Хаим Калин
Багдад до востребования
Талызин испытал легкую досаду, когда Посувалюк толкнул дверь в комнату с табличкой «Машбюро», а не в свой, наместника великой державы, кабинет. Еще на подмосковной даче перспектива нанести визит в резиденцию посла приятно взбудоражила его эго, присовокупившись к прочим резонам в оправдание своей безоговорочной капитуляции перед дерзким гастролером. «Довелось бы когда…», – мелькнуло у Семена Петровича тогда между делом.
Как только дверь за Семеном Петровичем захлопнулась, Посувалюк резко вытянул – ладонью вверх – руку. Поначалу Талызин воспринял жест, как «усаживайся», но вовремя сообразил, что ни к одному из стульев тот не обращен, после чего оглянулся, подумав, что дверь осталась открытой. Посувалюк продублировал обращение, на сей раз придав ему движением пальцев просительную форму. Наконец Семен Петрович допетрил: посол затребовал упомянутую передачу рукой, должно быть, опасаясь, что их могут подслушать.
Талызин степенно расстегнул пальто и какое-то время бездействовал, казалось, перебирая в памяти порядок дальнейших действий. Будто определившись, извлек «Экспансию» и почему-то раскрыл на первой главе, хотя прежде этого ни разу не делал. «Что ж они накропали там такого?» – подумал он и полез за заколкой, не прочтя ни единой строки. Захлопнул обложку и водрузил на нее футляр. С виноватой миной устремился к Посувалюку, успевшему присесть на край одного из столов с какими-то древними, внешне – трофейными немецкими машинками.
– Начните с восьмой главы, – просипел вдруг ссохшимся горлом Талызин, вручая подметный комплект.
Посол взыскательно оглядел футляр, точно выискивая подвох, но открывать не стал, положил на стол возле машинки. Затем обратился к «Экспансии», как и Талызин, открыв ее на первой странице. Принялся читать, словно пренебрег директивой, и вскоре перевернул страницу. Но затем внезапно захлопнул книгу и, держа ее в одной руке, задумался. В конце концов вернулся к «Экспансии», адресовав себя к оглавлению.
Последующие четверть часа Семен Петрович не находил себе места, да так, что муки раскаяния, одолевавшие его по выходу из запоя, невнятное раздражение, по сравнению с тем, что он ныне испытывал. Его подмывало то провалиться под землю, то смыться, похерив обязательств, которые дал шпионской шайке-лейке. Он, чистоплюй, всегда обрывавший заискивания подчиненных, буквально давился душевной болью, обезобразившей лик посла с первого мгновения чтения «инструкции». Никогда прежде он не встречал такого отталкивающего расслоения личности, по внешним данным, крепкого духом и телом человека. Чрезвычайный и Уполномоченный сподобился даже не в жалкое, затурканное животное, а в смердящий кусок дерьма с суетливыми движениями и глазками. При этом – Талызин уже не сомневался – данный разворот события особым сюрпризом послу не был, чего-то подобного Посувалюк ожидал давно: слишком подобострастно тот слился с материей подметной цидулки, казалось, легко им усваиваемой.
Между тем взгляд стороннего неангажированного наблюдателя отмечал совершенно иную картину: словно продираясь через тернии, посол носился по «Экспансии», прыгая из одной главы в другую по принципу «туда-сюда, обратно». Выхватывал те или иные сколы информации, но смысловой ряд пока не выстраивается.
Тут пытка сопереживания и самоедства оборвалась. Семена Петровича захлестнула новая волна – любознательности. Исподволь до него дошло, что посол хаотично мечется по «Экспансии», не паникуя, а следуя прописанной в сюжете формуле расшифровки послания, намеренно, в целях конспирации, разбросанного по разным главам.
Вскоре Талызин озадачился: собственно, к чему вся заумь в шпионской редакции? Конечно, ловко придумано – кому придет в голову искать в вышедшей массовым тиражом книге шпионскую «телегу»? Разве что водяные знаки… Но, случись оппоненты заподозрят неладное, при вычитке раз плюнуть выявить инородные фрагменты текста! То, что они таковы, сомневаться не приходится, шифр-то не приложен!
