Хаим Калин
Багдад до востребования
Между тем разнобой ощущений будто смыло, когда на Таню нахлынул их с Федором полет на брошенное пальто, бесцеремонный, но столь восхитительный. Таня вспыхнула, возвращаясь в слепящую огнями юпитеров ночь.
Тем временем, должно быть, самый дерзкий во Владимире гастролер (с авансом на трансконтинентальный размах устремлений) на противоположной стороне улицы, со смещением метров в сто, ловил такси, чуть выглядывая из-за рекламной тумбы. Быть замеченным Таней, для которой он по срочному делу на главпочтамте, в его планы не входило. Не рассеялись и подозрения о том, что Талызин его сдал, ища у властей естественную защиту. За сутки из Москвы могли понаехать лучшие спецы, обвивая округу паутиной коварных засад. При этом, доверяя своей интуиции, еще в одиннадцать, во время контрольного звонка Талызину, учуял, что Семен макуху из разбавленного агиткой шантажа проглотил. Слишком раздраженно тот вел беседу, подтвердив свой контакт с Москвой.
Между тем главный закон шпионского ремесла гласил: вращай объект на стенде подозрений, не зная устали и печали. Вот Шахар и запустил на встречу тет-а-тет почтового голубя, хоть и далось это с трудом. Обретаясь в инерции незабываемой ночи, Таня не могла понять, куда и зачем она должна ехать. Выходило: по поручению одного инкогнито к другому. Но в какой-то момент сдалась на милость сердцееду, его погружающим в негу прикосновениям.
Прибывшая к магазину Таня и предположить не могла, что постоялец-охмуритель от нее в ста метрах и пристально за театром выстроенной им авантюры наблюдает. Причем обнаружился здесь еще в 12:30, скрупулезно изучающим округу. Заметь он малейший намек на засаду, тотчас сделал бы ноги, бесстрастно скормив сладчайшую в судьбе конфетку силовикам.
Между тем Шахар понимал, что ход со сменой координат мало что меняет, случись интуитивная оценка дала маху. Профессионалы его выудят и из многолюдья рынка. Переадресовка пока сулила лишь один дивиденд, и то не в абсолюте. В людской толпе дважды подумают применить огнестрельное оружие, подкидывая шанс-другой затеряться.
Кроме того, ситуация подталкивала к гипотезе: Талызину ничего не стоит послать засланца ко всем чертям, в органы правопорядка не обращаясь. Завидный кругозор инженера мог, с немалой долей вероятности, подсказать: у израильтян в СССР руки коротки, и агент тривиально блефует. Знание адресов ближайших родственников – не самый убедительный аргумент для шантажа. По запросу адресная справка, пусть не столь оперативно, как Черепанов, сведения о месте жительства почти любого советского гражданина отстучит. Так что в эти минуты, следуя к месту промежуточной встречи с Таней, Шахара донимала как раз вероятность банального от ворот поворот. Зря, между прочим.
Едва вчера был озвучен ультиматум, как Талызин осознал, что никакой паранойей здесь и не пахнет. Лазутчик – настоящий громила, пусть фасад его где нормативен, а где импонирует. При этом непреодолимым казалось иное. Характер подряда внушал: делегировало гастролера государство. И не разваливающийся совок, который никто, включая Семена Петровича, не принимал всерьез, а амбициозный Израиль.
Общаясь с иракскими коллегами, Талызин в свое время прознал, какую неизлечимую травму национальному самосознанию нанес бомбовый удар по ядерному реактору «Осирак» в 1981 г., исполненный израильтянами исподтишка, без предостережений. Теперь, когда неделей ранее Саддам выбросил свой последний козырь, пригрозив Израилю – в случае вторжения коалиции – химической зимой, правительство Ицхака Шамира объявило в стране военное положение. А коль советский инженер им зачем-то понадобился, то как дважды два просчитывалось, что церемониться ни с ним, ни с его семьей не станут. В условиях военного времени парочка заурядных жизней, к тому же иноплеменных, разменная монета да и только!
