– Я много думал о твоих инфо, – сказал Павлик, пожав Вадиму руку, – полагаю, они напрямую связаны с творчеством. Чем больше человеческий мозг учится, думает, развивается, тем больше вероятность, что нейроны, ответственные за талант, настроятся в резонанс с соответствующими инфо. И тогда эти инфо проникнут в мозг в виде теоремы или романа, или какого-либо открытия. Мозг просто впитает их из внешнего информационного поля.
– Интересно. Значит, ты полагаешь, что все литературные, музыкальные или иные произведения уже существуют в готовом виде – где-то в информационном пространстве? А человеческому мозгу нужно только настроиться на них? По-твоему мы сами ничего не сочиняем: все, что придумано или написано, пришло в головы авторов извне? – удивился Вадим.
– Именно! – воскликнул Павлик. – Ведь в сущности, что такое мозг? Клеточная структура, состоящая из тех же молекул и атомов. В нем происходят химические и биологические процессы, – но как они могут привести к мыслительной деятельности? Ну не верю я, что молекулы или даже клетки сами что-то придумывают, не верю – и все!
– Но ведь мыслишь ты! – возразила Настя. – Неужели твой мозг пассивно воспринимает идеи извне? Нет, я с тобой не согласна. По-твоему выходит, что «Война и мир» уже имелась в пространстве, а мозг Толстого ее оттуда только впитал.
– Да, да, да! – стоял на своем Павлик. – Именно так! А ты как считаешь? – обратился он Вадиму, заинтересованно слушавшему их спор.
– Трудно однозначно утверждать, кто из вас прав, – осторожно начал Вадим. – Человека нельзя представлять, как совокупность клеток. У человека есть душа, т.е. сгусток информационных частиц, – но они находятся внутри него, и неразрывно связаны с его биологическим организмом. Может быть, творческие озарения и иные процессы все-таки возникают в самом человеке в результате совместной деятельности мозга и души.
– Тогда душа тоже составляющая информационного пространства. – Павлик ненадолго задумался. Потом встал. – Твое предположение в сущности ничего не меняет: все, производимое мозгом, все равно приходит в него из этого пространства, а не сам мозг его производит. Извини, у меня сейчас семинар. Если хотите, пойдемте со мной, я вас представлю. Тем более, что как раз буду говорить о твоей теории.
– Спасибо, Павлик, но я не могу, – отказалась Настя. – Вадим, ты, как хочешь, а у меня на завтра уйма заданий.
– Нет, я с тобой. – Вадим дал Павлику свой телефон. – Позвонишь мне, расскажешь, к чему вы пришли, ладно? И вообще, не теряйся, звони, если еще будут интересные мысли.
Они пожали друг другу руки и расстались. – Толковый пацан! – уважительно сказал Вадим, когда они вышли из планетария. – Мыслит глобально и нестандартно. Неужели он с вами учится? Вроде маловат для выпускника. Интересно, сколько ему лет.
– Он уже студент! – Настю развеселило озадаченное лицо Вадима. – А лет ему тринадцать. В прошлом году он учился с нами, а летом поступил в университет. Сдал экстерном за одиннадцатый и поступил. Он вундеркинд, через классы прыгал. Знаешь, он где-то вычитал, что уже доказано математическим путем существование сверхразума − того, что люди называют Богом. Может, он и есть источник твоих инфо?
– Не знаю. Ничего не могу сказать по этому поводу. Может, Бог действительно источник информационной энергии, особенно той ее части, которая отвечает за мораль, за любовь и другие добрые движения души. Хотя, если он столь всесилен, как он мог допустить атомные бомбардировки и другие ужасные преступления?
– Но ведь у него есть противник. Дьявол или сатана. Может быть, именно он отвечает за все зло на Земле? А не Бог.
