Ирина Леонидовна Касаткина
Улыбка Амура
− Я не гад! Мне еще хуже! Я не хотел, чтоб ее насиловали.
− Ее?! − Значит, ее?! Какой ужас!
И в бессильной ненависти она кинулась на него с кулаками. Но он легко перехватил ее руки, больно сжав запястья.
− А мне не плохо? − Его скуластое лицо исказила судорога. − Я любил ее больше жизни! А она меня − козлом вонючим! Я жить не хочу! Вот нож − убей меня! Спасибо скажу!
− Пусти! Еще чего − руки о тебя марать! Все равно твоих бандюг найдут! И тебе тоже достанется, − не сомневайся!
− Не найдут. Они далеко. Очень. И сильно наказаны, очень сильно.
− Зато ты близко! Все равно с тобой разберутся! Ее брат или его друзья. Вот посмотришь!
− Дядя сказал: если кто меня тронет, плохо будет всем. Он все может − его сам губернатор знает. Скажи ее брату, чтоб не делал этого. Мне себя не жалко. Не хочу, чтобы он тоже пострадал.
− Какой благородный выискался! Как только таких земля носит?! Мы все тебя ненавидим, весь класс! Лучше уезжай из нашего города, пока цел!
− Ты не понимаешь! Никто не понимает! Я без нее жить не мог, дышать! А она − сердце мне разорвала! − Его губы посинели, он с трудом произносил слова, как будто его душили. − Но я не хотел, чтоб с ней такое сделали. Это все дядя. Я только пожаловался ему, что она со мной не хочет. А он сказал, что ее накажут. Я ушел от него! Сам себя накажу. Домой уеду. Брошусь со скалы − или как-нибудь еще! Прощай!
И он быстро зашагал прочь. Настя потрясенно смотрела ему вслед. Что-то в его голосе сразу заставило ее поверить страшному обещанию. Любовь? − думала она. Что же это за любовь? Какая темная сила толкает людей на такие ужасные поступки? Из-за любви сделать подлость, а потом лишить себя жизни?
Чего же я стою? − опомнилась она. Надо рассказать обо всем взрослым. Но кому? Екатерине Андреевне? Да, только ей. Маме нельзя, − она так распереживается, что еще заберет меня из лицея. Бедная Наташенька, как же ей, наверно, плохо! − после такого. Но об этом я не скажу никому. А сейчас − к Екатерине Андреевне.
− Умница! − выслушав Настю, похвалила ее классная. − Молодец, что рассказала. Мы примем меры, чтоб больше никто не пострадал. Будем надеяться, что Наташенька найдет в себе силы вернуться к нормальной жизни, − она ведь такая жизнелюбка! Ничего, девочка, все постепенно образуется. В жизни плохое всегда сменяется хорошим. Раз плохое позади, значит, хорошее впереди, его и жди.
Глава 35. Перемены
Несчастье с дочерью сильно отразилось на семье Белоконевых. Наташа теперь выходила из дому редко и только с братом или родителями. Насте всего один раз удалось увидеть ее из окна. Прежде всегда нарядная и подтянутая Белла Викторовна как-то сразу поблекла, превратившись в сутулую пожилую женщину, переставшую следить за собой. Никита выглядел мрачно, при встрече с Настей торопливо кивал и пробегал мимо. Пару раз, возвращаясь из лицея, Настя видела незнакомых людей, звонивших в дверь Белоконевых. А однажды вечером Галчонок сообщила, что Наташкины родители продали свою квартиру и купили в другом районе. Вскоре они съехали.
Накануне отъезда поздно вечером Наташа сама пришла к Насте − попрощаться. Когда Настя открыла на звонок дверь, у нее заныло сердце: такой поникшей и потерянной она никогда подругу не видела.
− Наташенька! − только и сказала она, протянув к ней руки. − Бедняжка моя!
− Ты знаешь? − Наташа резко отстранилась. − Откуда?
− Акпер.
− Он тебе сказал?
− Да.
− Вот сволочь! Ему мало, что он со мной сделал, так еще и растрепался. У, мразь поганая!