Чуть позже Семен Петрович увидел, что Посувалюк загибает страницы, и озадачился, зачем. Подметным жанром побаловаться на досуге или как?.. Все же размеренное, не в пример прологу, умственное тщание действа в какой-то момент подсказало: «телега», мало того, что расчленена на множество раскиданных по тексту вкраплений, похоже, сдобрена еще и иносказаниями. Оттого Посувалюк раз за разом отсылает себя к прочитанному, дабы прочувствовать оттенки или вылущить из шелухи аллегорий заковыристый, первоначально ускользнувший смысл.
Любопытно, что Посувалюк присесть визитера так и не пригласил, хотя сам, едва начав грызть оглобли «телеги», переместился со столешницы на стул. Рефлексировать, костеря свою, оказалось, душедробильную миссию, стоя, Талызину было не с руки, так что даже не заметив когда, он на первый попавшийся стул приземлился.
В конце концов судорожный шелест листов затих, будто возглашая исход повинности, навязанной Семену Петровичу гримасой судьбы. Но не тут-то было…
Подвижное лицо посла, еще недавно походившее то на трусливую, то на угодливую паляницу, вдруг обратилось в ромб – запредельного изумления. Казалось, Посувалюк столкнулся с неким монстром из космоса, психикой человека не усваиваемым. А поскольку взгляда от «Экспансии» посол не отрывал, ничего не оставалось как предположить, что чудище изображено на прилагаемой иллюстрации.
Смущенный сбоем действа, Талызин с опаской привстал, норовя рассмотреть «зверя», но увидел лишь разворот обычных страниц. Его вновь подвинуло дать деру из этой камеры скелетов и трофейных реликтов, но вновь не вышло – осадила догадка, которая осенила в багдадском аэропорту: «Заколка – не что иное, как дистанционно управляемое устройство, обращенное против военной надстройки Ирака».
Семен Петрович резко встал на ноги, часто заморгал, будто на пороге какого-то решения, но затем застыл в комичной – руки по швам – позе.
На него нахлынули калейдоскопически меняющиеся, не стыковавшиеся друг с другом воспоминания и фантазии: одуревший от самогона, залитый юшкой одноклассник, размахивающий толстенной жердью в эпицентре потасовки – неизменная клубничка каждого выпускного в их деревенской школе, хоть и в своей вариации, изумленные глаза Вики, жены, при встрече с Сюзанн на свадьбе Ларисы, их с Викой единственного отпрыска, Шахар и полковник «Мухабарата», режущиеся в «дурака» на подмосковной даче, внезапное осознание того, что обещанные заговорщиками пятьдесят тысяч долларов – сущие, несообразные его фактическому вкладу гроши, в проекции миллиардов, вбуханных в антииракскую кампанию, Володя Высоцкий, лабаюший в кабинете Брежнева свои вирши под гитару, и какие-то еще выкрутасы взбаламученной подкорки, пустившейся во все тяжкие…
Талызин вновь заморгал, после чего потряс головой – фантасмагория испарилась. То же машбюро, те же «Адлеры» на столах и тот же «ромб», правда, чуть закруглившийся – смотрится уже как поплавок, подхваченный течением авантюры, но едва одушевленный.
– Могу чем-то помочь, Виктор Викторович? – как бы случайно вырвалось у Семена Петровича. На самом деле ему давно хотелось броситься к Посувалюку и залипшее человеческое начало в нем растормошить – когда отхлестав «ромб-паляницу», а когда по-дружески обняв.
«Поплавок» в очередной раз сподобился в «ромб» – на Семена Петровича, экспедитора «похоронки», воззрились безумные глаза.
– Давайте, прогуляемся, – чуть подумав, предложил Талызин.
Посувалюк слегка просветлел, словно выказывая, что не прочь присоединиться к моциону, но вскоре стал рассеянно переводить взгляд с футляра заколки на «Экспансию».
Тут Семена Петровича настигло: коль «гостинцы» – в поле внимания посла, морально – он в орбите заговора. Осознает Чрезвычайный и Полномочный это или нет, не столь уж важно. Главное, не просмптривается и намека на протест с момента его знакомства с подметным жанром.