Но то было лишь затравкой глухого прозрения. О его планируемой командировке в Ирак, тайне из тайн, знали лишь считанные лица. Все они – аппаратчики высшего звена. Достаточно того, что общался с Талызиным напрямую зампредседателя ГКЭС по кадрам. Стало быть, слили его израильтянам из самых государственных верхов. Оттого обращаться за защитой, можно сказать, было не к кому, если сам купол державы пошел по швам.
В довершение ко всему, пустые соты потерпевшего крах общества на глазах прибирал к рукам криминал. Причем столь стремительно, что Талызину казалось: уголовное сообщество вот-вот подменит собой государство или, по меньшей мере, функцию правопорядка у него отберет. Наглые, уверовавшие в свою безнаказанность лица уже встречались почти у каждого объекта, где теплились экономические интересы: на рынках, в магазинах, в ресторанах, у ларьков. Циркулировали слухи об обкладывании кооперативщиков данью, двукратном скачке статистики по убийствам и грабежам, на самом деле слухами не являвшимися. Талызин, член бюро облисполкома, знал это точно. Так что лицезрев ближневосточного засланца, Семен Петрович тотчас рассмотрел, при всей уникальности образа, знакомый почерк: бравирование грубой силой и блуждающий, мало что говорящий взгляд. И эта незаземленность вселяла больше страха, нежели сами угрозы.
Словом, угораздило тихого, интеллигентного пьяницу влипнуть в какой-то явно не советский, вгоняющий в топь гипотез переплет. Как ни странно, тащил тот не на север, а на юг, который вот-вот, точно копна сена, вспыхнет.
Два тридцать пять по полудню. Контрольные три минуты истекли, однако засланец вновь не объявился. «Что за дьявольщина? Игра в лжесвиданки юных девиц? Так это называется»? – чертыхался про себя Талызин, порываясь уйти. Но что-то удерживало, пока неуловимое.
Семен Петрович оперся одним локтем о прилавок, но душевного равновесия не обрел. Перенес центр тяжести на другую руку, но не надолго. Выпрямился, после чего прошелся.
Показался милицейский патруль, с ленцой прогуливающийся вдоль мясных рядов. Тут Семен Петрович вспомнил, что несколькими минутами ранее с этими служивыми он уже пересекался, только двигались они в противоположном направлении. Классическое отбывания номера в режиме «километро-час».
Талызин задумался: «Собственно, почему я к властям не обратился за помощью? Будто не в своей стране…Ах да! Были бы дочь и мать тут, дома, на виду, не раздумывл бы. А так, пойми, что у злоумышленников на уме, на скольких мушках держат. Да и вообще: кому сейчас в совке до кого!»
Тут его охватило самое муторное человеческое чувство – раскаяние. С десяток раз до обеда он тянулся к телефону, чтобы связаться с дочерью, но рука замирала на полпути. Тогда ему казалось: не навреди. Ныне же он оценил свою немощь по-иному. Постзапойный синдром деформирует естество, населяя сознание мерзкими страхами – соплями подкорки. В них вязнет воля, искажаются понятия добра и зла. Все, что чувствуешь, тебя неотвратимо развенчают, при полном непонимании в чем.
Так что доигрался, Сеня, заключил, в конце концов, Талызин, до примитивного животного, вздрагивающего от малейшего шороха себя низвел. Отцовский инстинкт пропил даже!
Треск рации уже растворился в людском гуле, когда мысли Талызина вновь вернулись к патрулю. Не спугнул ли тот гастролера? Тогда, что помешало встрече накануне? Служивые-то у магазина не замечались…
– Семен, не делай поворот. Иди в туалет, через две минута, – впился иголками в спину шепоток.
Талызин все же обернулся, но не сразу – секунд тридцать спустя, чтобы обнаружить: «шептуна» и след простыл. Лишь ведущая в техническую зону дверь чуть покачивалась, что, впрочем, ни о чем не говорило. Пусть добрая половина торговых площадей к этому часу опустела, движения в проходах хватало.
Сверившись с часами, Семен Петрович потопал к туалету. Между тем сквозь его припухлый, заторможенный лик пробивался лучик расставания с бременем: мол, лучше двигаться хоть куда, чем стоять, как кол, без толку.
