Наталья Бутырская
Сага о Кае Эрлингссоне
Перед уходом на спину мне взвалили большой мешок с продуктами, дали неплохую рогатину и легкий щит.
– Сколько вы еще продержитесь так? – спросил я Олова перед уходом.
– Может быть, год. Следующей весной будем переселяться. Несколько мест мы уже посмотрели, но все они хуже, чем это.
– Ничего. Когда я стану сильнее, сам приду и убью эту хуорку. А потом мы все вместе зажарим ее во славу Фомрира!
– Ахаха, отлично сказано. Вот только жрать будешь ее сам. Говорят, ее мясо напоминает дубовую древесину, такое же жесткое.
Ингрид также пришла меня проводить. Я не стал ничего ей говорить, лишь потрепал по голове.
Акун Костлявый должен был вывести меня за пределы деревни и проводить до ближайшей горы, поэтому мы отправились в путь вдвоем. Он шел быстро, находил самый удобный путь. После отдыха и хорошей пищи я почувствовал себя в два раза сильнее, словно дар Фомрира наконец сумел осесть в моих костях и мышцах, поэтому я не отставал от проводника, хотя мы шли молча довольно долго
– Иди вон к той горе, – спустя несколько часовнаконец сказал произнес Акун и указал на отдаленную вершину, выделяющуюся даже среди окружавших ее скал. – Когда доберешься, обойди ее слева, и там выйдешь к реке. Дальше пойдешь по ее берегу, там и будет Сто́рбаш.
Он хотел добавить что-то еще, но передумал. Выплюнул кость и двинулся в обратный путь. А я же пошел домой.
Мой путь был так длинен и скучен, что в песнях его бы описали одной строчкой: «На девятый день герой добрался». Я мог бы долго говорить про неудобные и холодные ночевки, хворост, который отказывался зажигаться после проливного дождя, сыпавшего весь день напролет, а ведь я тогда шел и мечтал лишь о согревающем огоньке. Как на следующий день я вывихнул ногу на скользкой земле и прошел так мало, что проще было вообще не двигаться после падения. Как я наткнулся на семейство волков, и мне пришлось отрубить одному ногу, а второму проломить голову. Щенков я не тронул, они и сами помрут с голоду. Как я выкинул мешочек с зерном, который мне положили в припасы, так как он вымок, и ячмень покрылся синеватой плесенью. Как я чуть не утонул в узенькой, но весьма бурной речушке, решив, что смогу перебраться без мостика или даже брода, и как она протащила меня пару десятков шагов, прежде чем я сумел уцепиться за выступающий камень, изрядно приложившись к нему плечом. Но ничего достойного упоминания не случилось.
Я не пытался больше приближаться к морю и отыскивать деревни. Как знать, вдруг мой отец умудрился разозлить всех местных старост? И теперь они ждут не дождутся, когда же к ним забредет сынок Эрлинга, хорошо бы сразу связанный и с кляпом во рту. Не все такие отходчивые, как Олов.
Словом, на девятый день я дошел до указанной горы. Слева серое плато, усеянное разномастными камнями, некоторые выше меня, а другие – мелкие, как сушеный горох. Именно там Акун посоветовал мне обойти гору. Справа же через несколько сотен шагов зеленела трава и даже виднелись небольшие кусты. Еды у меня почти не осталось, лишь кусок сыра, о который можно было сломать зубы, и трижды сушеная рыба. Трижды – потому что после того, как ее высушили в первый раз, я два раза ее искупал – под дождем и в той речушке. Вроде бы уже пора ее выкинуть, но я сомневался. А вдруг эта рыба решит выбор между жизнью и смертью? Вот только я не знал, помру, если съем рыбу, или, наоборот, если не съем. Я вытащил остатки еды, глянул на них и решительно зашагал направо. Там у меня хотя бы был шанс найти что-то съедобное.
Но вот что было странно: чем дальше я уходил, тем неуютнее становилось. Что-то было не так. Да, зеленая трава, цветочки, кустики, но при этом я не слышал трескотни птиц или мышиного писка, не видел перепархивающих теней и не чувствовал запахов, присущих тем местам, где бродят животные.
