Наталья Бутырская
Сага о Кае Эрлингссоне
® Наталья Бутырская, 2024
Песнь 1
Пролог
Скири́р – зимний бог, побратим Фо́льси, бог-воин. Вышел к первым богам, сбежавшим из морской пучины, и стал их правителем, защищал их от морских чудовищ.
Атрибуты— шлем, доспех, щит, копьё и молот.
Я вышел вперед, стиснув в руках отцовский походный топор. Настоящий боевой, уже испивший крови людей и знакомый богам по многочисленным дарам, которые мой отец Э́рлинг, ле́ндерман Сто́рбаша, отправил им. Я спиной чувствовал десятки завистливых взглядов других ребят. Еще бы им не завидовать! Чьи жизни они отправили богам в надежде получить их первый дар? Коз, свиней, кроликов… Разве ж это достойные жертвы?
Отец подготовил для меня единственно подходящую жизнь – человеческую. Сначала я, конечно, разозлился, что это был лишь какой-то жалкий раб, да к тому же калека. Его убогая иссохшая рука торчала вбок, словно сломанное куриное крыло, но отец быстро втолковал подзатыльником, что не стоит жадничать.
Раб стоял передо мной на коленях, не имея смелости даже на то, чтобы поднять голову. Правду говорила мать, рабы – это люди, от которых с рождения отвернулись боги, у них неполные души и согнутые спины.
Я замахнулся топором. Позади ахнула какая-то девчонка, Даг крикнул: «Давай, Кай! Убей его!».
Удар!
В последний момент раб захотел посмотреть на своего убийцу, и топор опустился не на шею, а врезался с оглушительным хрустом в затылок. Пахнуло кровью и смрадом. Я с омерзением отшатнулся, но тут же выровнялся и взглянул на отца. Мощный, кривоногий, с рубленой бородой, он выделялся среди серых горожан. И он смотрел на меня с гордостью.
Я ждал, когда же ко мне снизойдет благодать Скири́ра. Отец говорил, что это ощущение ни с чем не спутаешь. «Словно тебе в живот ударил ледяной молот, – сказал он вчера, – но вместо холода и боли ты чувствуешь лишь жар. Маленькое солнце. А потом оно выпускает горячие лучи, что идут по твоим рукам и ногам. В каждый палец. В каждый волосок. И даже уши начинают гореть. И ты становишься сильнее. Намного сильнее!».
Я стоял и ждал, но ничего не происходило. Совсем ничего.
Передо мной лежал человек с расколотой пополам головой, его штаны были мокрыми и воняли дерьмом. Куцая ручонка странно вывернулась, и казалось, что коричневые ссохшиеся пальцы указывают точно на меня.
Отцовский топор выскользнул из руки и глухо ударился о землю. «Не позволяй лезвию моего топора коснуться земли! Для боевого оружия – это позор!»
Я отвернулся, и меня вырвало.
* * *
– Что случилось, Э́рлинг? Почему Кай не получил благодать? Говорила же я тебе, что не стоит покупать для него раба. Пусть бы зарезал козу или, вон, коня, как и все.
– Замолкни, женщина! Коня еще попробуй купи, а этого раба мне за полцены продали, он же совсем негодящий был. В других городах тоже людей как первую жертву берут, не сам же я это придумал.
– Может, Скирир наказал тебя за гордыню?
Отец с силой шарахнул по столу, так что плошки подпрыгнули.
– Да Скирир и есть гордыня. Каждый уважающий себя мужчина должен гордиться собой, своими делами, своим ремеслом, своим сыном! – с каждым словом отец ударял кулаком так, словно хотел разломать толстенные доски.
– Хватит бить стол!
Только мама могла повышать на него голос. И когда она кричала, все в доме переставали дышать.
– Я тебе говорю: дай Каю убить козу. Вдруг это поможет?
