Наталья Бутырская
Сага о Кае Эрлингссоне
Глава 7
Оскаленная пасть матерого волка была направлена в сторону закатного солнца, и мы плыли в розово-оранжевую морскую гладь, заставляя ее переливаться серебром и золотом. Старик Хьйолке́г прикрыл последние из трех оставшихся ноздрей и заснул в ледяной ловушке крепче прежнего, а потому не было ни малейшего дуновения ветра. Мы не стали убирать парус в надежде поймать первый же порыв. Размеренный плеск весел не утомлял трехрунных воинов, а успокаивал, погружая в дремоту с открытыми глазами.
Альрик сидел на носу и, касаясь рукой высеченной из дуба волчьей морды, молчал. Возле кормового руля стоял Вепрь, впрочем, он лишь удерживал наш курс. Море было чисто. Ни скал, ни островков, ни рифов.
Поодаль игрались какие-то рыбы, сверкали на солнце их блестящие чешуйчатые спинки и едва слышно плескала вода, когда они заныривали обратно. Смотрящий на мачте предостерегающе вскрикнул, и мы все как один, посмотрели в сторону левого борта. Из глубины поднялась плоская широкая морда змеи, а ее длинное тело извивалось, скользя в водной толще. И хотя змея была толщиной с ногу, наш кораблик ее не интересовал. Она охотилась на рыбу, с легкостью выхватывала то одну, то другую из косяка.
Альрик даже не шелохнулся. Не взял копье, не глянул на змею. Его белокурая шевелюра потемнела, так как в последние пару месяцев хёвдинг совсем перестал следить за своим внешним видом. И мы, следуя за ним, не обновляли прически, только Снежный Хвит по-прежнему щеголял абсолютно белыми волосами и белой щетиной, впрочем, я уже знал, что это его природный цвет. Повезло родиться таким. Или не повезло. Смотря как посмотреть. Его белая кожа не принимала солнце и мгновенно сгорала, потому он вынужден был постоянно смазывать ее жиром, а красноватые глаза с редкими белыми ресницами плохо видели на ярком свету.
Я обернулся на Хвита. Он сидел позади по левому борту и греб, зажмурив глаза. Его губы шевелились. Он снова пытался сложить песню.
Прошлая его попытка была настолько ужасной, что хирдманы заучили ту песнь наизусть и долгое время говорили друг с другом строками из нее, покатываясь от смеха. Это, конечно, обижало Хвита, но рано или поздно он должен был понять, что Сва́льди не дал ему скальдического дара.
Трое о́прочь, тролль же
Карлов много встретил,
Труп гниющий треплет.
Стрелы вдруг пропели,
Копья полетели,
Жаль, ужалить сложно
Шкуру, что покрыла
Тело того тролля.
С этих строк начиналась героическая песнь о победе над троллем. Дальше шло подробное описание каждого из бойцов и его отваги.
Энок – ослепитель,
Сыплет он стрелами.
Сельди битвы[12] мчатся,
Глаз они пронзили
Зверя, что зевает…
Стоит ли говорить, что теперь у Косого было новое прозвище? Какой же он Косой, когда самый настоящий ослепитель! Да ослепитель не простой, а «зверя, что зевает». Мы перестали говорить «задери тебя тролль», вместо этого ругались замысловатыми выражениями вроде «пусть тебя поглотит зверь, что зевает».
Вепрь вихрем взвился,
Пятки его вижу.
Камнем Вепрь рухнул,
И двоих пришиб он.
Вепря настолько злили эти строки, что при нем мы не осмеливались произносить их, но между собой часто шептали «пятки его вижу» – это означало, что Вепрь поблизости.
Альрик злобно зыркнул,
Молния очами,
Грозен Беззащитный,
Он подобен богу.
Без щита и меди,
Без кольчуги толстой,
Словно ветку ивы
На ветру качает.
Ясень битвы[13] ясно
В горло зверя грянул.
И там еще строк двадцать подробного описания смерти тролля. Мы не стали наделять своего хёвдинга новыми эпитетами. Просто стоило Альрику хоть немного рассердиться, как кто-нибудь тихонько говорил: «Молния очами», второй подхватывал: «Грозен Беззащитный» и так далее.
