полная версия

Николай Александрович Гиливеря
Ювенилия Дюбуа

Она в фиолетовом пальто

Ты надеваешь чёрную футболку, чёрные штаны, чёрный плащ.

У тебя солнцезащитные очки даже в плохую погоду.

Траурные цвета тебя делают неприметным на фоне жертвы.

Последний день сентября зачёркнут сигаретным пеплом. Время –

самая пора доставать охотничий нож и гулять.

Так куда надёжней думать.

Она в фиолетовом пальто. Сама нанизывается на твоё остриё.

Она говорит: «я жертва твоя, охотник должен быть более

обстоятельным с дамой».

Ты несёшь её обмякшее тело на алтарь уединения своего крова.

Ополаскиваешь нож, омываешь ей ступни. Её глаза смотрят

с прищуром. Ей невтерпёж узнать, что значит быть отобеданной.

Чужие планы

Мне всегда твердили, что жизнь – это не просто дар,

что она хорошо спланированная игра. Что каждый шаг

просчитан и даже боле, что мысль всякая – подсказка свыше.

Но, извините, в чём суть такой игры? Если высший знает всё,

и про убийцу, про маньяков, психов, то это рук его венец творенья,

что также в рай пойдёт, а если в ад, то это что,

какая-то договорённость с чёртом? Где плюс и минус батарейки

заодно.

Грош цена такой напасти. Игра должна веселить. Сегодня я

чистый и трезвый – планирую за людей поставить свечку,

а завтра пьяный и смешной, с закрытыми глазами (ни о чём не думая)

побегу пораненными ногами в неизвестность.

Спасаться от

Белеет в море парус. Уходит в зелёный картина маслом.

В витринах мёртвые цветы продают, говоря о прекрасном.

Зима приходит, а вместе с ней и холод. Стынет суп

на столе под грубой ссорой. Старик откладывает рубль

на корм подъездной кошки – он до последнего добр.

На сердце бывает тяжесть от силы мозга.

Ясность мышления встречается бунтом.

Голоса телевизионного народа сдабриваются ложью.

В случае чего – ещё нарожают тех, кто будет собирать

овёс.

Ежедневный крик – типичные будни. Люди изменяют

таким же людям, не научившись разговаривать и вовремя думать.

Дружба слепого – дороже зрячего. Мысли в головах – сложнее слова.

И если кто-то сказать хочет умное, то второй их в пустоту кидает.

Круг – всего лишь замкнутый отрезок. Вдруг – вероятность и хороший

расчёт. Тут – не бывает просто, одни сорняки, но вдруг, ими можно набить

мозги, спасаясь от нахлынувшей тоски.

Под карнизом

Вжавшись в стену, силясь слиться с нею,

стою под карнизом дома.

А небо темнеет, всё пускает капли своих

детей, собравшихся в ясель-речек.

Завтра будет солнце, теплее станет погода,

но кто его знает? Люди полны предположений.

Стою под карнизом, а кепка всё мокнет,

в свежести чувств утопая.

Новый приход весны

Берег лунных огней отражается на асфальте.

Сон рождённых детей охраняют взрослые

у кровати.

Печаль (когда холодней) приходит осознание

любви к лету.

Порча чужих умов – публичная система.

Снова приходит весна, тает лёд, умывая дороги.

Снова рождается чувство надежды на новое утро.

Стебли прорывают путь (они находят силы сражаться)

Ты идёшь, не пропуская луж. Улыбаешься солнцу.

Гора Сэнкше

Сидит за окном старик.

Последний раз его взгляд проходит по головам людей.

Сколько лет ему? А знать уже пора, время собирать

Дорожный рюкзак в один конец

(последняя дорога – всегда дальняя)

Исчезает голова за окном, и вот он уже с порога

кричит: «Пока!» детворе,

улыбаясь энергией звонкой.

Асфальт, земля, тропки, дикая трава. Путь далёк,

но ноги смело топчут, идут на гору Сэнкше,

не забывая о прошлом

(дорогие воспоминания)

На самом кончике горы уже стоит стул,

а на нём пистолет. Старик устал, тело его угасает.