− Он сказал, что не виноват, что это все его дядя. Он ему только пожаловался, что ты отказала. А дядя решил тебя наказать и нанял этих бандитов. Вроде бы, с ними уже расправились. Это было ужасно, да?
− Еще хуже. Ой, Настя! Ой, Настя, я этого никогда не забуду! Ой, как мне плохо! Я лежу… вся мокрая… а они надо мной измываются! Ой, Настя, как я хочу умереть!
Тут ее ноги подломились, и Наташа упала на пол, свернувшись калачиком. Настя кинулась к ней, обняла. − Наташенька! − Теперь они плакали вместе. − Наташенька, солнышко мое! Знай, я тебя люблю, люблю еще больше и всегда буду любить, что бы ни случилось!
− Я знаю. − Наташа вытерла слезы, глубоко вздохнула и села, обхватив колени. − Я запишу тебе мой новый телефон, только ты его никому не давай, хорошо? И сотовый мне поменяли. Пожалуйста, никому не говори, что тебе этот гад сказал. Считай, что он наврал. Буду стараться все забыть, как будто ничего не было. Может, получится.
− И правильно! Забудь и не вспоминай.
− Что он тебе еще наговорил?
− Что любит тебя, что не хотел этого. А еще − что сбежал от дяди и едет к себе домой. Хочет там броситься со скалы. Нож мне давал, чтобы я его убила.
− Вот сволочь! Да это все слова! И правильно − пусть бросается! Пусть сдохнет, − так ему и надо!
− Наташа, а может, он не так уж виноват? Он ведь в этом участия не принимал. Только пожаловался и все.
− Откуда это известно? Я ведь их не видела. Любит он! Если бы любил, не допустил бы такого. Ух, как я его ненавижу! Ладно, пойду, пока меня не хватились.
Она ушла. А Настя долго еще сидела на полу − все пыталась унять разрывающую душу жалость. Потом пошла на кухню, напилась валерьянки и завалилась спать.
На следующий день в квартиру Белоконевых наведались новые хозяева: молодая пара с родителями. Походили по комнатам, покрутили носом и громогласно заявили, что это старье их не устраивает, и они будут делать евроремонт: снесут перегородку межу кухней и гостиной, а также стенку между другой комнатой и лоджией. Все окна заменят на «пластик», паркет сдерут и сделают «теплые полы», как нынче модно. А также навесные потолки. И поменяют всю сантехнику. Въедут, когда все будет готово.
А еще через день в доме начался нескончаемый кошмар. Прибывшие строители принялись дробить стены, − да так, что звенели все стекла, и дребезжала мебель в квартирах. Грохот стоял невообразимый. Лестничная клетка, да и сама лестница, скоро оказались заваленными кусками стен − жильцы вынуждены были продираться между ними по узкому проходу, рискуя сломать каблуки или пораниться. Живший под несчастной квартирой герой Советского Союза попытался выразить рабочим свое возмущение, − на что их мастер, похлопав старика по плечу, позавидовал его тонкому слуху в столь преклонном возрасте и посоветовал затыкать уши ватой.
Целый месяц жильцы терпели эту вакханалию, полагая, что конец когда-нибудь наступит. Но он все не наступал и не наступал, − и потому они начали потихоньку сатанеть. А когда веселые рабочие, уходя, забыли закрыть кран над забитой штукатуркой раковиной, и вода, не найдя законного слива, протекла до первого этажа, где совсем недавно был произведен дорогущий ремонт, дом взорвался. Явившихся на следующий день виновников потопа приперли к стенке и потребовали адрес хозяев. Те клялись и божились, что его не знают, − мол, хозяин сам к ним наведывается, а служит где-то в страховой компании. Но дотошный герой раздобыл таки в домоуправлении номер его телефона, после чего хозяин квартиры незамедлительно примчался и вместо того, чтобы повиниться и расплатиться с пострадавшими, принялся орать, что больших жлобов ему встречать не приходилось.