Я приподнял голову и мельком взглянул на отца. Он не выглядел взбешенным. Наоборот, он как будто состарился и уменьшился в размерах.
– Давай. Только пусть он это сделает в хлеву.
«Чтобы не опозорить меня во второй раз», – этого отец не сказал, но и так было понятно.
– Кай, вставай, пойдем, – ласково подтолкнула меня мать к выходу. – Возьми нож.
Она подвела меня к козленку, что родился пару недель назад. Смешной. Я видел, как он забавно падал на задние ноги, пока не научился бегать и толкаться безрогой пушистой головенкой.
– Кай, перережь ему горло. Давай, сынок. Смелее, – подбадривала мать, но от этого становилось еще хуже.
Что я ей – какой-то слабак? Трус? Я сегодня убил человека! Просто так. Уж козленка-то я прирезать точно смогу.
Я взял нож, за ухо вздернул голову жертвы и резко полоснул по горлу. Кровь выплеснулась вперед, не коснувшись меня. Я не раз видел, как режут скот, и знал, как нужно встать, чтобы не испачкаться.
Но ни удара молотом, ни летнего солнца в животе не возникло. Я остался таким же слабаком, как и вчера.
Глава 1
Фомри́р – зимний бог-воин, сын Скири́ра и умершей родами великанши. Искренне ненавидит и презирает всех богов, кроме отца, которого стремится впечатлить. В битвах против первородных чудовищ случайно прорубил фьо́рды.
Атрибуты – меч и секира.
Каждое утро я просыпался от запаха маминой стряпни, прибегал за стол, с трудом дожидался, пока отец встанет, плеснет воды в лицо и зачерпнет первую ложку каши, потом со скоростью молодого волка уплетал все, что мне накладывали, и убегал. А что толку торчать в темном доме, когда снаружи столько всего происходило! Можно было помериться силами с друзьями, попинать слабаков типа Ле́йфа или Нэ́нне, сходить в пещеры, наловить рыбы, поставить ловушки на птиц, последить за жрецом Мами́ра, самым странным существом в нашем хера́де.
Но сегодня я не спешил.
Отец и так проснулся не в духе, не шлепнул мать по заднице, не похвалил ее стряпню, а он делал это каждый день. Помню, он шепнул мне как-то, что бабу нужно хвалить, когда она поступает, как должно, иначе баба забудет про свои обязанности и будет творить всякую непотребщину. Сейчас он молча ел похлебку, угрюмо уставившись в стену, а когда я робко сел рядом, то и вовсе швырнул ложку на стол.
– Что? Вместе с благодатью богов ты и храбрость потерял? Что трясешься, как колос на ветру?
– Эрлинг! – повысила голос мать.
– Да́гней! – заорал и отец. – Это твой сын! Почему он не получил благодать?
– Сходи с ним к жрецу, – тут же сбавила тон мама. – Пусть еще раз посмотрит на руны. Может, он что-то неправильно понял? Может, на Кае лежит какое-то проклятье? Ты же знаешь, наш Кай храбрец каких мало.
– Немощных резать – много храбрости не надо, – проворчал ле́ндерман, успокаиваясь.
– Кай, ты иди, погуляй пока. Мы с отцом посоветуемся, что дальше делать.
Погуляй! Пожалуй, впервые это прозвучало, как приговор, но выбора у меня не было.
Неподалеку уже поджидали близнецы, те самые, которым доставалось от меня больше всего. И это немного приободряло. Они всегда были слабаками, даже вдвоем не могли меня побить. Я мог спокойно мутузить одного, пока второй бегал вокруг и пытался оттащить меня в сторону.
– Эй, Кай! – крикнул Ле́нне и тут же обернулся к брату в поисках поддержки.
Я скривился. Даже получив благодать, они оставались трусами. Куда смотрят боги?
– Кай! Видать, Скириру не нужны такие уроды, как ты.
– Ле́нне, ты видел его первую жертву? Даже коза выглядела грознее.
