Наталья Бутырская
Сага о Кае Эрлингссоне
– Мы в долгу не останемся. У нас шкур набралось на целый кнорр. Дикого меда насобирали полно. Зерно неплохо уродилось в этом году, еще немного – и будем убирать.
– Кай! – оглушительно завопила белоголовая девчонка в длинном до пят платье и помчалась с обрыва на берег.
Я расплылся в глупой улыбке, но сразу убрал веселость с лица и нахмурился. Чего это я должен улыбаться каждой мелкой пигалице?
– Кай! Ты приплыл!
Ее глуповатое лицо изменилось. Она округлилась в щечках, стала больше соответствовать своему имени, вечно сонные глаза были широко распахнуты, и вообще вся она ожила, будто гибель семьи пошла ей на пользу.
– Я говорила дядьке Олову, что ты скоро придешь и приведешь подмогу. Я ведь говорила, дядька Олов, говорила? – запрыгала она возле, не замечая моей гримасы.
– Говорила-говорила, – рассмеялся бородач. – Так, Эрлинг, беда же не приходит одна, верно? Вот и у нас, помимо хуорки, завелось еще одно чудовище, языкастое, увертливое, колкое. Может, ты и от него сумеешь нас избавить? К тому ж это чудовище твой сын привел. Она каждый день с утра и до ночи ждала его возвращения, бегала то на берег, то к лесу. Всех девчонок в деревне застращала, и даже мальчишкам досталось. Всё же неправильно, когда детишки, что под столом, не склонясь, проходят, получают руну. У них еще и разумения нет, а силы хоть отбавляй.
– Это и есть та самая Ингрид, что спаслась из Растранда? – глянул на нее отец. – Что ж, подумаю, что тут можно сделать. Моя Дагней давно о дочке мечтает, может, милостивая Орса в благодарность за эту душу обережет нам ребенка.
Я нахмурился сильнее. После моего рождения мать тяжелела еще несколько раз, но все как-то не складывалось: то скинет ребенка прежде срока, то дите помирало, едва успев на свет появиться. Повитуха говорила, что не будь у мамы второй руны, то и она бы уже давно померла, но божья благодать хранит не только воинов, но и рожениц. Мамиров жрец сказал, что следующий ребенок появится после второго, но станет первым. Если считать, что я уже не дитя, тогда выживший младенец станет единственным. А если родители удочерят Ингрид, тогда и получится, что тот, что в животе матери, появится после второго ребенка. Хотя я мог напридумывать лишнего, ведь волю богов и слова жрецов простым людям сложно понять.
– Пойдем, Кай, покажу, чему меня тетка Агнета научила. Я теперь и тесто могу замесить, и прясть научилась, а еще я лучше всех жерновки кручу. А еще я доить коз умею. А тетка Агнета сказала, что мою старую тетку надо бить палками за то, что она чуть хорошую девку не сгубила. А теперь я всему выучилась и стану толковой женой.
Отец и сторбашевские воины расхохотались так, что вспугнули птиц, которые клевали ошметки мяса, разлетевшиеся от хуорки.
– Мда, сын, всё как-то не ладится у тебя с бабами, да? То слишком стары, то, наоборот, чересчур молоды. Эх, хороша девчушка. Заберу ее у тебя, Олов, заберу!
Я покраснел, но говорить ничего не стал. Ингрид хоть и получила руну, но ума ей это не прибавило. Что толку на дуру обижаться? Так что я лишь хмыкнул и пошел за девчонкой. Пусть похвастается своими умениями, порадуется.
