полная версия

Николай Александрович Гиливеря
Ювенилия Дюбуа

Метания

За углом, в провинции…

так неспешен циферблат часов.

А улицы пусты,

так тихо и так спокойно.

Сердце требует благодати,

но ум всё мечется в поиске сражений.

В рок-пабе

В ночи танцпола огни вырывают тени.

Духота и запах пива.

Женский пот просачивается в самое сердце

желаний.

Звук всё громче, слов не разобрать.

Тени превращаются в жука, что большим

своим присутствием пляшут под африканский

ритм степи.

Северный ветер

Ветер на севере дразнит голодного зверя.

Он подталкивает его на крайние меры выживания,

своего сохранения в торговой природе.

Под тромбоны

Сколько стОишь ты?

И где стоИшь?

За грудой мусора

ниже или выше?

Тромбоны шумят,

выплёвывая рифмы –

бесконечный гимн музыканта.

Я иду за тобой

и шаги всё тише.

В теле у меня

недостаток пищи.

Новый день

Я надену все то,

что висит в шкафу –

старомодный костюм

подходящий лицу.

Я увижу все то,

что стоит за углом –

понастроенный рой

идентичных домов.

В магазине куплю

сигареты поштучно,

как всегда – закурю,

выпуская струю.

Чего еще ждать?

Ждёт только наивный.

Остается созидать,

аккуратно вальсируя.

Импровизация 2

Переменный ток похож на азартный ход заядлого выжившего.

Попеременно перебирая фишки в дрожащих руках,

образуется константность Его поведения.

Какая разница как их держать – все равно скоро проигрывать.

Особо нервные кончают быстро, но под шумок

успевают передернуть затвор и выстрелить.

Смерть – подарок должников, избавление от мучительного

вскрытия.

Играй до первого срыва, завязывай с первым лучом солнца

небесного сына,

молиться не забывай – заливаясь сладкими звуками лживо.

Нож

Точка терпения достигла предела своего совершенства.

Нет больше в сердце ни тревог, ни печалей.

По спине (от злости) скребет металлический нож,

но я, дорогая, уже не чувствую боли.

Ты шептала слова любви, я пленился под натиском страсти,

но время – коварный игрок, обыграло тебя новой краской.

Обезображенные чувства в своём новом направлении

теперь вызывают рвоту, да разве ещё сожаление.

Вышедший из раны нож вновь втыкается.

Металл рвет новый участок. Снова хлещет кровь, зубы

сжимаются капканом (слышен щёлк!).

Твои уши, дорогая, чувствуют вибрацию моего рычания.

Всё вернуть? Забыть обиды? Понять? Может, предложишь

стереть себе память? Она, как старая процентщица –

помнит все долги до рубля.

Смелым и жестким движением, я вытаскиваю нож из плоти.

Не дрожащей спокойной рукой – возвращаю тебе остриё,

как предмет скорби.

Пракситель

Венера

в динамике

наготой разодета.

Кожа её –

Праксителя ряса.

Перед расстрелом

Знак прокаженного горит над моей головою,

не давая покоя зверству души.

Распишу своим пламенем листы,

либо спалю свой ум до боли!

Жить проще – никак, разве можно хотеть малого?

Зараженный ВЫСКОМЕРИЕМ!

Я – человек! Иду походкой строгою.

Долой уют и тепло! Подождёт все то,

что дорого.

Я – центр Земли, и я хочу сказать свое главное слово:

ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Никак иначе.

Жить чужими словами стыдно.

Смести всё сказанное, забыть алфавит –

значит создать его заново.

Врагам своим дарить смертельное молчанье,

не переставая бояться смерти – смеяться над ней,

будто больной! Станет холодно:

раздеться и греться тем, что имеешь за голой душой.

Найдя огонь – сберечь, завидев нахлебника – сжечь!

Я! – последний на Земле человек. И перед расстрелом,

вот моё главное слово: ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Увидимся у черты. К чёрту!

Компас

Камни берега дышат водой,

от прилива вздымая грудь.

Только жаль вот им не под силу

показать заблудившимся путь.