А потом я увидел это, точнее, сначала учуял, а потом увидел.
Зеленая поверхность была оборвана. Или обрезана. Или опалена. Словом, поперек долины проходил длинный след, словно кто-то пропахал землю, а потом на этом месте распалил самый жаркий огонь, украденный из горнила Корлеха, бога-кузнеца. Нещадно воняло гарью и чем-то еще, что я не смог распознать.
Я мог бы предположить, что сюда ударила молния, но молнии не вышибают длиннющие и широченные полоски земли в долинах, особенно когда рядом стоит здоровенная гора. И чего этот Акун смолчал? Не мог по-человечески объяснить, что справа творится что-то неладное?
К этому времени я уже обошел гору наполовину, а потому не стал возвращаться. Если эта пакость ушла, значит, ушла, а если вдруг начнется снова, то все равно удрать не смогу. Поэтому я перескочил эту мерзкую полосу и побежал дальше, не оглядываясь. Проглоти меня тролль, если я буду искать тут еду.
Вечером я добрался до реки, переночевал и к полудню следующего дня увидел родной Сторбаш.
Глава 7
Ко́рлех – весенний бог-ремесленник. Кузнец, столяр, гончар и строитель. Создал инструменты и оружие богов, построил непреодолимую стену вокруг долины богов.
Атрибуты: молот и наковальня
Меня не было в Сторбаше всего ничего, я проторчал в Растранде месяц пастбища, сейчас в самом разгаре был месяц покоса, а город существенно изменился. Конечно, дома остались теми же, так же пасли скот, работали на земле, суетились женщины, стучали молотами кузнецы, с моря несло сыростью и рыбой. Но настроение было иным. Как за часнезадолго до грозы при чистом и ясном небе в воздухе чувствуется напряжение.
Между городом и лесом начали возводить каменную стену, оставив поля снаружи. Зачем нам стена? Неужто какой-то еще умалишенный рискнет пойти в Сторбаш по суше? Или весть о Кае, великом и ужасном, докатилась досюда, и теперь люди боялись, что я отомщу за свое унижение? Нет, отмстить я, конечно, отомщу, но дома-то трогать не буду.
Одолев последний подъем, я увидел гавань. Вон торговый кнорр, который всегда приплывал в это время и привозил иноземные мечи, тонкие и крепкие, из отличной стали. Вон отцовская ка́рви, уткнувшаяся носом в крайний пирс. Вон стоит самый шикарный в мире дракка́р, который может принять на борт пятьдесят воинов. Он изрядно послужил отцу во время его военных походов, его не раз подправляли, меняли парус и даже вырезали новую драконью морду, так как старую сильно изрубили в бою, и сейчас она, испещренная глубокими шрамами, красовалась перед дверью нашего дома. Я любил проводить пальцами по неровным краям ран, не обращая внимания на глубокие занозы, которые потом мать выковыривала в неровном свете очага.
Но в гавани были и другие корабли, незнакомые, крупные, с хищными очертаниями и непривычными линиями.
У нас гости?
Меня заметили издалека, и было приятно увидеть, что из города в мою сторону выдвинулась целая дружина во главе с Кнутом, отцом Да́га.
– Кай? – удивленно воскликнул Кнут, подойдя поближе. – Ты откуда? Как? Жив?
– Решил не дожидаться отца и пришел сам.
Он сощурил и без того узкие под набрякшими веками глаза.
– Рунный? Ты получил благодать?
– Да, Фомрир, видимо, спал в тот день и прислал свой знак с опозданием.
Кнут обхватил меня своими ручищами. Он был отличным дядькой. Мой отец всегда доверял ему свою спину, а вот Даг…
– Я рад за тебя, Кай. А уж как Да́гней обрадуется! Она тебя за мертвого считает. А Эрлинга сейчас нет в Сторбаше. Ну дома всё узнаешь. Сколько ж ты добирался? Не видел чего необычного?