Я был несказанно счастлив, когда Хвит обиделся на нас на целую седмицу и заявил, что не будет сочинять песнь про победу над троллихой. Кто знает, какими эпитетами он собирался наделить меня? Там вполне могло быть что-то вроде «Кровь наш Кай хлебает, словно тот же Эрлинг. Кровь отцова ясно в теле проступает».
Хотя, по правде сказать, если бы не вирши Хвита, настроение в хирде бы совсем упало. После охоты на «зевающих зверей» у нас наступило долгое затишье. Торкель, видимо, хотел поиграть с Альриком, вынудить его избавиться от меня. Все северные ярлы были оповещены о том, что нельзя давать работу Беззащитному и его сноульверам, если они не хотят сделать Торкеля своим врагом. Все знали, что за Торкелем, который сам по себе значил не так много, стоит богатый землями и воинами ярл Ски́рре Пивохлёб.
Хёвдинг злился, скрипел зубами, но решения не менял.
Как-то раз после очередного пустого плавания я подошел к нему и сказал, что готов оставить хирд.
– Ты отличный хёвдинг, Альрик. Это большая честь – сражаться под твоим именем. Только не по душе, когда братья из-за меня вынуждены хлебать воду вместо пива и есть пустые каши вместо доброго мяса. Я сумею проложить путь и без твоего покровительства.
Беззащитный осклабился, привычно тряхнул шевелюрой:
– Хороший ты малец, Кай. Правильный, хоть и диковатый. Значит, хочешь уйти от нас? Это смелое решение. Сколько тебе зим, четырнадцать? Обычно в этом возрасте только-только о второй руне начинают мечтать, а ты уже на третьей.
Во рту появилась неприятная горечь. Я почему-то думал, что Альрик гордо откажется от моего предложения, треснет или обнимет за плечи и скажет, что мы с ним дойдем до края света и сразим сотни тварей, взлетим до сторхельтов и вместе шагнем в обитель богов.
– Только вот какая закавыка! Когда я принимал тебя в хирд, то сказал, что не смогу этого сделать, если хотя бы трое из ватаги откажут. С выходом тоже самое. Если трое хирдманов согласятся с твоим уходом, так тому и быть. Но тебе придется их убедить. Готов?
– Я расскажу им правду. И про то, что Ящерицу порезали из-за меня.
– Тем легче будет, – еще раз блеснул зубами Альрик. – Готовь речь к вечеру.
Остаток дня я слонялся вдоль обрывистого берега и складывал слова. С одной стороны, я считал, что без меня хирду будет лучше. Торкель узнает, что я ушел от Альрика, и перестанет запугивать людей. С другой стороны, я не хотел уходить. Здесь я чувствовал себя на своем месте. Когда Беззащитный собирал хирд, он смотрел не только на бойцовскую удаль будущего хирдмана, но и на его нрав, узнавал, чего тот хочет и куда стремится. Такой хирд имел все шансы дорасти до хускарлов и не распасться, как это часто бывает. Не раз и не два мы слышали, как обычные хирдманы получали пятую-шестую руну и уходили из ватаги, чтобы собрать новую уже под своим началом. Я сперва тоже хотел так поступить, но, глядя на хёвдинга, понял, что сейчас не потяну хирд ни по затратам, ни по силе, ни по возрасту, ни, самое главное, по терпению.
Во время торга я быстро приходил в ярость. Мог, разозлившись, врезать торговцу или развернуться и уйти, лишившись выгодной сделки. Меня раздражали наниматели-скупердяи. Тех же Видарссонов я бы сжег вместе с хутором и семьей, особенно после обмана с пивом. А Ящерице я и так не мог смотреть в глаза.
Я наблюдал за Альриком и учился у него выдержке, спокойствию, хитрости. И я хотел бы пробыть с ним подольше, хотя бы года три-четыре. Но уходить сейчас…
Вечером я вернулся к месту ночевки, вдрызг расстроенный. Я успел и проораться за это время, сочинить две речи и полностью забыть их, поспать пару часов и даже пореветь от бессилия. Я был готов.