Глава 14
Второй день празднования победы над хуоркой я не вынес. Ушел в разгар пира, когда воины выпили не по одному рогу хмельного пива. Столы ломились от снеди, и из мясного была лишь эта злосчастная хуорка, чью плоть запекали, жарили, отваривали с репой, замачивали в пиве, выкладывали и огромными кучами, и мелко нарезанными кусочками, плавающими в бульоне. Я заподозрил, что о́ловцы, раз уж не смогли продать или обменять зерно, дружно заготовили браги, да побольше, чтоб на всю зиму хватило. С каждого двора приволокли по бочонку. И если вчера пили всё подряд, воздавая хвалу Флиппи, Хунору, Эрлингу и их предкам до пятого колена, то сегодня решили сравнить, у кого брага веселее и забористее. К закату все позабыли, с чего начался спор. Я же пить не торопился, помнил, как чуть не опозорился в Сторбаше. В этой деревне я такой славы оставлять не хотел.
Я вышел из гостеприимного дома, вдохнул свежий воздух и тут же скрючился от боли, не в силах выдохнуть.
– Я уже два дня жду, – обвиняюще сказала Ингрид, потирая кулачок. – Обещал посмотреть, что я умею делать, а до сих пор не посмотрел.
– Ты же сама видела. Ребята позвали поговорить, а потом на пир надо было идти.
– Вот теперь пойдем! – она схватила меня за руку и потащила в дом тетки Агнеты. Хватка у нее была недетская.
Не спрашивая ни Агнету, ни дочек-сыновей, Ингрид провела меня в дом, взяла горящее полено из очага и поднесла к столу.
– Видишь, вот эти лепешки я испекла сама. Ешь!
Я провел рукой по переполненному животу, но отказаться не посмел, взял одну лепешку и укусил. Что-то хрустнуло. То ли зуб не выдержал каменной твердости хлеба, то ли корочка все же поддалась со звуком переломленного ветром дерева. Я осторожно отложил лепешку и потрогал зуб: так и есть, один обломался и больно царапал язык.
– А два дня назад они были мягкими и вкусными! – ничуть не смутившись, заявила Ингрид. – Сам дурак, что так долго шел. А вот тут я соткала полотно, хотела тебе рубаху сшить. А еще вот, – и в меня полетели шерстяные полосатые носки, – под обувь. Ты же все ноги сбил, пока мы шли.
– Ингрид, так не годится встречать гостя! – насупила брови тетка Агнета. – Прибери, выставь угощение, налей ему выпить.
А сама отвела меня вглубь дома, подальше от любопытных ушей Ингрид и других девчонок, усадила на лавку, села рядом, уложила руки на подоле и, вздохнув, заговорила:
– Беда с этой девчонкой. Никакого сладу. Характер как огонь!
– Так вы ж ее и набаловали! В Ра́странде ее не слышно не видно было. Она даже говорила еле-еле, не то, чтобы перечить кому.
– Я тут поговорила с мудрыми людьми, поспрашивала девочку. Нелегкая у нее жизнь была. Мать то ли померла, то ли ушла, а отец не знал, как одному растить девчонку, вот и отвез к двоюродной сестре в Ра́странд на воспитание. Уж не знаю, что там да как, но, видать невзлюбила ее тетка, досыта не кормила, одежду давала старую да рваную, даже не говорила с ней толком.
Я вспомнил дядю Ове. В ту деревню, кажись, самых нелюдимых да молчаливых отправляли.
– Ингрид совсем дурочкой росла. Ничего не умела, кроме как за козами смотреть, болела часто. Если бы не враги, так бы и померла глупой, до первой крови не дожив. А потом ты заставил ее принести жертву богам, она сразу поздоровела, окрепла, силенок прибавилось, но больше всего у нее в ум ушло. Заметил наверное, что она и говорить стала иначе, и смышленее стала? А рядом был лишь ты, да еще и говорил с ней, заботился, как родные люди не заботились, кормил, грел. Вот она по глупости да по малолетству поставила тебя в один ряд с Фомриром да Хунором. Ты ж не знаешь, но у нее через слово Кай да Кай. «Вот придет Кай, он тебе покажет», «а вот Кай по-другому делал», «Кай лучше всех с топором управляется». Мои дочки тоже кланяться тебе готовы, как божеству какому-то.
