Хаим Калин
Багдад до востребования
– Вы кто? – осведомился полковник, почему-то пряча «серпастый» в карман.
– Инженер-электрик, приглашен Министерством промышленности, – ошарашил дознавателя сносным арабским гость. Не дав опомниться, продолжил: – В паспорте – командировка.
Ревизор осмотрел пьяненького пассажира со смесью скепсиса и брезгливости, после чего взмахом руки пригласил одного из автоматчиков. Отойдя с ним сторону, минуты две инструктировал. Для закрепления семантики нацелил на подопечного указательный палец и как-то незаметно испарился, унося паспорт, судя по недавней реакции, свалившегося с линии электропередач визитера.
– Выходи, Семен! – резанул сквозь полотенце окрик на арабском.
Талызин резко повернулся, устремляя взор к открывшейся двери. Шапка слетела с головы, размоталась и чалма.
В дверном проеме – автоматчик, сокамерник же, как ни в чем не бывало, аккуратно заправляет кровать.
– Яла-яла! – напомнил о себе стражник, увидев, что «Семен» трет спросонья очи. Для пущей убедительности затребовал рукой.
Семен Петрович соскочил на бетонный пол, высматривая куда-то девшиеся ботинки. Сообразив, что обувь, скорее всего, под нарами, согнулся. Нашел.
Тут всплеск активности увял, натолкнувшись на занятную дилемму: обуться или пристроить упавшее на пол полотенце? Выбор пал на казенный артикул, ежась от прожигающего сквозь носки холода, Талызин потопал с ним в санузел. Вернувшись, обулся, перебросил через руку пальто, подхватил свободной рукой шапку и… задумался.
– Ты что, обделался?! – заорал охранник, переступая порог камеры.
Талызин хоть и слов не разобрал, но окрик говорил сам за себя. Попятился спиной к двери, натужно соображая, не оставлены ли «хвосты». Наконец вспомнил: надо попрощаться… Открыл было рот для «пока», когда увидел сжатый в знак солидарности кулак. Губы сокамерника экспрессивно задвигались, артикулируя нечто без звука, но что именно – он не разобрал. Выходя, Талызин помахал «Коле» рукой.
– Вперед! – скомандовал конвоир, закрывая камеру. Здесь Талызин ощутил наконец, что цикл ожидания и всякого рода оттяжки позади, и момент истины, как всегда неумолимый, вот-вот навалится всей своей массой, пышущей злорадством и изначально не просчитываемой. Именно в ближайшие минуты свершится восхождение на Голгофу, которое в глубине души рассчитывал миновать. Но струхнуть по-настоящему он не успел – охранник то и дело задавал направление и ритм движения, подвигая к собранности.
Вскоре они уперлись в решетчатую дверь и постового, охраняющего вход в тюремный отсек. Дневальный обменялся с конвоиром парой фраз и, погремев ключами, выпустил тандем наружу.
Минув еще один коридор, на сей раз неохраняемый, Талызин оказался в зале погранконтроля, в отличие от ночного визита, совершенно пустом. Ни пограничников, ни вояк, ни уборщицы. «Все-таки, что напутствие собрата по несчастью значило?» – озадачился Семен Петрович, вспомнив, что сокамерник в момент ареста команде нечто артикулировал. Воспроизвел в памяти недавнюю мимику «Коли» и наконец скорее догадался, нежели постиг: «Кто я, ты не знаешь». Что навело на догадку, он не уловил, зато тотчас в нее уверовал. Собственно, так и есть, напоминал зачем?..
Вновь коридор, на сей раз совершенно безобидный – обычные офисные двери. И такая же, как и в секторе границы, тишина, будто не аэропорт, а заброшенное кладбище. Неужели персонал за ненадобностью эвакуирован? Выходит, Шахар не врал, утверждая, что «Аэрофлот» – последний воздушный мост Ирака. Только чему радоваться? Крышка-то котла захлопнулась.
Коридор заканчивался – в десяти метрах глухая стена. При этом конвоир молчит, будто в сомнениях, в то ли крыло попал. Между тем перед двумя последними офисами Талызин остановился. Обернувшись, запечатлел неожиданную, постигшую конвойного метаморфозу: робкие кивки головой в сторону последней справа двери. Вот те раз! Что с ним? Спесь подевалась куда?