В техзоне – уйма народу: персонал и торгаши, в основном, с тележками. Едва разъезжаются, сворачивая полный барышей, но, судя по рассеянным, неприветливым лицам, не очень радостный день. Будто не канун Нового года, а паскудный, жаждущий пива понедельник. Не туда Горбач рванул – с инженерии душ начинать надо было, размышлял Талызин.
Гастролер вырос как из-под земли, но не по фронту, а с боку, пристроившись. Жестом дал знать: продолжай по курсу. Причем узнавался больше по пальто. Вместо лыжной шапочки – меховая шапка, отстегнутыми ушами закрывающая треть лица, в правой руке авоська с тушкой гуся. При этом большая часть публики – без головных уборов, температура-то в районе нуля. В самом же помещении рынка – плюсовая.
Но новизна не в камуфляже и смене образа – со спортивного на бытовой, а в потере самоконтроля. Засланец ужасно нервничал: частил шаг, смотрел по сторонам, то и дело порываясь взглянуть за спину.
У туалета вновь жест, зовущий продолжить движение – в отсек боксов. Одна из дверей распахнута настежь, бокс пуст, пол усеян ломанными стеблями хризантем. Засланец остановился и, будто заглядывая внутрь, изучил между делом обстановку за спиной.
– Пошли, Семен, обратно, – ни с того ни с сего скомандовал гастролер, причем совершенно невозмутимо. – И объясняй, что в Москва сказали.
Рассказывать Талызину было, собственно, нечего, а вот разъяснять пришлось. 31 декабря – наихудший день для любых бюрократических начинаний, поскольку большую часть управленцев на рабочем месте не застать. Затерялся где-то и куратор Семена Петровича, зампредседателя ГКЭС по кадрам. Оказалось, по местной традиции, изумившей гастролера, на ближайшие три дня. Первого и второго января – общенациональные выходные.
Поначалу засланец перебивал, уточняя каждое слово, но скорее, выказывая недоверие. Однако спустя минуту-другую слушал покорно, про себя лихорадочно соображая. Чувствовалось, что воспринимает рассказчика всерьез, в достоверности сведений не сомневаясь. В какой-то момент Талызину даже показалось, что гастролер теряет к нему интерес, будто вариант тупиковый, стало быть, жаль усилий и времени. И Семен Петрович не на шутку испугался.
Самое любопытное: со всеми на то основаниями. Окажись инженер для операции бесперспективен или прояви строптивость, Шахар бы его буднично в Клязьме утопил, как посвященного пусть не в суть, так в сегмент конфигурации заговора, для Израиля жизненно важного. Между тем с семьей Талызина счетов сводить не стали бы по нескольким соображениям. Главенствующее из них: крайне нерациональный шаг в условиях жесточайшего временного цейтнота. Так что Шахар, угрожая расправиться с матерью и дочерью, элементарно блефовал. Возможности «Моссада» в СССР на тот момент топтались вокруг нуля. Ко всему прочему, отсутствовал назидательный элемент расправы. Зачем марать руки о невинных людей, безнадежно далеких от бдижневосточного гадюшника?
Очередным блефом было и потеря к объекту интереса, разыгранное лазутчиком. Лицензированный злодей, владевший всеми оттенками искусства шантажа, знал, что непрямые намеки порой нагнетают угрозу сильнее, нежели занесенный кулак. Причем, как правило, у индивидуумов высокого интеллекта. Так что, будто самоустраняясь, лазутчик между делом проверял подопытного на психо-детекторе лжи.
Между тем никакой иного кандидата на роль легального связного, кроме Талызина, у израильтян на тот момент не было. Ознакомившись с размахом ночных розысков Черепанова, Шахар с предложенной фигурой согласился. Стало быть, подразумевалось, что он отработает главного инженера до конца. Более того, пока тот встроен в схему, обречен сдувать с него пылинки. Хоть и весьма назойливо…
***
На одной из малогабаритных квартир Владимира Новый 1991 год встречала весьма любопытная компания из двух пар. Их то сплачивала, то разъединяла гамма контрастов – внешних данных и противоречивой энергетики, циркулировавшей по условной окружности.