Талызин резко шагнул к столу, пробудив у посла защитный рефлекс – тот с опаской начал приподниматься. Между тем физически контактировать с послом у гонца дурных вестей и в мыслях не было. Как рачительный, хваткий хозяйственник, в правилах которого – порядок на подмандатной территории, он не мог допустить, чтобы «гостинцы», аукнувшиеся у посла душевными волдырями, банально затерялись.
У стола Семен Петрович согнулся и с шумом выдвинул средний ящик. Увидев, что тот забит бумагами, призадумался на мгновение. После чего извлек треть стопки и переместил на столешницу. Поддев ладонью остаток фолианта, просунул под него «Экспансию» и футляр. Захлопнул ящик. Выпрямившись, кивнул Посувалюку на дверь. Хотел было двинуться на выход, когда сообразил, что, «укрывшись» эскортом, он нейтрализует служебный раж «инквизиции в тапках». Да и дверь, через которую он проник в посольство, скорее всего, заперта, хоть и не припоминалось ему, замыкал ее Посувалюк или нет.
Между тем покинул Талызин посольство намного проще, чем в него проник. В лобби – пусто, притом что из правого крыла здания доносились звуки какой-то жизни. К тому же, вскочив как ошпаренный, Посувалюк, словно проснувшийся локомотив, буквально протащил его до самых ворот. Семен Петрович едва за ним поспевал. Не сулил проблем и выход – в замке входной двери торчал ключ.
У ворот Посувалюк остановился и, чуть вытянув шею, выказывал угодливую пытливость. Сбитый с толку недавним рывком посла из машбюро, Семен Петрович в первые мгновения послание даже не разобрал. Собственно, что не договорено? Но тут вспомнил, что именно он приглашал посла выйти наружу, прежде упомянув дружеское плечо.
«Верно, но пригожусь чем? – цапался с самим собой Талызин. – Отпустить грехи, напутствовать на измену отчизне, свою уже совершив? Было, конечно, жаль беднягу, но больше противно. Вот и вырвалось, дабы расквитаться с оброком, обдавшем на финише амбре, словно из нужника узловой. Кроме того, чем фигуре большой политики может поспособствовать случайно приблудившаяся, завшивленная овца?»
Немая сцена затягивалась: полпред тянул шею, а гонец дурных вестей прятал взгляд, будто конфузясь. Наконец Талызин исподлобья виновато взглянул на Посувалюка, сообщая взором: мне пора. Вытащил руки из карманов и секунду-другую раздумывал, уместно ли подать руку. Хмыкнул про себя: «Дезертир – истопнику судилища, где место припасено обоим…» Изготовился было сказать «Прощайте», когда услышал:
– Кто они, Семен Петрович?
Талызин потряс головой, словно не расслышал или нуждается в разъяснениях.
– Те, кто вас послал, – огорошил наледью в голосе посол, вдруг обретя сановный лик.
– Признаться, удивили вы меня, Виктор Викторович, – простецки почесав за ухом, откликнулся Талызин. – Хотя не так вы, как те самые «те», естественную любознательность у получателя не предусмотрев. В своих наставлениях, разумеется… Правда, это мало что меняет. Если как на духу, они сами не представились…
– Вы кажетесь мне умным и, что немаловажно для момента, порядочным человеком… – то ли взывал к неким ценностям, то ли провоцировал посол.
Талызин нахмурился и пару раз повел левым плечом, будто разминая.
Между тем встряхивал он не мышцы, а представления о мире, в котором некогда с интересом жил, но однажды себя потерял. Причем, вдруг приоткрылось, отнюдь не в результате семейной драмы, а оттого, что сущее неизбывно дисгармонично, нет в нем ни справедливости, ни верховной истины, ни добра, коль даже НИИ таковых субстанций не существует. А царствует грызня эгоизмов, многоликая, раскраиваемая под заказ правда, произвол аппетитов, то бишь, низменное, биологическое. И если бы не навязанный природой инстинкт самосохранения, то давно бы он оставил этот мир по-английски – с его устойчивой культурой лжи, самообмана, тупиковых, навязываемых по праву сильного идей.