Я оглянулся на мелкую, что притащила остальных девок и командовала ими, накрывая на стол.
– Уж скольких я выучила ткать да шить, но так быстро, как Ингрид, никто мое мастерство не перенимал. Она на лету схватывает да еще и вперед забегает. То ли Орса щедро оделила ее своими дарами, то ли благодать божья так легла на ее судьбу. Так я к чему всё это говорю! Не обидь девчонку. Сейчас один ты у нее есть, как лучик солнца среди хмурых туч.
– Да ты, Агне́та, почти что скальд! – делано восхитился я.
Мало мне почитателей в Сторбаше было, так теперь и Ингрид туда же.
– Скажешь тоже, – рассмеялась она. – Скальд! Переживаю за нее, вот и говорю, не подумавши. Ладно, иди к столу, а то она тебя не черствым хлебом, а скалкой угостит.
Я вернулся, уселся за стол и едва сдержал смех. Ингрид закрутила на голове платок, совсем как замужняя женщина, и хлопотала с серьезным видом, по-хозяйски оглядывала свои владения, то и дело посылала девок принести то другую кружку, то чистой воды сполоснуть руки, то еще чего. И это в ее глупом возрасте! Ох и не завидую я ее мужу.
Лишь только я взял ложку в руку, как она примостилась рядышком и спросила:
– Ну что? Как дела дома? Как отец, мать? Что в Сторбаше творится?
Вокруг нас тихими голубками уселись остальные дети Агнеты, среди которых были и мальчишки, потому я расстарался и пересказал, как мог, сражение с огненным червем. Описал и героев, что приехали на бой, и самого червя, и лютое сражение, и крики погибших, и дележ добычи. Я впервые позавидовал умельцам, что легко слагают висы и песни: меня никогда так внимательно не слушали, замерев и затаив дыхание, боясь пропустить даже словечко. Потом я пересказал и охоту на хуорку. Не все смогли увидеть морское сражение, не все поняли то, что увидели. А я-то был совсем рядышком.
Спать меня уложили прямо в доме Агнеты, накидав шкур и одеяла на широкую лавку.
Воины пировали еще один день. Многие любовно заготовленные бочки с пивом показали дно, а огромная с виду хуорка была обглодана до костей.
Пора возвращаться домой.
Флиппи ушел первым, обнял на прощание отца, Олова, сказал, что вряд ли свидятся, так как он стал сторхельтом, а значит, пришла пора уходить в дальние моря, за славными подвигами и несметными богатствами. Собрал людей и уплыл на трех кораблях.
Мы задержались еще на день. Отец обговорил хозяйственные дела, отказался от дани за этот год, прихватил нескольких молодых воинов, что хотели перебраться в город. И Ингрид… Отец сдержал слово и взял ее с собой.
Пока плыли обратно, я думал, какое все же облегчение, что мы убили хуорку. Не дело, когда на твоих землях и в твоих водах хозяйничает кто-то другой. А потом оглянулся на отца. Тот сидел рядом с кормчим и обсуждал с ним что-то веселое, борода от ветра растрепалась и то и дело залетала отцу в рот, Ингрид беззастенчиво влезала в разговор, и отец громко смеялся. Он уже год как знал о хуорке и закрытой деревне. Целый год он придумывал способы освободить ее. Это были его люди, его деревня, его владения. Дома он не подавал виду, но, я уверен, не забывал ни на день о беде.
И после этого он хочет, чтобы я стал лендерманом? Может, я и стану, но не здесь и не сейчас. Вот будет у меня сила, которой нет равных, чтобы ни один враг не застал меня врасплох, чтобы ни одна тварь не запугивала моих людей, только тогда я смогу осесть на земле.
На пристани нас уже ждали. Поодаль стоял незнакомый корабль под чужим флагом, я о таких и не слыхивал, в черно-синюю клетку. Кнут нетерпеливо вышагивал туда-сюда по берегу, то и дело кидая взгляд на море. Стоило отцу ступить на причал, как Кнут тут же отвел его в сторону.