Ярко горит костер, в стороне переливается искрами второй, там на тлеющих углях запекается молоденький кабанчик, Хвит медовым голосом ругается на Энока Ослепителя, но в его устах любая ругань звучит как песня. Вепрь занят обжаркой мяса, он не доверит столь важное дело «безруким и убогим». Рыбак с легкостью таскает на берегу мелкую рыбешку и крабов, опуская пальцы в воду, а Тулле складывает их в свой шлем. Завтра будет неплохой супчик. Альрик обсуждает что-то важное с Арне Кормчим, скорее всего, какие-то мелочи по кораблю и будущему походу. Йодур и Трюггви в стороне рубятся на мечах, самые заядлые любители сражений. Кто-то подремывает, закутавшись в белый, точнее, уже изрядно потертый и замызганный серый плащ, кто-то затачивает давным-давно сглаженные выщербины, скорее всего, это Э́йрик Секира. Он боготворит свою секиру, таскается с ней повсюду и следит за ее состоянием тщательнее, чем за собственным.
Знакомое до боли зрелище. И мне было тошно думать, что уже завтра или через несколько дней я больше не увижу этих людей.
Я подошел к кострам, сел на вытащенный топляк, набрал воздух и громко сказал:
– Братья! Сноульверы! Я должен вам кое-что сказать.
Убедившись, что все смотрят на меня, я продолжил:
– Вы знаете, что я получаю благодать только за смерть более сильных врагов, потому я не получил руну во время первой жертвы. Я получил ее, лишь когда на мою деревню напали перворунные щенки. Они убивали стариков и детей не из мести и не из злости, только ради силы. Я сумел убить того, кто поднял секиру на меня. Он был в кольчуге, шлеме, вооруженный, полный сил и азарта. У меня не было даже ножа. Безрунным оружие не полагается! Я убил его подвернувшимся под руку свиноколом и получил благодать Фомрира. Это был Роальд, сын ярла Скирре. За ним должен был присматривать Торкель Мачта.
Хирдманы молчали, слушая мою историю. Я кое-что уже рассказывал во время зимовки, но без имен.
– С тех пор Торкель и Скирре хотят отомстить мне. Они подослали То́ре Длинный Волос, чтобы тот похитил меня, но Альрик подошел вовремя и спас мою шкуру от огня и пыток. Теперь Торкель хочет причинить зло всем, кто меня окружает и поддерживает. Из-за меня Лейф получил ту мерзкую рану. Из-за меня хирд не может найти достойную работу. Из-за меня у сноульверов такие беды. Потому я принял решение покинуть хирд. Я мог бы уйти тайком, не прощаясь, но хотел сказать вам это в лицо, честь по чести. Мне не нужно ваше согласие или что-то подобное. Знаю, хёвдинг, ты придумал это условие лишь ради меня.
– Если бы ты хотел уйти ради славы или ради семьи, я бы слова не сказал, – подал голос Альрик. – Но ты делаешь это ради хирда, ради сноульверов. А значит, и сноульверы имеют право высказаться. Кто согласен, что Кай Эрлингссон должен уйти?
Энок поднялся и посмотрел в мою сторону. Точнее, я полагал, что в мою. Один глаз Энока уходил сильно налево, и я в очередной раз удивился, как он умудряется целиться и попадать точно в яблочко за пятьдесят шагов, а копьем мог промахнуться даже в нескольких шагах.
– Если мужчина хоть чего-то стоит, у него обязательно будут враги. И чем сильнее враги, тем большего уважения он достоин. Кай Эрлингссон с первой же руны умудрился заполучить отменных кровников, и я хотел бы посмотреть, как он справится с ними. Я против.
Вепрь коротко сказал:
– Я как Косой.
Рыбак глуповато и наивно улыбнулся:
– Он спас мне жизнь. Я готов сделать то же для него.
Трю́ггве-мечник добавил:
– Кай молод, но отважен без меры. Он хороший брат.
Йодур кивнул, подтверждая его слова, как и другие ульверы.
Тулле, мой лучший друг, поднялся тяжело, будто к нему привязали жернова.
– Если бы на ферме появился такой работник, из-за которого постоянно случались беды, я бы его выгнал, даже если в том не было его вины. Например, если бы женщины передрались между собой за право согреть его постель или волки стягивались со всего леса на его запах, как морские твари на Рыбака. Я бы попросил прощения, дал денег и выпроводил со своих земель. Потому что благо многих выше, чем благо одного.