Собирая в охапку камни,

я кладу их твердой рукой.

Размещая строго по солнцу,

я отыскиваю путь домой.

Меланхолия

Болезненные устои моей шаткой крепости

находятся на грани помешательства

от бескрайней усталости

симметрично обыденных понятий окружения,

увлекают в своеобразный аутизм.

Как лимон: выжатый, бледный, безвкусный,

плетусь по бескрайней аллеи прогнившего злобой

уставшего города.

Розги холодного ветра не щадят мою типичную забывчивость,

ведь пришить пару пуговиц было бы не лишним.

Дрожу.

В несуществующей реальности,

находящейся под неуверенными шагами, трещит лужа

в условной твердости.

Карикатурные лица остаются без внимания и прощения,

пропадая из памяти, как плохой сон с субботы на воскресение.

Во всех невообразимых плоскостях, поворотах правит натур.

И только в убогих, сумасшедших телах цветком распускается сюр.

Все дома превращаются в скалы, из всех окон валит снег.

Человечество само напортачило, себя опорочило.

Уничтожило ценности вздоха, разгрызла мораль, посадило

в клетку свободу, умертвило мысли, искренность и звезды.

За последних обиднее всего.

Нет

Давай снимем кожу

да посмотрим,

что в тайнике

и что на дне. Там его нет.

Только холод вьется,

а вьюга на юге –

такого в природе нет.

Под чем-то

Быстротой смены собачьих лап

по снегу. Отметки на час.

Гладь

Возобновляемый ресурс не вечен,

но и не противен.

Не меткий глаз, но и не пьяный.

Импровизация

Спустя столько прожитых лет

зыбких дорог

пройденных вне

с траекторией на,

сколько имею в кармане рублей?

Дороги оказались ничем,

снова на старте чего-то

Круг

Противоречивый бес

копьем протыкает мне ребра,

не видя во мне человека.

Всё верно и всё не в веру,

закат моих терзаемых грёз.

Куплю сигарет у родни в долг.

Вернуть не смогу,

смочь бы скинуть покров

Свет

И столько лет…

Взятых на что?

Ноль на всё. В суете

забываются слова благодарности

к тем, кто был милосерден

ко мне? Да, ко мне.

Пастух ведет овец.

Овцы паства его,

но как быть с тем

пастухом, что не ведет, а вводит

и тот, кто не идет,

а беспричинно ходит?

Время не ждёт, оно на шаг впереди.

Что остаётся? Выключить свет

Растить дуб

Вырезать крест и нести на Голгофу.

История

История, что переполнена кровью,

красным на белом пишет: «глупость»

Как урок всем, кричит этот голос:

«Не повторяй ошибок!».

Но вот, из раза в раз, листы снова

заполняются.

Всем некогда читать – учиться,

головной апломб,

руки снова сколачивают гроб.

Странники

Странники со всякой кожей,

бродяги с большой дороги.

Идущие к не имуществу –

одиночество признающие.

Плывут по холмам сиротами,

идут по горам горбатыми,

а в спину кричат им: одичалые!

Вагабунд

Лишенный свободы вагабунд,

(не считая срока

несправедливости своего положения)

размышляет глубоко, свободны мысли его.

Не лишенный труда, не имея с этим

трудностей, вагабунд валит лес,

оплакивая сосны, которым обидно до слёз

умирать вот так – не всерьёз.

А после, проработав свой срок,

ведут вагабунда на плаху,

снимать его кудрявую шляпу.

Не плачет вагабунд, ведь знает:

что смерть рабу, то вагабунду память.

Царствование

Извивается на троне владыка

уставший от тисков власти.

Он уже и сам не видит смысла

в своём (еще вчера) призванье.

Великие труды, что рукою его

когда-то были изваяны –

сейчас, по скончанию веков,

кажутся ненужными словами.

Создать марионеток, дать власть и

притвориться любящим отцом,

да позабыть, хоть изредка напоминать,

что власть – лишение с нутром.