– Не скажи, Нэ́нне, Кая же тот раб испугал аж до блевоты.
Вместо того чтобы отомстить за все синяки и побои, они кидались дурацкими подначками. Я пожал плечами и ринулся вперед. Когда-нибудь это должно случиться, почему бы и не сейчас? Все равно я хотел проверить, насколько эта самая божья благодать может изменить таких слабаков и нытиков, как Ленне и Нэнне.
Как и всегда, я хотел свалить Ленне на землю, но этот неповоротливый тюфяк умудрился вывернуться и даже толкнул меня в спину, от чего я едва не упал.
– Скирир одарил тебя ловкостью? – сплюнув, спросил я. – Как раз по тебе. Сможешь уворачиваться от ударов. Настоящий воин, ха.
– Тогда как тебе понравится мой дар? – сказал Нэнне.
И врезал мне в живот. Я сложился пополам, судорожно сплевывая и пытаясь вдохнуть. Раньше я иногда предлагал близнецам ударить первыми, и они били, но так нерешительно и слабо, что это и ударами-то нельзя было назвать.
– Тебе дали силу? – прохрипел я.
– Ты всегда был таким слабаком или тебя еще и прокляли старушечьей немощью? – рассмеялся Ленне.
– Представляешь, каким дохляком ты был вчера, если я без благодати тебя одной рукой побивал?
И тут они налетели на меня с двух сторон…
Впечатывая мою голову в землю, Нэнне кричал:
– Ну что, а теперь ты угостишь нас яблочками, верно? Только яблочками не простыми, а конскими. Одно принесешь мне, второе – Ленне, а чтобы тебе было не обидно, третье возьмешь себе.
– Нэнне, у него только две руки. В чем он его притащит?
– Хмм, и правда. Пусть в зубах несет.
Эти болваны даже шутку не смогли придумать, стащили мою. Вокруг уже собрались ребята и смотрели, как избивали их вчерашнего предводителя.
– Даг! – выдохнул я, когда меня отпустили. – А ты-то? Я же всегда за тебя вступался.
Он опустил глаза.
– Ты же говорил, что слабаки сами виноваты.
– Это было до благодати! – выкрикнул я. – До благодати у нас у всех было одно и то же. И ты сам выбирал: быть слабым или нет. Разве я виноват, что эти тупые боги отвернулись от меня?
– Значит, виноват, – буркнул он и отвернулся.
– Так что с яблоками? – влез Ленне.
– Иди и сам сожри! Тебе не привыкать, – рявкнул я и тут же свалился от удара по голове.
Первый раз – самый тяжелый? Как бы не так.
Близнецы проверили новые силы на мне и перестали бояться. После этого меня избивали каждый день, как только я выходил из дома. Я не допускал такого, даже когда был сильнее всех, потому что, как и говорил отец, после благодати все меняется. После благодати вокруг тебя не просто обычные люди, а воины. Отец рассказывал, что и в его детстве был сильный мальчишка, который дрался со всеми и побеждал всех, но после первой жертвы это прекратилось. Он начал уважать своих соперников, подружился с ними, возглавил их в набеге, а потом стал лендерманом.
Я думал, что буду как отец: самым сильным в хера́де. Соберу свой отряд и поплыву на запад, сражусь с морскими чудовищами, получу много божественной благодати и стану легендарным воином.
А сейчас я хуже бабы, ведь даже женщины приносят первые жертвы. Если я не стал воином, значит, я даже не карл, я как тот изувеченный раб. Жалкий трэль. Кто будет защищать трэля?
Отец и мать видели, что со мной происходило, но не вмешивались. Раньше к лендерману приходили жаловаться родители тех же близнецов, но он только смеялся:
– Мужчина защищает себя сам, а не прикрывается материной юбкой.
Он видел, как меня били и валяли в грязи, но взрослые не лезут в детские игры. Раньше не лезли, и я считал это правильным. Сейчас я уже так не думал.