Казалось бы, кто ближе? Соотечественник и фактический собрат по несчастью или международный синдикат костоправов, взявший в заложники близких? То-то и оно, что не сказать! Посол – полпред нации, раболепно, под гул оваций возведшей ГУЛАГ, общности, родством с которой сегодня просто непорядочно гордиться. Да и вряд ли он жертва, очень похоже, замаран по самые уши, если родиной не торганул. Словом, один другого стоят. Так что самое разумное – смотать удочки, пока не поздно…
Семен Петрович шагнул к выходу и, нажав на ручку, потащил металлическую дверь на себя. Заперто, но не беда. Поверни лишь ключ, и кукурузник-развалюха, выбравшийся из пике, возьмет курс на посадку, пусть видимость нулевая…
– Семен Петрович! – окликнул Талызина посол. – Дивлюсь тому, как держитесь, завидно даже. Но хотелось бы напомнить: статью за измену Родине в УК СССР никто не отменял. О смягчающих это я…
«Чья бы корова мычала…» – обронил про себя Талызин, поворачивая ключ. Вдруг резво обернулся, явив физиономию, синонимичную подспудному отклику.
Посувалюк глуповато улыбнулся, будто осознав, что брякнул не то, и вновь раскатал паляницу.
– Знаете, что, Виктор Викторович, – принял позу обличителя Талызин. – Я это замусоленное кем попало «родина» за свою жизнь наслышался больше, чем, скажем «спать»! Вот такие, как вы, и выдавили из нее душу, превратив в нечто глухонемое, а скорее, мертвечину, раздираемую стервятниками всех мастей. Это, во-первых. А во-вторых, если бы той самой несть числа поруганной родине в данном контексте хоть что-либо угрожало, вы бы меня здесь не встретили!
– А вы откуда знаете, что ей полезно, а что нет? – встрял посол, указывая инженеришке на его место.
Семен Петрович застыл на мгновение, после чего озадачился. Казалось, сражен чем-то очевидным, прохлопанным по страшному недоразумению.
Словно закрепляя возымевший свое, попавший в точку тезис посол ехидно закивал.
– Вы это о чем: косметике разложившегося трупа, отравившего будущее четверть миллиарда людей?! – вспылил Семен Петрович, будто опомнившись.
Посувалюк махнул рукой, выплескивая неизъяснимую горечь, разочарование. В результате чего полемический задор Семена Петровича, едва вспыхнув, угас – он потупился. Почесал переносицу, слегка прикусил губу, точно не знает, как быть.
– Ладно, – заговорил Талызин вскоре, хмурясь. – Кое-что скажу, хоть и не вижу особого смысла… Так вот, те, кто взяли нас с вами в оборот, не сомневайтесь, кокардами не бравировали… Но одно очевидно: они международный синдикат, в котором один из игроков – влиятельная советская структура. Но это скорее догадка – ни с кем из советских я не контактировал. В любом случае, без действенной поддержки на месте, в Москве, они бы не смогли переправить меня в Багдад. – Семен Петрович прервался, казалось, раздумывая, поставить на этом точку или продолжить.
– То, что от вас избавятся, на ум не приходило? Ну, по завершении миссии… – спросил, воспользовавшись паузой, Посувалюк. Но, казалось, не назидания ради, а как бы примеряя такой раскрой под самого себя.
– Да нет, – пожал плечами Семен Петрович.
– А почему?
– То ли не задумывался, то ли… не видел оснований, – уходил, похоже, от ответа Талызин.
Тем временем его буквально обсыпал золой один из эпизодов минувшей ночи, из-за шокирующего похищения не отложившийся: двое бойцов группы поддержки жгли в камине окровавленную, вымазанную в глине униформу, причем явно не иракскую.