Рука же сжимает рукоять, палец на крючке.

Так хорошо смотреть свысока на свой город.

Хождения

Пустые дворы. Нынче на улице завеса невидимой дряни.

Мы понатыканы в улей, в одиночные камеры.

Затворники добровольных решений, но от часа к часу

не легче.

Сходим дружно с ума без хождений.

Гавань

Не войти мне больше в гавань кораблей, не сойти на землю

народных танцев.

Здесь кругом разверзлась метель подменённых интерпретаций.

Качество слова и силы мыслей оборачиваются в сумбур проказы.

Максимум, что единицам дано – принять слова, как игру

в ассоциации.

Так крепнет уверенность внутри о невозможности перемен идей.

Ценности иные внутри, и это не вопрос времени.

Сохнет море для кораблей, выкладываются кирпичом стены.

В следующий раз не доплыть до оторванной пристани, окутанной

слоем пепла.

Ещё тёплые угли дымятся среди развалин. Найти бы сухую ветвь,

чтобы нести умирающий свет и тепло для тех, кто выжил.

Гречка с хлебом

Колизей сложных идей – больше не место для игр.

Кричит дежурный с плеча – нужно уходить скорей.

Порция гречки с хлебом – делают тело странней,

заставляя физический голод воспринимать окружение

куда острей.

А после, на поле ягод, придаться плотским утехам.

Забыть всю боль вранья, став частью плана.

Опустевшие мешки зерна продать, словно есть запас,

да слушать сюиты до утра, предаваясь эндокринному распаду.

Контроль

Голоса в моей голове твердят о разных состояниях.

Я их проводник в своей голове, во тьме они смотрят

моими глазами.

Вот один утверждает, что так жить – сплошной грех,

а другой ему вторит, мол: «ты грустный человек».

А третий,

тот, что безумней всех, утверждает: «рви и метай,

выхода нет».

Его неприятель (тот слева) не видит вообще никаких

проблем.

Последний, самый молчаливый, делает глубокий вдох,

связывая всех воедино, приказывая не вдаваться в край.

Он видит больше – рациональный властитель. Он знает:

нечего метаться по углам,

надо брать в руки инструменты

и до последнего строить кирпичные дома.

Во сне

Явь и время, сон и покой.

Как безмятежно тело в разгар наслоений.

Только мозг (силой своей энергии)

ломает стены своего заточения.

Сложно

представить такое наяву, тут всё

скуднее, да привычней.

И хочется снова вернуться туда,

где каждый раз меняя обличия,

виднеются новые города.

Нет

Я не теряю время на сон. Жизнь только

дополняется.

Когда я сплю, то становлюсь самим собой

получая то, о чём действительно мечтаю.

Сила полёта

День пролетает и действие сильного порыва приводит ум

в рабочий лязг сумятиц.

Высоко в небе летают птицы, возвещая о новом этапе…

странно.

Так видеть близко созданий неба (родившихся на земле).

Немного протянуть ладонь, и вот уже слышен удар сердца

иного тела, иных понятий и знаний.

Как хочется полететь, наслаждаясь силой природы. Её

стремление всё приземлить, но так без успеха, не в силах

воспрепятствовать чуду небесных тел.

Где ты

Где ты?

Была так много столетий, столько веков

я искал тебя в разных формах.

Сначала искал тебя в птицах, в маленьких,

летающих жучках.

Я искал тебя в части пустого пространства,

а ты, как опытный конспиролог,

затаилась человеком в лете.

За прозрачной кожей, под тёплым дождём,

я прошёл мимо.

Остановил меня запах, свежесть твоя и взгляд

твой, что порезал затылок.

Подхожу

и вот ты. Та, что всё время была рядом.

Стоишь из крови и плоти желаний

(сосуд моих устремлений)

Я беру тебя в охапку, и мы прячемся

за деревом.

Сохнем от дождя, улыбаемся и верим,

что это теперь навсегда.

Элегия музыке

Ты танцуешь медленный вальс со смертью,

вы кружитесь на пышном балу.