Пары, в первую очередь, разнились возрастом – отталкиваясь от среднеарифметической величины, лет на тринадцать, в приблизительном соотношении 43-30. Во-вторых, разными типами харизмы. Старшая чета – образец корректной сдержанности – завидное, присущее лишь немногим индивидуумам свойство, но на фоне довольно заурядной внешности. Те же, кто помоложе, буквально фонтанировали эмоциями и красотой: изящных черт, а-ля Иисус, с богатой мимикой, герой-любовник и писаная матрешка с ямочками, млеющая в поле избранника.
Не согласовывались и образующие пары токи. «Тридцатилетних» связывала реакция молодых дрожжей, а «сорокалетних» – помесь стеснительности и тихого обожания. Казалось, обе четы едва знакомы, только в орбите молодых гуляла шаровая молния, а вот у зрелости день Святого Валентина никак не наступал. Точнее, стрелы Купидона прошли мимо мужской половины, но сразив прекрасный пол.
Между тем стержнем компании был герой-любовник, норовивший услужить как дамам, так и старшему товарищу: расфасовывал блюда, подбавлял шампанское и… томатный сок себе и визави. Похохатывал, выразительно жестикулировал, при этом едва извлекал из себя слово-другое в атмосфере активного общения. После же полуночи – развлекал танцами прекрасный пол, где смущая, а где зажигая латиноамериканским темпераментом и чувством ритма. Словом, массовик-затейник, пришедшийся коллективу ко двору.
В какой-то момент хозяйка стола, разуверившись расшевелить сдержанность объекта своих пристрастий, стала задерживать на душе компании восхищенные взгляды. При этом не очень-то покушалась на идиллию новоиспеченных голубков. Молодец к тому времени все реже обнимал млеющую матрешку и все чаще переглядывался с визави, казалось, в крепнущем мужском взаимопонимании.
Где-то после двух, отведав гуся, мужчины удалились на кухню, будто на напрашивавшийся перекур, притом что оба табаком не баловались. Должно быть, развеяться или анекдоты потравить. Благо, не в пример провизии, в совке они не только не переводились, а множились – жизнь-то сподобилась в один сплошной, где горький, а где похабный анекдот. Между тем вездесущий конферансье-застрельщик, точно сорвав голос, обозначал себя одним шепотом. Впрочем, вполголоса общался с ним и собеседник. До женского анклава их диалог, можно сказать, не доходил, разве что однажды послышалось «Москва».
Как бы там ни было, дамы держали ушки на макушке, внимательно вслушиваясь. Не вызывало сомнений, что их помыслы витают вокруг вторых половин, у красивенькой матрешки пробуждая тревогу, а у старшей дамы – грусть. Вскоре они переключились на «Голубой огонек», время от времени косясь в коридор. Получалось, что общаться один на один им не о чем.
Компания воссоединилась через полчаса, но весьма условно – мужчины даже не заняли свои прежние места. Более того, оказалось, они никакие не спутники дам, ибо с интервалом в полчаса средних лет товарищ и затейливый герой-любовник со своими половинами расстались. Первый раскланялся прямо в зале, едва вернувшись, а второй – у дома матрешки с ямочками, через упомянутые полчаса.
Троица покидала место торжества, кардинально преобразившись. Затейник торопился убраться, явно посеяв на кухне изыск манер (чуть не забыл облачить свою даму в пальто), его собрат по полу комплексовал, избегая встретиться взглядом с хозяйкой торжества. А красна девица страшно злилась, как несложно было догадаться, из-за внезапной трещины в их с затейником отношениях.
В такси, по пути к себе домой, она и вовсе окрысилась, отметая поползновения ухажера оправдаться за непредвиденный срыв торжества. По приезде, выскочила, как угорелая, демонстративно захлопнув дверцу перед носом двинувшегося ей вслед уже не героя-, а горе-любовника. Между тем публичное отлучение его не остановило. У подъезда он красну девицу нагнал и заключил в объятья. Та отчаянно вырывалась, но вмиг уняла пыл, когда ухажер грохнулся коленями на мокрый асфальт, обхватывая ее ноги и прижимаясь головой к ее животу. Казалось, он всем естеством жаждет обмакнуться в тело пассии. Таксист и старший товарищ выкатили шары, после чего деликатно потупились, не проронив ни слова.