Какой позор, потеря контроля,

молчаливый бунт прогресса, и вот, ты

сидишь позабытый и голый

на троне, не имеющего веса.

Щеголья пора

Не время носить пальто,

да и время всё время не то,

и туфли блестят – красота,

но время не то, а жаль.

Когда же уже весна?

По лужам щеголья пора!

Ближе, чем херувим

Твой облик – тень,

в свету пустынных будней.

Глоток ночи порыва ветра.

Спасение

От колких ран несшитой кожи,

бордовых капель на любимом пиджаке.

И в слившихся чертах,

пришитых губ атласной ниткой,

вопит безмолвный херувим.

Видеть нас. Повсюду.

Зеркальных дней тебе,

мне тоже.

В камнях, заборах, ночных аллеях,

дыма сигарет и в том, что с ними стало.

Похороню себя в стене.

Ты и не узнаешь,

как прекрасны рефлексы на твоем лице

и на обнаженном теле, и запах мандарин.

Похоже – это смерть,

что меня к тебе поселит.

Композиция 1

Скот скоты скот

он с котом скот тот

и тот и кот

скотом скатить

скосить скосят скотим скотор

с котом и им скотим со

со скотом

скатываемся с котом ом – ом ко т ом!

ко со том о т к с к т с о

скот ом! мо! токс

ското то м и ско мо том скостим с котом

с к о т и м

КОСОТОМ! Поскотят ското воды с котят

с-к-о-т-и-н-я-ч-а-ю-т!

скотоводы со

с котом

скотинят день и ночь

со скотом в скотом слепом

ско-о-о-о-о-о-о-отс том и котом

в том с ним с котом

поскотим сос ко том потом потом потом

проскотим

в скотом по скотово дам и

соскатинят в ин и ят со скотовским ВСКИ! и нят

Проскотинят. Проско! Ят

и ин

проскотовский котов про ский

ото ский твой тот что скво и ият

СКОТОВОДОСТНЫЙ от ко стный!

Вера

На венерином бюсте,

без стыда и без оправдания,

висит бюстгальтер

от Вериной чести.

У Веры сегодня страсти,

ей не до Венеры,

что стоит

без причастия.

Композиция 2

Инквизитор инквизует инквизирует визуализирует

ин кви зи тор зоны невиновным зонирует

приходит визитор

полон рук забот и инквизитор колыбельную поёт

сплёвывает инквизит ругается инквизит мало казней

мало – мало – мало

больше руби с плеча, больше руби от локтя

шире делай огонь лучше сжигай тела

руби

сжигай

верши

не убей – накажи

правосудие людей –

ПРАВОСУДИЕ БОГОВ

уже собран люд ждёт он головы брата сестры

вывеска сверху гласит – что тут стоят псы

выводят визитёры виновного

такого оного недодавшего власти барыша вор ты дьявольский

получат люди – твоей кровушки

виновен, виновен, виновен

виновен? руби уже инквизит дай крови инквизит

шоу шоу шоу хотим кричат собаки вопят собаки лают собаки

голова на плахе смерть отпускает грехи приговоренный молчит

смирился казненный принял казненный участь участь принял он

глупую участь собаки собакам на смех

взметнулся топор взлетел от то опустившись на пор

нет головы кровь летит на всех и на спех кончилось правосудие

свершилось правосудие кланяется инквизитор радуется визитор

ликуют псы, кружатся псы кто следующий?

Урок русского

Кто –

существительное

НО!

несущественное,

если тон задаёт

коллективный крик.

Что –

неодушевленное телесное,

что интересней

и чаще нравственней,

если к (что)!

разум

задаёт свой тон.

Чей –

всегда значит общий,

но для каждого

общий – особенно свой.

Мой –

никому неинтересный, до поры,

до времени места.

Голод эстетики

Красота –

форма слова

высшего определения

любви –

несуществующая

материя,

выдуманное состояние

динамики

то ли эстетики,

то ли голода.

Кто сказал,

что высший пик

любви

не расправа?

Любовь –

проявление

чувств личных,

им несвойственна

односторонность.