Здесь собрались все знакомые и родные,

без возможности оставить суету.

Партнёры разные меняются и партии волн…

Вот танцуешь с сестрой, у неё нет ножа

за спиной.

А вон тот юноша сбоку, что-то сжимает

на нервах, всё смотрит, выжидает…

Бал приостанавливается, но только глотнуть

воды.

Танцевать всем ещё предстоит неизвестно лет.

Ну а талию нашу смерть не отпустит, нет.

Её нежные и хрупкие руки закружат нас всех.

Унесут нас, голову вскружа, кого-куда и до

победного аккорда её печальной трели.

Дневник помешанного

1.

Покрывается тело болезненной коркой скуки. Ах, боженьки! Сколько лишних мыслей роется в голове. Уйдите, прошу.

Мне бы сейчас жить в счастье под чистым небом, а не вытряхать каждый день рой пчёл из ушей. Вылетают, изгвазданные кровью. Недовольные, всё пытаются залететь через нос. Нечем дышать. Кхм! Кхм! Суки…

Чёрт с вами. Дайте винтовку мне в руки. Дайте патроны. Покажите, в кого стрелять. И я, в соплях весь, со слезами на глазах – пойду отвоёвывать правду трясущимися руками.

Никто не боится смерти, но страшится болезней. Кучка идиотов, пытающихся вытряхнуть рой. Пчеловоды без мёда. Люди без души. Свиньи, оскорблённые на ровном месте. Куда же вы все деваетесь, где ваша человечность, когда она так нужна заплутавшему? А я отвечу: вы сами заплутали. Причём с рождения. Ваша мать обрекла вас на смерть и страдания. И в поиске спасения вы избрали слепоту. Так вот, правильно делаете. Не прозревайте.

2.

Два человека посеяли меня, кинув в лоно земли

Пророс я,

не требуя участи такой, но всё же

УуууУУуууу все они окружившие

зовут трагедию даром,

счастьем описывают мои слёзы и сомнения.

Чем дальше – тем лучше.

О-го-го! Тебе уже столько-то столько

зерно стремится ввысь,

а ты…

рождён в семье инженера разрушенной цивилизации

не просивший и неспособный

теперь крутись, как знаешь

умножать на ноль нельзя вот и почва без дров, как же быть?

Смотрюсь в собственное отражение,

это эксперимент над реальностью. Сколько отличий?

Достаточно, чтобы перестать ассоциировать внешность

с внутренностями.

Душа, говорят, чиста, но внутри она, а значит,

кровь и вонь, смазанная всеми прелестями биологии.

Время идёт

Фу!

Кал с кишками под новый крик,

музыкант в халате морщит нос, все довольны.

Ещё одно тело обречено, зато теперь умирать не так одиноко

Грех – не грех, похуй.

Биологическая машина для подачи воды. Выращиваем рабов

пиздой и спермой, ей богу, как в горшке цветы.

3.

Лавина чувств

о да, большой такой падающий ломоть

торта на муравья одолевает меня и тебя

Мы части наедине,

лобзаем тела, да-да, как пахнет вкусно то,

что ниже пупка.

Утопая в любви – я хочу тебя

Похоть, как итог очередной попытки

донести свои мысли, эти путанные краски

кусь-кусь, любовь рождается и к вещам,

зачем тогда осуждать?

4.

Час обеда. Время бежать, сопротивляясь тоске. Физическое насилие просто необходимо. Жую хрустящих муравьёв, перебитый суп пюре.

Флю-у-у-у-у-уфлюхкх, хлебаю горячий чай. Нёбо опять отклеилось.

С неба летят крупные хлопья. Ноль тепла градусов. Ноги тыгдычут по расчищенным отрезкам. Сигаретный дым валит из щелей. Белоснежная пустыня. Примитивные горбатые постройки. Окаменелые верблюды с нищими бедуинами внутри, откусывают друг дружке головы. Вопли. Ой! А вот и местные аборигены. Чего коситесь на меня? Я одет как вы, хуй что докажите. Чувство нутра – не аргумент.