За такое хамство жильцы дружно подали на новоселов в суд, − даже сердобольная Галчонок подписалась под заявлением. Потрясенные молодожены заявили, что жить с такими подлыми соседями не намерены, и тут же выставили еще не отремонтированную квартиру на продажу. А в течение этого процесса умудрились развестись, переругавшись из-за необходимости оплачивать соседям моральный и материальный ущерб. Купившие многострадальную квартиру новые жильцы наспех завершили недоделки, оставив прежнюю сантехнику, − и дом, наконец, вздохнул с облегчением.
Все эти передряги мало трогали Настю. После занятий, пообедав в институтской столовой, она уходила в читальный зал и там заниматься до вечера, когда рабочие завершали свою разгромную деятельность, − и только тогда возвращалась домой. Их семейство теперь мало общалось между собой: отец пропадал на своей кафедре, Галчонок тоже была занята работой и учениками, − ни на что другое у них не оставалось ни сил, ни времени. Это вполне устраивало Настю. Из-за пережитых событий она совсем замкнулась и отстранилась от всего, что не касалось учебы и предстоящих экзаменов.
Однажды, увлекшись в читальном зале составлением конспекта к семинару, Настя не заметила, как за ее стол кто-то сел. Подняла голову, только почувствовав на себе упорный взгляд. Подперев рукой подбородок, на нее смотрела Анечка.
− Что, добилась своего? − В голосе Анечки звучала неприкрытая ненависть. − Разбила нас? И сама не гам, и другой не дам! Теперь он с Валькой Титровой ходит. А на тебя плевал с высокой колокольни!
− Не понимаю, о чем ты. − Настя положила ручку. − Никого я не разбивала. Я его сто лет не видела и не разговаривала − еще с Нового года.
− А кто ему натрепался, что я беременная? Только ты и знала! Я больше никому не говорила.
Соловьева, − подумала Настя − больше некому. А ведь обещала не болтать. Вот трепло!
− Только не я, − быстро сказала она. − И вообще, почему я должна перед тобой оправдываться? Пусть он ходит, с кем хочет, мне это безразлично. Не мешай, я к семинару готовлюсь.
− Врешь! Ну, ничего, когда-нибудь и тебе аукнется. За все мои слезы! Вспомнишь тогда меня!
Она резко встала, грубо толкнув стол, − его край сильно ударил в грудь не успевшую уклониться Настю.
− Что, больно? − Анечка торжествующе улыбнулась. − А как мне больно! И все из-за тебя, подлой! − Схватив сумку, она выскочила из читального зала, громко хлопнув дверью, − студенты за столами подняли головы и удивленно посмотрели ей вслед.
Настя собрала книги и тоже ушла. Настроение заниматься пропало напрочь. Она медленно брела по улице, пытаясь собраться с мыслями. Она не знала, как ей жить дальше − и зачем. Наташки рядом не было и некому было поплакаться в жилетку о новой жгучей боли и обиде.
Теперь он ходит с Титровой. Ходит, − какое многозначное слово! Ходит, сидит, лежит − все одно и то же. Настя видела однажды Вадима рядом с кудрявой девушкой в джинсовом костюме, − за спинами у обоих были рюкзаки, видимо спешили в туристский клуб. Значит, теперь у него новая любовь. Любвеобильный! Анечка считает, что он бросил ее из-за нее, Насти. Интересно, как можно любить сразу двоих? Может, у мужчин это получается? У них же психика совсем другая. Но как же мне тяжело, просто невыносимо!
Домой идти не хотелось. Она пошла в парк, спустилась в нижний ярус и долго ходила по усыпанным гравием дорожкам. Мимо шли люди, парочки обнимались на скамейках, играли дети. Никому до нее не было никакого дела. И Настя особенно остро ощутила свое одиночество.
Только родители, думала она, − только им я нужна, да еще бабушке с дедушкой. И все. Нет никого, кто по мне скучал бы, любил меня. Наверно, потому, что и мне никто не нужен. Кроме одного. Но у него опять другая. Может, надо было еще тогда, в Питере, согласиться с ним встречаться, не отталкивать? Интересно, как далеко зашли бы сейчас наши отношения?
Едва подумав об этом, она сразу поняла: очень далеко, дальше некуда. Он не стал бы так долго просто встречаться, − захотел бы всего. Нет, она правильно поступила, − она и сейчас еще не готова к этому. Именно потому она и потеряла его навсегда − единственного человека, который был ей нужен. Эх, быть бы постарше!