Девица отжала лицо воздыхателя, но, не отваживая, – внимательно всматривалась в черты, будто в последний раз. Взъерошила знатную гриву, прикрыла ладошками глаза, судя по бешенному блеску, на грани безумия, и была такова, незаметно выскочив из объятий.
Так троица преобразовалась в двоицу, подбавив между тем таксисту работы. Спустя четверть часа тот доставил пассажиров по названному старшим товарищем адресу и терпеливо их дожидался. Пассажиры вернулись спустя сорок минут с объемистым чемоданом, на котором замечалась наклейка багдадского аэропорта годичной давности. Пока старший загружал поклажу в багажник, молодой распорядился: «Вокзал». Вскоре двоица располагалась в совершенно пустом вагоне первой по расписанию московской электрички.
До самой Москвы компаньоны безмолвствовали, лишь изредка посматривая друг на друга. Казалось, их связывает некая тайна, от которой никуда не убежишь. И она их крест, а может, судьба, если не то и другое.
Меж тем дамы распавшейся компании, как и нежданно исчезнувшие мужчины, до самого утра бодрствовали. Хозяйка неудавшегося тожества мыла холодной водой посуду (горячей как неделю не было), вытирая рукавами халата слезы. Но расквитавшись с санитарией, буднично улеглась спать.
Красна девица, напротив, до девяти утра, сидя в кресле, бездельничала, казалось, в сладких высях паря. Отведав грез, решилась навести в квартире порядок. Вскоре наткнулась на комплект белья. Пользовалась им всего раз, правда, расстилала для напольного отдыха.
Перебирая, она заметила на наволочке длинный мужской волос, цвета смоль, волнистый. Смешалась в чувствах, словно раздумывая, куда его деть. Достала из трюмо ридикюль, где, наряду с разными безделушками, хранились завернутые в целлофан первые волосы сынишки. Некоторое время колебалась, но в итоге вернула сумочку на место. Прошла к окну, отворила форточку и плавным движение ладони сплавила волос, будто запуская воздушного змея в свободное плавание. Отправилась за сыном, оставленным на новогоднюю ночь у соседки.
Глава 9
1 января 1991 года 13:30 г. Москва квартира Председателя КГБ СССР В.А. Крючкова
Обычно невозмутимый Владимир Александрович не находил себе места: ерзал в кресле, хлестал минералку, бросал и вновь начинал обзорную статью в «Бильд». Между тем гнетущее полстраны похмелье – не его случай. Председатель, по убеждению, непьющий человек. В полночь, за компанию с женой, Крючков едва осилил бокал шампанского.
Лучше бы махнул глоток водки для аппетита, злился он ныне, не шампанское, а форменная бурда! Из-за него живот пучит. Ладно, слюни не распускай. Вот-вот Агеев с супругой явится, переодевайся.
Спустя полчаса Агеева, первого заместителя Председателя, встречал привычный фасад шефа – бесконечно собранного и совершенно бесстрастного аскета. Эдакая помесь Генриха Гиммлера и Вячеслава Молотова. Их внешняя неказистость лишь работала на образ, оттеняя неординарную натуру.
Крючков обменялся с гостями новогодними здравницами, словно дежурным рукопожатием, после чего помог им разоблачиться. Своими худыми, флегматичными конечностями, чем-то напоминал вешалку с рожками, куда пристроил пальто гостей. Покончив с гардеробным церемониалом, отправил супруге некий посыл, казалось, затерявшийся в толстых линзах, но без труда расшифрованный. Та тут же увела жену Агеева на кухню, приняв гостинцы – торт и бутылку «Игристого».