– Тогда у меня последний вопрос, Семен Петрович: почему не поинтересовались, что я обо всем этом думаю? – Посувалюк куда-то в сторону посольства махнул. Но, заметив мину недоумения на лице визитера, детализировал: – О сувенирах, с вашего позволения…
Поджав губы, Талызин устало развел руками. Казалось, своей шабашкой он более, чем пресытился, оттого не в силах даже открыть рот или же озадачен не менее любопытствующего. Вскоре меж тем признался:
– Да не было такой команды, вот и весь сказ. Добыть до конца сеанса чтения – единственное, на что сориентировали, не поделившись даже, что задачка еще та…
Посувалюк вскинул руки, рассеянно осмотрел ладони и почему-то протер их о мастерку. Развернулся и засеменил по выложенной кафелем дорожке к крыльцу, казалось, от себя убегая.
Семен Петрович какое-то время смотрел ему вслед, будто в ожидании, что посол обернется, и наконец разомкнул дверь.
Глава 22
13 января 1991 г. 13:00 г. Багдад ул. Аль-Мутанаби 605, посольство СССР
Дока арабистики, но почти безвестный менестрель Виктор Посувалюк упражнялся в сборке текста. Фабула при этом, хоть и о нем самом, но чужого вдохновения, а точнее, плагиат его судорожных ножниц. Первоисточник – «Экспансия» Ю. Семенова во второй «редакции» «Моссада», и носом не высунувшегося пока.
Изъяв из «Экспансии» две дюжины фрагментов, Посувалюк ныне выстраивал пасьянс-композицию – раскладывал вырезки на столе, заплетая лохмы подметного письма в косу стройного сюжета. Минут сорок погадал – и постмодернистская абракадабра, выверт писак от «Моссада», разложилась на кирпичики классического реализма. Разумеется, в восприятии получателя шпионской почты – книгочея и дипломата высшего ранга.
Меж тем для канцелярского учета оприходовать как? Разве что на ватмане, точно стенгазету, склеив… Ну а дальше? Кто ту отсебятину, фарш зауми, поймет? Как причесать, адаптировать? Сносками? Комментариями? Может, на струны положить?
Поразмышляв неровно, Виктор Викторович нашелся: что лучше реферата? И кому как ни ветерану дипломатии здесь себя не показать? Да и тема более чем знакома – собственная судьба-злодейка. Так что к оружию, Чрезвычайный и Полномочный, поборемся еще! Посмотрим кто кого! Посол великой державы или банда безымянных шантажистов, невесть откуда взявшихся?
На одном дыхании Виктор Викторович исписал четыре страницы, ни разу не заглянув в оригинал – не пригодился. Собственно, верстка лоскутного письма – где следствие синдрома утопающего, хватающегося за соломинку, мол, спасительную зацепку просмотрел, а где навык многоопытного служаки все систематизировать. Иначе, как подать, доводись наверх докладывать? Между тем схема подряда обнажилась еще в первом чтении, не мешал освоению весточки «с того света» и курьер, навязавшийся в свидетели читки, при этом, оказалось, даже не сориентированный на обратную связь.
Как бы там ни было, посол с конспектом справился споро – референтский жанр не стихи, где рифму порой годами подбирать. Поставив точку, принялся перечитывать:
«Уважаемый посол! Поражает мужество, снизошедшее на вас в столь непростой для человечества момент. Вам ведь ничего не стоило, сымитировав болезнь, уклониться от миссии единственного диппредставителя в Багдаде, в городе, которому в ближайшие дни, похоже, сладко не придется.
К сожалению, на этом ваша уязвимость не исчерпывается. Недавно выяснилось, что в 1988 г. в столице Омана – Масрата, находясь за рулем, вы сбили юношу, отпрыска влиятельной семьи, соединенной с султаном кровными узами. Не приходя в сознание, парень скончался. Вы же с места происшествия скрылись, совершив новое, еще более тяжкое преступление.
На вашу удачу, следствие не выявило свидетелей – их и не было из-за позднего часа аварии. Поимке преступника не поспособствовала и внушительная награда, объявленная семьей жертвы.
Тем не менее свидетель имелся – ваша любовница, сотрудница советского посольства, с которой вы возвращались в ту ночь после тайного свидания домой. Женщина, безумно влюбленная в советского посла.