Мы прошли через огороды и приблизились к ограде. Ее заложили с большим размахом, в основании она была не меньше полутора шагов толщиной. Даже если ее начали строить в день моего отплытия, над ней изрядно потрудились. Я заметил телегу, полную крупных валунов и булыжников, которую едва волочили два вола.
– В дне пути отсюда видел широкий жженый след в земле, от которого несло гарью.
Кнут приостановился.
– Уже в дне пути… Ладно, дальше ты сам, дорогу знаешь. И, Кай, не злись на Дага. Он дурак, но дурак честный.
Я криво усмехнулся. Кнут не стал ждать ответа, он явно куда-то торопился.
Вот и мой дом, изрубленная драконья морда, по которой я привычно провел рукой и снова засадил здоровенную занозу. Мне нравилось думать, что эта морда не сдается даже после того, как ее сняли с корабля, и сражается по мере сил. Пусть она уже не может наводить страх на врага и указывать путь морякам, но она отказывается признавать себя всего лишь жалким украшением дома и выпускает занозы в каждого, кто осмелится ее тронуть.
– Кай! – ахнула мама, когда я вошел в дом. – Кай! Ты цел? Жив?
Она крепко стиснула меня в объятиях, даже кости захрустели.
– Эй, мам, отпусти. Я уже не ребенок, – выговорил я, на секунду закрыв глаза.
– Но как? Что случилось? – она, наконец, разжала руки, но не выпустила меня полностью, держа за плечи. – Эрлинг три дня назад вернулся из Растранда, сказал, там все сожжено и разрушено, обгоревшие трупы, топор Ове… Он хотел тебя забрать, сейчас в Сто́рбаше такое творится! Во имя молота Скири́ра, да ты же теперь карл! Боги не оставили тебя, мой мальчик!
По ее раскрасневшемуся лицу текли слезы, она улыбалась и плакала одновременно, и говорила-говорила.
– А Эрлинг уплыл встречать гостей. Хотя это никому не нужно. Он просто не мог смотреть мне в глаза. Увез моего сына в троллеву даль, чтобы его там убили!
– Мам, я жив! Все хорошо!
– Расскажи! Расскажи мне все!
Я в очередной раз пересказал события в Растранде. Она слушала с жадным вниманием, раскрыв рот и не сводя с меня глаз. Когда я дошел до смерти Ове, мама перестала дышать.
– Так, сын. Никому не говори про Торкеля. И не называй имя того мальчишки, которого ты убил. Понял? Скажи, что убил кабана в лесу по дороге или что-то еще. Да что же я сижу! Ты, верно, голодный!
Она тут же вскочила, позвала рабыню, и немного погодя я уже уписывал за обе щеки самую вкусную похлебку на свете да еще и с ячменным хлебом, по которому соскучился невероятно. Тем временем мать затопила баню, и это было как нельзя кстати. Я провонял по́том, был измазан грязью, искусан мошкарой, и дико чесалась голова.
Когда рабы притащили огромный чан с водой, я понял, что пора идти. Внутри уже отмыли стены от сажи, и можно было мыться, не боясь заново испачкаться. Раскаленные докрасна камни яростно зашипели, когда я плеснул на них воды, и я растянулся, позволив обжигающему воздуху окутать меня. Я мечтал об этом в течение последних десяти дней.
Я изрядно отощал, причем не только из-за лесной прогулки, но и благодаря дядюшке Ове, который готовил преотвратно и почти всё из рыбы. Чистая одежда, что принесла мать, болталась на мне, как меч Фомрира во фьордах, зато я соскреб всю грязь, кожа аж скрипела.
А потом я уснул прямо за столом, не допив густое ячменное пиво, настоянное с травами.
На другой день я вскочил почти с рассветом. Мне не терпелось встретиться со старыми приятелями, причем обязательно на учебной площадке, куда меня не допускали.
Безрунным оружие не полагается!
Я хотел увидеть лицо Дага, когда тот поймет, что я теперь ничуть не хуже. Нэнне и Ленне, наверное, штаны замарают, когда я туда приду.