Но хуже всего было то, что я ничего не мог сделать. Изо дня в день я не уклонялся от драк и честно сражался, но это выглядело, будто щенок отмахивался от матерой псины. Перворунные смеялись над моими потугами и продолжали избивать меня.
А дома… дома было не лучше. Мать каждый день забирала окровавленную пыльную одежду, со слезами передавала рабыне в стирку и без конца спрашивала отца, не может ли тот что-нибудь сделать. Ему тоже приходилось нелегко. Над ним смеялись на совете, спрашивали, не в наказание ли за какие-то проступки самого Эрлинга боги не дали его сыну благодать. Он возвращался домой взъерошенный, взбешенный, а тут его встречали расстроенная жена и избитый сын. Он злился и кричал на меня, за то что я не мог защитить себя. Не мог вести себя как обычный мальчишка.
Иногда я оставался дома, чтобы зажили раны и сошли синяки. Во время очередных побоев мне сломали палец на левой руке, и я просидел дома неделю. Не высовывал носа со двора, как последняя рабыня, и слушал крики ребят с улицы. Даже Даг, лучший друг, тот, которому я собирался доверить спину, был с остальными и вел себя, как они. Предатель. Подлец. Трус. Почему ему боги даровали свою благодать, а мне нет? Чем я хуже?
Я всегда считал себя лучше других. Избранным богами. Отмеченным молотом Скири́ра. И жрец Мами́ра сказал то же самое. Мама часто говорила, что я родился в грозовую ночь, и мой первый крик совпал с ударом грома. В ту ночь молния ударила прямо в толстенный ясень, стоящий возле нашего дома. Он обгорел немного, но не погиб, и уже на следующий год зеленел, как и прежде, только часть его навсегда осталась опаленной.
Жрец тогда сказал, что в меня тоже попадет небесная молния, но если я буду стойким, то выдержу это испытание и стану еще сильнее. Вот только как можно стать сильнее, если нет благодати?
Если я не мог защитить себя кулаками и зубами, значит, буду защищаться при помощи оружия. Я больше не хотел проигрывать. Только не близнецам. Не Дагу. Не мерзким подхалимам, которые раньше мечтали подружиться со мной, а сейчас плевали в лицо.
По утрам обычно было тихо: тех, кто получил первую руну, учили оружному бою былые воины. До благодати мы бы того не сдюжили, ведь они не привыкли сдерживать руку. Так что я спокойно выскользнул из дома, прихватив отцовский нож.
За убийство своего прогоняли через строй с палками, порой после такого не выживали, но я не возражал. Лучше сдохнуть, чем жить вот так, слабаком.
Я ушел подальше за пределы города и стал ждать близнецов на своем излюбленном месте, на поляне возле ручья. Там мы с Дагом построили хижину и часто представляли, что возвращаемся домой после походов уже сторхельтами, придумывали и пересказывали друг другу приключения, которые прошли, врагов, которых убили, женщин, которых захватили, и богатства, которые привезли в родной хера́д. Сочиняли вместе смешные песни, восхвалявшие нас, но Сва́льди, видать, не проводил лирой над нашими головами, и чаще всего мы смеялись над нескладными строками. Я был всегда Кай Гром, а друг звал себя Дагом Кровавым. Дурацкое прозвище. Я смеялся над ним и говорил, что он кровавый, так как его постоянно ранят, и кровь течет по его телу. А Даг шутил, что я Гром, потому что пержу так громко, что земля сотрясается.
Когда солнце поднялось высоко, я поджег хижину. Они должны знать, где искать.