Красота уродца и

смерти

прекрасней бывает

девы.

Так прими красоту

по размерам,

поглоти собой

дух её тела.

Узнай её,

но не делись,

воздай почести

тайне этой.

Композиция 3

Пастух и паства пастятся и постются

крестятся посутся поссу тся и просются

вагон обещаний рай без расставаний условие просты

известны

уместны

богу несвойственны

рабам известны

крестись молись рожай поклоняйся унижайся жертвуй

отдавай последнее перед мужиком в харомах трепещи

он представитель бога

секретарь

бог его выбрал

заставил

собирать деньги, жиреть, носить золото, ездить на тачке загнивающего запада

не бриться забывать про правила нарушать эти правила

заповеди нарушать

иногда много жрать

насиловать

не платить

что поделать привилегии только у бога и

его земных представителей

ещё один золотой воротник идет

срочно! Падай на колени

Крестись Молись

отдай корку хлеба

это плата за рай плата за облака

что висят в небе пока бесплатно не греши рожай и плати

зачем достойно жить когда можно быть достойным трупом

овцы или бараны крышка деревянный гроб расскажи, как пройдет

встреча завтра

Trois lumieres, Trois sombres

La mort (Смерть)

Спокоен и ровен час

колоколов, что силясь

не иссохнуть в новый век

(и всё же) звучит уныло.

Тревожа тени всех,

кто решил покинуть иго бога,

а если быть точнее – тех,

кто дал ему духовное ложе,

лишив живых потех.

Да что тут говорить,

целая эпоха умерла

не начав и жить.

Им завтраки дороже правды,

пейзажи маслом –

прочней оригинала всех лугов.

Любовь здесь

не прочнее замученных слов,

а святость есть замученная старость.

Рабы поживут на том свете,

а слуги-господа живут сейчас.

Проклятия, тирады, похоть –

венцы бесконечного кутежа,

какая мерзость, нету свята в словах,

но вот конфуз, всё тот же пьяница,

(проживший в одну глотку)

собою греет бездомного щенка.

А шлюха та (вон, вдали идёт)

сегодня приняла аж с два десятка,

не просто мужиков, а диких кабанов,

идёт она разбитая, смурная,

в зубах сжимая сигаретный дым,

но деньги, что грязью заработаны

ей хватит прокормить родных.

И силясь уберечь себя

от звона колоколен – все тени

(пребывавшие в тревоге)

уходят дальше, от фальшивых нот.

Славься смерть такая, какой суждено тебе.

Ты повелительница всех,

ведь имя тебе время, стрелки твои – мы,

в ней мы секунды, но память наша – часы.

La vie (жизнь)

Всё начинается с малого,

с точки вне понимания

материи или пространства,

что родили себя сами –

атрофированными частями.

У отрезка всегда есть точки,

у вселенной есть бесконечность.

В совокупности же имеем две точки,

с бесконечной длиной,

но все равно это отрезок.

Собою он намекает,

что конечность – вопрос промежутка,

а ещё вопрос восприятия,

а ещё сам путь исчисления.

Всё остальное декор,

никому ненужные краски –

всё это игрушки детей,

выросших, взрослых детей.

До сих пор они верят в сказки,

верят в нужность свою и силу,

что подарят конфету щедро

за поступки свои и те,

что не граничат с поступками бога,

безумными мыслями ига.

Люди – подобие божье,

полубоги все – его семя.

И если не ложь – это правда,

то убийство – дар отче,

богохульство – его совесть,

пьянство – его слабость,

небытие – его мечтанья,

а похоть – его спасенье.

Всё живое – проекция общего,

одного большого ребенка,

что не хочет питаться кашей,

а еще придаваться сновидениям,

но его все равно уложат.

Un reve (сон)

Внеземной луч красоты

разрубил холода мечом.

Снова бежит вода,

на береге ты одна.

Страшно вспугнуть твою тень,

прекрасный минерал природы,

но как удержать себя,

ну как не украсть тебя!

В кармане ты, там темнота,

но дышат теплом мои ноги.