Кивком головы Крючков пригласил Агеева в кабинет, а жестом руки, уже внутри, – на диван. Тем не менее добрую минуту, сидя, молчал, пытаясь совладать с очередным капризом утробы. Будто справившись, подобрал лежавшую подле него газету и переправилл на журнальный столик, прежде на нее мельком взглянув. Медленно повернувшись, обратился:
– Как самочувствие, Гений Евгеньевич?
– Какое там, Владимир Александрович, будто не знаешь… – проскрипел Агеев, водружая руку на спинку дивана.
– А вот это зря, – жестко возразил Председатель, – не время для хандры! Кому, кроме нас, державу спасать?
– Так-то так, только пока на повестке дня собственные шкуры. – Вздохнув, Агеев увел взгляд в сторону. – Успеть бы…
– Зря вас послушался, зря. Теперь расхлебывать… – обронил Крючков, приподымаясь. Отправился к столу, где чинно уселся, точно ведет прием.
– Здесь ты прав, Владимир Александрович, – распрямился и Агеев, перекладывая руки на колени. – Благо, свой пример перед глазами. Одиночка Союз развалил, один-единственный. Да что там – полмира! Найди теперь управу…
– Управа всегда есть, – тихо возразил Крючков, блеснув очками.
– ЧП у нас, – объявил после недолгой паузы Агеев. – В Первом – крот. Вчера едва к курантам успел – до десяти разбирались. Но самое главное: тропинка ведет в Ирак. По крайней мере, на нем обрывается…
– Кто? И почему я ни сном ни духом?
– На него пока одни косвенные, уйма, правда…
– Кто, спрашиваю! – повысил голос Крючков.
– Да Черепанов, зав. второго сектора Отдела арабских стран.
– Докладывай.
– Может, на службе, Владимир Александрович? Новый год как-никак. Кроме того, приоритет ли? Резидентуры на глазах разбегаются… Этим не удивить.
Крючков снял очки, вновь водрузил их на переносицу. Поглядев на визави, перевел взгляд на окно. Казалось, взвешивает предложение.
– Ты же не зря тему начал. Известно, куда, твоею милостью, нас угораздило вляпаться… Так что себя не перепроверяй, не то время, – откликнулся Крючков вскоре.
Агеев пожал плечами, передавая мимикой лица: может, ты и прав.
– Тогда слушай, Владимир Александрович. История более чем занимательная. Так вот, в августе-сентябре прошлого, Черепанов основательно шерстил архив, затребовав досье большей части нашей агентуры на Ближнем Востоке. Без разбору – курируемого им сектора и выборочно – смежного. При этом начальник отдела никаких грандиозных операций в регионе не замышлял, не заказывал и обзорных докладов. Как бы там ни было, у Черепанова – неограниченный допуск к информационной базе имелся, – Агеев откинулся на спинку, складывая руки на груди. – Вот почему отдел безопасности до поры до времени за резко возросшей активностью документооборота лишь наблюдал. Красная лампочка вспыхнула, когда двадцать девятого Черепанов в 20:30 внезапно вернулся на рабочее место. Но не замкнуть сейф, оставленный по недосмотру открытым, что у нас нередко случается, для другого: поставил на уши архив и компьютерный центр, дергая их до часу ночи.
– Что на сей раз? – уточнил Председатель.
– Собственно, ничего необычного, да и безопасность не очень-то лезла в суть. Они – часовые да и только, по большей мере, входы и выходы берегут. Словом, сигнальщики весьма расплывчатой схемы. Так что не секрет: большинство их отмашек – впустую. Но тут в самое яблочко. Оказалось, шеф Черепанова Березкин малейшего представления о масштабных розысках подопечного не имел. Прознав об этом, я о колпаке распорядился.
– Колпак – хорошо, только где тропинка? – отослал к некоему источнику Крючков.
Агеев повел шеей, выказывая недоумение, но вскоре спохватился:
– Ну да! Через банк сектора допусков он искал специалистов, затребованных Ираком у ГКЭС три недели назад. Выловив кандидатуру главного инженера «Владимироблэнерго», запросил адреса его ближайших родственников.
– Серьезно… – протянул шеф, обхватывая ладонью лоб.