Их учили обращаться с оружием, поэтому мне не следовало кидаться на них с криками «Убью!» и ножом напоказ. Если в мирное время кто-то обращал оружие против своего, то и на него можно было напасть с тем же оружием. То есть если я промахнусь, то Ленне или Нэнне смогут воткнуть мой же нож мне в живот. И я был не против, но с одним условием: сначала я пырну одного из них. Почему-то я думал лишь о том, чтобы убить кого-то из близнецов. Даже Даг был не столь важен. Одним ударом я мог сделать больно сразу двоим. Ленне и Нэнне были очень дружны и радели друг за друга больше, чем за самих себя.
Я дам им приблизиться, дам свалить на землю, а когда один из них сядет сверху и начнет бить меня моей же рукой, тогда-то я и воткну нож прямо в живот. Непременно в живот. Выпущу ему кишки. Посмотрим тогда, кто из нас слабак. Посмотрим, кто нытик. Посмотрим, настолько ли крута благодать их бога, чтобы излечить такую рану.
А потом, если успею, то прирежу и второго. А Даг… Пусть он живет. Все равно сдохнет в первом же бою. Подлецы всегда помирают первыми. Так говорил отец.
Они пришли. Всей кучей. Все те, кто был на первой жертве. И близнецы, и Даг, и остальные.
– Что, Кай, не хватает сил, чтобы драться как мужчина? Теперь ты сжигаешь всякие халупы? – насмешливо спросил Ленне.
– На тебя сил точно хватит, – ответил я.
– Как ты говоришь, он себя называл? Громовым пердуном?
Ленне обернулся к Дагу, тот побледнел и кивнул. Предатель! Я чуть не передумал насчет того, кого надо убить, но все же заставил себя смотреть на Ленне и думать о нем. Нет. Лучше убить Нэнне. Ленне слишком шустрый, вдруг он сумеет увернуться?
– Что поделать, настоящий мужчина даже пердит громко. А как пердишь ты, Нэнне? Наверное, вот так? – и я изобразил тоненький свист.
От неожиданности ребята даже рассмеялись.
– Тебе мало сломанного пальца? Может, тебе руку сломать? – разозлился Нэнне. – Будешь как тот раб с вывернутой рукой. Ты и так не лучше раба, только пока почему-то тебя еще зовут по имени. Но мы это быстро исправим. А потом твоего папашу сместят. Мамка у тебя еще ничего, красивая. Попрошу отца, чтобы он выкупил ее и трахнул. Как последнюю шлюху. На улице. В грязи.
– Ага, на твою-то мать никто уже не зарится. После твоей тупой башки там уже не узенький фьорд, а целая пристань. Сотня кораблей войти может одновременно.
Теперь уже никто не смеялся. Оскорбление матери просто так не прощается. Этот идиот дал мне полное право убить его. Даже жаль, что я не смогу объяснить, почему захватил с собой отцовский нож еще до оскорбления.
Нэнне взревел и кинулся на меня, швырнул на землю. Я приложился головой так, что не сразу понял, что меня уже колотят. Нож прижало спиной. Я извернулся так, чтобы ухватить его, вытащил и только хотел воткнуть в Нэнне, как раздался отцовский голос:
– Хватит! Пошел прочь!
И Нэнне отлетел в сторону, едва-едва разминувшись с горящей хижиной. Отец схватил меня за шиворот и вскинул на ноги.
– Отдай, – еле слышно сказал он. Я тут же передал нож. – Пошли прочь отсюда. Все!
Всех тут же как водой смыло. Ленне помог подняться брату и потащил его в город.
– Тебя что, Фомри́р поцеловал? Как ты додумался поднять нож на своего?
– Он оскорбил мою мать!
– А, так это не Фомрир, а Мами́р! Иначе как бы ты заранее узнал, что он собирается оскорбить твою мать?
– Я так больше не могу! Лучше сдохнуть от сотни палок, – заорал я. – Лучше пусть меня скормят морским чудовищам, чем терпеть все это. Почему Скирир не взглянул на меня? Я так и не получил этой хваленой благодати! Я не хочу быть трэлем. Лучше уж умереть, но умереть свободным. Пока у меня еще есть силы сопротивляться!
