Хаим Калин
Багдад до востребования
Дверь распахнулась. На пороге полковник с серпастым в руке, за ним, в коридоре, – охранник Абдалла с чемоданом.
– Вы свободны, Талызин, в зале прибытия – сопровождающий. – Полковник протянул Семену Петровичу паспорт. Но, увидев, что тот даже не шелохнулся, выложил документ на стол. Хотел было уходить, но вдруг спохватился: – Еще раз напьетесь, получите наказание. Объяснять вам, что пьянство – оскорбление ислама, думаю, не нужно. И неважно, насколько вы сегодня полезны… – Ретируясь, особист кивком скомандовал Абдалле войти.
Спустя минуту Талызин обнаружил себя прислонившимся к стене в неких бесцельно циркулирующих раздумьях. Вокруг чего болталась мысль уловить не удавалось. Но, поскольку его взгляд тупо буравил брошенный у входа чемодан, он в конце концов решил со своей поклажей разобраться. Семен Петрович уже пришел в движение, когда настигло: «Переодень майку и рубашку». Те, что на теле, наполовину мокрые, доставляли дискомфорт.
Между тем, сблизившись с чемоданом, восстановленный в правах горемыка какое-то время рассеяно переводил взор с поклажи на стол, где лежал пропуск, твердили прогнозы, в неминуемую преисподнюю. Наконец, определившись, Семен Петрович шагнул к столу, подобрал паспорт и, даже не приоткрыв, сунул в боковой карман пиджака. После чего лихо закинул кладь на столешницу. Открыв замок, закопошился в содержимом.
Вскоре он удовлетворенно разминал плечи, смакуя чистые белье и рубашку. Вновь облачился в пальто, стал застегиваться, но тут вспомнил, что сегодня не брился, чего в самых страшных запоях себе не позволял. Поискал глазами розетку и, будто натолкнувшись на преграду, встревожился.
Вспомнил, что, перелопачивая поклажу, электробритву и станка с лезвием в чемодане он не встречал. Если бы чего-то одного, то мог просмотреть, а вот двух сразу…
Семен Петрович отбросил крышку и внимательно верхний слой своих пожиток осмотрел, после чего с миной недоумения принялся выкладывать на стол принадлежность за принадлежностью. Подвернувшиеся через секунду-другую футляр от заколки и «Экспансия» методичную основательность процедуры не нарушили, на один из участков стола перекочевав.
Не обнаружив искомого, Семен Петрович столь же основательно уложил весь скарб обратно. Подтянув стул, уселся и задумался.
Ничего путного тем не менее на ум не приходило. Какие-то случайные, разобщенные фрагменты взгромождались друг на друга, вытесняя рацио: найденная в коридоре общежития трешка, которую на его окрик «Чья?!» выхватил сосед, позже выяснится, ничего не терявший, осознанное под пятьдесят одиночество – ни друга, ни приятеля, а интересантов – пруд пруди, смутный облик отца, бесследно, без одного письма, сгинувшего в зеве Большой войны, но, показалось, стоном позвавшего, коллекционное кольцо жены, божилась, купленное на тринадцатую зарплату, главбух Самуил Моисеевич, спасенный им от зоны за хищения, которых не совершал…
Инженер резко вскочил на ноги. За считанные секунды, покинув «карантинную», он преодолел коридор и оказался у «допросной», излучая намерение, будто поквитаться. Постучал между тем сдержанно. «Кто это? Ты, Абдалла?» – донесся голос полковника.
Талызин столь же решительно, как и двигался по коридору, распахнул дверь и без всякого «можно?» вторгся в «допросную», едва не зацепившись полой за дверную ручку.
– Понимаете… – сквозь учащенное дыхание проговорил Семен Петрович и запнулся.
– Что?! – рявкнул по-арабски полковник, но, опомнившись, продолжил на русском: – Что здесь делаете? Вас ждут!
– Понимаете, всему есть предел и произволу тоже! – резал правду-матку инженер. – Бросили на ночь в камеру – хоть какое-то объяснение: Ирак на пороге войны. Но зачем, спрашивается, изымать обе бритвы? Унизить, посмеяться? Цель какова?