– Тогда Бог не всесилен. Что-то мы с тобой ушли в сторону. В этих вопросах я не очень. Хотя кое-какие мысли есть. Дело в том, что информация по отношению к человеку может быть положительной или отрицательной, то есть инфо могут быть как бы со знаками «плюс» и «минус», подобно электронам и протонам. Положительные инфо могут быть ответственны за добро, а отрицательные – за зло. Эх, мне бы знаний побольше. Тут еще и в философию надо погрузиться, без нее никакая математика не поможет. Только, где взять время? Сплошные зачеты! Ну, скажи, зачем мне экономика, когда я не собираюсь становиться бизнесменом? А сколько времени на нее приходится тратить! Я недавно сбежал с семинара, хотел в читалке посидеть, − так наша кураторша меня отловила и давай отчитывать. Я не выдержал и говорю: − Виктория Алексеевна, ну не могу я тратить время на предмет, который мне не нужен. − Так она декану нажаловалась. Пришлось в деканате оправдываться и извиняться.
– А вдруг тебе потом экономика понадобится? Ты же еще не знаешь, кем будешь работать. А вдруг попадешь в какой-нибудь банк? Нет, я думаю, экономические знания сейчас инженеру необходимы.
– Вот когда понадобятся, тогда и займусь ими. А вообще, я в банк не хочу. Хочу заняться серьезной наукой, а для этого столько нужно поднять! Хорошо студентам на Западе: там посещаешь только то, что тебе действительно интересно, а остальное по желанию. И никто не проверяет посещаемость, не лишает стипендии.
– Может, там студент более сознательный? Папа говорит, если наших не проверять, будут поголовно прогуливать и завалят сессию. Вадим, а ты расскажи о своих идеях Туржанской. Она ведь профессор, ее печатают даже заграничные журналы. Может, она подскажет, как применить к твоей теории математику? У нее по средам консультации для всех желающих.
– Да я знаю. По правде говоря, я уже однажды пытался поговорить с ней на эту тему. Но она сказала, что пока экспериментально мои идеи не подтверждены, они даже не гипотеза, а чистый вымысел, из области фантастики. Хотя, конечно, попытаться обосновать их математически можно. Можно построить модель информационного пространства с помощью теории поля, – но для этого мне нужно переходить в университет на мехмат. Может, там удастся вывести соответствующие уравнения, а на них потом обратят внимание и физики. Например, так было с формулами Лоренца: сначала на них смотрели как на какие-то абстрактные уравнения, не имеющие физического смысла. А когда Эйнштейн создал свою теорию относительности, оказалось, что в этих формулах заложен великий смысл. Но в нашем Политехе методы математической физики не преподают, у нас ведь готовят инженеров, а не ученых.
– А ты переходи в университет.
– Я уже там был. Надо много досдавать. Но все равно буду летом думать, может, решусь.
С приближением июня на Вадима навалились зачеты, за которыми грозно высилась летняя сессия. Ее он боялся больше всего, ведь любой случайный трояк означал лишение стипендии, хоть и небольшой, но ему крайне необходимой, − подработки на стороне закончились, а лишаться карманных денег не хотелось. Переводов от отца едва хватало на питание и квартплату. Поэтому они стали реже встречаться. Иногда не виделись по нескольку дней, а однажды он отсутствовал целую неделю, лишь звонил по вечерам. Вот когда Настя полной мерой испытала, что такое настоящая тоска, о которой говорила ей Ирочка, – когда так нестерпимо хочется его увидеть, что хоть ложись да помирай. Тогда Настя садилась в кресло, закрывала глаза и представляла, что он сидит напротив и читает, или набирает номер ее телефона. Иногда телефон и вправду звонил, тогда ее будто подбрасывало, и она кидалась к нему, как к спасательному кругу.
Настю и саму пугала эта нестерпимая тоска по Вадиму, без встреч с которым она уже не могла нормально существовать. Вдруг он уедет? – думала она, что я тогда буду делать, как жить, куда себя девать? От этих мыслей ее охватывал тихий ужас. Но ведь он пока никуда не собирается, успокаивала она себя. Не буду думать о плохом, а то и вправду сбудется. И чтобы отвлечься от тревожных мыслей, она бралась за книгу или включала компьютер. Иногда она вспоминала о том поцелуе, в Питере. И о потрясении, которое тогда испытала. Временами ей хотелось испытать то чувство еще раз. Но, когда Вадим появлялся, это желание начисто пропадало: она трусила. Настя понимала, что после такого поцелуя все у них пойдет слишком быстро. Он тоже это понимал, и потому при расставании они ограничивались нежными поцелуями «в щечку» и пожатиями руки. Наташка временами пыталась подтрунивать над их отношениями, но Настя ее грубо обрывала, и подруга унималась: она боялась потерять бесплатного репетитора.