– Пошли, мелкая, покажу тебе дом, познакомлю с мамой, – позвал я Ингрид, раз уж отец был занят.
Девчонка легко перепрыгнула на весло, с весла на причал, схватила меня за руку и радостно поскакала вперед.
– Ого, какая у вас пристань большая! Это сколько же кораблей зараз может уместиться? Наверное, два десятка, не меньше. А домов-то сколько! Здесь людей тьма-тьмущая живёт! Как все умещаются? А где столько еды взять, чтобы всех накормить? А тут праздник? Все такие нарядные! Яркие! А блестюшек сколько! А у меня будут блестюшки? А ленты? Ох, какие ленты красивые!
Я вспомнил Растранд, где дома выглядели точь-в-точь как их обитатели: серые, покосившиеся, трухлявые, и улыбнулся. После такого и Сторбаш покажется праздником. Хотя вокруг ходили женщины в обычных одеждах: синие сарафаны, желтые ленты. Да, у многих были бусы, а некоторые даже серебряные серьги да браслеты носили. У моей мамы было несколько красивых платьев, а уж украшений отец ей в свое время много надарил.
Мать шла навстречу, встревоженная, а не радостная.
– Где Эрлинг? – спросила она, даже не взглянув на Ингрид.
– С Кнутом говорит. Кто-то важный приплыл?
– Хорошо, – невпопад сказала мать. – Кнут сам все скажет. Охота прошла удачно?
– Да, Флиппи убил хуорку. Он и впрямь плавает, как дельфин. Прыгнул в воду и ударил прямо в брюхо, а в брюхе, представляешь, двое детенышей. Мы потом вспороли ей живот, и я сам видел их трупы.
Мать побледнела.
– Не хочу слушать. Хватит! А это кто? – заметила она наконец Ингрид.
– Это, мам, Ингрид, та девчонка, что я из Растранда вывел. С одной руной, помнишь? Отец сказал, что заберет ее к нам. Ты не думай, – добавил я, глядя в растерянное лицо матери, – она хоть и маленькая, но смышленая. Тетка Агнета сказала, что Ингрид по хозяйству всё умеет делать. Будет тебе помощницей, когда у тебя живот станет размером с щит. Ну, а ты чего молчишь? – толкнул я Ингрид.
– Доброго здоровьица вам, госпожа! – еле слышно сказала девчонка. – Вы такая красивая, точно ко́нунгова жена!
Это верно, мама у меня ого-го какая красивая. Не такая, как Дагна, та словно хищная птица, а другая, внешне мягкая и гладкая, словно лебедушка, но внутри у нее точно меч железный сидит. Никому не сдастся, никому не поклонится.
Мама встрепенулась, наклонилась к Ингрид, погладила её по голове и всё же улыбнулась.
– Ты тоже хорошая, вырастешь настоящей красавицей. Правильное имя тебе мать дала. Значит, ты еще и умелица, каких мало? Ну, пойдем, поможешь добрый ужин приготовить, отца и сына накормить с дороги нужно. А ты, Кай, иди к отцу да пригляди за ним.
Вот так меня с порога сразу завернули обратно. Тем временем на пристани все изменилось. С прибывшего корабля сошли люди, первым был старый, но вполне крепкий мужчина с побелевшими бородой и волосами. Я заметил, что носовая фигура корабля не была снята и раззявила клыкастую пасть прямо на наш город. Значит, не с добром пришли!
Седобородый окинул взглядом наших и резким каркающим голосом спросил:
– Кто тут Эрлинг Кровохлёб? Выйди вперед, коли не боишься. Или у тебя рука только на детей поднимается?
Я выхватил топорик и шагнул к старику.
– От старости последний разум потерял? Моего отца зовут Эрлинг, и пока никто не смел обвинять его в трусости.