– Как это? Хорошо посмотрели? Я ведь… – осекся полковник, о чем-то усиленно соображая. Приподнявшись, заглянул под стол, где досматривался чемодан.
– Пропали только бритвы? – продолжил дознаватель, переквалифицировав подозреваемого в потерпевшего.
– Не знаю, захотел побриться и вот… – отмахнулся Талызин.
Полковник судорожно схватил карандаш и нервно застучал по столешнице, наращивая темп. Поставив акцентированную точку, отбросил его в сторону. Потянулся к телефону, но прежде объявил:
– Вот что, Талызин: возвращайтесь в свою комнату, там, где были. Разберусь…
Семен Петрович глядел через окно «карантинной» на пакгауз, дивясь, что жизнь и на производственных площадях аэропорта замерла. Ворота открыты, но рабочих и технику – будто корова языком слизала. Вскоре сонный коридор за спиной, словно встряхнуло: простучали тяжелые ботинки, донеслись крики, хоть и приглушенные расстоянием. По тембру голоса угадывался полковник.
Наконец инженер услышал грохот, точно кто-то упал, переворачивая стул. С опаской, неуверенной походкой он прошел к двери, прильнул к ней ухом. Тут раздались вопли, оглашаемые после очередного удара по телу, похоже, палкой. Экзекутор и истязаемый, а были они, не вызывало сомнений, полковником и Абдаллой, в паузах между ударами интенсивно общались. Полковник нечто домогался, в то время как охранник молил о пощаде, вставляя раз за разом: «Я не брал!»
Истязание между тем длилось недолго, крики прекратились, обратившись в скулеж. Вскоре дверь пыточной отворилась, выпустив, судя по стуку солдатских ботинок, Абдаллу. Ритм шагов при этом неровный. Охранник, похоже, тянул травмированную ногу. И как-то по-детски всхлипывал.
Талызин поморщился, испытывая необычный симбиоз эмоций – неловкость, перемежаемую уколами самоуничижения. Не объявись гастролер, вскоре подумал он, ходил бы на службу и втихаря спивался бы. Скольких еще измордует моя «командировка» – мародеров и лажанувшихся со мной? Мерзко – не то слово…
Направился к импровизированному микро-очагу – стол с чемоданом и два стула по бокам. Приладив один из них, уселся анфас к входу. Другого занятия не предвиделось, действо по всем признакам ушло на перерыв, если не выдохлось.
Облокотился о стол, обхватывая голову руками. Между тем ладони прикрыли не виски, а ушные раковины – их разрывал вопль Абдаллы, почему-то о себе напомнивший. Вновь скривился, пустившись бичевать себя за импульсивный визит к полковнику: «Из-за пустяка взъерепенился! Эка ценность бритва… Да, японская, но не обеднел бы. Теперь чурке переломают все кости, если руку не отсекут. Правдоискатель хренов, Ванька-удалец! Сам-то едва выкарабкался! Смываться надо было! Дай русскому вольную – обратно в острог попросится…»
Коридор снова пришел в движение. На сей раз сразу несколько человек прошагали в торец. Проскрипела после стука дверь, захлопнулась. Возбужденные голоса, но, о чем долдонят, не угадать, будто докладывают…
Талызин вдруг зажмурился и со всей силы влепил кулаком по столу. Точно страшась расплаты, втянул голову в плечи. Приоткрыв глаза, осторожно осмотрелся, после чего приземлил голову на сомкнутые на столешнице руки. Учащенно дышал, пытаясь понять, какая муха его укусила. В «карантинной-то» ни одного раздражителя. В какой-то момент мелькнуло: «Хорош ислам: наркотики – почти пожалуйста, а алкоголь – не приведи господь». Но мысль оборвалась, прямой связи с выплеском истерии не явив.
Забыться так и не удалось – в «карантинной» зазвучал гортанно-скрипучий арабский. Вскинув голову, Семен Петрович увидел двух незнакомых служивых: солдат, держащий в руке пакет, и офицер с приторной улыбкой.
– Тебя ждут, вот твои вещи, – прокаркал на ломанном английском офицер, жестом распоряжаясь вручить пакет.
– Да-да, понял, – подтвердил готовность убраться подобру-поздорову диверсант-правдоискатель, принимая от солдата передачу.