– Здесь версии набросились на меня, – продолжал Агеев, – точно стая шакалов. При этом не то что отбиться, отстраниться не получалось. Стало быть, ничего не оставалось, как дальше копать.
– Ну-ну… – скорее подбодрил, чем прокомментировал Крючков.
– Однако долго принюхиваться не довелось. Следуя хронологической цепочке, безопасность вскоре вновь уткнулась в Ирак. Не далее, как две недели назад, Черепанов запрашивал досье Посувалюка, где чуть раньше был подшит сигнал-компромат…
– Кого? – Крючков с опаской отстранился, сбрасывая личину корректного собеседника. – Постой-постой… Того самого, нашего посла?
Агеев развел руками. Внимательно наблюдал за шефом, вмиг растерявшим самообладание, генетически ему присущее.
Тут дверь приоткрылась:
– Ребята, к столу, накрыто.
– К месту как раз, – заключил хозяин кабинета, вставая на ноги. – Пустой желудок – плохой советчик. Прошу, Гений Евгеньевич. – Крючков призывно развернул руку.
Спустя час Председатель и заместитель вновь уединились, на сей раз расположившись за журнальным столиком. У Агеева в руках фужер с коньяком, у Крючкова – горячий, крепко заваренный чай.
– Перейдем к выводам, – вернулся к прерванному разговору Владимир Александрович, подув разок-другой на пахучую жидкость. – Вероятность локального заговора исключим. Обмозговав за столом, укоренился во мнении, что заказчик – извне. И вот что еще: он страшно торопится, иначе бы ценным агентом не жертвовал.
– Ну, агент себя сам подставил, выбрав подлую стезю. Правила в той игре известны: рубль – вход, выход – два… – уклончиво изъяснялся Агеев. Хлопнув по колену рукой, живо продолжил: – Как по мне, рано ставить в центре комбинации Посувалюка. Упомянул его лишь потому, что наши первостатейные интересы – тот самый регион. Вдруг скрестится где? В остальном – нулевой цикл, хоть и прочный.
– А я так не считаю! – запротестовал Председатель. – Голова твоя на месте, вон как ловко все расфасовал. Убежден: острие – Посувалюк. Он и только он, хотя, нельзя не согласиться, видна одна тень. Но не безымянная, а с именем, и она – война в Ираке, которую, как известно, не избежать.
– Будем задерживать? – обратился заместитель.
Крючков неторопливо потягивал чаек, точно вопрос случаен и откликом можно пренебречь. Но, отведав вдоволь, загадочно изрек:
– Командировать будем – и одного, и другого…
– Что значит «командировать» и кто это «другой»? – недоумевал Агеев.
– На обоих приказ: командируются для изучения обстановки в среднеазиатских республиках. Березкин – в Узбекистан, Черепанов – в Туркмению. Кто, как не они, специалисты по Востоку? Только Черепанова, по выходе из дому, по-тихому арестовать и доставить в Балашиху, в наш спецотсек. Командируя Березкина, между делом сообщи: с Черепановым – ложная тревога. А там… посмотрим. Да, вылет Березкина – ближайшим рейсом, так что дел у тебя невпроворот.
Подвожу итог. Оппонент, подсказывает интуиция, ухватился за нечто, что способно изменить обстановку в регионе, если не развязать иракский узел. Причем отмычка, пока неведомая, где-то у нас, скорее всего, в Москве. Конечный исполнитель операции – Посувалюк, его связной – инженер из Владимира. Что одного, что второго склонят к сотрудничеству шантажом, если уже не прижали к ногтю. Судя по начинке «сигнала» на посла, – отлично его помню – компромат должен сработать. Тем самым некто нащупал лаз в почти законопаченный Ирак – туда, куда мы уже месяц рвем и мечем внедриться. Само собой напрашивается: сесть тем хлопцам на хвост или запрыгнуть в их попутку. Все у меня. Вопросы?
Агеев упорно гладил подлокотники кресла, точно его замкнула дурацкая, надоедливая мысль. Он то ли не в силах от нее отцепиться, то ли ему не очень хочется. Мол, лучше шамкать, как травоядное, нежели возвращаться в этот хлопотный, отбирающий редкий выходной мир. Наконец ладони замерли, он резко встал, одновременно отодвигая кресло. Направился к окну и пятой точкой на подоконник взгромоздился.