– Кай, отдохни! – крикнула мать, когда я уже был на пороге. Я махнул ей рукой, проверил топорик на поясе и умчался.
Тренировал перворунных старик Хака́н. Он был не так уж и стар, лишь немногим старше моего отца, но все звали его стариком: его волосы и борода почти полностью были седыми. Отец говорил, что они побелели тогда, когда Хакану отрубили кончик носа. И после того боя Хакан больше никогда не ходил в походы. Может, люди врут, и храбрость сидит не в кишках, а на кончике носа?
Но при этом старик не был неумехой. Он слыл отличным воином, умел стрелять из лука, с топором ли, с мечом ли – побеждал в шуточных боях даже высокорунных, но при мысли о настоящем сражении у него начиналась медвежья болезнь. Поэтому отец и поставил его обучать младших. «Ты научишь их драться, а смелость пусть они отрастят сами», – так он сказал Хакану.
Старик раньше частенько приходил к нам домой ради самого вкусного пива, как говорил он сам, и учил меня бою, правда, я больше вытирал спиной землю, чем сражался. И Хакан повторял, что после первой же руны все изменится. А потом не пустил меня на тренировку. Но на него я не обижался. Он поступил по правилам.
– Кай? Ты жив?
Кажется, вместо «доброго дня» или «будь здрав» меня отныне будут приветствовать словами «Ты жив».
– Жив. И с благодатью. Теперь, старик, ты не можешь меня выгнать.
– Жив, – изуродованный нос Хакана сморщился, и я едва успел отскочить, чтобы не попасть еще и в его медвежьи объятья. – Ха, вставай к остальным.
Но я не послушался и вышел на середину вытоптанной площадки.
– Раз я получил первую руну, то имею право бросить вызов любому вплоть до пятой руны. Верно, Хака́н?
– Так-то оно так, сынок, но…
– Меня зовут Кай, сын Эрлинга. И я бросаю вызов Ленне.
Этот трус первым захотел пнуть меня.
Ленне тут же спал с лица, оглянулся на брата и нерешительно вышел вперед.
– Я разрешаю бой лишь на палках со щитами, – сказал Хакан.
– Мне плевать.
Я и на палках его уделаю.
Мы сняли топорики, взяли палки со щитами у Хакана и встали друг напротив друга.
– Знаешь, как я получил руну, Ленне?
– Вырезал сотню коз? – проблеял мальчишка, храбрясь.
Мы медленно сближались, обходя центр площадки по кругу.
– Если бы, – хохотнул я. – Видишь ли, Фомрир видел мою храбрость еще до посвящения и решил, что даже девчонка, видевшая всего шесть зим, может получить благодать за козу. А настоящий воин должен убить врага!
– И ты…
– Да. И это был не жалкий раб, что глаза боится оторвать от земли, а настоящий воин, рунный, в кольчуге, в шлеме и с секирой.
После этих слов я прыгнул на Ленне, тот отшатнулся, но на этот раз ловкость не помогла ему. С размаху я врезал по его мерзкой роже, он успел прикрыться щитом, но и это его не спасло. Боги разделили дары на братьев поровну. Ленне не сумел удержать удар, и щит с глухим стуком впечатался в лицо, ломая ему нос. Он упал на землю, выронив палку, и скрючился, прижимая пальцы к залитому кровью лицу.
– Как приятно, не так ли? Мой нос тоже был сломан. И я решил поделиться этим прекрасным ощущением. Нэнне, я вызываю тебя.
Хака́н вытащил побитого близнеца и приказал крутящемуся поблизости мальчишке, что еще не дорос до руны, привести знахарку.
– Кай, довольно!
– Почему никто не говорил «довольно», когда меня целыми днями валяли в пыли? Нэнне!
Тот решительно схватил палку и вышел в центр, желая отомстить за брата.
– Хуже всего, что у меня не было тогда оружия. Безрунным оружие не положено. Поэтому пришлось убить того воина ржавым тупым свиноколом. Хорошо, что Фомриру плевать, как мы убиваем врагов. Хоть зубами их грызи, – я щелкнул пастью.