Да чтоб сожрали меня все тролли мира! Только не снова. Тулле, ты же знаешь про Дага и про его предательство! Я впился кончиками пальцев в волчий плащ и почувствовал, как шкура расползается под рукой.
– Поэтому я считаю, что Альрик должен решать не как друг Кая, не как наш брат, а как хёвдинг. Он должен думать обо всех, а не о каждом. Уже пострадал Ящерица. Уже страдает весь хирд. Кай должен уйти.
С громким треском под рукой сломалась железная фибула, плащ свалился с плеч.
– И я уйду с ним. За свою жизнь я отвечаю лишь перед собой.
Жар опалил мои уши. Как я мог подумать о Тулле плохо?
– Ты не прав, Тулле, – возразил хёвдинг. – На ферме – да, так и стоило бы поступить. Но мы не пахари, мы воины. Энок хорошо сказал. У каждого из нас будут враги. Что же мне, всех хирдманов разогнать? Что скажут люди? Что Альрик не только беззащитный, он еще и трус, выгоняет людей из ватаги из-за страха. Я попросил вас высказаться, чтобы каждый сам принял решение. И чтобы Кай услышал мнение всего хирда, а не только хёвдинга.
Он помолчал, давая возможность осмыслить его слова.
– Если мы не найдем до конца лета работу, то уйдем из северных морей. Мир велик.
Снежный Хвит вдруг отвернулся, его пальцы зашевелились, будто перебирали струны, а глаза устремились в темное беззвездное небо. Я подскочил к нему, схватил за горло, что выглядело бы смешно, если бы он стоял, так как я Хвиту по плечо.
– Не смей! Никаких песен обо мне! Никаких стихов! Я тебе язык отрежу, если услышу свое имя.
– Но ведь… – моя рука не причиняла ему никаких неудобств, да и испуганным он не выглядел. Скорее обиженным. – Ведь отличная бы виса получилась. О дружбе, честности, верности. Гораздо лучше, чем о тролле. Тролли встречаются чаще, чем такие люди!
– Мне плевать! Я не хочу слышать ничего о Кае или Тулле, понял?
– Хорошо. Но эта песнь получилась бы превосходной.
Я прежде не задумывался о том, какие слухи могут пойти об Альрике, если я уйду. Или того хуже, обо мне. Мало кто знает, почему Торкель вдруг обозлился на Беззащитного, так что люди могут подумать, будто это я струсил и бросил хёвдинга, не пробыв под его началом и года. Кто после этого возьмет меня в хирд? Кто согласится нанять труса на стоящее дело? Тогда мне и впрямь придется уйти из северных морей. А ведь говорят, что за их пределами карлы все равно что безрунные у нас, ничтожные существа чуть повыше трэлей. Говорят, там такие твари, что нам и не снились. Говорят, там моря кишат рыбами, что могут проглотить тридцативёсельный драккар и не заметить даже. Говорят, там летают такие птицы, что их помет может проломить крышу дома.
Так что я решил остаться с Альриком до поры до времени. Торкель ненамного сильнее хёвдинга. Он был на пятой руне, сейчас, может быть, добрался до шестой. Но я бы не хотел выставлять Альрика вперед себя. Я – кровник Торкеля, а значит, я должен его убить.
А спустя пару недель я услышал новую песнь Хвита. Он сдержал слово, в ней не было ни моего имени, ни имени Тулле, но легче от этого не стало.
Сначала Хвит давал понять, что речь пойдет обо мне, победителе тролля:
Злата страж[14] отважный
Зверя резал резво
Каменного меха[15],
Кровь покрыла очи.
Потом постепенно переходил к вражде с Торкелем Мачтой и его нападению на Ящерицу:
Ясень волка моря[16],
Зло тая как злато,
Вскрыл дорогу крови[17]
Брату, не боровшись.
Потоптавшись на праведном гневе хирда и наших попытках собрать денег на рабов, Снежный вплел туда рассказ о моих чувствах.
С краю моря крикнул,
Ярость изрыгая,
Рун измерил – рано,
Силы не хватает.
И ведь сумел угадать каким-то образом, сложил слова так, будто сам был на моем месте. Я чуть не разрыдался, слушая эту часть песни. Дальше Хвит пересказывал наш разговор у костра.
– Прочь уйду, – печально
Он изрек, – реками,
Рукавами моря,
Птичьими градами[18].