– Видишь ли, Владимир Александрович, – как бы необязательно заговорил он, – я последние двое суток с Иудой общался, хоть и не напрямую. Не убежден, что он в детали посвящен…
– Более чем правдоподобно, товарищ заместитель, только Черепанов как-никак профессионал. Далее. Подрядчика он наверняка знает или, как минимум, догадывается, кто тот. Да и без связного кроту не обойтись, так что картина высветится…
– Да, из головы вылетело, – спохватился Агеев, – Талызина, того самого инженера из Владимира, утром не нашли. Нет его ни дома, ни на работе.
– Ну тогда… – Председатель задумался. – Черепанова берем сегодня. Реши как, чтобы не спугнуть. Я же придумаю, как успокоить благоверных – а то, не дай бог, они же нас и загрызут!
Спустя три часа, обосновавшись за непроницаемым изнутри стеклом допросной, на базе КГБ в Балашихе, Крючков с Агеевым морщились. Точнее, гримасничал один Агеев, реагируя на торопливое признание Черепанова и не подумавшего отпираться. У Крючкова лишь временами чуть подергивалась щека. Высокая наблюдающая сторона почти не переговаривалась. Немногословный Крючков больше изъяснялся жестами, подкрепляемыми «подскажи». Заместитель тотчас звонил, приглашая дознавателя для консультаций.
К 18:00 Черепанова препроводили в самую секретную, а посему наиболее охраняемую в СССР одиночку, куда вскоре доставили совсем не арестантский ужин, венчаемый кувшином пива, – на тот самый случай, что с новогоднего бодуна подполковник соображает плохо. При расставании дознаватель настоятельно рекомендовал освежить память на досуге.
Между тем Председатель и зам дислокацию не поменяли, все еще храня молчание. Крючков чертил в блокноте какую-то схему, а Агеев вышагивал, весь в думах.
– Смотри, что у нас получается, Владимир Александрович, – заговорил Агеев, уняв наконец зуд шагистики.
Крючков, само недоумение, медленно поднял голову. Казалось, то ли прослушал, то ли к общению не готов – настолько увлечен своим занятием.
– Мы к цели почти не приблизились, – увлеченно продолжил Агеев, – разве что на шаг, давший самую малость.
– Не думаю… Ты мог предположить, что подрядчик – израильтяне? – возразил Крючков, вновь погружаясь в чертеж.
– Я как раз не исключал. Они, после заявления Саддама от двадцать первого, едва ли не самая уязвимая сторона, исключая Кувейт, разумеется. Да и стиль операции – чисто моссадовский: безоглядное вероломство, сочетаемое с жесткой конспирацией. Надо же, попереться в изолированную Россию и хозяйничать здесь, точно в Газе, шантажируя послов. Мальчиш-плохиш мировой политики – кто, кроме него, додумался бы до такого? Но главное не в этом… По сути, разжились мы немногим: имя связника, приметы координатора операции и ее суть – доставка небольшого предмета в Багдад. Опять же, если все это не подстава…
– Да нет у них времени втирать очки! – оспорил гипотезу Крючков. – Не понимаешь? Вот что: отвлеклись мы с тобой, на теорию налегая. Распорядись взять квартиру Розенберга под наблюдение и разошли ориентировки на инженера и координатора. Заодно подключи погранконтроль. Если координатор въехал легально, корешок его визы с фотографией в два счета найдут. Так один икс устраним. Последнее: тайник связи Черепанова и квартиру бывшей жены инженера – под круглосуточный надзор. Да, смотри в оба: не исключено, моссадовская задумка к нашему личному интересу сбоку припека.
– Будет исполнено, товарищ Председатель! – заверил Агеев, но, будто вспомнив о чем-то, задумался. – Не мешает за Черепановым присмотреть, – продолжил он вскоре, – как бы руки на себя не наложил. Иуда еще понадобится – не столько нам, как им…