Между тем освободить от своего назойливого присутствия «Саддам Хусейн» Талызин не торопился, воззрившись на возвращенную собственность. На дне – обе бритвы и, что никак не бралось в толк – злосчастная заколка. Как затесалась в реституционный набор? Футляр-то в чемодане. Неужели Абдалла ее тоже прикарманил или, может, каверзная ловушка?
Натолкнувшись при поиске бритвы на «гостинцы» Шахара, Талызин им не удивился, обыденно перебрал. Больше того, принял футляр за саму заколку, словно та внутри. Азарт борца на тот момент схлынул, оставив после себя апатию и как-то уцелевший социально-гигиенический отросток: побриться. Фактор подряда не то чтобы канул, растворившись в полном опустошении, воспринимался, как дисциплина по выбору, книга для внеклассного чтения. Главное, себя сохранил. Оклемаюсь, а там видно будет…
Талызин продолжал глядеть на заколку, испытывая острый соблазн свериться с футляром: вдруг на самом деле провокация? Но сдержался, уступив неумолимой поступи авантюры: будь что будет, авось, и на сей раз пронесет. Раскрыл чемодан и, не глядя, забросил пакет.
Воистину не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Интересно, проморгав по получении чемодана начало-начал миссии, как бедный Семен Петрович, не подвернись случай, перед евразийским консорциумом костоправов, командирующим органом, оправдался бы? Сам цел целехонек, а заколка тю-тю! Как понимать: пропил или переметнулся?..
***
Спустя час г. Багдад штаб-квартира службы безопасности
Мунир Аббас, директор службы, мозговал о делах семейных, порой испытывая отчее умиление. Между тем объект его приязни – ожидаемый в гости троюродный племянник, можно сказать, седьмая вода на киселе. Впрочем, все пять отпрысков Мустафы – дочери. Три внука, правда.
Как бы там ни было, родственные узы здесь – лишь каемка ощущений, хоть и сахарная. Племянник – не кто иной, как полковник Сулейман Хаким, прошлой ночью упрятавший в кутузку Талызина и летучую команду. По его словам, заарканил нечто нетривиальное. Из того ресурса, где вынюхивает спасение Хозяин.
– Он в приемной, – сообщил по селектору адъютант.
– Предупреждал же, не задерживать! – сделал втык директор.
Троекратно облобызав, Мунир Аббас усадил сородича и вдобавок весьма одаренного офицера. Как это принято на Востоке, прежде чем перейти к делу, расспросил о самочувствии близких. Завершая преамбулу вежливости, осведомился, эвакуированы ли жена и дети Сулеймана. Лишь затем открыл повестку встречи:
– Рассказывай, но я, признаться, не понял, какая между задержанными и нашим московским проектом связь…
Сулейман робко пожал плечами, всем видом передавая, что сам на перепутье. В унисон и откликнулся:
– Не знаю, все это скорее предчувствия, нежели логика… Но что-то укусило, да так больно, что любые контраргументы рассыпались.
– Сулейманчик, давай конкретнее, не томи душу, – перебил директор.
– Тогда с самого начала, иначе не объясниться, – продолжил полковник. – Так вот, в нагрузку к нескольким спецам по противоздушной обороне, прибывших неделю назад, русский Минобороны навязал нам автономную группу спецназа – «охотников за трофеями». Разумеется, в обход решения Горбачева эвакуировать контингент военных советников и строго предписания всем ведомствам сохранять в конфликте нейтралитет.
Поскольку я курирую надзор за иностранцами, а наскок русского Минобороны неуловимо пованивал, решил за группой пронаблюдать. Не смутило даже время их прибытия – глухая ночь.
Замечу, они с первого взгляда мне не понравились. Военный спецназ, пусть самый отборный, – это не про них. Команда – из какого-то спецпитомника, сверхлюди, можно сказать. Ни одного слова, общение только жестами, да столь смазанными, что смысл не уловить. Но все это кожура, хоть и сочная. Придраться-то, по сути, было не к чему. И тут… – Полковник прочистил горло, прерываясь. – Что-то екнуло, когда в очередной раз на их командира взглянул. Всмотрелся и обмер: Коля, мой соученик по учебному центру КГБ в Балашихе. Не поверишь, почему я его вначале не узнал! Пятнадцать лет – отнюдь не причина. Дошло постепенно, но бесповоротно – пластическая операция. Нос, овал лица – другие. Зато глаза, повадки – прежние, их скальпелем не вырежешь.