Так она бродила, потеряв счет времени, пока не обнаружила, что уже темно. Семинар! − спохватилась она, − библиотека закрылась, а я и половины не законспектировала. Ну и бог с ним, может, не спросят. А вот физикой надо сегодня еще позаниматься − послезавтра пробный ЕГЭ.
И она поспешила домой
Глава 36. Пробный экзамен
Пробный экзамен по физике в форме ЕГЭ проводился в огромной аудитории автодорожного института. Десятиклассников, пожелавших его сдавать, посадили по одному за стол, предупредив, что делать замечания никому не будут, − при малейшем нарушении дисциплины проводят за дверь. Насте очень хотелось набрать побольше баллов, чтобы освободиться от переводного экзамена по физике в лицее, который должен был состояться в первых числах июня − для тех, кто завалит сегодняшний пробный или вообще не явится на него. Поэтому она дала себе слово не оглядываться и не отвечать ни на какие вопросы соседей. И правильно сделала: через несколько минут после раздачи заданий появились и первые выгнанные. Какой-то парень попросил у соседки калькулятор, та, обернувшись, дала − и тут же оба были удалены из аудитории, невзирая на слезы и мольбы. После этого воцарилась гробовая тишина: никому не хотелось стать следующей жертвой.
Так прошло два часа. Строгие преподаватели бдительно следили за ребятами, не позволяя даже залезть в карман, − вдруг там шпаргалка или мобильник. Но за полчаса до окончания экзамена в аудиторию неспешно вошел представительный мужчина в сером костюме, внимательно осмотрел аудиторию, что-то сказал экзаменаторам, те согласно кивнули, − после чего мужчина поднялся на самый верх амфитеатра и передал сидящим там ребятам какие-то листы. А затем спокойно вышел.
И мнение о честности экзаменаторов рухнуло в момент. Насте стало так противно, что появилось желание плюнуть на этот экзамен, сдать работу и уйти. Но она пересилила его, справедливо посчитав, что сделает хуже только себе. В аудитории поднялся шум, ребята принялись оборачиваться друг к другу и переговариваться, уже не обращая внимания на преподавателей. Те попытались призвать их к порядку, но, поняв бесполезность своих усилий, не стали обострять обстановку, − быстренько собрали работы и удалились.
Этот инцидент получил широкую огласку. Родители одного из учеников оказались корреспондентами местной газеты и отреагировали на происшедшее разгромной статьей. Но органы образования результаты экзамена аннулировать не стали, − все-таки он был пробным, поэтому учителя десятиклассников сами решали что кому ставить за год.
Оценки, полученные Настиными одноклассниками на этом экзамене, полностью совпали с лицейскими, а кое у кого оказались даже выше, − поэтому физик вывел годовые результаты в соответствии с ними. Настя получила ожидаемую пятерку, − это привело папочку в неописуемый восторг. Он похвастался успехами дочери у себя на кафедре, кафедра тоже восхитилась и скинулась на огромный торт, торжественно съеденный семейством Снегиревых в два приема.
В конце мая лицеисты сдали последний экзамен, и широкие лицейские двери выпустили теперь уже одиннадцатиклассников в последнее лето их детства.
Остался всего год, думала Настя, возвращаясь с собрания, где им вручили дневники с итоговыми оценками. Всего один год, и сбудется моя мечта: я уеду в Питер, поступлю в университет и постараюсь забыть обо всем, что меня здесь так мучило. Надо только поднапрячься в одиннадцатом, чтобы тоже окончить на все пятерки, − обеспечить себе медаль, и тогда придется сдавать одну математику, а математику я уже не боюсь.
Впервые в жизни она не радовалась лету, представлявшемуся ей огромной пустой дырой, которую совершенно нечем заполнить. Денег на путешествие, подобное прошлогоднему, у родителей не было, − они продолжали выплачивать кредиты, и конца этому в скором времени не предвиделось. Наталья не появлялась и не звонила, − она уехала к родне в Воронеж.