Ясень кнорра[19] ясно
Жаждет моей жизни.
Пусть по следу ступит
И меня настигнет.
Хвит смог передать и слова Энока, и ответ Рыбака, а когда перешел к речи Тулле, не у одного меня перехватило горло. В песне почему-то все это переживалось даже сильнее, чем в жизни.
– Брат ты мой, обратно
Шаг вести не нужно.
Враг-хускарл за карлом,
Не за хирдом рвется.
Брось ватагу, братьев!
В мир иди без страха.
За твоей спиною
Я стоять останусь.
Тулле судорожно вдохнул. Он не дышал все то время, пока Хвит вел речь от его лица. Тулле не знал, насколько прекрасен был его поступок и как он был важен для меня, и лишь сейчас, услышав свои же слова в сложенной песне, понял.
Когда песнь закончилась, я снял кошель с пояса и отдал Хвиту полмарки серебра. Никогда раньше не понимал, почему скальдам дают деньги всего лишь за сплетенные в единую вязь слова, а теперь понял. Потому что серебро – это единственный способ выразить свою благодарность творцу, не говоря ни слова.
Глава 8
– Арне, зайдем в тот фьорд. Там может быть деревня, – сказал Альрик.
Снова. И снова «Волчара» направил свою морду к берегу, устало вывесив деревянный язык промеж клыков. Мы опять взялись за весла.
В городах сноульверов никто не хотел нанимать, многие боялись заговорить с нами, кое-кто даже запрещал причаливать, будто мы несли на корабле черную чуму. Весть о Торкелевом обещании изрядно разнеслась по округе. И никто толком не знал причин его нелюбви к нам, потому люди начали сами придумывать.
Чего только мы не наслушались. Мы убили беременную жену Торкеля. Альрик увел жену Торкеля. Кто-то из нас изнасиловал жену ярла Скирре. Мы обманом забрали работу у ватаги Торкеля. Отец одного из сноульверов зарезал сотню детишек, среди которых был сын Скирре, – это была самая близкая к истине молва, вот только люди сложили ее из двух правдивых частей и получили глупую ложь, ведь все знали, что дети Скирре были тогда совсем младенцами. Среди сноульверов есть дитя морской твари, – это, скорее всего, был намек на Рыбака. Альрик искупался в крови дракона и стал неуязвимым, – непонятно, правда, почему Торкель вредит Беззащитному, но разве слухи должны быть осмысленными? Наш скальд получил дар висосложения, поцеловав пупок Свальди, поседел от обилия мыслей, что поселились в его голове, а потом сложил хулительную песнь, из-за чего Торкель облысел и не мог взять женщину. И неважно, что Мачта был лысым задолго до того, как Хвит сложил свои первые строки.
Потому Альрик решил больше не заглядывать в города. Теперь мы прочесывали берега, заходили в деревушки и забытые богами поселения, многие из которых выглядели хуже, чем Растранд. Там мы предлагали свои услуги и порой даже находили небольшую работу, явно не стоящую внимания трехрунных воинов. Один раз мы вылавливали в озере тварь, что сожрала ребенка, а это оказался всего лишь здоровенный сом. Если бы крестьяне пошуровали сетью, то справились бы и сами. В другой раз три дня бегали по лесу в поисках гоблинов, которые резали скот, но нашли лишь стаю разжиревших волков. Местный пастух изрядно обленился и после потери трех овец придумал эту историю. А однажды мы выкопали колодец. Трехрунные воины рыли землю, будто черви! И за это мы получали лишь скудный набор съестных припасов: зерно, мед, подсохшую редьку и грибы – сейчас как раз было их время.
Хирдманы тихо роптали. Не для того они оставили семьи, чтобы работать на землепашцев и рыбаков. Все мечтали о славе и серебре. Альрик же продолжал вести свою линию. Мне порой думалось, что если бы я сейчас спросил своих собратьев насчет ухода из хирда, многие бы согласились.
Мы устали.
Кормчий умело провел корабль мимо темных рифов и вошел в кривую извилистую бухту. Мы еле шевелили веслами, опасаясь налететь брюхом на скалу. Изрядно вспотев, больше от напряжения, чем от тяжелой работы, мы доплыли до берега, разрезанного пополам небольшой речушкой. В этот раз наши усилия оправдались. Тут и впрямь было селение. Целых три дома.