– Ну и что? – холодно возразил директор, отчее радушие куда-то подевав. – Злой умысел где?
Сулейман Хаким замотал головой, выпрашивая не перебивать, дать закончить. С миной скепсиса директор почесал затылок, будто бы смиряясь с ролью пассивного слушателя.
– Понимаешь, Мунир, мой единственный друг и учитель, личность командира не стыкуется с миссией: из ГРУ КГБ уводил десятки перспективных офицеров, а вот наоборот, насколько мне известно, ни одного случая. То есть, этот Коля, говорит опыт, не мог петлицы поменять. Команда же заявлена как воинское подразделение, да и переговоры об их приезде вел русский генштаб…
Не колеблясь, решаю соученика прощупать. Спрашиваю: «Коля, узнаешь?» Какова реакция – как ты думаешь? В который раз убедился: любая квалификация, талант пускают свищ, если задействован фактор внезапности. Вполне допускаю, что с места в карьер он меня не узнал, зато как посерел, услышав «Коля». Вся выучка пошла по швам. Понятное дело, Коля – псевдоним, как и вымышлены его нынешние имена…
– Подожди, куда ты клонишь? – забеспокоился директор. – Хочешь сказать, что группа не те, за кого себя выдают? Охотники не за американской техникой, а…
– Именно! – привстав в запальчивости, подтвердил полковник. – Какие версии только не прокатывал, неизменно упирался в архив заговорщиков, передовой отряд которых – КГБ. Пусть армия в той иерархии вторая. Но главный аргумент впереди…
– Какой?
– Помнишь, как мы терялись в догадках, почему Крючков проглотил архивную пилюлю, не вступив с нами в переговоры. В одном сходились: любая утечка, развороши он ту кучу навоза, заговорщикам смерти подобна. Как установочная платформа сходило, но истинный мотив в условиях аврала, увы, не высветился. На самом деле все просто. Крючков понимал, что у иракского «Мухабарата» сегодня другие приоритеты. На пороге война, замкнувшая на себе внимание всех ведомств. Из горящего дома спасают потомство, а не скелеты в шкафу, да еще чужие. Русские же, оказалось, лишь ждали удобного случая поквитаться – отвоевать архив. И в конце концов разузнали его координаты. В центральном аппарате около двух десятков офицеров, в разное время учившихся или стажировавшихся в России. Вычислить, кто крыса, думаю, несложно. По-моему, допуск лишь у нескольких.
– Стоп! – осадил Сулейман Хакима директор. – Не много ли абстрактных заключений. А, Сулейманчик? Так и тебя, женатого на русской и окончившего школу КГБ, можно в двойной игре заподозрить…
Полковник застыл, вытаращившись, после чего отстранился, опираясь о спинку стула и опуская обреченно голову. Казалось, погрузился в колодец серой-пресерой тоски. Мол, себя превзошел, а вот что вышло…
– Ну-ну, Сулейманчик, шуток не понимаешь? Ты ж мне за сына… – Мунир Аббас хитро щурился. – Скажи лучше, что конкретно склонило тебя к версии? Думается, не Колин нос…
Тем временем полковник дулся, будто не расслышав или не приняв извинений. Нервически почесал щеку, шмыгнул носом.
– Да состав группы, дядя. Одиннадцать профессионалов – в самый раз, чтобы хранилище, где припрятан архив, захватить. План штурма набросал даже… – Полковник забурился в карман шинели, по-прежнему хмурясь.
– Любопытно… – встраивался в гипотезу директор. Нацелив указательный палец, спросил: – Так что ты предлагаешь?
– Нужно твое согласие.
Мунир Аббас вопросительно вскинул голову.
– При дознании использовать спецсредства, – пояснил Сулейман Хаким.
Директор немного пожевал губами, затем протер глаза. Казалось, не столь уходит от ответа, как приноравливается к услышанному. Но делает это формально, не вникая в суть.
– Вот что, Сулейманчик, – огласил директор, – кроме «Коли», прочие члены группы о сути задания, скорее всего, ни бум-бум. При этом рассуди: зачем они нам?
