этому страшному известию вашу матушку.
– Да… да… я уж не знаю, как быть. Придется все-таки сказать ей теперь же.
Он вышел и через несколько минут вернулся в гостиную под руку с Ольгой Николаевной.
После взаимных представлений, Ольга Николаевна села на диван.
– Петя сказал мне… это страшный удар для меня, но я привыкла к ударам судьбы. Благодарю вас, графиня, за вашу заботу о несчастной. Она, впрочем, пожала то, что посеяла.
Старуха, видимо, хотела казаться суровой и бессердечной, но по страдальческому выражению ее лица видно было, что она переживала в это время в душе.
– Я пришлю за ней карету, – продолжала она. – Ты съездишь, Петя.
– Конечно.
– Это неудобно. Она все равно никого не узнает, а ко мне она привыкла. Я привезу ее к вам сама сегодня же, – заметила графиня.
– Вы так добры. Заочно я с вами давно знакома по письмам моего несчастного племянника Хрущева, благодарю вас и за него, и за дочь, – сказала Хвостова, подавая руку Наталье Федоровне.
Графиня вспыхнула.
– За что же – долг всякого христианина, – ответила та, пожимая руку старухи.
– Мало что-то христиан у нас осталось, – с горечью заметила Ольга Николаевна.
Наталья Федоровна поднялась с места и стала прощаться.