Как и все хорошее, любимый месяц май быстро пролетел и вплотную подступил ЕГЭ по математике, обязательный для всех выпускников. Лицей при Политехе сдавал этот экзамен в сто второй школе, − и надо сказать, никаких послаблений в виде подсказок или какой-либо иной помощи лицеисты так и не получили. Наоборот, следили за ними весьма пристрастно. Посадили вперемежку с незнакомыми школьниками, и варианты у всех были разные. Их сразу попросили сдать сотовые телефоны, а выходить в туалет разрешалось один раз и только с сопровождающим. В общем, надежды Дениса Степанова на халявное списывание не оправдались. Но задания Насте показались очень легкими, даже задачи из самой трудной части С она решила с лету, и потому была на сто процентов уверена в максимальном балле. Однако когда из Москвы прибыли результаты экзамена, оказалось, что никто ста баллов так и не набрал. Самый высокий балл, равный девяноста восьми, был у Снегиревой. Но все равно их лицеисты сдали математику лучше всех в городе, получив на всех всего одну тройку. Ее, естественно, схватил Костя Пацкевич, чему он был безмерно рад.
Сразу после экзамена Настя обсудила все решения с Ольгой Дмитриевной, и та подтвердила их правильность. Поэтому Настя немного огорчилась, − все-таки девяносто восемь баллов не сто, а главное, непонятно, за что они снижены, если все решено верно. Распечатка результата проверки не внесла ясности, поэтому Туржанская посоветовала ей обратиться в конфликтную комиссию. Но Настя, посоветовавшись с родителями, решила этого не делать. Баллы у меня все равно одни из самых высоких в городе, подумала она, чем терять время на споры, лучше буду готовиться к другим экзаменам. Тем более что папа говорит, придраться к чему-нибудь всегда можно, если очень хочется.
Наталья, к глубокому удивлению ее самой, написала математику на четверку, хотя мечтала о трояке. Остальные экзамены они тоже осилили без особого напряга. В Настином аттестате сияли одни пятерки, а Наташкин оказался без трояков, − к великой радости Беллы Викторовны, каждый день молившей Бога о поступлении дочки в медицинский институт и благополучном возвращении Никиты. К сожалению, дела Туманова обстояли похуже: за один из экзаменов Вадим все-таки отхватил трояк и потому лишился стипендии. Сначала он сильно пал духом. Настя даже стала винить себя в его провале, ведь если бы не их частые встречи, может, он больше уделял внимание занятиям. Но стоило ей об этом заикнуться, как Вадим от негодования немедленно воспрянул духом, заявив, что ничего страшного не случилось, − с сентября он обязательно будет подрабатывать, да и летом постарается куда-нибудь устроиться.
Часть 3. Большая девочка
Глава 49. Первая близость
Экзамены приближались к концу, и выпускники принялись активно готовиться к выпускному балу. Галчонок разрешила дочери надеть на праздник ее сверкающее платье из стрейча, − то самое, за которое она когда-то отругала Настю. Оно так и висело в шкафу, практически ненадеванное. А папочка пообещал дать денег на новые туфли. Правда, на сообщение о медали он отреагировал как-то вяло. Настя думала, что отец будет в восторге, а он всего лишь сказал «Ну, молодец!» − и все. Зато Наталье родители приготовили роскошные подарки: новое платье солнечного цвета с золотистой отделкой и таким же пояском, – оно ей так шло! И сумочку всю в стразах, и серьги с брильянтиками. Разглядывая эти прелести, Настя искренне радовалась за подругу, даже порозовевшую от удовольствия.