Полковник неосознанно подался вперед, точно захвачен врасплох.
– К чему связываться, на какой ляд? – развивал мысль директор. – Ты, светлая голова, их вычислил. Стало быть, архив перепрячем, крота разоблачим. Так что самое время вышвырнуть Колю со товарищи вон. Обратный рейс «Аэрофлота», надеюсь, задержан?
Маской изумления полковник как бы случайно кивнул.
– Тогда вот что… – Аббас замолчал, словно подавившись. Но вскоре подал знак: отдохни, мол. Встав из-за стола, стал прохаживаться по кабинету с сомкнутыми руками на груди. Нечто «выходив», предложил: – Давай-ка, выпроваживая, «Коле» кое-что поручим. Он – идеальный канал связи, делегирован если ни самим Крючковым, то его ближайшим окружением. Лишь так мы сводим к минимуму риск утечки – собственно то, что до сих пор тормозило московский проект. И окончательно убедился: Горбачев нам как мертвому припарка. Мало того, что неуклонно теряет власть, он, лидер государства-динозавра, во многом, символическая фигура. Злоба же момента – экстренные военные поставки, закрывающие бреши нашей обороны. Лишь инфраструктуре заговора, реальному командному пункту СССР, такое по силам. Значит, будем менять… – Аббас уселся, хлопая по столу ладонями.
– Кого, дядя? – недоумевал племянник. – Колю? Не успеваю за тобой: то депортировать, то вдруг менять…
– Разделы архива на груженые военной техникой и боеприпасами «Русланы», – расшифровал свой хлопок директор. Размяв шею, продолжил: – Но главное обретение: заработаем у Хозяина отсрочку. Смотришь, и перезимуем…
Спустя семь часов подполковник КГБ Анатолий Вяземский, некогда однокашник Сулеймана Хакима, напрягая память, марал бумагу – составлял перечень затребованных Багдадом вооружений и запчастей. Усердствовал не где-нибудь, а в кабинете Председателя, сидя, правда, в самом начале длинного, точно взлетная полоса, стола заседаний.
Тем временем Крючков с Агеевым, под портретом Горбачева, вполголоса общались, поглядывая на часы. Похоже, кого-то ждали. И впрямь вскоре форум расширился за счет прибывших министров обороны и оборонной промышленности. Заседали до трех ночи и, обретя консенсус, разъехались по домам.
Вяземскому же в тот драматичный для него день повезло меньше. Едва он перенес на бумагу заявку иракского ВПК, как был отправлен в сопровождении двух прапорщиков в хорошо ему знакомую Балашиху – их с Сулейманом Хакимом альма-матер, охраняемую строже тюрьмы.
Вместо домашнего уюта его встретил «отсек», герметически отгороженный, как и само заведение, от внешнего мира. На следующий день его карьера претерпела крутой поворот – боевой, уникального опыта офицер переквалифицировался в преподавателя, но уже в новом звании – полковника. Специализация: тактика диверсионной работы на территории противника. Будто бы почетный, ласкающий самолюбие рост, но с горьким привкусом: ни звонить близким, не говоря уже навещать их, он не мог. При этом подцензурно переписываться – сколько угодно.
Между тем писал он супруге редко: весточка в месяц, не более. Зато преуспел в ином жанре сочинительства – учебных пособий. К моменту снятия «повинности», в августе девяносто первого, завершил добротное руководство, в современной трактовке, по террору. Полный творческих планов, шагнул через проходную в икающую от аббревиатур страну.
Глава 19
12 января 1991 г. 8:00 г. Багдад отель «Аль-Рашид»
Сюзанн торопливо доедала омлет, поглядывая на лобби ресторана. Никого, но Питер с командой могут в любую секунду появиться. Успеть бы выпить кофе и прямо в номер, подальше от сальных рож. Тошнит – не то слово. У нормальных людей утро – свежий, душистый цветок, у них же – оборванная на середине случка. Не просто пошляки, а зацикленные на сексе дегенераты. За всю жизнь столько похабщины не услышать, как от них за день. И львиная доля утром. Скопившаяся за ночь муть гормонов – вся наружу. Козлы вонючие!
