Григорий Андреевич Неделько
Страшные рассказы
Крик саламандры (Сердце саламандры)
– …Эти существа очень похожи на людей, – звучал в лесной загородной тиши мелодичный голосок Дины. В нём совсем не было мистического или пугающего, но обстоятельства превращали голос девушки в самую загадочную вещь на Земле. – Днём ты не отличишь саламандру от обычного человека, да и ночью тоже. Вернее, большую часть ночей. Когда же небеса заволочёт облаками цвета мокрого от дождя пепла и опустится вязкая потусторонняя мгла, настаёт их час. Что бы ни говорили люди о полнолунии, а наиболее сильна Луна в три-четыре дня посреди цикла. Согласно древним легендам, это время активности злых сил, скованных светом.
Весело трещал походный костёр, разбрасывая вокруг себя яркие искры. Правда, присутствие языков пламени почему-то не радовало, а сковывало и напоминало о холоде ранней осени. Дена и Дину окружала мягкая палая листва, голые и то ли сонные, то ли задумчивые деревья и чистые звёздные небеса. Крутобокий спутник планеты, похожий на зачерствевший сыр и одновременно на фонарь из лавки старьёвщика, превращал проплешину, где очутились парень с девушкой, в жёлтое озерцо посреди чёрного моря.
– Что значит "скованных светом"? – ёжась и кутаясь в спортивную куртку, спросил Ден.
Девушка пожала плечами, подбрасывая в костерок сухих веток.
– Как тебе наверняка известно, – заговорила она, – издавна ведётся борьба света с тьмой. Свет – олицетворение добра, знания, ума, а тьма – юдоль злых, коварных, потусторонних сил. Но дело в том, что некоторые создания, принадлежащие вроде бы свету, на самом деле рождены темнотой. Так и саламандры – дети обманчивого огня. Лишь настоящее добро способно одолеть их.
– Слышал, они не всегда мерцают и плюются огнём. Да?
Дина кивнула.
– Саламандры во всём похожи на людей, кроме одного: в середине цикла Луны власть над ними захватывает огненное начало. Горит их сердце, обманным, злым огнём, и от этого начинает полыхать всё тело. Оказавшийся в объятиях саламандры несчастный погибает мученической смертью, обращаясь горкой серого праха, а чудовище выпивает его жизненную силу, которой хватит, чтобы продержаться в человеческом виде ещё один цикл.
Ден хмыкнул.
– Невесёлая перспективка. Значит, если встретишь такую вот тварюгу, живым не уйдёшь?
– Скорее всего, – понизив голос, таинственно проговорила Дина. – Конечно, их, как и любое создание, можно убить, но для этого нужен особый металл в особых обстоятельствах.
– В смысле?
Но Дина не ответила – она широко зевнула и предложила ложиться спать: по дороге к водопаду им завтра предстояло пройти несколько километров лесом, а под конец преодолеть крутой и глубокий овраг.
– Занесло же нас, – с каким-то даже удивлением произнёс Ден.
Ночь приняла его слова и вернула назад, окутав неясным эхом.
– Сам захотел. – Дина улыбнулась.
– Это точно. Так же как и послушать на сон грядущий о здешних достопримечательностях, которым место в "Секретных материалах" и "Докторе Кто". Уснуть бы теперь. – И Ден подмигнул, намекая, что это была шутка. – Откуда тебе столько известно о всякого рода жути? – спросил он подругу.
– Хорошо училась в универе, – поднимаясь с поваленной сосны, объяснила та.
Затем они достали спальные мешки, улеглись в них и, пожелав друг другу спокойной ночи, уснули под протяжные, похожие на детский плач крики совы.
Ден не смог бы объяснить, что его разбудило: некое еле уловимое ощущение чужого присутствия. Когда ты спишь один в комнате и вдруг понимаешь, что рядом находится кто-то ещё, то испытываешь схожее чувство. Однако сейчас к нему прибавилось нечто такое, отчего мурашки пробежали по спине.