Петляю по дворам. Исследователь пространства, поиск себя методом исключения. Этот вот тип одет эклектично. Бабка хуёво ходит, тебе по левой стороне, не нарушай движения. Злиться на невежество нет смысла, но я злюсь. Все делают и ведут себя неправильно, отсутствует лаконичный конструкт, либо есть ещё вариант.

Все эти черти – мои проекции, ведь мыслю это и вижу – именно я. Замечаю нестройность, посылаю мысленно нахер, а проекции только и делают, что пялятся, в надежде увидеть ответы на свои вопросы.

Я вам не хозяин, но и не друг. Просто иду по замкнутому отрезку. Через пару часов настанет время ужина.

5.

Неделю назад один знакомый рассказал о своей мечте: «хочу в дурдом, там мне найдут хобби».

«Неплохо», ответил я, утаив, что это и моё желание. Будет глупо, если следующая наша встреча случится в одной палате или за раздачей пилюль.

Два интересных молодых человека увидят своими глазами эдем друг друга, тем самым разрушив законы иллюзии. В таком случае возникнет чувство неловкости. Как делить местную чернь? Кто над кем будет верховодить и помыкать? Мелкие делишки придётся проворачивать, разделяя плоды. А нам это надо?

Мы оба думаем похожим образом. Медленно дистанцируемся, увеличивая расстояние соприкосновения. Уже издали кричит он: «А чем здесь, со всеми, не психушка, не правда ли?!»

А я отвечаю, что внешний дурдом обязывает к притворству, а куда хочу я – можно быть собой.

6.

Она шла по сбитому асфальту. Тонкие бёдра, крепкие грудки под платьем в облипку. Чему она улыбается?

– Эй, привет! Не узнал меня?

– Чему ты улыбаешься?

– Лету! Ты похож на гриб, да. Это так странно, хотя, если подумать, то все вокруг мятлики. Поэтому грибом быть почётно. Не правда ли?

– Лучше скажи: куда идти?

– Мне?

– Лучше мне.

– Куда шел, туда и иди.

Он бьёт её по лицу. Боже, какая она счастливая! Трогательно так ухватилась рукой за место, куда пришелся удар. Проникается теплом…

Губы её шепчут «спасибо», а он действительно взял, да направился дальше.

Так это устроено. И она лучше всех знает правила игры. Воспользовалась его добротой. Может сейчас ей и больно, но зато теперь достаточно оправданий для собственных поступков. Грехи отпущены. Равновесие внутреннего судьи. Зато он теперь весь в смоле, загваздался, забрав липучесть. Но что поделать? Жизнь требует жертв от кордицепса.

7.

Поглощаю завтрак в полдень. Гречку. Яйцо туда вбил, помидоры. Чая нет. Печенья нет. Конфеты нельзя, зато горячая вода есть. «Кчфр-кчфрс», закинулся таблетками.

Теперь нужно жить. Скоро начнёт темнеть, а головой так и не подвигал. Руки застоялись. Кровь сейчас такая вся вязкая, медленная, словно кисель. Зараза. Не хочет сама адекватно циркулировать. Ну ничего, ща мы её!

Руками туда-сюда, головой хоп-хоп. Поясницу тянет. Колени плачут горькими слезами, а я их уничтожаю приседаниями. Заткнулись бл! Вот так.

Хрустит машина, но уже не так трагично. Хотя бы шею не тянет.

Куртку на тело. Шапку на голову. Ботинки на стопы. Ни в коем случае не путать последовательность. А затем, как прихорошился, бегом на улицу.

Сигарета в зубах. Вот так паровоз. Гребу ногами снег, я трактор. Очередной день без романтики и рутины. Круг – два километра. Ещё в сторону хрясь-хрясь, три. Хорошая разминка.

Родные расчихались, расперделись. Эпидемия всё-таки, а я такой ранимый. Сам лично создателя не видел, но через чужую силу убеждения связался с ним. Предложил обменять свои остатки сил на благополучие любимых. Молчит всевышний, но чувствую, как заболеваю. Контракт подписан. Продал душу раю. Остаётся ждать выздоровления семейства.