Когда Наталья зачем-то вышла из комнаты, Белла Викторовна шепотом сообщила, что за дочкой активно ухаживает второкурсник из мединститута, с которым она познакомилась в больнице. Правда, дочка на его поползновения никак не реагирует, но хотя бы не шарахается, как прежде. Даже разрешает иногда себя провожать. − Хоть бы у них сладилось, − перекрестилась Белла Викторовна, − пойду в воскресенье, помолюсь и свечку поставлю за деток моих. И за тебя, Настенька, спасительницу нашу, храни тебя Господь! Химию дочка перестала бояться, – ее проконсультировала доцент из мединститута и сказала, что знания у Наташеньки хорошие, должна сдать не меньше, чем на четверку. И с физикой вроде наладилось. Она сходила пару раз в институт на консультацию, − так их задачи вы все решали. Только бы поступила, уж я у тебя в долгу не останусь.
− Что вы, Белла Викторовна, какие долги? − возмутилась Настя. − Разве вы мне чужие? Да ближе Наташи у меня подруги нет! Не надо никакой благодарности, не выдумывайте. И не переживайте вы так, − поступит она, вот посмотрите. Думаете, все так занимаются? Вряд ли. Например, Ира Соколова куда меньше Наташи знает, хоть и готовится с репетиторами из меда. Она ко мне приходила, я ее проверила по физике, − так ей до Наташи далеко.
В общем, все у подруг складывалось удачно, и потому ближайшее будущее представлялось им сплошь безоблачным. Но, как известно, светлая полоса судьбы всегда сменяется темной, − ведь не бывает так, чтобы чередовались одна за другой только светлые полосы. И никто не может предвидеть, какие грозовые тучи клубятся за ясным на вид горизонтом.
Последний экзамен был сдан. Созвонившись по сотовому с подругой, Настя договорилась пробежаться по обувным магазинам: обеим были нужны нарядные туфельки на выпускной. Но по выходе из института она обнаружила сидевшего на ступеньках Вадима, с которым не виделась два дня. Выражение его лица было таким сложным, что у нее засосало под ложечкой.
− Что случилось? − с тревогой спросила Настя.
− Мы идем ко мне, − не отвечая, потребовал он. − У меня перекусишь, если проголодалась.
− Но я с Наташей собралась в магазин. Мне туфли нужны к выпускному. У меня и деньги с собой. Давай вечером встретимся?
− Нет, мы сейчас пойдем ко мне, − настойчиво повторил он. − Туфли потом купишь.
− Ладно, − согласилась Настя, внутренне удивляясь его настойчивости: обычно Вадим был сама покладистость. − Что произошло?
− Дома скажу. − Взяв ее под руку, он широкими шагами направился к автобусной остановке. И до самого дома продолжал молчать.
− Давай я сама приготовлю, − предложила Настя, видя, что он достает из холодильника продукты. − Делай, что тебе надо, а то ты какой-то весь озабоченный.
− Нет, сегодня я хочу за тобой поухаживать, − возразил он, ставя сковородку на огонь. − Ты отдыхай. Ты же с экзамена. Как сдала?
− Все на пятерки. Знаешь, такая легкость, будто гора с плеч свалилась! Ого, да ты, я вижу, разбогател, − заметила она, видя, как он намазывает на хлеб красную икру. − По какому поводу праздник?
− Надо же отметить окончание наших экзаменов. − Он откупорил штопором бутылку и разлил по бокалам вино. − Думаю, тебе сегодня можно.
Они чокнулись, потом поели, потом попили кофе с мороженым. Затем он, молча, собрал посуду и приготовился мыть.
− Вадим, оставь, я сама помою, − запротестовала Настя. Она не могла видеть мужчин у раковины. Особенно после того, как Ирочка рассказала ей анекдот про мужика в роддоме, у которого все началось с мытья посуды. Нахохотавшись, Настя дала себе слово, что в ее семье такого никогда не будет. Будущую семейную жизнь она представляла так: муж должен заниматься своими важными делами, а домашнее хозяйство, за малым исключением, забота жены.
Но Вадим упрямо отстранил ее от раковины и открыл кран.
− Какой-то ты сегодня не такой! Хочешь, чтобы все было по-твоему, − попыталась упрекнуть его Настя. Он как-то странно взглянул на нее, закрутил кран, оставив в раковине недомытую тарелку, и вышел из кухни. Настя удивленно последовала за ним. Становится совсем интересно, подумала она, − и что все это значит?