В скором времени, будто по инициативе МИД, ее командируют на родину. Так вы избавляетесь от мины замедленного действия – смертельно опасного очевидца и женщины, покушающейся на целостность вашей семьи. Не надолго, однако.
На родине несчастная мечется промеж нескольких коварных ловушек: осознание своего соучаствуя в преступлении – помощь-то жертве не оказала, равно как и на водителя-убийцу не донесла – чумная привязанность к возлюбленному, омрачаемая подозрениями, что именно он инициировали ее перевод, хоть и повлекший повышение в должности, и невыносимые муки раскаяния. В результате, не выдержав душевной пытки, сдает себя в руки правосудия. Заявляет при этом: «Пешехода убила я, хочу понести наказание».
Но следствие вскоре устанавливает, что водительского удостоверение у нее никогда не было, более того, бедолага не способна даже включить передачу. Тем самым наезд не мог быть совершен физически. В конце концов следствие приостанавливается, а подследственную направляют на психиатрическую экспертизу.
Понятное дело, весть о сенсационном происшествии – убийство советской гражданкой родственника правителя Омана – не могла ни минуть уши соответствующей структуры КГБ СССР. Покопавшись в архивах, там обнаружили двухгодичной давности донос: «Между референтом посольства и послом замечены неоправданно теплые, вразрез служебной субординации отношения, припавшие на очередной отпуск супруги В.В. Посувалюка». Так рождается версия, согласно которой истинный виновник трагедии не кто иной, как нынешний посол СССР в Ираке. Ваше разоблачение пока тормозится авральным режимом работы органов госбезопасности и непростой ситуацией в стране.
При всем том, совершенно очевидно, что основной источник опасности для вас вызревает не в Москве, а в Омане. Когда семья покойного узнает имя убийцы, жизнь последнего, по закону кровной мести, не будет стоить и ломаного гроша. Вам, арабисту, надо полагать, это известно. Несметные финансовые ресурсы клана – залог неминуемой расправы, куда бы вы не подались.
Тем временем политический маятник качнуло так, что, казалось бы с удавкой на шее, у вас появился реальный шанс спастись. Как несложно предположить, оказав определенную услугу.
Все следственные мероприятия по аварии будут остановлены, а материалы – уничтожены, если вам удастся следующее: личная встреча (не позднее 15 января) с Саддамом Хусейном, в ходе которой вы активируете электронное устройство в виде заколки для галстука, важно отметить, не летального, а психотропного воздействия. Запуск устройства следует синхронизировать с озвучиванием определенной фразы.
Пучок излучения визуально и камерами наблюдение не фиксируется, первые симптомы изменения психики у объекта – спустя два-три часа, ожидаемый сдвиг сознания – ближайшей, относительно сеанса, ночью. Так что ни прямо, ни косвенно вам ничего не угрожает.
В заколку вмонтировано микро-видеокамера, срабатывающая одновременно с запуском устройства. Она бесстрастный свидетель, передающий на спутник фото объекта поражения.
Устройство безотказно – технические неполадки или невосприимчивость объекта к данному виду излучения исключаются. Ремарка не случайна – призвана настроить вас на волну конструктивных, лишенных иллюзий решений.
Подводим итог. Активация устройства против упомянутого лица – ваша полная реабилитация. Да, она не обставлена гарантиями и, на первый взгляд, кажется проблематичной вследствие вовлеченности многих ведомств в расследование – КГБ, МИД, МВД, Минздрав, но…»
Тут, на середине четвертой страницы, Посувалюк замер, словно сраженный неким открытием, и медленно опустил лист на стол. Для чего, собственно, писанину развел, впилась беспощадным жалом мысль. На что рассчитываю? Защиту государства? Ты, облаченный доверием полпред, его немыслимо подставил. Не смалодушничай тогда в Масрате, не поставили бы тебя, а значит, и твою страну в известную позу. Где это видано? Посол – отпетый злодей, почти детоубийца! Любому здравому обществу это не проглотить, подавится! От тебя проще избавиться, подстроив инфаркт, нежели даже в Соловки упрятать!