А если вдруг что; если случится страшное. Если меня обманул дядька, то найду его главного конкурента. Отыщу этот зеркальный бренд. Вот бизнесменов развелось! Продам что-нибудь ещё ценное, может коллекцию поэтов. А на выторгованное выкуплю свою душу. Просто не хочу, когда придёт время, раствориться в обмане, став его частью.

8.

Творчество порождает в теле силу и желание. Это первый этап невинности. Дальше – интересней.

Опыт отсутствия беспристрастных денег рождают в поэте отчаяние. Мать не научила мальчика противостоять невзгодам. А отец, под угрозой расстрела, не стал учить чадо охоте голыми руками.

Вседозволенность. О-м. Джин. Расслабляющие вещи стали учителями юности. Достаток – ещё один вредитель. Чужой карман внушает уверенность, плодя бессилие, чтобы взрослая реальность перерезала глотку. Да ещё так медленно, с издёвкой. Деформированный гомункул поначалу верещит, а как свыкнется, переходит на тихий плачь.

Естественные процессы пугают. Чужое старение. Собственная немощность. Как же всё кажется несправедливым. А рты вокруг, с телика и дворов, всё кудахчут в пространство благую чушь. Эту величайшую ложь, но в контексте, разумеется.

Как же смешно (думает поэт) будет их удивление, когда несчастные не получат желаемого. Растушеванная радуга частиц, растворяющаяся в пространстве. Словно волны вай-фая, только без конечного приёмника.

Да. После гниения ваши мозги улетучатся в кругосветное путешествие. Повидаете тогда и пирамиды, и Эйфелевою башню, а в придачу потеряете предрассудки.

9.

По лесу, ух-ух!

Пробегаю под натиском, топ-топ!

Сумасшедшей проседью,

поросший густым волосом,

ищу спасение от чужих идей.

Под ногами в земле труп лошади

Бодлера,

только с каретой на манер современности.

Ускользнуть, притвориться деревом,

но не дорос ещё!

Маленький живой труп, под тромбон,

да с криками, мальчик –

своеобразно идеализированный,

иуда, затёртый внешними идеями.

Он хочет избежать расстрела, но пуля

предательски быстрее.

10.

Рациональный манекен человека

рисует себя через круг.

Инструкция жалкого идиота

заставляет портрет смотреться мёртвым,

искаженным,

растёртым,

ущемлённым заботой.

Другой же человек просто изучает контур.

11.

Комната пять на три,

вырванные из контекста обои.

Привет!

Мне почти двадцать лет,

и я застрял в своей детской комнате.

Подушки-игрушки,

под диваном резиновая вагина.

Подростковый утренник. Обед.

Я так не хочу быть никчёмным,

но я такой есть.

(даже хуже)

Жалость к себе

с уже почти принятием,

каждый день торги за слабость.

Дайте грязи мне, всё достало.

Просто пошел не туда,

не с теми выпил,

с иными зачем-то начал говорить.

С ошибкой вместе настрочили текста,

а что теперь? Когда сам ты голоден.

С мечтою можно жить, но не с собою.

12.

Просыпаться не бабочкой, а жуком-рогоносцем или как там их? Которые ещё свой кал в шарик огромный скатывают, а после все из себя довольные.

Много вонючих куч, это точно. Вон Сеня «Стоик», так с головой и зарылся в свой навоз. Бау-бац! И долой башка, хотя, когда тебя размазывает железный червь под землёй-матушкой, там уж не только голова, всё тело вжух!

Есть у меня на счёт этого представление, кстати. Я видел мёртвых людей вживую, но они были уже готовенькие, да и не так масштабно. Зато тараканов дома – тьма. Как-то однажды захожу в комнату, а там нечто. Огромная такая хрень, просто ну очень мерзкая. А я ещё без очков, но всё равно по факту почти вывернуло наизнанку.

Подхожу ближе, а это две взрослые особи висят жопа к жопе, образуя одно вытянутое тельце. Ебутся они короче так.