Глава 37. Последнее лето детства
Весь июнь Настя проскучала у бабушки. Она пыталась, как обычно, копаться в огороде, сажала цветы, объедалась клубникой и крыжовником, сражалась с колорадскими жуками. Но если прежде эти занятия доставляли ей удовольствие, то теперь они почему-то не вызывали никаких эмоций, − ее душа продолжала томиться непонятной, но привычной тоской. Чтобы хоть немного приглушить ее, она убедила себя заняться высшей математикой, − набрала в библиотеке учебников за вузовский курс, даже влезла в тензорное исчисление, но и это не помогло. Во-первых, она там ничего не поняла, во-вторых, если честно, не очень и хотелось. Самое ужасное: она сама не могла понять, чего ей хочется. Настя очень хорошо сознавала, что ей грех жаловаться на жизнь: она умница и отличница, у нее замечательные родители, отменное здоровье и приятная внешность. У других и половины этого нет. Но тогда − откуда эта вселенская хандра? Ведь ей семнадцатый год, все говорят, что это лучший возраст. Ей бы радоваться жизни, − а радости нет.
По утрам, вглядываясь в большое зеркало на старом бабушкином шифоньере. Настя не переставала поражаться, как изменилось за этот год ее тело. Неужели это ее бедра − ведь они всегда были такими узкими, когда они успели так округлиться? А руки? А грудь? − это вообще что-то невообразимое! Уже второй размер лифчика тесноват, − а год назад был нулевой. Вообще-то фигура ничего, только − кому это надо?
Лежа в гамаке под старой яблоней, Настя предавалась унылым размышлениям, когда ее ушей достиг звонок мобильника. Едва заслышав его, она почуяла недоброе, − а дурные предчувствия у нее обычно сбывались чаще, чем хорошие. Из далекого Воронежа звонила Наталья. Звук был на удивление чистым и громким, как будто она находилась неподалеку, − но от услышанного Настя похолодела.
− Настя, у нас все плохо! − сразу заплакала Наташка. − Дома полный мрак! У отца отказывает сердце, он задыхается. Нужно ставить клапан, а за операцию требуют шестьсот тысяч, представляешь? Я подумала, что ослышалась, говорю: наверно, шестьдесят − тоже запредельно, но все же. А мать говорит, нет, шестьсот. Остается только продать и эту квартиру и купить какой-нибудь закут: больше денег взять негде. И не факт, что операция поможет. Настя, разве это не безнравственно: требовать такие деньги? Что врачи, с ума посходили, что ли? Никита хочет бросить институт и идти контрактником в армию. Настя, мне так тошно, так тошно, что жить не хочется!
− Знаешь, мне тоже. − Настя вдруг почувствовала, что ей действительно хочется перестать ощущать окружающее и себя саму. Хочется исчезнуть, не быть, чтобы больше не чувствовать тянущую боль в груди, где по идее и должна располагаться душа.
− Настя, а давай умрем? Вместе? Представляешь, какая будет красота! Не нужно никуда поступать, ни о чем не думать! И родителям облегчение: не надо мне комнату выделять, тратиться на мою учебу. Всем будет хорошо. И эти ужасные воспоминания перестанут меня терзать. Давай, а?
Предложение Наташки почему-то не показалось Насте диким − наоборот, заставило задуматься. А ведь это разом решит все проблемы − и Наташкины, и ее, Настины. Все плохое исчезнет. Правда, и хорошее тоже. Но его так мало.
Почему раньше, когда они с подругой были маленькими, им жилось так легко? − размышляла она. Наверно, потому, что ни о чем не задумывались, жили какой-то растительной жизнью. И взрослые их поминутно оберегали. А теперь они выросли, и их беды тоже повзрослели.
Но ведь сейчас с ней ничего особенно плохого не происходит. Это у Натальи беда за бедой, а у нее, Насти, вроде, все благополучно.
− Настя, что ты молчишь? − нетерпеливо прокричала Наташка. − Думаешь, я рехнулась, да?
− Да нет, − задумчиво отозвалась Настя, − не думаю. Только − как ты собираешься это осуществить?
− Выпить чего-нибудь. Чтоб уснуть и не проснуться. Заснуть и уплыть.