Семен Петрович взялся за ручку, но нажать не решился и руку убрал. Как без стука? Робко взглянул, казалось уже, на попутчика, точно испрашивая согласия, а может, совета. Тот протянул руку и тихонько постучал. Услышав «Входите», осторожно приоткрыл дверь, просовывая в зазор голову.
Как он прошел в комнату и был усажен, Талызин не помнил, поскольку буквально с порога его подхватил водоворот противоречивых, парадоксально сплотившихся ощущений: прилив надежды, брызнувший снопом искр, ужасающее, грозящее разоблачением открытие и затесавшийся промеж двух антагонизмов позыв свою одиссею прожить. Нет, не пересилить Голгофу, а именно прожить, смакуя, словно мазохист, интригу, какие бы мучения та не принесла.
В комнате двое: полковник, инициатор ночной облавы и, во что с трудом верилось, завотделом энергетики Минпрома Ирака, знакомый по прошлой командировке. Значит, нужен им! Да еще как, коль столь важный чин собственной персоной! Так что молчок иракского Минпрома на телекс ГКЭС, впрямь, следствие неразберихи!
Между тем тут же в комнате, на приставном столе, его распахнутый, второй раз за сутки перелопаченный чемодан. В нем, поверх расхристанного шмотья, гостинцы гастролера – книга и футляр от заколки. И безнадежно запоздалое прозрение: в этих двух, на обывательский взгляд, невинных предметах кроется не тайна и не загадка, а страшная разрушительная сила. Лишь в смирительной рубашке похмелья, спеленавшей тело и мозг при первой встрече с гастролером, можно было воспринять «миссию» как левак вагоновожатой. Да, не вызывало сомнений, функция нарочного – противозаконна и в случае разоблачения не сдобровать. При этом убаюкивала иллюзия, что возможный разоблачитель обречен рассмотреть насильственный характер подряда, к которому случайного «чайника» склонили шантажом. Коль так, то снисхождение, а то и помилование, надеялся далекий от гадюшника, именуемого «органами правопорядка», «чайник», вполне осязаемы. И успокаивал себя: по большому-то счету, на повестке дня – контрабанда, повседневное, весьма распространенное правонарушение. Больше того, когда на установочном инструктаже был назван получатель гостинцев – советский посол в Багдаде, лицо, априори далекое от криминала, на затянутом тучами небосводе вспыхнуло подобие осветительной ракеты. Если столь влиятельная фигура, как Посувалюк, – интересант, то, возникни осложнения, его содействие подразумевалось.
«Где так, а где совсем по-другому… – бросало Семен Петровича то в жар, то в холод. – Стал бы шпионский консорциум столь скрупулезно выстраивать авантюру, чтобы забросить в Ирак, скажем, шифровку или нечто схожее – умеренно радикальное. Заколка – не что иное, как дистанционно управляемое устройство, обращенное против военной надстройки Ирака. Стало быть, разоблачение дерзкого заговора сулит одно: зверские истязания в пыточной «Мухабарата». Без всякой оглядки на чужеземное гражданство арестанта».
Разлившаяся сыпь и мелькнувший во спасение позыв покаяться жили между тем секунду-другую. Чертик авантюры, вильнув хвостом, смел гадкую слизь, разбудив задиристого петушка.
– Тот самый? – Полковник вклеил а завотделом энергетики Минпрома тяжелый взгляд.
Энергетик заискивающе закивал, постепенно вжимая в плечи голову.
– Так тот или похож?! – повысив голос, уточнил полковник.
– Точно не сказать… – засомневался энергетик, но вскоре нашелся: – В южном комплексе его лучше знают. Вызвать начальника?
– Помогу вам, полковник, а то, не ровен час, за Ибрагимом Асафом отправите вертолет, – вмешался Семен Петрович, по двум-трем знакомым словам вникнув в диалог. – Заверяю вас, я – Семен Талызин, то самый, кто запускал энергокомплекс юга год назад. Слева от вас – Салим Барзани, завотделом энергетики Минпрома. Мы дважды встречались, хоть и мельком. Надеюсь, не затруднил беглым русским…
Салим Барзани, уловив лишь свое имя и имя начальника южного энергокомплекса, переводил взгляд с полковника на Талызина, за доли мгновения меняя лики – с пиетета на недоумение. В конце концов уставился в столешницу.