Тут я прослезился, но башмаком незамедлительно шлёпнул. Возлюбленные не успели ничего понять, мне так думается. Предсмертный оргазм. Два этих тельца так и остались на стене сломанными, став при этом не толще листа бумаги, а их органы смешались между собой уже намертво.

Хороший романтизм, но без контекста выглядит довольно мерзко. Вот и судьба Сени очень схожа; лирична так и печальна, но если бы я лично увидел его акробатику, то вырвал бы однозначно.

13.

Кориандр, тебя нюхают только после обработки.

Тексты мои не читают и в свежем виде.

Как далеки мы с тобой,

но одновременно так похожи.

Нашу природную форму избегают не понарошку.

Что нужно человеку? Испуганному такому;

с соплями и слезами наперевес.

Уж точно не Рембо, Савицкая и Хорват,

говорившие глубже, чем есть, а значит,

не видеть никому больше, чем просто нет.

Словоед я. Может и плохой, но честный,

по всем параметрам без прикрас, но с похотливой

надеждой, с ума на землю сошедший.

Копаю себе памятник в форме пустого пространства,

но от чего же он чем-то хуже?

14.

Додуманный этюд от первого лица об убитом однокласснике

(Дрон)

На момент моего рождения отца посадили в тюрьму за непредумышленное убийство собутыльника, где вскоре его задушили ночью. Самое первое моё воспоминание было связано с квартирой, где жила мама и её новый сожитель. В этой квартире был застоявшийся воздух, к которому, впрочем, быстро привыкаешь. Обои во многих местах были выдраны, сквозь желтизну с трудом узнавался рисунок смородины. На маленькой кухне громоздились грязные тарелки и ложки, мама их редко мыла, поэтому ели мы из-тех, что выглядели относительно чистыми. Мамин сожитель, дядя Серёжа, иногда приносил колбасу, которую я очень любил. Об отце я знал только со слов матери, да и та отзывалась о нём нелестно. Дядя Серёжа был неплохим человеком, но отцовских чувств ко мне не питал. Мама часто с ним ссорилась, но всегда мирилась. Иногда я становился козлом отпущения и всю свою злобу за неудачи мама вешала на меня, называя ублюдком и скотиной. Я закрывался в своей комнате, становясь у окна и тихо плакал, чтобы не расстраивать её своим скотским поведением ещё больше.

Дядя Серёжа, как и мой отец, был забулдыгой. Всё различие состояло только в том, что отец пил с друзьями, а второй пил дома, затягивая в бездну и маму. Когда они напивались, я не мог узнать ни его, ни маму. Они походили больше на свои неудачные фотографии, которые обычно удаляют. Однажды мать меня избила за съеденную колбасу, которая должна была стать закуской. Жить к себе меня забрала бабушка. Больше мать я не видел.

В семь лет, как и все дети, я пошел в школу. Для меня это был новый опыт, учитывая, что в садик я не ходил. В сердце била радостная барабанная дробь. Руки начинали дрожать от одной мысли, что скоро у меня появятся друзья, с которыми я буду бросать рюкзак на асфальт и весело бежать до воображаемой финишной черты. Что мы будем смеяться, хватать друг друга под мышки раскручивая, а затем бросая. Поначалу всё шло даже лучше, чем я мог себе представить. У меня появились друзья, с которыми куролесили даже на уроках.

Мир вокруг не стоял на месте, и я рос вместе с ним. Пытаться учиться я бросил к четвёртому классу, бабушка не могла помочь, так как сама не получила должного образования, а о помощи от мамы можно было и забыть. Я плавал сам по себе. Вскоре мне был приписан статус хулигана, и хорошие детки перестали со мной общаться, а тем немногим, которым было плевать на это – запретили общаться их родители. Я стал изгоем, ошивающимся в одиночестве за последней партой.

Бабушка получала маленькую пенсию, а заплатив за коммунальные услуги и вовсе оставалось мало на жизнь. Она старалась дать мне все, что только могла, но, несмотря на ее старания, в глазах людей я выглядел оборванцем. Вскоре дети начали называть меня бомжом, маугли, нищим, чертёнком и моё сердце совсем стало чёрствым.