Скоро ты увидишь свет,

сжигающий самые страшные тени.

Демоны. Кругом зверье.

Кто эти люди все?

Их здесь миллионы,

но все они вразнобой.

Выпады – один за другим,

кожа рвётся на лоскуты,

и вот окровавленный след

замыкает пространство извне.

Кровь моя – строчка жизни,

свойство минерала

распространяет свет.

Нестерпимый жар – сжигает

вокруг тела, закрывая солнца-лучи.

Ничто не исключение…

Веря в ложь эту,

зная её с видом на происходящее,

верю в спасение, но не без греха.

Из сна в сон скачет разум,

не помня начала, не помня конца.

Не разбирая, где скрыта правда лжи

своего начала своего конца.

Под напором стен

Наши тела в лучах утопают сквозь, и через время, через года:

плечи помнят ласку рук.

Человек в полосатой пижаме смотрит вслед. Желает разум его,

тело жаждет унестись вслед, но не может.

Под напором стен, голых и таких вечных, отпечатан человек,

чьи ноги остановили путь устремлений.

В прохладном помещении всё чувствуется запах после дождя.

Он даёт надежду, даёт ему свежий глоток, но слёзы –

всё безутешны. Плачет разум его, сердце, а значит, и глаза.

Их баллада пути – не пройденных, рискованных отрезков,

заставляют вспомнить былое.

Когда и они, с чужой спиной бок о бок, наедине – утопали

в лучах сквозь время, сквозь года, и это время казалось вечным

и нам.

В свете темноты

Из открытого окна, что горит одиноким светлячком

в бетонной тюрьме – слышен крик голосов-идей;

не имеющих общего с покровом умерших страстей.

В переулке она, не стесняясь, стоит на коленях,

Облизывая кошелёк. Совсем скоро в лицо ей брызнет

Горсть монет. На ней красивое красное платье.

В нём она ещё успеет на свидание с юношей в шляпе.

А дальше, возле мусорных свалок – гремит стекло

разлетевшейся бутылки. Пространство в дыму – он

потомственный житель земель, и он вправе здесь шуметь,

умирая от собственных убеждений.

Ночь горит над всеми, скрывая лица, приравнивая каждую

личность в тень своего отражения, граничащие с ней.

Вокруг

Сотканная паутина домов, лабиринт высоты разных стен.

Здесь, на земле могил, толпы ходячих людей.

Дверей, что лазов муравьиных. Незатопляемые законом –

купленные лазы. А через шаг уже купола, и они же

на футболке из стразов.

Что не жидкость – праздник духа, что не слово, то снова

блядь. Очередная гадалка от бога – погадает судьбу

за пятак.

Сумасшедший парад неисправленного калейдоскопа

вызывает только спазмы. Каждый шаг по этой земле делается

строго с опаской.

Отражение себя

В ванной комнате слышен всплеск воды.

Она, в приоткрытой двери, обнажена:

ждёт, что ты зайдёшь, нарушив

своё главное правило.

Придёшь под капельный звон и

своим глубоким взглядом подавишь её тягу

к истерии.

Что руки сомкнутся замком на талии, и ты её

возьмешь. Она ждёт, когда ею овладеют.

Но ты, всё за приоткрытой дверью, стоишь,

мечтая войти – только смотришь.

И как только вода стихнет – выйдет она,

одетая и заплаканная.

Хлопнет дверью, растворится во тьме, где

за углом возьмёт в рот у первого встречного, а ты –

просто посидишь у окна, поглядишь в пустоту,

не замечая ужаса молчаливого света.

Срыв тормозов

Автобус с круглым окном свободы

начинает диктовать своей тенью-ветру –

разрезать вдоль пространство без следа

конкретного времени.

Вибрация асфальта на последнем сиденье.

Бледный мальчик кустарной посадки.

Словно под тенью взросший, не спавший,

сидит на иголках весь из себя, вот-вот, да

сорвёт тормоза.

Его тень изломана уродством внутренних

стен. Голова обрывается в пространстве окон.

В руке мальчик сжимает пистолет, что

в кармане, не желая знакомить раньше всех

положенного временем срока.