"Что происходит?" – задумался парень, открывая глаза и привыкая к ночной темноте.
А ощущение, между тем, не отступало – наоборот, усиливалось. В поле зрения попал краешек костра, и Дену тут же показалось, что это горящие ветки во всём виноваты. Он поднёс к глазам руку с электронными часами, нажал кнопку, и на циферблате в пучке зеленоватого свечения отобразились цифры "3:27".
Половина четвёртого… И что же ему не спится? Неужели наслушался страшных историй от Дины да разбередил воображение? Вообще-то он всегда был творческой натурой – не зря же учится в художественном. Впрочем, к впечатлительным себя не относил.
Внезапно к непонятному чувству, морозившему кожу, прибавилось осознание неправильности происходящего: где-то рядом творились странные вещи, не характерные для привычного мира. Во всяком случае, именно так чудилось. Или Ден попросту не до конца проснулся?..
Неожиданно он догадался; вмиг озарение забилось внутри черепной коробки птицей, запертой в клетке. Костёр! Они же не подкладывали в него веток – он должен был давным-давно потухнуть!
В следующее мгновение Дена тяжело придавило к земле, буквально пригвоздив на месте. Там, где предмет касался тела, то есть в области груди, зародилось и усиливалось жжение, будто под одежду попал раскалённый уголёк.
Стараясь осмыслить происходящее, Ден завертел головой, и в поле зрения попала отсвечивающая красным и жёлтым фигура. Именно её он принял за костёр. Когда фигура приблизилась, Ден с изумлением и ужасом узнал в ней Дину. Абсолютно голая, нагнувшаяся над ним девушка светилась нереальным огнём. Глаза двумя прожекторами пробивали окружающую туманную дымку. По коже бегали, вспыхивая, исчезая и появляясь вновь, язычки пламени. Руки-ноги и туловище костлявые и какие-то… мазутно-чёрные. Раскрылся рот, обнажив не ровные белые зубки, а длинные острые клыки.
Точно в кошмарном сне, Дена охватило чувство отчаяния и безотчётного страха… вот только всё творилось на самом деле! Он заворочался на месте, пытаясь выбраться из-под того, что оказалось жилистой, монструозной, удивительно сильной рукой. Взгляд случайно зацепил кусок неба: купол мироздания заполонили пузатые, цвета мокрого асфальта облака.
– Ну, как тебе саламандры вблизи? – послышался мерзкий голос, лишь отдалённо напоминавший Динин.
А потом окружающее пространство сотрясло нечто среднее между звериным рыком и оглушительным хохотом.
Тело "Дины" всё больше приобретало в цвете, становясь ярко-оранжевым и уже слепя глаза Дена. Парень задыхался. Он не оставлял попыток вырваться, только всё тщетно.
Вдруг на придавившей его руке вспыхнул огненный колосок и распространился к пальцам и плечу монстра. Жжение в груди стало нестерпимым. Саламандра готовилась испепелить его и выпить жизненные соки!..
Прекратив дёргаться, Ден машинально потянулся к обжигающему грудь предмету; тот располагался под тёплой осенней рубашкой. Саламандра надавила сильнее, и Ден почувствовал, что ему критически не хватает воздуха.
– Скоро… – переходя на почти не различимый, демонический шёпот произнесло дитя тьмы и ночи.
И тогда Ден закричал; в этот звук он вложил весь гнев и всю ярость, всю боязнь смерти и всю жажду жизни, которые усилились стократно. Тысячекратно!
Пальцы Дена сжали предмет, что жёг грудь, и их тоже пронзила резкая, едва переносимая боль. Но пойманному парню было безразлично. Пан или пропал, решил он, а может, что-то за него, некий внутренний, обычно слабоощутимый глас. Рука рванулась из-под куртки и воткнула в пасть саламандры раскалённый предмет.