– Свободен, Салим, – небрежно бросил полковник, переключая внимание на визави.
Салим Барзани то ли не расслышал, то ли прикидывал в уме диапазон увольнительной. Полковник повторил, закрепляя послание брезгливым взмахом кисти от себя. «Минпром» подскочил и, раскланявшись в самом буквальном смысле, – как с куратором действа, так и с Талызином – тихонько бочком «по бровке» удалился.
Судя по тому, как окружение воздавало полковнику почести – от главного энергетика страны, до темного конвоира-феллаха – управляющий пыточной – во главе стола.
– Так что вас испугало, Семен Петрович? – не дал секунды на раскачку управляющий.
– Собственно, об испуге я вас хочу спросить… – Талызин почесал затылок.
– Меня? – изумился полковник, похоже, не уловив намек. Уточнил: – Когда вы вошли в кабинет.
Талызина вновь подвинуло к покаянной, но тотчас проснувшийся чертик-озорник схватил его за волосы.
– Объясните лучше: почему я задержан? Самому мне, увы, не понять! – обрушился Талызин. – Вместо полагающегося камикадзе саке, затхлая камера! – Очи инженера «колосились» скорее «Пшеничной», нежели гневом…
Полковник резко поднял руку, грозно помахал. Напомнив геокоординаты, открыл перечень претензий:
– Здесь, Талызин, Багдад, а не Владимир. Мне неважно, какой вы польза принесли Ираку год назад. А важно знать, почему оказались здесь после два отказа, фактически, прибыли без разрешение. Но это только первый вопрос. Мне кажется, самый легкий… И не сомневайтесь, на все я получу ответ.
– Знаете что, уважаемый, – Талызин скрипнул стулом, – меня долго уламывали на эту командировку. Убежден, не прихоти ради, а потому что крокодиловы слезы лил ваш Минпром. Что там не сработало, какая телеграмма затерялась – мне все равно! Так или иначе вы мне обязаны, а не я вам! Так что отвечать не буду и хоть сейчас готов убыть домой.
Полковник чуть подался вперед, передавая блеклый, неочевидный порыв, точно между двух диаметрально противоположных решений потерялся. Но тут, будто найдясь, потянулся к выдвижному ящику столешницы. Открыв, хаотично копошился, точно содержимое ему незнакомо. Наконец, вытащил канцелярскую металлическую линейку размером 3х30. Взявшись за оконечности, проверил эластичность и бросил на стол. Казалось, испытывая некую усталость… Внезапно вскочил на ноги и засеменил к входной двери, даже не взглянув на подследственного, вмиг поникшего, растерявшего полемический задор. Приоткрыв, кликнул: «Абдалла!»
В комнату ворвался оставшийся за дверью конвоир, завершив, надо полагать, ее обустройство в пункт дознания, предбанник пыточной: по указке босса, занял пост подле Семена Петровича. Полковник с шумом уселся, навлекая на себя деловито-властный вид. Взял в руки линейку и аккуратно прислонил ребром к дыроколу.
– Значит так, Семен Петрович, первый вопрос отменяю, он не самый главный. Позже о нем. Так вот… – Дознаватель прервался. – Какое задание у вашей группы и, кто вас послал? Признаетесь – обещаю хорошее отношение…
Деперсонификация вины Семена Петровича будто бы расслабила, но лишь на долю секунды – юридическую дистанцию между злоумышленником-одиночкой и членом преступного сговора он представлял. Между тем напрашивалось: «Сообщества, но какого?» «Тель-Авив-Москва», снарядившего его курьером, или…
Тут его накрыло теплой волной благодарности к сокамернику, своим беззвучным посланием – какие бы цели оно не преследовало – настроившее на должный лад.
– Я не могу быть группой, уважаемый. Да и Минпром заказывал всего одного консультанта… – с едва заметной улыбкой заметил Талызин
– Не считайте меня идиотом! – взорвался полковник, подхватив со стола линейку. Направив ее на объект дознания, просветил: – Группа – те, с кем прилетели!