В гостиной он подошел к окну, отодвинул штору и долго стоял, глядя в небо. Потом, не оборачиваясь, сказал: − Убери из своей фразы последнее слово, и ты узнаешь, чего я хочу.
Последнее слово из ее фразы? Я сказала: «ты сегодня хочешь, чтобы все было по-твоему». Без последнего слова получится, что он хочет, чтобы все было. Что он имеет в виду?
И вдруг она поняла. Он хочет … чтобы все было. Все! О боже! Настя замерла. Он обернулся и посмотрел на нее в упор. От этого взгляда она затрепетала. Так − он никогда не смотрел на нее. Сейчас он был совсем другим − не прежним Вадимом. Ей и в голову не приходило, что он может быть таким.
− Ка-ак, сейчас? − запинаясь от волнения, пролепетала она. − Здесь?
− Да. Здесь и сейчас! − твердо сказал он тоном, не допускающим возражения.
− А можно потом?
− Нет!
− Но почему?
− Настя, я сегодня улетаю. Навсегда. Вечером самолет. Сюда я больше не вернусь. Отец уже договорился в университете о моем переводе. Я не могу тебя оставить − так. Хочу закрепить тебя за собой. Чтобы ты уже совсем стала моей. Мне тогда будет спокойней.
Он улетает! Насовсем! Его не будет и неделю, и две, и три − и больше. Она не будет его видеть − столько дней! А вдруг ее не примут в Питере − тогда это навсегда. Но она не может жить без него, − как ему это объяснить?
− Но неужели ты не можешь задержаться еще на месяц? Через месяц станет известно, приняли меня или нет. И мы поехали бы вместе. Всего один месяц!
− Не могу. Я там нужен. Срочно. Пожалуйста, согласись.
− Я боюсь.
− Чего? Чего ты боишься? Ведь это самое прекрасное, что бывает между мужчиной и женщиной! Если ты меня любишь, согласись. Пожалуйста!
− А ты меня потом не бросишь?
− Да ты что? Никогда! Я так тебя люблю − больше жизни! Я тебя никогда не брошу! Только сейчас согласись, − для меня это очень важно, очень!
− Хорошо, − прошептала она, опустив глаза. Он взял ее за руку и повел в спальню. Там, откинув покрывало, посадил на кровать и принялся раздевать. Настя сидела, ни жива, ни мертва. Когда на ней ничего не осталось, она закрыла глаза, и не видела, как он разделся сам. Только почувствовала на себе тяжесть его большого тела и обжигающий поцелуй.
А потом начался кошмар. Она и представить себе не могла, что будет так страшно! Помертвев от ужаса, она молилось, чтобы этот кошмар когда-нибудь кончился, – а он все длился, длился и длился. Когда стало совсем невмоготу, она пискнула: – Пусти! Не могу больше! – Сейчас, сейчас, – сдавлено произнес он, − но это было неправдой: все продолжалось еще бесконечно долго, Настя уже перестала ждать. Ей теперь хотелось только одного: провалиться сквозь землю или умереть.
И вдруг это разом кончилось. Он отпустил ее, перевалился на спину и уставился в потолок. Тогда она соскользнула с постели и, схватив одежду, ринулась в ванную. Там, открыв до отказа краны, стремительно оделась и под шум льющейся воды выскочила из квартиры. Когда она уже вылетала со двора, услышала далекий отчаянный крик «На-астя-я-я!». Но он только подхлестнул ее. Не разбирая дороги, с пылающим лицом она неслась, сама не зная куда, − а все прохожие оборачивались ей вслед. Все-все понимали, что с ней произошло!
Теперь он, наверно, презирает ее. Потому что – разве можно уважать после такого? После такого позора можно только презирать! Как он сказал: «Самое прекрасное!». Прекрасное! Эта безобразная поза, эти грубые движения! Ужас, ужас! Если это самое прекрасное, то, значит, остальное еще хуже? Но тогда – зачем?