Голосовые связки твари родили отвратительный полукрик-полухрип. Предмет застрял в глотке саламандры. Та отпустила Дена и отступила. Она пыталась дотянуться до того, что сидело внутри и мешало дышать, взять его, вынуть, но каждый раз, когда изогнутые пальцы с кривыми когтями касались вещи, над ночной землёй проносился новый вопль. Саламандра не могла схватить это.
Минуло около минуты борьбы, однако Дену подумалось, что прошло несоизмеримо больше времени. Открыв пасть до предела, саламандра истошно закричала – и горячий предмет провалился внутри огромной глотки. Ноги чудища подкосились, извивающееся худое тело рухнуло на колени, потом упало на бок и забилось в конвульсиях. Что-то светилось в области тёмного сердца, испепеляя его. Саламандра хрипела. Постепенно огоньки перестали вспыхивать на тёмной коже, и вскоре пламя погасло вовсе; чёрная фигура замерла.
Затаив дыхание, Ден следил за пугающими метаморфозами, которые разворачивались буквально в полуметре от него. Безветрие родило внезапный и притом достаточно сильный порыв ветра. Воздушный язык лизнул замершее, изогнувшееся тело – и развоплотил его: саламандра просто взяла и в единый миг исчезла. Была, а теперь нет.
И лишь звёзды безразлично взирали с прояснившегося небосклона…
Отдышавшись и более-менее придя в себя, Ден поднялся на ноги. Он ощупал грудную клетку, но боли не почувствовал; рука под одеждой также не нашла ни малейших признаков ожога.
Саламандра испарилась, бесследно, не оставив после себя ни пепла, ни плоти, ни кожи – ничего. Однако в сознании остался образ горящего чудища. И Дины в человеческом обличии.
В пожухлой траве, тоже не сохранившей следов огня, лежало его спасение. Ден нагнулся и поднял серебряный крестик. Стиснул в кулаке, прижал к груди, огляделся. Кругом, во вновь правившем бал безветрии, высились неподвижные деревья-тени. Лунный свет падал прямо на него. С небосвода широко раскрытым ртом усмехался вечный спутник Земли.
Ден вспомнил, как далеко забрался от дома, и тяжело вздохнул: ему ещё предстояла обратная дорога. И, наверное, это самое лёгкое, что ожидало уставшего парня в совершенно новой жизни – между светом и тьмой.
Душесос
В понедельник Ефим почувствовал, что к нему присосался кто-то чуждый и злой.
"Ничего себе начало недели", – подумал Ефим.
Он работал кондуктором в трамвае и не сказать чтобы очень любил доставшуюся профессию. По правде говоря, он бы с удовольствием нашёл призвание получше, если б умел что-нибудь другое. Но судьба распорядилась так, что в жизни Ефиму удавались, главным образом, две вещи: вытребовать у людей деньги и отдыхать от этого труда. Смог бы – устроился в налоговую. Только там и своих ефимов хватало. И более компетентных, да к тому же умелых.
Закончились очередные выходные, подводя итог под бессчётной неделью, и предстояло снова заняться не слишком любимым, однако приносящим какие-никакие деньги занятием. На зарплату кондуктора не проживёшь – впрочем, Ефиму почему-то удавалось. Причина крылась, видимо, не в особом таланте (ничем подобным мужчина не обладал), а в многолетней привычке помещать в центр ежедневного рациона водку. Малочисленные продукты – дешёвая колбаса, низкого качества овощи, грубый хлеб – шли в довесок к русскому народному питью. Да и почти невозможно не запить, когда жизненные обстоятельства буквально хором "требуют" этого. Тем не менее, в запойные алкоголики Ефим не скатывался – тоже, вероятно, чудом. Как иначе-то?
А вот присутствие непонятной, невидимой и, абсолютно точно, злой сущности к разряду чудес не относилось. Ни к нему, ни к благу, ни к радости. Оглянись Ефим назад, и, не исключено, согласился бы, что события развивались в строгой, логической последовательности. Логика – вещь безжалостная: либо она есть, либо её нет. А уж когда она проявляла себя пуще прежнего, жди неприятностей.