− Ага, вон в пятьдесят второй парень с девчонкой траванулись, помнишь? Она − сразу на тот свет, а он год на стенку лез, пока не помер.
− Ну, можно − с девятиэтажки. Да мало ли способов.
− Наташа, а может, нам жизнь зачем-то дана? Для какой-то цели. А мы раз − и закончим, не достигнув ее.
− Да чего там дана? Какая там цель? Родители удовольствие получали, и мать нечаянно залетела − да поздно спохватилась. Она мне сама говорила, что я у них случайно получилась, думали на Никите остановиться. Вот и вся цель.
− Но ты же говорила, что тебе нравится жить, помнишь?
− Так это когда было? До всего этого ужаса. А теперь я тебя так понимаю! Как мне надоело вставать каждый день, что-то делать, чего-то добиваться и знать, что это все равно кончится ничем. Но тогда − зачем?
− И тебе родителей не жалко?
− У них еще Никита есть. И потом, отец все равно на ладан дышит. Значит, ты не хочешь?
− Нет, я еще поживу. Хочу посмотреть, − может, еще случиться что-нибудь интересное. И тебе не советую. Подумай.
− Ладно, подумаю. Ты никому не говори об этом. Может, выкарабкаюсь. Только, мне все время темно.
− Как темно?
− Понимаешь, на что ни посмотрю, вижу темное пятно. На всех предметах. Даже на небе. Кругом голубое, а в середине темнота. Моргаю, моргаю, а оно не исчезает. И так от этого жутко!
− Может, тебе к глазнику надо?
− Может, и надо. Только теперь всем врачам бабки приходится платить − минимум сотни две. За консультацию. Так что − перебьюсь. Ну, пока, у меня деньги на мобильнике кончаются. Звони мне иногда, ладно? У меня больше никого, кроме тебя, нет.
− Слушай, приезжай ко мне. Бабушка с дедушкой рады будут.
− Нет, не получится. Сейчас билеты жутко подорожали. Какие-то немыслимые цены − даже за плацкарт. Нет, буду уж здесь до конца лета. А что потом − не представляю.
Она отключилась. А Настя, уронив книгу, долго лежала в гамаке и смотрела в небо, переживая услышанное. Вот кошмар! Отличник Никита − и бросил институт. Это же немыслимо! Как только Белла Викторовна на такое согласилась? Наташкин отец − при смерти! Ужас! Продают квартиру. Наташка говорила, что у них там четырехкомнатная, как и здесь была. Как они теперь будут ютиться? Хотя, если Никита уйдет в армию, тогда, конечно, как-нибудь поместятся в малогабаритной. Но каково им будет все потерять? Боже, как страшно обернулась Наташкино легкомыслие! Интересно, что думает о решении Никиты Вадим, − ведь они друзья.
А вдруг он тоже захочет в армию? За компанию. Ведь у него там отец. И тоже проблемы в семье.
От этой внезапной мысли она вдруг так взволновалась, что даже села. Одно дело знать, что он рядом, в одном городе, и всегда можно его увидеть, − если станет невтерпеж. И совсем другое, − когда он вдалеке, и может, навсегда. Ведь они, наверняка, захотят на Кавказ к отцу Вадима. А там стреляют. Могут и убить. И она его больше никогда не увидит, − совсем никогда!
Что же она сидит? Надо же что-то делать. Надо поехать в город, в институт, и все узнать. Хотя, какой институт? − сейчас каникулы.
А она даже адреса Вадима не знает. Правда, можно узнать в адресном бюро − оно где-то на Береговой. Но там спрашивают имя, фамилию, отчество и возраст. Вадим Туманов, ему недавно девятнадцать исполнилось. А отчество? Отчества она не знает. Хотя, стоп! Та тетка, на поминках, сказала: «Не думала я, что за Пашиного сынка буду обедать». Значит, отца Вадима зовут Павлом, а сам он − Вадим Павлович. Этого для адресного бюро достаточно.