Нэнне не отступил. Он был крепче брата и всегда его защищал. Как мог.
Он пошел на меня широким шагом, подняв щит и приготовившись к нападению. Взмах палкой. Я отступил, и удар ушел в сторону. Нэнне был силен, но неповоротлив. Он поторопился и ударил снова, я снова уклонился. Мы словно разыгрывали сражение между Торкелем и Ове, только вот именно я был Торкелем. Я даже не поднимал палку, а лишь избегал его ударов. Он разозлился, отбросил щит, взял дубинку двумя руками и щедро замахнулся, я отступил, слитным движением обошел его, пнул коленом в зад, наступил на выпавшее оружие и широко улыбнулся.
– Кай, не надо. Ты победил! – услышал я голос Хакана.
Вот же глупый старик! Конечно, я победил. И я врезал палкой Нэнне по носу, сворачивая его на другую сторону. Затем обернулся к мальчишкам.
– Теперь Даг.
– Достаточно, Кай. Ты и впрямь силен и быстр. Фомрир щедр к тебе.
– Щедр? Старик, ты называешь это щедростью? Что сделали эти хлюпики, чтобы заслужить внимание богов? Ткнули козе в горло ножичком? Девчонка ростом мне по пояс смогла сделать также. Почему же я выслушивал их оскорбления, хотя моей вины не было? Почему мне, безрунному, пришлось валяться у их ног? Почему я должен был жить в той занюханной деревне, провонявшей прогоркшей рыбой? Почему я сражался за жизнь и убил рунного воина, а получил такую же благодать, что и они?
– У тебя не такая же благодать, – раздался низкий гортанный голос.
Это подошел к площадке Кнут. Да и помимо него было полно людей, хотя кому интересны сражения перворунных?
– Кай, ты получил сразу и силу, и ловкость. Более того, ты сильнее любого из равных. Я слышал, боги порой проверяют своих избранников. Теперь ты снова лучший из лучших. Позволь им занять место за твоим плечом.
Я невольно дернулся. Кнут считался сильнейшим воином после моего отца. Отец говорил, когда они были детьми, Кнут побеждал любого из равных, точнее, мог бы победить, но ему не хватало желания быть первым. Он не хотел вести людей вперед, зато был прекрасным хи́рдманом. Поэтому когда-то именно Эрлинг возглавил поход, а Кнут встал за его спиной.
Даг был таким же. Он был выше меня, его плечи были шире, а ноги устойчивее, но он никогда не пытался встать передо мной. Только за спиной. Только за плечом. Вот только ему не хватило храбрости, чтобы остаться там до последнего.
– Дядя Кнут, это последний вызов. Даг, выходи.
– Кай! – взревел Кнут. – Хака́н, запрети ему. Ты же наставник!
– Он в своем праве, – негромко заметил старик. – Они все теперь карлы. Кнут, подумай. Если я им сейчас запрещу, то они подерутся в другом месте. Лучше уж тут, под присмотром.
После этого Кнут заткнулся. Я заметил незнакомых воинов, что стояли неподалеку и со смехом обсуждали наши «потешные» бои. Кто-то из них точно был хуска́рлом, воином выше пятой руны. Я бы даже сказал, не слабее моего отца. Зачем в наш тихий Сто́рбаш забрели такие воины? Может, отец начал собирать армию на хуорку, что досаждала деревне Олова?
– Кай, прости меня, – пробормотал Даг. – Ты же сам говорил, что слабакам не место рядом с воинами.
– И ты посчитал меня слабаком?
– Прости. Я больше никогда не отвернусь от тебя. Позволь встать за твоим плечом.
– Одного раза достаточно. За моим плечом теперь будет только щит. Выходи и дерись. Как мужчина. Как воин. Как карл.
Даг насупился, взял протянутую стариком палку, повесил на левую руку щит и пошел ко мне. Трусом он никогда не был. Лишь дурнем и предателем.