Тот раскаркался-рассмеялся:
– Отец, говоришь? Значит, будет по чести, если и я его сына убью.
Взлетел в воздух меч и, не успел я уклониться, как он врезался в окованный железом щит: рядом стоял Кнут и прикрывал меня.
– Давно уже не слышал я этого прозвища, – тяжело обронил отец. – Но сына не трожь, не виновен он ни в чем.
– Так и мой сын, мой Ларс, не провинился перед тобой ничем, когда ты его зарубил. Впрочем, я не Кровохлёб, мне детская кровь на руках не нужна. Долгие годы я искал тебя. Хорошо ты спрятался, далеко забился, в самую глушь. Но от правды и мести не уйдешь! Рад бы тебя и во сне убить, и ядом отравить, и стрелу в спину загнать, но согласен и на поединок, хоть и не заслуживаешь ты умереть в бою. Не дело таким, как ты, вставать в дружину Фомрира. Ты должен гнить в земле, служить кормом для червей, стать тем дерьмом, что ты и есть, – старик говорил сначала тихо и даже устало, под конец же речи разозлился.
Я снова рванул к старику, за такие речи и без поединка убить можно, вот только Кнут удержал.
– Ты сбрендил, старик! – выкрикнул я. – Отец в жизни недостойного не делал.
– Умолкни! – рыкнул отец.
На удивление я понял, что он приказывал заткнуться мне, а не глупому старику, что возводил напраслину. Возражать отцу перед лицом врага, а именно так я воспринял седобородого, я не стал.
– Ты пришел отомстить. И я понимаю твои помыслы. На твоем месте я сделал бы то же самое, – отец говорил тяжело, будто задыхался под тяжестью мельничного жернова. – И я не отказываюсь от боя, как не отказывался и раньше, хотя мог бы убить тебя на месте или отдать на потеху Нарлу. Только прошу подумать вот о чем: не ты первый за эти годы нашел меня, и, возможно, потом придут еще, но я стою перед тобой живой, здоровый, со всеми руками и ногами.
– Боги рассудят, на чьей стороне правда, – упрямо сказал седобородый.
– Наши боги привечают не правых, а сильных да удачливых. Моя удача в самой силе: я избавил свои земли сразу от двух тварей: от земной и от морской. В убийстве старика нет славы. Вдруг после твоей смерти удача отвернется от меня?
– Мне нет дела до твоей удачи. А жизнь моя закончилась со смертью Ларса.
– Сейчас солнце уходит за море, негоже в такое время биться. Завтра на рассвете устроим пляску мечей перед лицом Скирира. А сейчас нужно заняться делами.
Отец спокойно повернулся к старику спиной и ушел. Кнут сказал мне, чтобы я тоже убрался подальше от сумасшедшего, и последовал за отцом.
Я не стал убирать топорик за пояс.
– Так что, отец убил твоего сына?
Старик вздрогнул, посмотрел на меня и весь ссутулился, скукожился и опустился на землю, положив меч возле себя.
– Твой отец убил многих сыновей, – глухо откликнулся он.
– А расскажи? А то он не любит говорить о своих подвигах и вспоминать былые битвы. Говоришь, ему дали прозвище Кровохлёб? Он был таким лихим бойцом? Или взаправду пил чужую кровь?
Старик поднял лицо к небу и расхохотался. Он хохотал так долго, что в конце концов раскашлялся.
– Кто бы сказал мне прежде, что я буду пересказывать об Эрлинге Кровохлёбе его сыну, я бы не поверил, – сказал он, отдышавшись. – Значит, не гордится Эрлинг своими деяниями, прячет их даже от наследника. Что ж, я не прочь рассказать. А потом скажешь, прав я или нет.
– А какая разница? Даже если ты прав и сумеешь убить отца, я потом убью тебя, – пожал я плечами.
– Силенок не хватит.
– Ты сам сказал: способы разные есть. Ты на наших землях, и корабль твой привязан к нашей пристани.