И крикнув бабушке, что ей надо срочно в город, она понеслась на автобус. Адресное бюро нашла быстро, − его местонахождение подсказала семейная пара, гулявшая с собакой по набережной. Там записали данные на Вадима и предложили зайти часа через два. От нечего делать Настя направилась в институт, где шел прием абитуры. И в вестибюле наткнулась на Ляльку, − ту запрягли на весь июль в приемную комиссию. Лялька сообщила, что Туманов работает сейчас где-то в Краснодарском крае на сборе ягод, − а где точно, могут сказать в профкоме. Про планы Никиты взять академический отпуск на два года по семейным обстоятельствам знает уже весь институт. Но Туманов такого желания не изъявлял − это точно. И если Насте очень хочется, она, Лялька, может в профкоме узнать сотовый Вадима, − набрешет чего-нибудь.
− Узнай, Лялечка! − взмолилась Настя. − Только никому не говори, что для меня. И заодно, спроси его адрес, может, дадут. Слушай, ты зачем тогда сказала Вадиму про беременность Тенчуриной?
− Я? − изумилась Лялька, вытаращив на Настю глаза. − Да что я: больная? Никому я ничего не говорила, с чего ты взяла?
− Она мне сказала, что он об этом знает. Вот я и решила, что это ты ляпнула, больше некому.
− Да врет она все! Никто ему ничего не говорил, иначе он от нее шарахался бы, как от чумной, ведь никакой беременности не было. А они нормально разговаривают, я сама видела. Ничего у нее с ним не вышло, вот она и насочиняла.
− Правда? Но ты все-таки никому не выдай, что я узнавала его координаты, ладно?
− Будь спок! − заверила ее Лялька и в мгновение ока вознеслась на четвертый этаж, где располагался профсоюзный комитет. Через пятнадцать минут Настя уже держала листок с адресом и телефоном Туманова. Кинувшись Ляльке на шею, она расцеловала ее в обе щеки и понеслась на выход.
Звонить ему или не звонить? − размышляла она, направляясь домой. Можно позвонить, спросить про Никиту. Сказать, что Наталья беспокоится. Хотя, она и сама могла позвонить брату. А не надо про Наташку − мне и самой может быть интересно, все-таки он столько лет был моим соседом. А если Вадим спросит, почему не звоню самому Никите, − могла ведь узнать его сотовый у сестры. Нет, это не годится. Что бы такое придумать?
А если он там с Титровой? Наверняка с ней. Скажет ей про мой звонок, а та растреплется всему институту. Хотя нет, Вадим не скажет. Да наплевать, с кем он там, − главное, что он есть на свете.
Хочу его увидеть, вдруг поняла она − ужас, как хочу! Прямо сейчас и немедленно. Или хотя бы услышать голос. Вот наберу номер и услышу. Буду просто молчать и слушать, − такое счастье!
И она набрала. Минуты ожидания показались вечностью, − но вместо его голоса равнодушно прозвучало «абонент временно недоступен, позвоните попозже… абонент временно недоступен, позвоните попозже…».
Недоступен! − горько подумала она, − какое страшное слово. Недоступен, неприступен. А может, деньги на счету кончились? Или заряд, − а розетки рядом нет.
Включит и увидит мой номер. И конечно, позвонит − узнать, что случилось. И что я ему скажу? Что хотела его услышать? И что он про меня подумает? Посмеется, наверно. Особенно, если он с Титровой.
− Вот идиотка! − обругала она себя. Когда же я начну думать, прежде, чем делать глупости? Что же предпринять?
Надо поменять номер, причем срочно. Сказать, что достали звонками какие-то болваны. Интересно, это дорого? Надо узнать.
Номер ей поменяли быстро и бесплатно. Настя сообщила его родителям и Наталье, только попросила никому не говорить, даже Никите. И поехала обратно к бабушке.
Глава 38. Новая встреча
Все! − твердила себе Настя, ввернувшись в поселок, − все, все, все! Забыть его окончательно − забыть, забыть, забыть! Надо срочно куда-нибудь уехать. Сменить обстановку, набраться новых впечатлений, найти новых знакомых. Перестать ходить по кругу, возвращаясь к одному и тому же. Но куда? Может, в Муром? А что − это идея!