Отец стоял, красный от гнева. Он схватил меня за грудки, и я подумал, что сейчас получу за такие слова. Но он крепко-крепко обнял меня.
– Прости, сын.
Глава 2
Мами́р – зимний бог знаний, рун и судьбы. Обменял девять фаланг пальцев правой руки на горшок крови морского змея У́рга и огненного великана А́мту. Смешав их кровь, породил первых людей.
Атрибуты – руны судьбы и дорожный посох.
Ближе к ночи отец повел меня в горы. Где-то там находилось жилье жреца Мами́ра по имени Эмануэ́ль. Мы с Дагом часто пробирались туда и искали его пещеру, но так и не смогли найти. В лучшем случае мы замечали самого Эмануэля, тощего и костлявого мужчину, похожего на высушенную рыбу. Я не знал, все ли жрецы Мамира были такими или только нашему хера́ду так повезло, но наш жрец был самым странным человеком из всех, кого я знал.
Пару раз мы видели, как он стоял голым на камне, раскинув руки, словно хотел обнять небо. На левой руке у него не хватало двух или трех фаланг. Отец говорил, что жрецы Мамира часто отрубают себе пальцы в знак близости к богу. Чем больше не хватает, тем лучше он толкует руны и видит будущее. А еще Мамировы жрецы сочиняют песни и сказания, поэтому любят слушать истории о славных походах и интересных событиях.
По словам отца, раньше в нашем хераде жрецы долго не задерживались, так как у нас здесь тихо. Наши воины редко устраивали собственные вылазки, чаще откликались на чей-то зов и шли обычными хи́рдманами на корабли. Отец перестал ватажничать после моего рождения, остепенился и осел на земле. Он был сильнее всех в Сто́рбаше, уже на седьмой руне. Поэтому, что бы там не говорил Нэнне, никто не сможет кинуть вызов моему отцу. Его топор прорубит любую кольчугу и расколет любой щит. В общем, жрецам Мамира было скучно у нас, и они быстро уходили.
Но Эмануэль остался. Вот уже пять или шесть лет он жил в горах, приходил гадать на рождение ребенка и рассказывал о его судьбе. Порой он спускался в херад и говорил о богах, об их появлении и сражениях. Больше всего мне нравилось слушать про приключения Фомри́ра. Да, Скирир главнее, круче, всех защищает и всем помогает, но он слишком скучен и правилен.
А вот Фомрир вечно влезал в какие-нибудь передряги, и чаще всего из-за собственного языка. Помню, как я хохотал до слез над историей о подарках Фомрира. Хрипловатый голос Эмануэля под треск костра завораживал, и передо мной вырисовывались настоящие видения:
«Однажды, когда мир был молод, а люди только начинали смотреть в небо, Фомрир ворвался в зал богов и возвестил:
– Возрадуйтесь, боги, я убил змея Тоу́рга и принёс вам подарки.
Удивились боги, ибо никогда не был воинственный Фомрир столь учтив.
Фомрир с мешком подошёл к Скириру и, достав оттуда ужасную голову Тоурга, вручил её отцу, преклонив колени:
– Достойный трофей достойному богу!
Шагнул Фомрир к На́рлу-корабелу и дал ему в руки крылья великого змея со словами:
– Всяко лучше твоих утлых корыт.
С поклоном вручил О́рсе яйца змея и промолвил:
– Должны же в вашей паре они быть хоть у кого-то.
Фо́льси, мужу Орсы, вручил он мужской признак змея и громогласно сообщил:
– С этим твои дети явно получше будут сделаны.
Ко́рлеху, богу-кузнецу, отдал гузно с лапами с едкими словами:
– Меч и секира, что ты дал, сломались о кожу змея. Видимо, руки у тебя из того же места, что и его ноги.