Так она мчалась, ничего не видя перед собой, и только каким-то чудом не очутилась под колесами, – видимо в последнее мгновение ангел-хранитель взглянул на нее с небес и пожалел ее. Пуританское воспитание и стерильная чистота, в которой она прожила все детство и юность, были разбиты вдребезги неумелым и грубым обращением юноши, которого она любила. Она содрогалась от отвращения к своему телу, – ей хотелось только одного: поскорее очутиться под душем. Когда внезапно зазвонил мобильник, она чуть не швырнула его в урну. Но потом одумалась и выключила.
Она не помнила, как села в автобус, как приехала к бабушке и что говорила той. Стоя под струями горячей воды, она все смывала и смывала с себя испачкавшую ее скверну, – если бы можно было, она, наверно, содрала бы и саму кожу.
Глава 50. Мама
И вдруг сквозь шум водяных струй она услышала телефонный звонок.
– Настя! – забарабанила в дверь бабушка. – Настенька, это Наташа! Что-то срочное! Она тебя давно разыскивает. Звонила на твой сотовый, но он не отвечает. Она кричит, не пойму что. Иди скорее!
Обмотавшись полотенцем, Настя выскочила из ванной и схватила трубку. Я же забыла ей перезвонить, подумала она, наверно, не дождавшись, Натка принялась меня разыскивать. Надо срочно придумать какую-нибудь отговорку.
– Настя! – Голос подруги был полон страха. – Настя, у вас дома что-то случилось! Твоя мама кричит, ужасно кричит! Я тебя не дождалась, пришла к вам, а у вас под дверью соседи собрались, не знают, что делать. Хотят дверь ломать. Настя, приезжай скорее!
– А что она кричит? – Настя взмокла от ужаса. Неужели Вадим сказал матери… про них? Нет, он не мог, тут что-то другое.
– Не знаю. Кричит и все. Настя, умоляю, приезжай! Я скажу, что ты едешь, а то они собираются слесаря звать.
– Скажи не надо, мы едем. Минут через двадцать будем.
Тем временем бабушка уже бежала в гараж к деду, возившемуся с машиной. Хорошо, что тот успел поменять спустившее колесо. Настя не помнила, как они доехали. Когда она взлетела на свой этаж, за дверью было тихо. Соседи разошлись, только перепуганная Наташка дожидалась ее, сидя под дверью. Дрожащими руками Настя повернула ключ и влетела в квартиру, следом торопились бабушка с дедушкой.
Мать лежала на полу. Глаза ее закатились, губы были до крови искусаны. Наклонившись, Настя увидела, что она в глубоком обмороке. Вчетвером они подняли ее и перенесли на диван. – Нашатырь есть? – быстро спросила Наталья. Настя отрицательно покачала головой. – Тогда холодной воды, – приказала подруга, растирая матери виски. После того, как Наташа побрызгала ей на лицо, мать открыла глаза.
– Настя, он ушел, ушел! Ушел к этой шлюхе! – сразу закричала она, приподнявшись на локтях. – Он нас бросил, бросил! – Тут глаза ее закатились, и она бессильно повалилась на диван.
– Мама, мамочка! – затрясла ее Настя. – Кто ушел, куда? О чем ты?
– Отец! – Мать снова открыла налитые кровью глаза. – Ушел к этой рыжей шлюхе, шлюхе! Ходила к нам в дом, я ее учила, кормила! У-у, паскуда!
– Галочка, доченька, о ком говоришь? Кого ругаешь? – вмешалась бабушка. Настя тем временем показала подруге глазами на дверь. Та понимающе кивнула и вышла.
– Эта рыжая Соловьева. Шлюха! В институт наш перешла – чтобы трахаться с ним! – Голос матери был полон такой ненависти и муки, что у Насти поползли мурашки по коже. – Он ее драл, драл! Теперь она с брюхом! Ребенок у нее будет, видите ли! Он там нужнее! Подонок! А ты знала, знала! – вдруг набросилась она на Настю. – Всегда с ним секретничала! Знала, небось, что он с ней путается, − и молчала, подлая?
−Мамочка, нет, нет! − захлебнулась слезами Настя.
– Галина, что ты несешь? – не выдержал дедушка. – Стыдись! Ведь это твоя дочь! За что ты ее черным словом? При нас – твоих родителях. Здесь я, отец твой, постеснялась бы!