Теперь о самой «миссии». В мировой истории послов убивали не раз, но покушение посла на главу государства – беспрецедентно, каким бы злодеем тот ни был! Не что иное, как удар в спину цивилизации, клич, зовущий обратно в пещеры! Лишь за то, что ты вляпался в такое, без оглядки на повинную, не только тебя – самого Бессмертных вышибут! Так что, наивный бумагомаратель, сам выползай…
Спустя полчаса реферат расслоился на тонкие полоски в посольской бумагорезке.
***
Двумя часам ранее г. Багдад, район «Аль-Мансур», частная вилла
– Вручил? – «Коррида» вопрошал молящим, несообразным его мужественной внешности взглядом.
Талызин c кислой миной едва заметно кивнул и то не сразу.
– Так отдал или нет?! – вдруг окрысился шеф группы поддержки.
– Ну что тебе? – скривился Семен Петрович, склоняя голову на бок. – Сказал ведь…
– Так сказал… А ведь завтракал! Душу не томи… – «Коррида» жестом пригласил гонца в соседнюю комнату. Семен Петрович взглянул на своих ночных похитителей, и на сей раз доставивших его из квартала посольства на «базу», стал расстегивать пальто.
– Теперь вижу, что все тип-топ, коль раздеваешься… – захихикал «Коррида». – Пошли, герой.
Хотя кавычки к «герой» интонационно не крепились, Талызин отчитывался нехотя, если не через силу. Казалось, он будто разрывается между пониманием, что от рапорта не уйти – дело-то сделано – и чувством омерзения к своей миссии, то накатывающемуся, то отступающему. И, по большей мере, говорил сквозь зубы.
«Коррида» же, напротив, держался естественно и раскрепощено – ни уточнений, ни придирок. Больше того, в какой-то момент показалось, что он куда-то дел профиль интересанта – скромно-прескромно наличествовал. Если что-то и передавал, то всетерпимость и такт. Наконец он приподнял руку, точно школьник прося слова. Талызин сразу замолчал.
– Скажи мне, Семен, – «Коррида» протер глаза, – почему не в настроении? Гору-то сбросил с плеч. Я бы, на твоем месте…
– Тебе какое дело?! – возмутился Семен Петрович. – Ты мне товарищ, родственник?
– Я твой… – чуть подумав, «Коррида» хмыкнул, – портной, можно сказать… Крою тебе черный фрак.
Хотя слова «фрак» Талызин не разобрал, но «портной» и «черный» слепились в прямую угрозу, омрачившую и без того похоронное настроение, которое нахлынуло на него едва вышел из посольства. Причем Семен Петрович даже не отдавал себе отчет, почему. То ли обрисованная Посувалюком перспектива быть «убранным» по завершении оброка, сама собой напрашивавшаяся, но почему-то не посещавшая его ни разу, то ли тягостный осадок от встречи с послом, сродни приему родов у жены, нагулявшей на стороне чадо, выбили его из седла, а может, налетела иная гнусь, загадившая разум. В итоге он отрешенно потупился, казалось, терзаемый вопросом «Как меня угораздило?»
– Э-э, ты чего, Семен? – забеспокоился «Коррида». – Почему нос повесил, не дослушав? Да, было нелегко, но нас упрекнуть не в чем, отнеслись как к родному.
Не поднимая головы, Семен Петрович ухмыльнулся.
– Фрак – не черный костюм, лишь по торжественному поводу… – продолжил не на шутку встревоженный предводитель. – Моя задача его скроить, но не руками, а как бы фигурально. В смысле, вытащить тебя из Ирака, который еще пару дней – накроется медным тазом. Ну а фрак к концу года тебе по любому надевать…
– Это еще почему? – дался диву Семен Петрович, будто несколько воспрянув духом.
– Церемония требует, иначе не вручат, – многозначительно объявил «Коррида». В его глазах меж тем блеснул озорной огонек.
Талызин какое-то время глядел на визави с помесью скепсиса и снисхождения, точно на несущего всякий вздор олуха, невесть как объявившегося, после чего потряс головой и вновь потупился.