Долго ещё ходил Фомрир по залу, вручая подарки с обидными словами, пока не подошёл к юному Сва́льди, сыну Фо́льси, и, крякнув от натуги, вывалил на него кишки змея.
Вспыхнул Сва́льди, вскочил с места, наступил на кишки, случайно дёрнул рукой и замер. Он услышал басовитый гул струны, что создал случайно, и задумался, забыв об обиде. Так и была создана первая лира».
Отец взбирался на гору легко, перепрыгивая массивные камни, а мне приходилось перелезать через них, и через какое-то время я запыхался.
– Это потому, что ты на седьмой руне? – с трудом догнав отца, спросил я. – Поэтому ты такой быстрый? А когда переходишь с руны на руну, сразу чувствуешь изменения? Или они через какое-то время появляются?
– Уже на первой руне ты устаешь гораздо меньше, – ответил он и посмотрел наверх. Впереди был крутой подъем с едва различимой тропинкой, усеянной мелкими камнями.
– А почему Эмануэль поселился так высоко?
– Чтобы люди не приходили ко мне по пустякам, – раздался знакомый голос. Жрец Мамира, к счастью, одетый, сидел на корточках на боковом уступе и разглядывал нас. – Чтобы они смотрели на гору и думали, стоит ли их беда того, чтобы ради нее ломать шею.
– Но рунные легко могут подняться на любую гору.
– Так меня еще нужно найти.
– Мы тебя и вовсе не искали.
– Значит, ваша беда стоит того, чтобы сломать шею.
Отец кивнул жрецу:
– Приветствую тебя, Эмануэль. Ты ведь уже слышал о несчастье, случившемся с моим сыном?
– Несчастье?
Жрец спрыгнул с уступа и оказался рядом с нами, тощий, длинный. Его ступни были босы, и я невольно поморщился, представив, каково́ ходить по этим камням без крепких башмаков.
– Да. Мой сын, как и положено, принес первую жертву, да не какую-нибудь, а раба, но не получил благодати. Ты можешь сказать, почему? От него отвернулись боги? На нем чье-то проклятье? Может, это наказание за мое прошлое?
Эмануэль подошел ко мне, схватил за подбородок, повертел мою голову в разные стороны и сказал:
– Не вижу никакого проклятья. Он не слепой, не глухой, не немой. Руки-ноги целы.
– Не шути со мной, жрец, – как обычно, мгновенно разъярился отец. – Почему у него нет благодати?
– А что сказали боги при его рождении?
– Он родился ночью. Была сильная гроза. В ясень, что стоит возле нашего дома, ударила молния, но не сожгла его. Прошлый жрец сказал, что это хороший знак, что сам Скирир ударил своим молотом, дабы отметить моего сына среди прочих.
– Почему ты думаешь, что я скажу что-то иное? Я служу тому же Мамиру, а у него лишь один рот.
– Слушай, жрец, – отец не выдержал и схватил Эмануэля за грудки. – Мне до задницы, сколько ртов у твоего бога. Скажи, почему мой сын не получил благодати?
– Хорошо-хорошо, – пошел на попятный жрец. – Давай, я раскину руны и посмотрю, что они скажут.
– Сразу бы так, – проворчал отец и отпустил его.
Уселся на ближайший валун, ссутулился, точно старик. Я вновь почувствовал вину перед ним, ведь именно из-за меня он так переживал.
Эмануэль снял с пояса кожаный кошель, потряс им и сказал:
– Руны – это язык богов. У каждой руны – множество толкований, и не всегда простой смертный может прочесть их правильно. Мои руны вырезаны из костей морских и земных чудовищ, каждая – из своего зверя. Опусти руку в кошель и подожди. Ты должен вытащить самую теплую костяшку и самую холодную. Пощупай все, не спеши.