К нам вышли четверо мужчин с луками и стрелами.
– Кто такие? Зачем пришли?
– Я Альрик Беззащитный. Мой корабль «Волчара». И мой хирд – сноульверы. Прошу разрешения спуститься на ваш берег и переночевать. А если у вас есть какая беда, мы готовы решить ее.
– Есть у нас беды, да только вряд ли вы сможете помочь.
Корабль подплыл совсем близко, и теперь мы могли переговариваться, не выкрикивая слова во все горло. Местные стражи вблизи выглядели не так опасно. Это были всего лишь старики, и я не был уверен, что они смогут натянуть лук как следует.
– Так вы скажите, отцы. За спрос обычно не бьют.
– Одна беда – редко к нам заплывают гости, и все из-за проклятых скал в бухте. Вот кабы вы очистили проход, так жизнь у нас враз бы наладилась.
– А вторая беда?
– Вторая – наши дети выросли, а ума так и не нажили. Если бы вы смогли вложить им чуток смекалки, так и желать было бы нечего.
– С такими бедами нужно к богам обращаться.
Альрик не разозлился на стариков за их дурацкие шутки. Видимо, детки просто пошли умом в своих родителей.
– Мы способны на многое, но такие подвиги нам пока не под силу. Со скалами мы как-нибудь за десяток лет, может, и справились бы, но человеческую глупость искоренить нельзя.
Встречающие убрали луки за спину и спокойно взирали на то, как сильные воины в полной оправе спрыгивают с борта и выходят на их берег. Альрик подошел к ним, раскланялся и принялся болтать о местных делах. Как и всегда.
Мы же привычно раскидывали лагерь для ночевки. Нечасто хозяева зазывали нас в свои дома, да и мы не рвались. Уж больно кусачие там жили клопы, дикие и голодные, падкие до крови трехрунных. Лучше уж завернуться в плащ и полежать возле дымного кострища, чем всю ночь чесаться да хлопать себя по лбу.
Лишь когда сварилась немудреная рыбная похлебка да были выпечены на камнях жесткие лепешки, хёвдинг вернулся к нам, довольно улыбаясь.
– Никак они пообещали привести дочек? – пошутил Эйрик Секира.
Второй его страстью после обожаемого оружия были женщины.
– Кажется, мы скоро сможем наполнить кошели и подняться в рунах, – ответил Альрик.
Я недоверчиво глянул на стариков и их жалкие хижины. Неужто у них такая лютая нужда в карлах, что они готовы заплатить серебром? Точнее, не так. Неужто они наберут хотя бы одну медную монету на всех четверых?
– Как скажешь, хёвдинг, – пробасил Вепрь. – Думаешь, они тут сидят на золоте?
– Все мужчины из этого селения уехали. Местные ярлы не поделили между собой какой-то островок и собираются прояснить этот вопрос силой. Своих людей у них немного, потому они готовы платить за пришлых воинов. Как я понял, серебра не так много, потому берут карлов и хускарлов, что подешевле. Даже если заработаем гроши, то полученная сила останется с нами.
– Может, они уже набрали войско?
– Клич по городам они не делали. Стягивают только тех, кто случайно оказался поблизости. Так что с утра плывем к ярлу.
– А к которому?
– Кто ближе окажется.
Мне тоже плевать на кого работать. Вряд ли тут есть правый или виноватый. Главное, я смогу опробовать новые силы на деле. Я не раз бился с Тулле и другими братьями и обнаружил, что несмотря на то, что я прожил меньше зим, чем остальные хирдманы, я ничуть им не уступаю. Тулле быстрее бегал, но проигрывал в силе и скорости боя. Вепрь был сильнее, но я ловчее и увертливее. А один раз я сумел продержаться аж десять вдохов против Альрика. Я смог бы и дольше с ним биться, да мой топорик стал слишком легок и неудобен. Трюггве предлагал утяжелить его, но я отказался. Менять что-то – только портить, а вдруг я смогу его продать и купить что-то получше?
От Альриковой новости настроение в хирде изрядно улучшилось. И с первыми лучами солнца мы двинулись в путь. После медленного и осторожного выползания из скалистой бухты в открытое море «Волчара» понесся как на крыльях. Мы гребли с охоткой, не жалея сил. Наконец-то настоящее дело!