– А-а-а! – еще громче завопила мать, выпучив глаза. – Это я должна стыдиться? А не он? Вы все за него, все! Все против меня! Убирайтесь, вон, вон! – Она попыталась вскочить, но силы покинули ее, и она снова упала на диван.
– Прекрати реветь! – вдруг топнула ногой бабушка. Настя никогда не видела ее в таком гневе. – Сама его выбрала! Все красивого хотела, русского! Как Русланчик тебя любил! – зачем ему отказала? Вот и получила! И не гони нас, сами уйдем! Пойдем, Артурчик. Не думала я, что доживу до такого. И ты, внучка, пойдем с нами. Пусть полежит, подумает. Ишь, ребенка какими словами позорит, бесстыдница!
– Идите, идите! Все убирайтесь, все! – Мать с неожиданной силой вытолкала Настю из комнаты и заперлась. Настя растеряно осталась стоять в прихожей.
– Ба, я не пойду, – сказала она Зарочке. – Вы езжайте, а я папе позвоню, может, это неправда? Я вам потом перезвоню. Боюсь ее одну оставлять, вдруг она с собой что-нибудь сделает.
– Ничего не сделает! – жестко возразила бабушка. – А сделает – значит, на то божья воля! Ты не отчаивайся, внученька, у тебя своя жизнь. Лучше поехали с нами, пусть сами разбираются. А то – позвони отцу и приезжай.
– Ладно, вы езжайте, я перезвоню. – Насте хотелось, чтобы они поскорее ушли. Ей не терпелось связаться с отцом и все выяснить, – может, они с матерью просто поругались, а той привиделось, бог знает что. Кроме того, у отца был ключ от комнаты, за которой вдруг стало подозрительно тихо.
Отец отозвался сразу. По его виноватому «Настенька» она поняла, что все правда. Она не стала слушать слов оправдания, бросила трубку. Теперь у нее не стало и отца. Она разом потеряла двух самых любимых людей − и очутилась в состоянии свободного падения. Она падала в бездну, и ей не за что было ухватиться.
Без чувств, без мыслей она долго стояла под дверью материнской комнаты. Ее била нервная дрожь, зуб не попадал на зуб. Мобильник на полу что-то кричал отцовским голосом, но она не реагировала. В открытую дверь квартиры тихо проскользнула Наташа, подошла к ней и крепко обняла. Тогда Настя очнулась.
− Все правда, − сухим голосом сказала она. − Он ушел к Соловьевой. У меня больше нет отца.
Она опустилась на пол и безутешно заплакала.
− Настя, что с Галиной Артуровной? − затормошила ее подруга. − Да перестань ты реветь, пока и без матери не осталась! − Она подергала запертую дверь. − Настя, там что-то плохое! Я побегу за соседями, а ты говори с ней, может, отзовется. Кричи что-нибудь.
Когда они взломали дверь, мать опять лежала без сознания, − рядом валялся пустой пузырек из-под нош-пы. На ее губах пузырилась пена.
− Отравилась! Пятьдесят таблеток! − закричала Наталья. − Надо срочно «Скорую», через час будет поздно! Настя, вызывай, а я позвоню маме, пусть готовятся к промыванию желудка.
Дальнейшее Настя помнила плохо, − все было, как в тумане. «Скорая», носилки с телом матери, ее безвольно раскачивающаяся голова, больничный коридор и тупое ожидание − все слилось в поток беспредельного несчастья, в котором она тонула с сознанием, что спасать ее некому. Еще утром у нее были папа и мама, любимый человек, состояние полной защищенности, планы на будущее, − а сейчас разом все рухнуло.
Подошла Наташа, присела рядом. − Сказали, жить будет. Но состояние тяжелое. Лежит под капельницей. Настя, ночуй сегодня у меня? Ну что ты дома одна будешь? − еще сама свихнешься.
− Нет, я лучше с мамой посижу.
− Она в реанимации, тебя туда не пустят. Ей не меньше суток там лежать − и то по состоянию, а может, и больше. Поехали ко мне!