Внешне степенный, чуть отстраненный Талызин запаниковал – глаза взбаламутились, мечась из стороны в сторону, но не от испуга, а в поисках решения. Семена Петровича буквально раздирал соблазн отослать полковника к видеосъемке, которая, по утверждению «Коли», велась в камере. Но в конце концов смекнул, что подобной легкомысленной ссылкой не столько сядет в лужу, сколько усугубит подозрения.
– Простите, как вас?.. – забраковав неверный аргумент, обратился инженер-электрик.
– Что?! – Дознаватель вскинулся, втыкая «указку истины» кантом в стол.
– Как к вам обращаться, полковник? Ваше имя, – затребовал идентификационный жетон Талызин.
– Кто командир группы? Отвечайте! – перескочил к новому вопросу дознаватель, проигнорировав вопрос.
Семен Петрович поулыбался, после чего призвал в союзники логику, весьма нестандартно причем:
– Вы меня вчера, нетвердо стоящего на ногах, видели? Смахиваю на шпиона, да? Хорош злой умысел! – Талызин нервно хохотнул. Взглянув украдкой на конвоира, продолжил: – А с группой, как вы ее назвали, лишь на погранконтроле соприкоснулся. Весь рейс без задних ног спал…
– Не кажется ли вам странным, что человек с ваша должность едет в другая страна пьяный? – рассмотрел изъян в легенде дознаватель, а может, уже не зная, к чему придраться…
Талызин добродушно рассмеялся и вдруг надел на голову шапку, которую до сих пор держал в руке. Но почти сразу снял.
– Вы же, судя по отличному русскому, знаете Союз не понаслышке… – отсылал к неким традициям Семен Петрович. – Как и понимаете, что с недавних пор решиться на поездку в Ирак может либо сильно пьющий, либо умалишенный человек.
Дознаватель в сердцах швырнул «указку истины» в угол стола. Но, казалось, не со злости: мол, тот еще попался орешек. А, весьма похоже, в раздражении, что загнавшей себя в тупик отчизне доводится расшаркиваться перед кем попало, снося неприкрытые издевки. Натужно поднявшись, отправился к чемодану.
Семен Петрович между тем даже не покосился – смотрел прямо, выказывая полную безучастность. Все это внешне, однако. За фасадом мелко дрожал затурканный судьбой человек, мало себе принадлежащий.
И хотелось ему одного. Нет, не вывернуться из передряги и даже не засадить фатуму в пах, а сорвать прилипшую к спине рубашку, наполовину мокрую. Оттого и покрыл шапкой голову – дабы, под видом случайного жеста-паразита, сковырнуть мерзкую корку из секреций и дрожи.
Тем временем дознаватель листал страница за страницей «Экспансию». Остановившись где-то в первой трети, пробежал пару абзацев, вновь зашуршал листами. Перевалив через середину, небрежно метнул книгу в чемодан, казалось, пресытившись нудной работенкой.
Электробритва – новый кандидат в «вещдоки». Брезгливо сморщился, когда из открытой головки на ладонь просыпалась мука из щетины. Не соединив компоненты, швырнул, как и книгу, обратно. Хотел было захлопнуть чемодан, когда вдруг впился глазами в футляр заколки. Поспешно взял в руки, раскрыл.
– Талызин, это что? – Полковник вытаращился.
Семен Петрович медленно повернулся, не в силах скрыть смятение, раздрай. На тот момент боковым зрением уже выхватил, что именно пригвоздило внимание дознавателя. По сути, его смертный приговор…
– Отвечайте, Талызин! – нажимал полковник, указывая на распахнутую коробочку.
– Что на сей раз? – уходил от ответа инженер. – В чем загвоздка?
Дознаватель вернулся к столу, уселся, не выпуская футляр из рук. Осторожно, точно лезвие, извлек заколку, осмотрел. Водрузив на открытую ладонь, спросил:
– Что это?
– Заколка для галстука. Не видите? – едва озвучил Семен Петрович, уводя взор.