Но главное: не было такого, знакомы ведь не первый день. Как с кобелиной цепи сорвались, когда прозрели, что Багдад совсем скоро – полигон для пристрелки сверхсовременного оружия. «Дружеский» огонь и «неумные» бомбы – вторая после секса тема. На самом же деле первая. Блудливый понос – не что иное как дымзавеса страха, а точнее, отход его газов.
Хороши звезды журналистики – бурдюки из похоти и дерьма! «Питер Арнетт и его бесстрашная команда» – заголовок, да и только. Знала бы миллиардная аудитория, кто ее наставляет, будто бы отстаивая ценности справедливости и добра.
– Доброе утро! Не могли бы вы…
Вскинув голову, Сюзанн медленно отложила нож с вилкой. У стойки бара незнакомец, но скорее, неопознаваемый субъект – что внешностью, что способом проявления. В отеле-то, помимо шестерых репортеров CNN, уже неделю ни одного гостя – как волной смыло. Да и в городе давно не встретишь европейца.
Между тем пришелец – абсолютный кавказец*, сомневаться не приходится. Только откуда? Вроде бы ирландец или, может, финн, вместе с тем и ничего общего. Очень похоже: из некоей особой, затерявшейся резервации. Не то чтобы застенчив или безынициативен, а как бы случайно забредший в пятизвездочный оазис странник. Настолько ему здесь все ново. И этот акцент, не один из языков не напоминающий! Вот те сюрприз…
Сюзанн Кларидж, ветеран американского медиасообшества, как бы заново приладилась к стулу, выказывая на сей раз не торопливость, а острый прилив любопытства. Должно быть, прочитав к себе интерес, загадочный визитер улыбнулся, после чего галантно кивнул. И досказал обломившуюся фразу:
– Не могли бы подсказать, где завтракают?
– Завтракают? Понятия не имею! – отрезала Сюзанн, словно выбрасывая забрало. Подхватив столовый прибор, нацелилась на остатки омлета.
Пришелец недоуменно повел головой, передавая: чем же я обидел? Но тут же, как ни в чем не бывало, заглянул за стойку бара, нечто ища. Чуть позже стал всматриваться в дальний зал, отгороженный за ненадобностью рядом столов.
Тут из ведущего на кухню коридора донесся глухой стук – у повара или официанта что-то опрокинулось. Пришелец встрепенулся, надо полагать, обнаружив важный источник информации. Сделал даже в сторону кухни робкий шаг, но остановился.
– Вы спрашивали серьезно или так хитро знакомитесь? – приоткрыв забрало, высунула свой острый язычок Сюзанн.
Брови пришельца вздернулись. Казалось, после недавней отповеди вновь услышать голос склочницы он не ожидал. Формально пожал плечами, будто увиливая от контакта: дескать, и того, что было, достаточно. Перевел взгляд на струящий аппетитные запахи коридор.
– Если вы впрямь намерены завтракать, – миролюбиво продолжила Сюзанн, – запаситесь терпением. Не дозваться их. Так что пока могу угостить кофе, присаживайтесь.
Туманных корней визитер задумался. При этом характер потуг подсказывал, что проблема не в выборе, а в понимании чужого языка. Скорее всего, он тщится вникнуть в послание, понятое им не до конца.
– Да вы не стесняйтесь, – кокетливо поманив ладошкой, развивала инициативу Сюзанн, – не то время сегодня…
Пришелец тоскливо взглянул на коридор и нехотя потопал к пробавляющейся то широкими жестами, то сепаратизмом особе.
– Спасибо за приглашение, но не хотелось бы беспокоить. Приятного аппетита, – объявил он, сблизившись. Куда деть руки, да и самого себя пришелец явно не знал.
– Собственно, ничего из разряда «мужчина-женщина», если это вас беспокоит, – возразила Сюзанн. – Я – журналистка, хотелось бы взять интервью…
Какое-то время пришелец нечто в уме состыковывал, казалось, борясь с искушением – уйти или все-таки принять приглашение. В итоге остановился на промежуточном решении – прощупать почву:
– Я вас правильно понял «взять интервью»?
Не поворачивая головы (пришелец стоял сбоку) Сюзанн рассеянно кивнула.
– Но, позвольте, вы даже не знаете, кто я такой! – изумился пришлый.