Позже я нашёл настоящих друзей. Таких же брошенных и неблагополучных. От них я узнал три простые истины. Первая заключалась в том, что мир жесток. Всем плевать на тебя, плюй и ты, только в стократном размере. Истина номер два: кури в затяг, а то может появится рак губы. И третье: настоящие мужчины пьют алкоголь, любят футбол и всегда берут то, что им хочется.

Мне было комфортно в такой компании. После школы, я, Сивый, Руслик, Губастый и Сыч бежали на футбольное поле, где дурачились с мячом, воображая себя великими футболистами, которые светили своими улыбками с экранов, и каждый сопляк мечтал стать таким же успешным, красивым и счастливым. У Губастого отец любил пить водку в самое пекло, от чего часто вырубался прямо на лавке во дворе, у него проще всего было украсть пачку сигарет, которую мы и скуривали в тот же день. Ещё, нашей дружной компанией, ходили в соседние районы, где отлавливали богатеньких и сытых ребят с целью чем-то поживиться. Мало кто уходил от нас целым. После сбора «налогов», как мы любили это называть, наша жертва подвергалась жестокому избиению. Я входил в кураж, мои, ещё не совсем окрепшие кулаки разрезали воздух, с хрустом пробивая тонкие рёбра того или иного слюнтяя. В конце дня мы делили добычу. Иногда получалось купить бухла в местных ларьках. Покупкой занимался Сыч. Он был выше всех нас, а его лицо было покрыто рытвинами. Плюсом шла его грузная физиономия. Всё это давало ему уродливо-взрослый видок.

С годами мы только крепли и черствели. К восьмому классу я стал совсем здоровым детиной. Взгляд вороватый, наглый прищур с издевательской улыбкой. Мои одноклассники превратились в мучеников, которых я штудировал во время перемены. Ещё стал редко появляться н уроках. Иногда заходил, но был слишком пьян, чтобы вникать в какое-то там число пи. Общение с участковым стали все чаще повторяться, и я совсем к ним привык, ходил как на работу. Жизнь шла под откос, пришлось смириться с тем фактом, что я патологический неудачник. Но! Нужно жить дальше, и тот приступный мир, который я выбрал – стал лучом надежды в моём неперспективном будущем.

Я познакомился с ней летом на пляже. Света была подругой девушки Губастого. Стройная фигурка, кругленькая попка. Её волосы были выкрашены в пепельно-чёрный. Пухленькие губки выпускали длинную струю сигаретного дыма. Её взгляд всегда был изучающим и дерзким. Мне захотелось её. Точнее, мне хотелось не просто трахнуть Свету, моё желание было куда деликатнее. Я хотел хотя бы просто обнять эти хрупки плечики, затем сжать сильнее и знать, что она принадлежит только мне.

В тот день я впервые влюбился.

В ту ночь мы все крепко нажрались и, не удержавшись, я выпалил ей всю правду, которая таилась в сердце. Она долго смеялась надо мной, но затем замолчала и наши губы непроизвольно сомкнулись в поцелуе. Друзья разошлись в радостном «о-о-о-о-о-о!» и свистели нам, когда мы удалялись в кусты. Штаны вмиг слетели с меня. Мы страстно трахались, не замечая порезов от веток и щебёнки. Мы были вместе, и моя душа начала петь.

С горем пополам я закончил девятый класс, Света переехала ко мне. Бабушке она не особо понравилась, но старушка целомудренно держала своё мнение при себе. Устроился я работать грузчиком и несмотря на то, что деньги платили небольшие – на жизнь вполне хватало. Сама Света нигде не работала, всё время только обещая.