– Она почти в два раза шире и толще нормальной, – возгласил первый пункт обвинения дознаватель.
Рассмотрел аномалию и Талызин, впервые лицезрев «свою» заколку живьем. Первое, что ему пришло на ум: объясняясь, призвать какую-нибудь инженерную закавыку, допустив, что дознаватель в технике профан. Но рисковать он не стал, прыгнув «солдатиком» в водоворот импровизаций.
– Вы о такой экономической формации, как социализм, слышали, полковник? Когда «все вокруг народное, все вокруг мое»… – обратился инженер, закидывая нога на ногу.
– А при чем здесь социализм? – усомнился дознаватель, причем совершенно искренне.
– При том, что технические нормы у нас столь же щедры, как и русская душа. Шучу, конечно. – Талызин вымученно улыбнулся. – То, что перед вами, – классический пример экономики, замкнутой не на потребителе, а на самой себе. В ее основе – немыслимый с позиций свободной конкуренции принцип: лишь бы мне, производителю, было удобно. Потребитель-то, в условиях тотального дефицита, что ни подсунь, купит. Пусть в последние годы…
Полковник судорожно перевернул заколку на тыльную сторону, оборвав монолог. За секунду-другую его лик заметался в диапазоне «недоумение – изумление – конфликт с увиденным». Затем, прищурившись, дознаватель стал нечто по слогам вполголоса произносить. Глаза слева направо прошлись разок-другой, из чего следовало: полковник читает. Только где – на заколке?
– Что это эс-пэ, Талызин? – дознаватель поднял на Семен Петровича затуманенный, неясных намерений взгляд.
Все еще пребывая в инерции политэкономического экскурса, Талызин хотел было брякнуть «совместное предприятие», но в последний момент осекся, осознав, что вопрос явно непраздный, между ним и заколкой – прямая связь. И даже не предположить, чем чреватая. При этом нечто подсказывало: верный ответ сулит избавление. Ведь, судя по первой фазе допроса, лопнувшей (на уровне ощущений) как мыльный пузырь, полковник терял инициативу. Стало быть, камень преткновения – треклятая заколка. Кроме того, не вызывало сомнений: в исходной точке у полковника за пазухой ничего не было, и весьма похоже, казус с несанкционированным прибытием тот готов как издержку бюрократической неразберихи проглотить.
– Дорогому С.П., – по слогам, бездумно проговорил дознаватель, не подозревая какой промах допустил. Не добавь он «дорогому», инженер, ежеминутно обмакиваемый им то в смолу, то в кислоту, ни за что бы не додумался.
– С.П. – это Семен Петрович, – сообщил Талызин, отчаянно мигая. Лишь затем его пронзило, что «Дорогому С.П.» – гравировка на заколке, неким животным инстинктом им разгаданная.
Только откуда она взялась? При доскональном многочасовом инструктаже столь немаловажную деталь Шахар не мог выпустить из виду. На даче, накануне отъезда, обкатывались частности, куда менее важные.
– А зачем вам заколка, Талызин? – не желал сдаваться дознаватель. – Вы даже галстук не носите!
Семен Петрович понуро, в полном опустошении опустил голову, словно выбрасывает белый флаг. Замечание его и впрямь подкосило. Он вспомнил, что утром первого января, впопыхах собираясь у себя дома, не захватил ни одного. Теперь же, с учетом памятной надписи, – кто только ее выгравировал! – крыть нечем, ибо сувенир или подарок, как аргумент, не пройдут.
– Как это по-русски? Если не ошибаюсь, «играть в молчальника»… Ладно, мы сами проверим. Абдалла! – Полковник о чем-то распорядился на арабском.
***
г. Кунцево, в это же время
Шахару страшно не хотелось вставать, притом что валяться до девяти утра на задании – презрение буквы и духа шпионского устава. Между тем ни пассивная лежка последних дней, ни зима, притупляющая активность, здесь ни с какого боку. Не хочется и весь сказ. А точнее, назойливая судьба осточертела.
Сегодня его будут задерживать – увы, на то похоже. И, скорее всего, ноги не унести. Как и не свыкнуться с мыслью, что, поимев его сполна, свои повернулись спиной, если не предали. Коль так, то почему бы не нежиться на хрустящих простынях. Когда еще доведется?..