Я видел не так много ярлов, всего-то двоих, но этот ярл больше походил на уставшего крестьянина. Он лично встретил нас на пристани, напомнив отца. Эрлинг тоже приветствовал приезжих хускарлов еще на берегу, это и знак уважения, и мера предосторожности. Кораблей тут стояло не так много, два кнорра, шестивесельный драккар и еще пара мелких суденышек. Если судить только по ним, ярл собрал семь-восемь десятков воинов. Кажется, намечалась настоящая война, а не небольшое сражение. И все за какой-то остров.
Впрочем, осмотрев местность, я догадался, почему остров так важен для этих ярлов. Земля здесь была не самой удобной для жизни: сплошь скалы, обрывы да камень. Поместья бондов разбросаны далеко друг от друга. Хутор самого ярла находился в глубине суши, и самый лучший путь к морю оттуда был по узенькой речушке, что летом больше походила на ручеек, зато по весне разливалась до двадцати шагов в ширину, если судить по камням, раскиданным вокруг нее.
Если земля на острове хоть немного была пригодна к пахоте, то понятно, зачем он местным земледельцам.
– Ярл Си́гарр[20], мы прибыли помочь вам в вашей битве. Я Альрик Беззащитный, а это мои сноульверы, все проверенные на деле воины.
Мне понравилось имя этого ярла, оно сулило нам победу, а вот сам ярл выглядел не очень. Тощий и долговязый, как Торкель, вот только Мачта был жилист и силен, а Сигарр слаб и изможден. Он дергался и непрерывно теребил какой-то амулет на шее. Я не сразу рассмотрел его. То был крошечный топорик из серебра, сплошь покрытый рунами. Топор – символ Фомрира, а по Сигару было видно, что он кто угодно, только не воин.
– При… – ярл Сигарр кашлянул, стер слюну со рта, – приветствую в Сте́йнйорде[21]. Я рад приветствовать столь известного хёвдинга. Только я не могу вас взять на службу.
Он снова закашлялся, с хрипом втягивая воздух. Альрик спокойно ждал.
– Не могу взять, – просипел ярл, когда смог задышать. – Я набрал людей. Да и оплата небольшая, не по вашим меркам.
– Для последователей Фомрира серебро – не главная цель, – как я и думал, хёвдинг заметил топорик на шее Сигарра. – Слава, упоение битвой, возможность стать ближе к богам – вот ради чего стоит жить.
– И трофеи? – уточнил ярл.
По крайней мере, он был неглуп.
– И трофеи, – подтвердил Альрик. – Но если мы не нужны, то, может, ваш недруг окажется более… гостеприимным.
– Если я одержу победу, заплачу тебе полторы марки и каждому выжившему воину по полмарки. Трофеи с убитых ваши.
– Согласен, – кивнул Беззащитный.
На мой взгляд, оплата была невелика. Одно дело сражаться с глупым троллем, и совсем другое – с людьми, что так же, как и ты, умеют думать, сражаться, способны на хитрости и подлости. А еще могут получать божественную силу.
– Сегодня вечером будет пир. Там познакомлю с другими хёвдингами. Пока же милости прошу.
Сигарр убрал наконец руку с амулета и махнул стоящему неподалеку мужчине. Вот тот выглядел как матерый вояка: изрытое шрамами лицо, налитые силой тяжелые плечи, широкие ладони с короткими пальцами в самый раз для массивной секиры, что он легко нес с собой. И невероятная девятая руна. Странно, что Сигарр просто не приказал ему в одиночку вырезать семью другого ярла. Хотя я ж не знал, на какой руне находятся люди с той стороны. Может, там сплошь хельты, что уже отведали твариных сердец? Тогда одного сакраво́ра[22] будет недостаточно.
Мы ввязались в драку, ничего не зная о врагах. Но я не винил Альрика. На его месте я бы тоже ухватился за эту возможность.
Сакравор провел нас к небольшому домику. Вдоль стен стояли широкие лавки для сна, лежали одеяла и звериные шкуры, с балок свисали на тонких цепях заправленные масляные лампы. И все. Ни места для очага, ни утвари, вообще никаких вещей, что делали дом домом.