Но Настя отказалась. Ей вдруг захотелось побыть одной. Она поняла, что теперь долго будет одна, может быть, всегда, если мамы не станет. Ей потребовалось прочувствовать это состояние, чтобы решить, сможет ли она в нем выжить.
Отца она вычеркнула из своей жизни сразу и бесповоротно. Материнская прямота и бескомпромиссность, привитые ей с детства, не позволили даже допустить мысли о понимании и прощении. Он предатель, он предал ее и маму, разрушил самое святое, что казалось монолитом – их семью. Лучше бы он умер, − тогда можно было бы продолжать любить его, плакать по нему. Если мама умрет, она пойдет в церковь и попросит Бога, чтобы он наказал их, отца и Ляльку, наказал сильно-сильно, как только может.
Он лгал им с мамой и лгал уже давно. Еще тогда, осенью, когда спешно уехал, оставив их собирать урожай, − и на Новый год, и позже. Как они были слепы! Они всегда верили каждому его слову. Потому что любили его. − Папа, ты же всегда учил меня не лгать! Говорил, что ложь унижает человека. Как же ты мог так унизить самого себя?
Папа, ты же любил нас: и меня, и маму. Помнишь, как ты носил ее на руках, как вы обнимались и целовались? И меня любил − очень сильно, я же помню. Как же можно после такой любви нас бросить?
Наверно, это все она, Лялька. Так вот в кого она еще тогда была влюблена. Он столько раз отвозил ее домой на своей машине, наверно, она тогда его к себе и заманила. И все позволила. Как же она, Настя, была глупа! Вешалась ей на шею, целовала, делилась всем.
Теперь Соловьева беременная. От моего отца. Какая мерзость! Мерзость, мерзость! Господи, покарай их!
Так мысленно молила Настя, бредя домой в свою опустевшую квартиру. Наташа хотела ее проводить или даже остаться на ночь, но Настя отказалась, заверив подругу, что никаких глупостей не наделает. Отворила дверь, зажгла свет. Прошла в комнату родителей. Постояла у шкафа с вещами отца. Потом вытащила из кладовки большой чемодан, сложила туда его одежду. Зимнее пальто не поместилось, пришлось его свернуть и положить в большой кулек. Все это она вынесла в прихожую. Отцовских документов нигде не было, наверно, они были в машине. Машину он теперь заберет, − пришла в голову мысль, − ну и пусть. Компьютер, наверно, тоже. А квартира? Может, захочет ее разделить, ведь ему надо где-то жить. Хотя, у Соловьевой есть своя, ей богатенький папа купил, она хвасталась. Может, он оставит им с мамой хотя бы квартиру?
Но как в ней жить − без него? Невозможно представить!
Зазвонил мобильник. Ткнув нужную кнопку, она его вырубила и отключила городской. Мама не позвонит, а больше ей никто не нужен.
Всю ночь она пролежала с открытыми глазами. Слез не было. Она всматривалась глубину своего несчастья и не видела дна. Только под утро она слегка забылась неверным сном, из которого ее выдернул длинный звонок. Она взглянула на часы. Было шесть часов утра. Звонили в квартиру. Мама! − вспыхнуло в мозгу, и она одной сорочке кинулась к двери. Но за ней оказались бабушка с дедушкой.
− Почему не работает телефон? − хором закричали они. − Что у вас тут?
− Телефон я отключила, − хмуро ответила бледная, как мел, внучка, − мама в больнице. Заходите, чего вы стоите на пороге?
− В больнице? Что с ней?
− Отравилась. Выпила целый пузырек но-шпы.
− Отравилась? Ах, негодница! − всплеснула руками Зарочка. − Все-таки отравилась! В какой она больнице?
− В центральной городской.
− Поехали, Артурчик. Отравилась! Грех какой! Девочку одну захотела оставить. Вот я ей задам!
− Ба, она в реанимации, вас туда не пустят. Не меньше трех дней там будет. Мне Наташа скажет, когда ее переведут в палату.
− А где Олег?
− Наверно, у своей новой жены. Все правда, ба. Он нас бросил.
− Где она живет, знаешь?
− Нет. − Настя и в самом деле не знала, где живет Лялька, знала только, что где-то рядом с институтом. − А зачем вам?