Проблем Ефим старался избегать. Если получалось – отлично; не удавалось – что ж, стискивал зубы и шёл дальше. Но теперь к обычным, обыденным препонам, так сказать, ямам на дороге жизни прибавились настоящие кратеры. Кто-то коварный и злонамеренный присосался к груди, к самому сердцу, и словно бы высасывал драгоценные жизненные соки. Смелость. Радость. Решительность. Вещи, которыми Бог и без того обделил Ефима. Начать с того, что кондуктор был евреем, и нечто обязательное, генетическое внутри подсказывало: представители его нации крайне редко разменивают себя на столь мелкие должности. Конечно, зарываться не стоило. Но всё-таки: еврей? кондуктор?.. в трамвае?!.. Да ещё и алкоголик. М-да. Ниже разве что дворник.
Возникновение обитающей под кожей, вечно голодной сущности представлялось всё тем же холодным, безразличным, с точки зрения вселенной, развитием обстоятельств. Похоже, Ефим нашёл объяснение. Нашёл, да вот не изменил тем ситуации и себя не взбодрил.
"Чёртова пиявка! – вертелось в голове. – Какого хрена тебе от меня надо?!"
Сущность молчала и продолжала сосать, вцепляясь всё крепче и проникая всё глубже. Ефиму она представлялась большим, безглазым, белёсого оттенка, полупрозрачным червяком с липкими, покрытыми мелкими присосками, мерзостными губами.
Вместо того чтобы искать способ освободиться, Ефим принялся отыскивать предпосылки. Где он подхватил эту заразу? На рыбалке, у подёрнутого тиной озера, на котором, в котором и рядом с которым обитает уйма живности, в том числе паразитов? Или заразил кто-нибудь, ещё один носитель "вируса"? А может, жуткая, отвратительная инопланетная раса выбрала его для ужасного соития? Либо совсем просто: перешагивая пороги судьбы, он, действуя неаккуратно и глупо, угодил в расставленную беспощадным роком ловушку?..
Покуда Ефим забивал и ломал голову, прожорливый паразит высасывал и поглощал без разбора: терпеливость, спокойность, удачливость, понятливость… Иногда кусками, а порою практически целиком.
Проблемы поползли всюду: на работе, дома, в гостях, на увеселительных мероприятиях и встречах с друзьями. Ссоры с женой без причины. Странные, но серьёзные недопонимания между ним и коллегами по "цеху". Приводящие очевидцев в недоумение курьёзы то в ЖЭКе, то в магазине, то где-нибудь ещё…
Ефим винил себя. Почему не ушёл с "недостойной" работы?! Зачем грешил, даже и тогда, когда мог пройти мимо! Отчего не использовал встречавшиеся на пути возможности?
В чём же дело? В чём, в чём, в чём?..
А вдруг высасывающий духовное нутро зверь – расплата за грехи? Ефим перебрал в уме великое множество сцен из прошлого. Какая давала верный ответ? Что открыло портал для душесоса? В голове мелькали варианты. Предал друга… Согрешил с чужой женой… Украл деньги… Оболгал… Обманул… Подставил…
Но… но ведь каждый грешит! Каждый! Почему же он? Почему, господи?!
Точка, окончившая размышления, была поставлена ночью. В чернейшем и густейшем, стискивающим остатки души мраке, во мраке ночи, Ефим двигался от фонаря к фонарю. Дорога, протянувшаяся длинной спящей змеёй назад и вперёд, пустовала. Не горели окна домов; не проносились по трассе машины; не спешили домой люди.
Дойдя до развилки, Ефим, не до конца понимая происходящее, свернул в проулок. Здесь чувство, что его безжалостно, алчно сжирают изнутри, усилилось до предела. Что-то мистическое, плохо различимое обретало плотность перед его глазами. Вначале появились контуры; затвердели. Проступили цвета. Ефим увидел руки, ноги, лицо, глаза. Вот, наконец, фигура протиснулась, продавилась сквозь темноту целиком. Ефим узнал её. О боже, он узнал!..