Тем временем «Старик» ворочается, исподволь постигая, что дуться на весь мир лучше бодрствуя. Прок от пролежней? Да и вломятся с минуты на минуту, голышом в автозак не дело. Но для начала пусть возьмут! Задешево не выйдет…
Шахар отбросил одеяло и, обувшись в тапочки, пошлепал к умывальнику, раздумывая, почему его не арестовали еще вчера, по убытии инженера. Побрился, умылся и с полотенцем на шее проследовал в зал. Завтракать, а там видно будет.
Между тем в интерьере что-то изменилось. Будто заноза в глазу – то и дело колет, но не рассмотреть. Все-таки что это, черт подери? Прошелся по залу, цепко осматриваясь. Был уже на пути в спальню, когда, развернувшись, бросился к окну. Но, сблизившись, не прильнул, прижался к стене рядом. Чуть отклонился и застыл.
В левом верхнем углу – просунут под оконную раму – листок плотной бумаги. На нем рукописный английский текст крупными буквами: «Дом окружен, сдавайся. Не позднее 10:00 распахнуть входную дверь, лечь у порога лицом вниз, сомкнуть руки на затылке. При неподчинении – слезоточивый газ».
«Значит Багдад принял рейс «Аэрофлота», – первое, о чем подумал «Старик», дочитав ультиматум. Удовлетворенно хмыкнув, уселся на пол, но ненадолго. Переполз ко второму окну и, стоя на коленях, стал украдкой выглядывать во двор. Там пусто, но спустя минуту к даче подкатил грузовик с будкой, откуда кучно высыпалась бригада, по виду, строительных рабочих с базовым инвентарем: лопаты, кирки, прочее. Но из-за трехметрового забора, огораживавшего дачу, в поле зрения Шахара пока не попали, хотя и выдали себя шумом.
На верхней кромке забора показались пальцы двух рук, уцепившиеся за шершавый профиль. Тотчас последовал виртуозный номер: эластичный, как акробат, коротышка, за секунду преодолев преграду, оказался во дворе. Сбросив щеколду, впустил всю бригаду столь же ладных, как и он, молодцев в камуфляже под строителей. Десант, будто по заученному сценарию, распределился по периметру подворья и имитировал занятость: отбрасывал от забора снег, не выпуская ни на секунду саму дачу из виду. Кем и когда крепилась эпистола, оставалось лишь догадываться…
Шахар вновь приземлился на пятую точку, опираясь спиной о стену. На часах без четверти десять, пятнадцать последних на свободе минут. Сколько раз он смотрел в лицо смерти, а вот в дверь казенного дома, как ни диво, не доводилось. Раскрой именно такой, поскольку, реши русские его ликвидировать, стали бы на бумагу тратиться?
Между тем жесткий характер акции – полная неожиданность. Хоть и свалившийся днями колпак щелей не обнаруживал, все же вариант улизнуть не исключал. Хотя бы потому, что следили за дачей подчеркнуто аккуратно, казалось, не столько блокируя поднадзорных, сколько остерегаясь себя выдать. Теперь же не дернуться, ни одного шанса. Разве что… не вполне ясен сам маскарад. Бутафория со стройбригадой зачем? Любого мало-мальски приличного агента не сбить этим с толку. Получается, не столь дезориентируют сам объект, как убаюкивают округу, выдавая акцию за ремонт. Коль так, то ее инициатор, однозначно, не предсказуемая госмашина, а некое, играющее свою партию образование. Несложно предположить, более чем влиятельное.