Это случилось в субботу. Я шел домой по вечернему двору. Мышцы ныли после долгого рабочего дня. Навстречу вышел Руслик. Он уже был изрядно пьян, но рассуждал и говорил ещё на человеческом языке. Он был на взводе. Заставил меня сесть и успокоиться (забавно, мне сразу вспомнились такие же шаблонные сцены из фильмов, Руслан слишком много смотрел телевизор), а затем, я услышал одну из самых отвратительных и гнусных вещей в своей жизни. Эта пьяная погань поведала мне о том, как он видел мою Свету с каким-то нерусским ублюдком. Шли они за руку, смеялись и целовались.

Не помня себя, я занёс кулак над Русланом, но вовремя одумался, мой друг невиновен в том, что видел своими глазами истинное лицо шкуры. Единственное, что я сказал ему: «Если ты обманул меня – я тебя убью, пьянь», и на этом побежал домой.

Света была дома. Её взгляд был таким же обыденным. Я с порога рассказал услышанное, задав, затем, вопрос: правда ли это? На что Света, все также спокойно и безразлично, хлопая своими красивыми глазками, дала страшное «да».

Когда она торопливо собирала вещи, то успевала рассказывать о своем новом ёбыре. У него, видишь ли, есть машина, хорошая работа (не то, что у тебя, вшивая чернь), да и что в постели он намного лучше меня. Я еще никогда не бил женщин, даже опустившихся на дно блядей, терявших женский обличий. Но тогда моя рука сжалась в крепкий кулак, кожа на костяшках натянулась до предела, было чувство, что вот-вот и лопнет. Описав дугу, кулак обрушился в Светину челюсть. Удар был сокрушительным. Часть её зубов сразу же покинула гнилую пасть. Какое-то мучительное время эта погань лежала на полу без сознания. Я надеялся, что она умерла, но, вопреки всем ожиданиям, живучая сука встала со стонами и проклятиями, продолжив собирать сумку.

Когда она уходила, я заметил, как её нынешний вид сочетается с внутренним. Руки и колени дрожали, но я этого не замечал. Мне хотелось плакать от отчаяния, но я не позволял себе подобной роскоши. Расклеиваться нельзя. Мужчины не плачут по блядям.

Альтернативным решением душевных проблем стала водка, которая анестезировала меня последующую неделю нон-стопом. Стимула жить не было, но можно было вернуться к своим и зажить прежней жизнью.

Света позвонила в пятницу. На часах было часов пять утра. Звонок вырвал меня из глубоко сна. Света сказала, что нам нужно срочно обсудить отношения. Я так скучал по ней, что готов был простить всю грязь, приняв её назад, и плевать, что все будут говорить обо мне. Она сказала, что ждёт меня на моём шестнадцатом этаже. Наспех почистив зубы и надев штаны, я был готов. На цыпочках, чтобы не разбудить мою бабушку, я выскользнул в подъезд.

Первое, что я увидел на лестничной клетке – два широких силуэта в чёрных куртках, а в углу, на батарее, сидела моя Света. Её лицо было ещё больше покалечено, тушь вся растеклась по её когда-то прекрасному лицу. Та тень, что стояла левее, поинтересовалась у Светы – «Он?», на что Светочка мотнула головой, избегая смотреть на меня.

Всё произошло слишком быстро, среагировать было почти невозможно. Две пары кулаков и ног превращали меня в кашу. Слепой страх овладел мною, я только и мог, что сквозь кровь, говорить недоумевающим голосом: «Мужики, вы чего, а? Мужики», но и говорить я вскоре уже не мог. Казалось, что этот ад никогда не закончится, но удары вскоре прекратились.

Я уже почти ничего не слышал и мало что видел. Сердце было готово разломать грудную клетку. Кто-то начал гладить меня по голове. Я успокоился. Света, родная, ты спасла меня. Она зачем–то стягивала другой рукой ремень с моих штанов, но зачем – было уже неважно. Затем шею мою стянуло. Сильные руки подняли меня, расцарапав спину о решетку. Ещё мгновение и руки отпустили меня. Ноги так и не почувствовали привычной плитки, а кислорода больше не было. Я задыхался, не в силах понять, что происходит.

С усилием, я приоткрыл веки и увидел её. Что же ты наделала Света? А жить… как же хочется жить…