− Конечно, приезжай, племяшка! − загудел в трубку дядя в ответ на ее просьбу. − Вот Нина обрадуется! А то ей в лес ходить не с кем. Я то на работе, то на рыбалке, а она до нее не охотница. Приезжай, грибов нынче − хоть косой коси! Ждем!
Поскольку цены на железнодорожные билеты сделались не по карману педагогам страны, к которым относились и Настины родители, пришлось проделать весь путь на автобусе. Правда, автобус до столицы оказался довольно комфортабельным, поэтому добралась без особых неудобств.
Когда за окном замелькали любимые красноствольные сосны, перемежающиеся с белоствольными березами, на душе у Насти посветлело. В Муроме ее обцеловали все родственники, затем Юрий объявил, что его приятель, директор артели по лесозаготовкам, приглашает Нину с Настей пожить у него на базе в самом что ни на есть глухом бору, − заняться сбором лисичек, которые нынче очень в цене, рестораны рвут с руками. Можно и удовольствие получить, и хорошо заработать. Настя от радости даже запрыгала. А когда узнала, что у родни появилась своя легковушка, оставленная им в наследство родственником из деревни, − горбатый «Запорожец», старенький, но вполне резвый, поскольку большую часть свой автомобильной жизни простоял в гараже, ее восторгу не было предела. Ведь дядя пообещал отвезти их с Ниной в лес, а потом прокатить в Питер.
Эрмитаж! − сразу подумала Настя и тут же отогнала эту мысль. Нет-нет, даже и не думай! Во-первых, его там не будет, во-вторых, раз решила забыть – забудь! Сбегаю в университет, узнаю новости о приеме, побегаю по музеям − и все. Ну, по Невскому прогуляюсь − все-таки я через год поеду в Питер учиться. Господи, хоть бы поступить!
Весь июль и часть августа Настя с Ниной прожили в лесу. Им выделили комнатку с крохотной кухонькой: там имелась даже плита, работавшая на привозном газе. Умывались под рукомойником, а за водой бегали к недалекому ручью. По вечерам комнатку освещала замечательная лампа − потрясающее устройство, изготавливаемое на местном заводике. Достаточно было покрутить его рукоятку минут десять, − и света хватала на полтора-два часа. Правда, в комнату устремлялись тучи мошкары, но запахи антикомариного геля, которым грибники щедро обмазывали себя и окружающие предметы, не позволяли маленьким вампирам сделать свое кусачее дело, − поэтому комариные полчища безрезультатно кружили вокруг, злобно пища.
Грибов было много, но напасть на полянку, подобную прошлогодней, так и не довелось. И что обидно: никто из сборщиков не верил в ее существование. Пришлось Юрию привезти неопровержимое доказательство: две большие фотографии в рамках, висевшие теперь у него в комнате. На одной красовалась та полянка в первозданном виде: грибы получились великолепно, шляпка к шляпке, а в центре стояли грибники с восторженными лицами, на другой − огромная куча грибов и рядом с ней Снегиревы с полными корзинами. Сидя вокруг костра, сборщики долго рассматривали снимки, отбирая их друг у друга и потрясенно качая головами.
− Мне бабка рассказывала про такую поляну, − изрек бородатый грибник, возвращая Насте фотографии. − Мол, открывается она не всякому, а только очень чистому душой человеку. И что ожидает этого человека счастье великое − до небес! Так что жди его, дочка, вскорости, − придет оно, не сомневайся.
Настя только вздохнула. Какое там счастье? − грустно усмехнулась она, − нет никакого счастья, и не будет. Дай бог поступить в Питере − вот и все мое счастье. Тоже, конечно, немало, − но это все. И то − если получится.
Муромский лес стал ей настоящим другом. Она полюбила часами неспешно бродить по его светлым соснякам и темноватым ельникам, − и уже совсем не боялась заблудиться. Ее острый взгляд издали подмечал золотую россыпь лисичек под невысокими елочками и безошибочно отличал бархатистую головку боровика от пожухлого листа или похожую на благородный гриб «условно съедобную» свинушку. Но больше всего она любила лечь на пахучую подстилку из сосновых опилок, устремив взгляд вверх на проплывающие в синеве облака, − и тогда вершины сосен, как верные друзья, заботливо склонялись над ней.