– Вами бы заинтересовался самый заурядный репортер… – ответствовала загадками Сюзанн.
– С чего бы?
– Хотя бы потому, что последний иностранец покинул Ирак две недели назад. А вы, сдается мне, прибыли только что… – Сюзанн бросила на собеседника быстрый, но испытывающий взгляд. – И, простите, сколько еще маячить?! Не надоело?! Вы не похожи на человека дурных манер…
В полном отрешении пришелец уселся. Не успел он пристроить руки, как увидел стоящую перед собой чашку с арабским пахучим кофе. Поначалу недоуменно уставился, но в конце концов протянул руку. Схватился большим пальцем за дужку, чуть придвинул. Не приподымая, повертел.
– Пейте-пейте и берите тост, – подбадривала то ли скромника, то ли поперхнувшегося каким-то комплексом Сюзанн.
– С удовольствием! – Оживившись, сосед подхватил чашку. – Да и отказать такой даме может только круглый идиот…
– У вас странный английский: слишком литературный для самоучки, зато совершенно оторванный от живого языка… – тихой сапой раскапывала генеалогическое древо Сюзанн, пропустив мимо ушей комплимент.
Кандидат на интервью вновь смешался, будто натолкнувшись на некое табу. Казалось, боится пересечься с Сюзанн взглядом, притом что само соседство ему не в тягость. Скорее, наоборот. Наконец он отважился взглянуть на интервьюера, но тут прозвучало:
– Это вы, мистер Тализин? – Вышедший из кухни официант стремительно приближался.
– Да, – по-арабски подтвердил пришелец, побудив Сюзанн оторваться от кофе.
– Не знал, что вы здесь. Немедленно обслужу, – следовала карте пансиона обслуга.
Талызин сделал еще глоток, поставил чашку на стол и лишь затем откликнулся:
– Не утруждайте себя, я уже позавтракал. Лучше ленч подайте вовремя, буду в два.
– Куда подать завтрак? – уточнял официант, сообщение гостя прослушав или не разобрав.
Талызин встал на ноги, с легким раздражением поглядывая то на Сюзанн, то на обслугу. Интервьюер допивала кофе, казалось, уйдя в себя и позабыв о своих недавних реверансах. Между тем Талызин, не в пример прежней скованности, откровенно ее изучал, транслируя чисто мужской интерес. Налет же раздражительности, должно быть, от того, что присутствие несообразительного официанта ему мешало. Все еще глядя на Сюзанн, он ладонью незаметно махнул ему: иди-иди. Но тот, пребывая в амплуа угодливого недоумка, лишь придвинулся. Вытянув шею, казалось, ожидает устную команду.
Живой нависший шлагбаум стал для выпавшей из момента Сюзанн, похоже, какой-то новой обузой. Разок-другой она скрипнула стулом и, будто сбрасывая невидимые путы, в чисто импульсивном порыве вскочила. Буркнув «Спасибо за компанию», рванула к выходу промеж двух ошарашенных мужчин.
Тем временем лобби запрудила мужская развязная компания, двигающаяся навстречу репортерше.
– Сюзанн, наш цветок в пустыне воздержания, куда ты? – Старший, по крайней мере, по возрасту группы с яйцевидным, абсолютно лысым черепом распахнул руки, пошловато улыбаясь. – Все, что удерживает от хандры, это твоя бесподобная корма! Куда только Пулитцеровский комитет смотрит? Слепцы…
Сюзанн остановилась, ее холеное, благородных черт лицо исказила гримаса дискомфорта, если не душевной боли. Резко развернулась и зашагала обратно. Ошарашенные неожиданным поворотом действа Талызин и официант, переглянулись в изумлении.
Между тем Сюзанн сделала только несколько шагов. У ближайшего стола замерла, схватившись за спинку стула. Свободной рукой поманила вдруг восстановленного в статусе кандидата.
– Проводите меня до лифта, – шепнула она Талызину, когда тот, не медля, явился. Набычившаяся пятерка журналистов (судя по трем курткам с логотипом CNN), сканировала невесть когда сотворившуюся пару тяжелыми взглядами. Официант же умчался на кухню.