Я кивнул и запустил ладонь в мешочек. Внутри он оказался больше, чем снаружи. Я думал, что сразу наткнусь на множество костяшек, но не нащупал и одной. Я поводил пальцами и коснулся чего-то. Ровный, гладкий, округлый предмет. Он не показался мне ни теплым, ни холодным, поэтому я оттолкнул его. Потом дотронулся до второй костяшки, она казалась более прохладной, чем первая, и более грубой. Третья, четвертая, пятая… шестая чуть не спалила кожу, я схватил ее и резко вытащил наружу.
– Жжет, – процедил я сквозь зубы, чтобы не заорать от боли.
– Клади вот сюда, – скомандовал жрец и указал на плоский валун возле нас.
Я с облегчением бросил костяшку туда и полез за второй. Через какое-то время я вынул руну, что обжигала холодом, и положил рядом с первой.
– Интересный набор. Руна силы и перевернутая руна жизни, то бишь смерть.
– И как это понимать? – спросил отец.
– Сила обжигала, а смерть холодила, – задумчиво протянул жрец. Его длинная коса, заплетенная на макушке, съехала вперед, скрыв от меня лицо Эмануэля. – Хороший набор. Сложный.
– Жрец… – угрожающе прорычал отец.
– Мамир дает ответ, но не объясняет его. Могу сказать лишь то, что на твоем сыне нет проклятий. Иногда боги выделяют своих любимцев и щедро одаряют их, но человеческий разум скуден и порой воспринимает божие дары, как несчастья. Вспомни историю про дары Фомрира. Сва́льди мог оскорбиться и выкинуть его дар, но нашел ему достойное применение.
– И какой бог отметил моего сына?
– Фомрир. Но ты и сам знал это, – Эмануэль положил костяшки обратно в кошель и устало опустился на землю, подогнув длинные ноги.
– Что мне делать, жрец? Я не понимаю смысл дара Фомрира. Мой сын без благодати не выживет в этом хераде, и я не могу защитить его.
– Справлюсь, – угрюмо сказал я.
Если меня на самом деле отметил Фомрир, то, зная, как он умеет шутить, я мог предположить любой исход. Некоторые древние герои получали благодать лишь при выполнении какого-то условия. Кто-то должен был убить женщину, кто-то – переспать с ней, а один из героев должен был потерять глаз. Кажется, он сам его себе и выколол, когда попал в плен. Выбор у него был невелик: либо стать рабом и умереть под детским топором, наделив убийцу благодатью, либо последовать пророчеству жреца. Он выбрал пожертвовать частью своего тела. Я бы выбрал то же самое. Всё лучше, чем быть слабее женщины и терпеть насмешки всю жизнь.
– Знаешь, что меня всегда восхищало в людях, лендерман? – жрец оскалил зубы. – Они задают вопрос и сами отвечают на него. Ты сказал, что твой сын не выживет в этом хераде. Значит, ты уже знаешь, что нужно делать.
Отец ухмыльнулся краешком рта, хлопнул Эмануэля по спине и знаком приказал мне следовать за ним.
– Жена! – взревел он, едва войдя в дом. – Собери одежду и еду!
Мать подошла, вытирая перепачканные мукой руки.
– Что? Куда?
– Я отвезу Кая в дальнюю деревню, к твоему дяде.
– В Ра́странд? Но зачем? Что он там будет делать?
– Рыбу ловить. Расти. Жить!
– Что сказал жрец?
– Его отметил Фомрир, и нужно переждать, пока мы не поймем, что сделать, чтобы Кай получил свою благодать. Собирай вещи!
Мама метнулась к сундукам и начала перебирать пожитки. Отец же отвел меня в закуток, где хранил оружие и броню.
– Я хотел подарить его после жертвы, на первую руну. Но пусть хоть сейчас попадет в твои руки.
Я непонимающе посмотрел на отца, а он снял со стены небольшой боевой топорик и протянул мне.
– Держи, сын. Твое первое оружие. И пусть оно поможет тебе получить то, что ты пожелаешь.