Узкая дорога, резкий угол земли.

Худые ножки продвигаются на выход.

Ещё шаг, три.

На повороте стекло разукрашивается краплаком.

С явным шумом восторга кричат все,

летя в пучину неизвестного, нарушая всю эту скуку

малодушного равновесия.

Вошь

Четыре настроения погоды висят над головой,

что приходят с неба – каждому долой

под крышу своего дома, там этот всё ещё живой.

Избирательность в природе – заделка под эгоизм

дурака Фомы. Пережрали тени мяса, возомнив себя

королями.

И эта маленькая вошь, идущая против, скорее

слишком поздно оценит плоды сезона.

Перед смертью своей она увидит солнце

(когда-то) ненавистное, что

теплотой своих лучей укроет её горькие слёзы.

Крысы – мыши

Небо (житель) – точная копия жителя Земли.

Под псевдонимом святости, при оружии,

спрятанным за спиной, сидит просветленный.

Куда крысёнок ты пополз из норки, за стеной

жилья ты добыча звонкая! Носом своим шевеля,

всё приманиваешь жирного кота. Благо он сыт,

только играть уж больно хочется.

Стой, где стоишь. Присядь. Теперь беги. Ты –

маленькая мышь распроданного мира. Похож

на прирученную дичь – тебя родили для пищи.

Вот, посмотри. Твой сосед – чёрная крыса.

Лапками что-то трясёт, под боком пряча сыр.

Каждый и рад бы поживиться богатством,

но тут нет своих крыш, а под небом жить страшно.

Месть сытого – страшнее мести голодного.

Зажравшимся крысам есть, что терять. Кусок их сыра

для них неподъёмен. Но ты, затворник…

не смей и рядом дышать.

Тайная ночь

Лёгкий шелковый халат (не по погоде) на её плечах

надет.

Как и прежде, она с распущенными волосами ночью

ступает в лес, где фауна теней; где их глаза

становятся фонарными проводниками.

Здесь ветра нет и быть ему не суждено в пространстве,

среди бескрайнего количества столбов:

словно стены – оберегают гостя, держась особняками.

Она ступает гордо, не торопясь, хоть и путь неизвестен

вовсе.

Она вздымает грудь, еле дыша, чтобы зов мерцающих огней

не наслал проклятий.

Поле цветов, освещённое луной, которую обступили деревья

кругом – образуют зрачок голубого цвета. Хитрая игра с их

тенью голосов, и где-то нежно тянется сиренью.

Она скидывает своё одеяние, укрывая им раненую почву. Она

ступает босой ногой по траве, а в ответ её та щекочет,

не причиняя вред.

В самом центре мягкость земли принимает её хрупкое тело.

Изгнание

Ноги привязаны к булыжнику. Человек много нагрешил.

Святые руки скидываются за борт, чтобы кожаный не жил

всплеск

Небо выглядит иначе с обратной стороны, солнце, что

акварельный кадмий, а земля – рай, из которого изгнали.

кислородный крик

Дух выходит быстро, тело становится проклятьем.

Подплывшая русалка облизывает шею –завтрак свой.

Лёгкие набиты стеклом, слышен в голове затухающий

щёлк

В аду нет пекла, чертей и склепов. Есть только лик

набитых ватой кукол, не имеющих возможности говорить.

Непостижимость

В открытый час безмятежный, ты так беззащитен,

так наивно открыт под удар, что стоит незнакомцу

захотеть, и оборвётся биение сердца.

Мысли твои отфильтрованы, помыслы чисты. Видишь

вокруг грязь без возможности подарить своё прозрение.

А если бы и мог отдать себя, как часть очищенного

ландшафта; если бы рискнул, поставив на человека все

свои надежды… рулетка снова выбрала б зеро, и на лугу

твоём не выросли вишни.

Отпусти возможность, перестань быть безмикробным.

Организм не создан для невинности. Человек рождается из

влагалища просто так, без цели. Он блуждает во тьме, так и не

постигнув выдуманную сущность времени.