Резкий удар палкой, без замаха. Я едва успел принять его на щит. Дага обучали бою на мечах, излюбленному оружию его отца Кнута, и обучали хорошо, до кровавых синяков и трясущихся коленей. Уход в низкую стойку. Удар в срамное место, от которого я сумел уйти, лишь откатившись назад.
– Даг, врежь ему! – крикнул кто-то из ребят.
Уроды. Боялись, что потом я примусь за них.
Снова рывок назад. Какой же он мощный! Да и боги не обделили его дарами. Я не видел в его глазах страха, как у близнецов, только мрачную решимость. Дагу не нравилось драться со мной, как не нравилось издеваться раньше. Он просто шел за другими, теми, кто казался сильнее или решительнее. Именно поэтому он никогда не встанет за моим плечом.
Следующий удар я принял на щит. Прежде Даг мог бы отбить мне руку или даже сломать. Сейчас же я понял, что могу сражаться с ним на равных. Палка с треском врезалась в край моего щита, едва не задев лоб. Я поднырнул под его руку и с силой ударил наверх. Даг зашатался и рухнул на землю. Кажется, я перестарался. Из его рта текла кровь.
Кнут перемахнул через хлипкую изгородь, поднял сына и глянул так, что я понял: если Даг не выживет, то Кнут вгонит меня в землю и спляшет на моей голове.
– Если у кого-то еще есть сомнения в моей силе, я готов принять вызов.
Швырнул палку со щитом на землю и ушел оттуда. Нет у меня в Сторбаше друзей. В деревне Олова осталась девчонка, в кишках которой было храбрости больше, чем у всех здешних мальчишек. Там же были ребята, у которых хватило чести вызвать меня на бой и хватило мозгов остановиться, когда драка не понадобилась. Почему же здесь выросли такие уроды?
– Это твоя вина, – сказала мать, когда я поделился размышлениями. – Ты сам кулаками им вбивал, что важны лишь сильные, а слабые должны сидеть тихо и не высовываться. Ты доказывал это Дагу всю жизнь. Так чего же ты удивляешься, что они последовали твоему примеру? Или ты бы не стал издеваться над Дагом, если бы он не получил благодати?
Я задумался. Я сегодняшний точно бы не стал. Я бы просто его не замечал, как не обращал внимания на многих мальчиков, чьих имен я даже не помнил. Но тогдашний я… Тогдашний я мог бы не простить Дагу такого.
– Именно. Может, Дагу было хуже, чем тебе. Ты не думал? Он же привык следовать за тобой, как за самым сильным. А ты вдруг оказался слабаком. Что он почувствовал? Что ты его обманул! Предал. Лишил опоры. Думаешь, ему было легко? Он не знал, как поступить: быть верным тебе или твоим словам и идеалам. И он выбрал верить тому, что ты говорил.
– Погоди! – закричал я, не выдержав такого напора. – Получается, я сам виноват, что меня били? И Даг сделал все правильно?
– Я такого не говорила, – улыбнулась мать.
– Да идут они в задницу к Фомри́ру! Мне не нужны дурни, которые сами не могут решить, что правильно, а что нет! И плевать, я виноват или нет. Но я точно не хочу никого из них знать.
– Чтобы быть лендерманом, тебе придется говорить с неприятными людьми.
– А кто сказал, что я хочу стать лендерманом? Мам, у тебя же вторая руна. Ты знаешь, что такое благодать. Я не понимаю, как люди, получившие благодать, могут хотеть чего-то, кроме того, чтобы стать сторхе́льтом.
– Сторхельтом? Ты не знаешь, как сложно подняться даже до хельта. Твой отец на седьмой руне. Ты представляешь, скольких ему пришлось убить, чтобы подняться так высоко? И далеко не животных и не рабов! Настолько много, что ему опротивело это, и он решил остановиться. А ведь он когда-то тоже мечтал достичь вершины.
– Значит, он слаб. Я смогу… Эй, мам!
Мама неожиданно дотянулась до меня и взъерошила волосы, словно я еще не дорос до штанов.