Следуя с пришлым по холлу отеля, Сюзанн молчала, словно кандидат на интервью по ходу дела перепрофилирован в эскорт. Источая нервозность, шла столь быстро, что Талызин едва за ней поспевал. Но у лифта преобразилась: невротики – как не бывало, доброжелательный, пытливый взгляд. Непринужденно, как давнего знакомого, взяла Семена Петровича под руку и осведомилась, в каком номере свежеиспеченный спутник живет. Прознав координаты, шагнула в лифт, большим пальцем изображая кругообразное движение. И улыбнулась краешком губ.
Какое-то время Семен Петрович топтался у службы портье, не отдавая себе отчет, зачем. Им завладела взбалмошная, с повадками хищницы, журналистка, а точнее, ее будоражащий, уволакивающий в неизведанные дали взгляд необыкновенно умных глаз. Вскоре однако он заметил, что метрдотель крутит диск телефонного аппарата и немедленно отрезвел, распрощавшись с навязчивой грезой и восстановив шкалу предпочтений дня.
– Вызовите на 9:50 такси, пожалуйста, – обратился к метрдотелю Талызин по-арабски.
Убедившись, что заказ принят, он поднялся в номер, где наспех оделся, после чего расстегнул лежащий в углу чемодан. Глазами нечто рассеянно искал, казалось, вспоминая, куда что пристроил. Встряхнулся, дав себе команду собраться.
Похоже, вышло. Лихо опрокинул содержимое чемодана на кровать и в два счета отобрал синий футляр-коробочку и «Экспансию». Футляр машинально засунул в боковой карман пиджака, а вот с книгой вышла заминка. Усевшись на кровать, он добрую минуту перекладывал ее из одной руки в другую. Наконец потянулся за спину и вытащил из скарба целлофановый мешок с новой рубашкой, приобретенной в «Шереметьево». Со скепсисом осмотрел и небрежно забросил обратно, надо полагать, разочаровавшись в выборе. Бодро вскочил на ноги, уложил скарб в чемодан и вернул его на прежнее место. Книгу же затолкал во внутренний карман пальто.
– Аль-Мутанаби 605, посольство СССР, – распорядился Талызин, устраиваясь на заднем сиденье видавшего виды «Мерседеса».
– Аль-Мутанаби? Весь район «Аль-Мансур» закрыт, – ответствовал, чуть подумав, таксист. – Блокпосты, три дня как…
Кроме «Аль-Мансур», Семен Петрович ничего не понял, но большего ему и не требовалось. В прошлой командировке он неплохо изучил Багдад, зная, что Аль-Мансур – район города. Судя по кислой мине водителя, не попасть туда.
Удивляться было нечему. На коротком отрезке между аэропортом и кварталом правительственных учреждений Талызин насчитал вчера дюжину блокпостов. Не сопровождай его офицер «Мухабарата», на первом же был бы задержан. Хоть и ныне в кармане пропуск, каков его диапазон – большой вопрос.
Талызин ухмыльнулся, озадачив наблюдающий за ним извоз. Клиент в порядке? Чему радуется? Часом, не того?
Между тем Семен Петрович душевных аномалий не испытывал. Разве что недоспал, забывшись только под утро.
Ощетинивший зенитками и ракетами, кишащий военными Багдад, страх, охвативший всех и вся, – от высших чиновников, до рядовых граждан, где скупающих, а где растаскивающих последние съестные припасы, демоническая неуступчивость Саддама – не столь обескураживали, как являли собой прелюдию апокалипсиса, который вот-вот разразится – сотнями тысяч жертв и стертыми с лица земли городами. Кто-кто, а доктор инженерии, Талызин, прознав на совещании в Минпроме, насколько могуч арсенал коалиции, масштаб катастрофы не только мог представить, но и навскидку просчитать. Оттого потуги консорциума заговорщиков, капризом случая забросившего его в Ирак, к полудню вчерашнего дня о себе уже не напоминали, утонув в реалиях неотвратимой, как диктат мироздания, беды. Заступив в забытый богом, замерший в ожидании краха Багдад, самая бесшабашная личность не могла не поджать хвост, умалялась до утилитарной потребности спасти свою шкуру, выжить. И даже не замечалось, когда бремя обязательств, пристрастий, привычек, обратившись в балласт, оказывается за бортом дня.