– Эти дома построили специально для приезжих, – буркнул воин с секирой. – Вы уж не держите зла.
– Благодарю, – вежливо осклабился Альрик.
Эйрик плюхнулся на лавку.
– Не нравится мне этот ярл. Слабенький он, хилый. И неприветливый.
– Все верно он делает, – сказал Тулле. – Кто знает, вдруг нас с той стороны прислали? А тут мы под присмотром, обидеть никого не можем. Да и незачем бойцов, коих взяли на одну битву, в свое поместье запускать.
– К тому же сражаться будем не тут. Не удивлюсь, если они уже насчет места и времени договорились.
– Договорились? – я недоуменно поднял бровь. – Это что за война такая? Что за дурни так сражаются? Не лучше ли было бы тайком напасть на врага и вырезать всех ночью?
– Конунг Ра́гнвальд Беспечный настрого запретил междоусобные войны, – пояснил хёвдинг, расстелил шкуру и растянулся во весь рост на лавке. – Сказал, все ссоры выносить на общий тинг и его, Рагнвальда, суд. Думаешь, почему ярл Скирре не уничтожил Сторбаш и решил удовольствоваться одним глупым мальчишкой? Ты ж вроде сын ле́ндермана, должен немного разбираться в законах.
– Не понимаю я эту говорильню. Говоришь, воевать запрещено? Так что ж, эти ярлы против воли конунга пошли?
– Порой я забываю, что ты получил первую руну всего год назад.
Намек на то, что я еще ребенок. Но очень вежливый. И в какой-то мере даже лестный, ведь всего за год я добрался до третьей руны.
– Как раз конунг Рагнвальд и предложил такой выход. Кто победит в битве, тот и получает остров. И никакой затяжной войны, кровной мести, обескровливания семей. Вольные ватаги смогут подзаработать и подняться в силе. Все в выигрыше.
– Получается, что победит самый богатый?
– Или самый щедрый. Тот, кто перетряхнет все сундуки и вывернет все карманы ради того островка. Ладно, я немного вздремну перед пиром. Кто знает, насколько он затянется.
Вскоре послышался мерный сап. Я отчаянно зевнул и решил присоединиться к хёвдингу. Действительно, кто знает…
Для пиршества отдельного здания не строили. На скорую руку сделали длинный навес, поставили там столы и лавки, вместо стен повесили толстые одеяла и шкуры, а в дальней части такого странного зала, там, где будут сидеть ярл с хёвдингами, и вовсе была туго натянута парусная шерстяная ткань. Зал освещался десятком масляных ламп. Между столом ярла и длинным столом для хирдманов ярко полыхал огонь, отпугивая вечернюю сырость, которой тянуло с моря.
Все, кто входил в зал, были безоружными, лишь поясные ножи разрешалось оставить. Это тоже было разумно. Тут собралось несколько разных ватаг. Мало ли как пойдет застолье?
И куда бы я не глянул, мой взгляд натыкался на суровых, битых жизнью хускарлов, похожих на того сакравора. Они прожили не меньше сорока-пятидесяти зим, но прожитые года не повисли на кряжистых шеях тяжким грузом, не согнули широкие спины. Напротив, возраст укрепил их корни и закалил тела. Я супротив них выглядел как десятилетний дубок против двухсотлетнего дуба-великана. То были люди ярла Сигарра. Они приглядывали за порядком и показывали гостям, что не стоит злоумышлять против их ярла.
Если бы у Си́гарра было хотя бы пять-шесть десятков таких воинов, то ему не пришлось бы нанимать чужаков, но их было всего с десяток. И еще десяток совсем молоденьких воинов, едва-едва получивших первую руну. Где же были остальные? Куда делись мужчины старше двадцати лет и младше сорока? Охраняли усадьбу ярла?
Си́гарр вошел в зал одним из последним, сакраво́р следовал за ним по пятам. Видимо, он был его заплечным, хотя это выглядело странно. Обычно заплечным становится друг детства, тот, с кем ты вырос, тот, кому можешь доверить жизнь. Бывает, что за спину встает брат или сын. Или соватажник, с которым прошли не одну битву. Но чтобы заплечным стал воин в два раза старше? Я даже не слышал о таком. Видать, не так-то прост этот Сигарр, хоть и слаб здоровьем.