– Я о Нобелевской премии мира – при вручении фрак обязателен, Семен, – разъяснил наконец командир охотников за головами.
– Издеваешься или шутишь так? – парировал, морщась, автор недописанной докторской, по его убеждению, не только на «Нобеля», но и на рецензию в профильном журнале не тянувшей.
– До конца года далеко, – «Коррида» пожал плечами, – но конкуренты, не думаю, что объявятся. Ты идеальная кандидатура, с запасом даже…
– Ломая голову, как еще унизить, ты даже несуществующую премию выдумал! – вознегодовала тягловая лошадь соцхозяйства, никогда не помышлявшая и о премии отраслевой. Вполне удовлетворялась грамотами, да часами «Луч»…
«Коррида» застыл, точно сбит с панталыку, после чего несколько секунд на Семена Петровича недоверчиво смотрел.
– Семен, ты что, о Нобелевской премии мира не слышал? – спросил «Коррида» чуть погодя.
– Нет, – признался как на духу гонец самой читающей в мире страны, где и «Советский спорт» слыл дефицитом.
– Вот те раз! Горбачеву совсем недавно вручили, не мог не знать! – не верил своим ушам «Коррида». – Кстати, у русских всего две.
– Не до того нам сейчас… – неопределенно, но вполне миролюбиво откликнулся Талызин. – Как прокормиться, людей больше волнует, так что Горбачев давно не герой…
– Зато ты, Семен, настоящий! – пробасил «Коррида».
Семен Петрович поморщился. Чуть поиграл желваками и с ноткой стеснения обратился:
– Эта премия, за что?
– За что?.. – задумался «Коррида». – Достижения в сфере миротворчества или крупный гуманитарный проект…
– На голубей что-то вы не похожи… – обнаружил нестыковку Семен Петрович. – Суля мне Стокгольм, шутил, наверное?
– Осло, – строго поправил «Коррида». – Что касается «шутил», то вот, о чем подумал: когда сыграю в ящик, моим близким и друзьям не позволят и некролог опубликовать, не убежден даже, что на могильной плите будет моя фамилия. Таковы издержки профессии… Но суть от этого не меняется: что в аэропорту, что сегодня в посольстве ты выдал невозможное. И вовсе не потому, что в спину тебе дышали…
– Ладно! – Талызин хлопнул себя по коленям и живо встал. – Пойду я…
– Куда?! – осадил «Коррида», вмиг сменив личину – настроя поболтать за жизнь на тревожное ожидание непредвиденного.
– Как куда? – удивился Талызин. – Своей дорогой, коль, сам сказал, что делу конец. Но это так… Встреча у меня в министерстве – опазываю.
«Коррида» раздраженно, с налетом брезгливости, несколько раз махнул кистью, призывая садиться. Сложил на груди руки и Семена Петровича как нечто незатейливое осматривал.
– А ты, Семен, не так умен, как казалось вначале, – менторским тоном заговорил «Коррида». – Ведь говорилось уже: я твой проводник.
– Начинается… – проскрипел Талызин по-русски.
– Слушай, что тебе говорят! – гаркнул «Коррида» и вновь указал на стул.
Семен Петрович и не подумал подчиниться, с вызовом глядел на «опекуна».
– Разложу ситуацию на пальцах, – несколько смягчившись, продолжил «Коррида», но учти: больше повторять не буду. Скажи мне: куда тебя несет – в казематы «Мухабарата»? Тебя же из гостиницы мимо камер наблюдения вывели. Не сомневаюсь: ты уже в розыске, а к концу дня – твое фото у каждого патруля! Не врубаешься? Ну и что прикажешь мне делать – отпустить? Чтобы за полчаса из тебя все вытрясли: о после, операции, нас, наконец.
– Начали с Осло, а закончили за упокой… – пробормотал под нос на великом Талызин.
– Что?
– Да ничего. Вот о чем подумал: чем со мной возиться, лучше шлепнуть – и мигрени как не бывало. Я и впрямь обуза… – будто прогноз погоды, уныло огласил Семен Петрович.
– Не твоего ума дело! – огрызнулся «Коррида».