– И то верно.
Старик ничуть не забеспокоился после моих слов, лишь еще сильнее раскашлялся. Я подозвал крутившегося неподалеку Якоба и попросил принести пива. Если седобородый будет все время кашлять, то не сможет ничего рассказать.
Старик прикончил кружку одним глотком и начал рассказ.
– В ту пору помер старый ко́нунг Зи́гвард Безухий. Добрый был правитель, славный. В его дружине служили и хельты, и сторхельты, но силой он никого не держал, напротив, помогал своим людям расти, хоть и не так много в наших землях тварей бродит. Детей у него было немало, и каждый нашел дело по сердцу. Взамен Зи́гварда должен был встать его сын Ра́гнвальд, в ту пору Беспечным его еще никто не звал. Всем был хорош Ра́гнвальд: крепкий, как дуб, статный и ладный, как драккар, остроязыкий и отважный. И все были готовы принять его на правление, кроме зятя, мужа сестры. В свое время Зигвард выдал одну из дочерей, белокожую Гунхи́льду, не за одного из своих хёвдингов или лендерманов, а за пришлого воина, черноголового Карла. Карл пришел сюда с десятком кораблей, воины у него были умелые да высокорунные, никого ниже хускарла. После свадьбы ко́нунг выделил им обширные окраинные земли с двумя городами и бессчетными деревнями, и жили они мирно до самой смерти Зигварда.
– Старик, ты, верно, давно ни с кем не говорил. Мне не нужна история земель. Про отца расскажи.
– Хехехе, Ларс у меня такой же нетерпеливый был. Все бы ему бежать куда-то да сражаться, нет бы послушать тех, кто поумнее да поопытнее. Хорошо, скажу коротко. Карл решил, что он достойнее Рагнвальда, и пошел войной на родича. Собрал людей со своих земель, часть посадил на корабли и отправил их на стольный град, часть отправил пешком разорять земли и отвлекать войска Рагнвальда. После нескольких поражений Карл выгреб всех рунных, вплоть до мальчишек вроде тебя. Одна-две руны есть? Значит, годится. Отправил их в отдаленные селения, где держал для каких-то целей. Может, думал поднатаскать да и отправить в бой? Кто знает этого черноголового?
Рагнвальд же делал по-другому. В его руках была казна конунга, и он нанимал все свободные отряды, что тогда десятками гуляли по стране, а потом давал им поручения. Дружину твоего отца отправили вычищать дальние деревни. В одной из них были мальчишки, в том числе и мой Ларс. Не выжил никто. Говорят, крови было столько, что Эрлинг вышел из сечи весь красный, тяжело дышал, открывая рот, и чужая кровь стекала по его щекам. Потому и прозвали его Кровохлёбом.
Когда я узнал о смерти сына, начал рыскать по всей стране, искал Эрлинга и его дружину, но они исчезли. И хотя война между Карлом и Рагнвальдом длилась еще год, об Эрлинге никто будто и не слышал. Много лет я мотался по морям и землям, отыскивая всех Эрлингов, о которых проходила молва, но все были не те. Лишь недавно проплывающие мимо торговцы сказали, что у некоего Эрлинга в далеком Сторбаше есть диковинный товар: сердце огненного червя. Мне оно без надобности, да и не верил я уже, что отыщу следы убийцы моего сына, но снова сел на корабль и отправился в путь.
– А откуда ты понял, что это тот самый Эрлинг?
– В глаза посмотрел.
– Спасибо, старик, за рассказ. Пожелал бы тебе удачи в завтрашнем поединке, так ведь мертвому удача ни к чему.
Я развернулся и пошел домой, выкинув эту историю из головы. Вот же старый дурак! Вместо того, чтобы плавать попусту, лучше бы собрал дружину, стал уважаемым сторхельтом, приплыл к Рагнвальду и потребовал за службу голову врага или хотя бы место, где тот живет.