Впрочем, никакая это не новость – закулисная игра патронов, пренебрегших донесением о колпаке и настоявших на завершении операции, медицинский факт…
«Старик» некоторое время вяло осматривал обиталище, в конце концов поймав себя на мысли, что к аресту он морально готов – с тех самых пор, когда обнаружил безупречно выверенную слежку. А вот, что навевает грусть, так это расставание с самим местом, оставившим метку в судьбе. Нет, не в карьере, с юных лет подменившей собою жизнь, с ее буйством страстей, вызовов, а в дневнике сокровенного, где все начистоту – сколь бы жидок тот ни был…
Никогда прежде он не сливался в чувствах и в мыслях с подопечным, пусть в ситуации нетипичной для разведки. И сплотил их отнюдь не стокгольмский синдром. Угроза расправы над близкими инженера – не более, чем эмфаза, дабы оттенить значимость миссии. «Старик», трезво оценив проблему, вывел: на первом испуге далеко не уедешь. Силовой эффект оторван от реалий огромной, все еще способной обеспечить общественную безопасность страны – как бы убедительно он не был озвучен. Здесь и защебетал, по оглашении задачи, дружеский тон, звавший не к слепому повиновению, а к партнерству.
Вчера на дорожку они по рюмке выпили и, сидя на диване, застенчиво соприкасались плечами, стыдясь выразить нечто большее. У порога между тем обнялись и расстались без слов, чтобы, «Старик» это понимал, никогда больше не встретиться.
Из памяти же их полный откровений опыт не вычеркнуть. И не потому, что удалось почти невозможное. Этой встречей Шахар окунулся в неведомую духовность, казалось бы, ему, аттестованному душегубу, недоступную. И она: самоочищение инженера назло изъянам натуры и подножкам смутного времени. К звездам – через подвиг, по большей мере, отдирая себя от присосок пагубной страсти, а где – во благо сирых и беззащитных. Инженер, так лихо вычисливший корни пришельца, не мог не понимать, что мишень предприятия – кровавый саддамовский режим.
Между тем, казалось куратору, нечто иррациональное склонило инженера в пользу багдадской авантюры – причудливый коктейль обстоятельств и мотивов. За дни, проведенные на даче, Шахар вдоволь покопался в той экзистенциальной чехарде, чтобы в конце концов убедиться в искренности намерений порученца. Не поверь он Талызину, командировку бы свернул. Лишь прочувствовав все нюансы предыстории опекаемого – чумная любовь к жене, сосуществующая с травмой рогоносца, втягивающий в свое чрево, точно питон, алкоголизм, коллапс общества – Шахар постиг, что чреватый разоблачением подряд, не исключено, единственный рукав, из той порочной кольцевой выбраться. По крайней мере, хуже не будет, ибо хуже некуда. Разумеется, если иракский конфликт и неусыпную вахту спецслужб пережить…
Возымело свое и симпатия – безрассудное влечение друг к другу искалеченных ущербностью бытия, одиноких душ. Вопреки драме момента, вынужденное общежитие сблизило, обнажив завидные черты: у обоих – природный ум, чурающийся поиска виновных и в любой передряге опирающийся на самое себя, у инженера вдобавок – редкое сочетание обостренного чувства достоинства и граничащего с самопожертвованием благородства. Причем – Шахар столкнулся с этим впервые – совершенно бескорыстное. И еще: влекла, подкупая, несвойственная столь высокому чину доступность и простота. В итоге у самовозгоревшегося очага они пригрелись и о чем только не толковали в последние дни. Впрочем, раскатывал душу один инженер, «Старик» деликатно, но с подлинным интересом расспрашивал.
Дневники – дневниками, а дело – делом, даже метроном ультиматума ему не указ. Подободрав под себя ноги, Шахар нежданно, причем впервые, задумался, каково реальное будущее начинания и насколько вероятно выйти Талызину из переделки живым.
Прагматик до мозга костей, обложенный, как в берлоге, «дачник» преспокойно решал шпионские ребусы и опять же впервые – с пристежкой человеческого фактора. Перспективу, что по первой, что по второй позициям, он так и не объял – слишком та, ввиду непроницаемости региона, отдавала абстракцией – и выставил навскидку пятьдесят на пятьдесят. При этом ближняя, у подбрюшья, рекогносцировка между делом высветила: на благо жизненно важного для его страны дела лучше покорно, без всяких условий сдаться. Ведь отчий дом, проигнорировав все предостережения, недвусмысленно дал знать: не встревай. И последнее: для судьбы Талызина, незаметно побратавшейся с его собственной, так тоже лучше. Почему – он представлял смутно, но то было единственное, в чем не сомневался.
Без пяти десять. Шахар бесшумно вскочил на ноги и устремился к этажерке с книгами. Вытащил с верхней полки общую тетрадь, а с нижней – из пенала, ручку. Усевшись за столом, начал писать на тыльной стороне дерматиновой обложки. Вывел было по-английски «I am surrendering», когда заулыбался, вспомнив «старикашку на тесемочках». Того самого, кто накануне вылета в Москву наставлял русской письменности. Распахнул вторую часть обложки и, точно первоклассник, стал любовно выводить буквы на кириллице, прописные причем. Нашкрябал в итоге: «Сагласен, двер аткрыта, нужно время адется». Ножницами лихо отхватив обложку, отправился к окну. Чуть повозившись, просунул акт капитуляции под оконную раму – в противоположном от ультиматума углу. Аккуратно постучал в стекло и, не высматривая отклик, шагнул к двери. Дважды провернул ключ, но не распахнул, как предписывало послание, приоткрыл дверь сантиметров на десять. Невозмутимо, не оборачиваясь, пошел в спальню. Забросил из платяного шкафа в саквояж сменное белье, напялил лыжную шапочку и одел пальто. Когда же, вернувшись в прихожую, стал обуваться, увидел нацеленное через зазор в двери дуло «калашникова». Смыкая руки на затылке, медленно выпрямился.
Глава 18
11 января 1991 г. 11.00 Аэропорт «Саддам Хусейн», Багдад
Семена Петровича трясло, но на сей раз не в похмелье – его будто испариной, одолевшей в допросной, смыло. Между тем дрожь – скорее, возбуждение, вздыбившее все естество, нежели колики страха. Хотя и без того не обходилось…
Полчаса назад Талызина заперли в пустом офисе, рядом с комнатой дознания, но так или иначе в камеру не вернули. Накануне же «ссылки» охранник, слегка покопавшись, извлек из чемодана незнакомый подследственному галстук. Тот самый предмет гардероба, чей якобы некомплект подстегнул недоверие полковника к заколке.
Семен Петрович на сюрприз и ухом не повел, дабы, казалось уместным, засвидетельствовать право собственности. Вдоволь напрыгавшись между мышеловками злоключения, он отупел напрочь. Ни тебе возрадоваться посулившей спасение абракадабре, ни тебе рассудить, откуда взялось чудо-юдо.
Но тут что-то щелкнуло, подсказав Талызину: галстук – не мираж. На даче, в хозяйском платяном шкафу, он, похоже, его мельком видел. Стало быть, спаситель – Шахар, особым чутьем доукомплектовавший ранец авантюры, а точнее, подогнавший его лямки. По крайней мере, на него, принюхивающегося к любой детали и трижды себя перепроверяющего, было похоже.
Шестое чувство Семену Петровичу сейчас подсказывало, что, удовлетворившись формальной состыковкой, полковник, надо полагать, свернет дознание. Врала интуиция или нет, в момент перевода из допросной в «отстойник» провис интереса к подследственному чувствовался. Но не это главное. Постепенно вызрело понимание, что забота забот особиста – спецназовцы, а в связку «пьяненький инженер-электрик – спецгруппа» он изначально не верил. Хотел лишь, как дотошный службист, в своей предварительной оценке убедиться.
Между тем интуицией штамп «въезд» в паспорт не шмякнешь, и Талызин понимал, что сейчас, не исключено, заколку прокатывают на всех доступных анализаторах. На то он и есть сыск – бинокль неизбывной вины человечества. А на Востоке, где ложь – неотъемлемый элемент культуры – и вовсе обсерватория. Смурные мысли однако он гнал, все больше в душе распаляясь.
В истоке же волнения Семен Петровича, как ни диво, азарт, малоизведанное для него, крупного хозяйственника, вершителя точных решений, чувство. Вогнало в него осознане близкого, невзирая на все привходящие, триумфа. Восторг от того, что в неравной схватке себя превозмог, ухватившись в нужном месте за колесо фортуны. Но стержень всего: сумел довести до конца дело, не ударив в грязь лицом. Мужик, словом. И неважно, коим макаром вляпался в историю – злой рок, шантаж, слабина духа, таинство пристрастий или просто так вышло? Согласился ведь, осознанно и почти добровольно…