Ноги подкашивались. Шатаясь из сторону в сторону, точно в стельку пьяный, он добрался до стены. Тупик. Ефим поднял кулаки, приложив для того неимоверное усилие. Энергия стремительно покидала тело, выплёскиваясь через огромное, но неощутимое отверстие. Ударив кулаками в кирпичную стену, Ефим сполз вниз, на колени. Глаза закатились, голова запрокинулась. Он раскрыл рот, захрипел – и рухнул на грязный, никогда не чищенный асфальт. Реальность вокруг будто бы полностью замерла.
Так же как вдруг неимоверно исхудавшее человеческое тело.
Патрульные обнаружили его случайно.
Полицейские на этой улице занимались в основном тем, что гоняли бездомных. Новый бомж, завидев их, скрылся в проулке. Мент приметил беглеца и немедля ткнул напарника, указал пальцем. Напарник кивнул. Два стража направились к неширокому проходу, с одного бока прижатому старым заводом, а с другого стиснутому жилым зданием в двадцать два этажа.
Едва заглянув в проулок, они заприметили бездомного. Но заинтересовал полицейских вовсе не он – а что-то невероятно худое, то ли облачённое в костюм, то ли укрытое им. Забыв про бомжа, менты подступили к странной находке.
Это оказался человек, мужчина – сплошные кости, обтянутые кожей, и ничего боле. Вместо головы – череп, будто у давно разложившегося трупа, у скелета. Папирусного цвета кожа не скрадывала жутких форм, а лишь подчёркивала их. Руки-плёточки, ноги-веточки. Казалось, перед ними мертвец, неким необъяснимым и чудовищным образом лишённый мяса, крови, кровеносных сосудов. Нечто вроде надувной куклы, из которой выпустили весь воздух.
Пришедшие если не в ужас, то в ступор полицейские вызвали медицинских экспертов. Бездомного попросили быть свидетелем…
…С приездом эксперта выяснились факты, ещё больше заинтриговавшие и поразившие полицию. Медик, следуя букве обязанностей, прощупал у человека пульс. Патрульные молча ждали. Эксперт повернул к ним голову; на лице его читалось крайнее удивление.
– Он жив, – оторопело произнёс медик. – Пульс в норме.
Затем измерил давление. И опять никаких отклонений от нормы.
Один из ментов выматерился и задал просившийся с языка вопрос:
– Но что с ним?!
Медэксперт отрешённо развёл руками.
– Не знаю. С ним точно бы… ничего. Выглядит хуже, чем мёртвый. Только, исходя из того, что я знаю и вижу, он здоров. И это не кома.
– А чего же он как поваленное дерево? Так же подвижен.
– Не имею представления. Могу лишь добавить, что он не пьян. Во всяком случае, я не чувствую запаха алкоголя или перегара.
Менты переглянулись.
– Вот же выпало счастье на нашу смену, – заметил один.
– Пусть везут в больницу? – предложил второй.
Первый кивнул. И дал знак работникам "скорой". Те открыли задние дверцы машины, вытащили носилки.
Пару минут спустя прибыла дежурная бригада полиции – исследовать и расследовать. Если было что…
Изящные руки с тонкими пальчиками и красивыми ногтями медленно, безжалостно порвали фотографию. После чего выбросили в урну. На фото был изображён Ефим.
Обладательница прекрасных рук вернулась из кухни в комнату. Взяла с тумбочки смартфон и открыла адресную книгу.
Красные язычок выполз изо рта и прошёлся по алым губам. Она предвкушала.
Пальцы нажимали сенсорные кнопки, пока на экране не отобразился мобильный телефон Ефима. Изящная дама без малейшего сожаления стёрла информацию. Двигая светящуюся полоску, она перебирала контакты знакомых мужчин. Пухлые губки поджаты, на лице задумчивость…
Ага! Вот то, что нужно.
Лёгкая хитрая улыбка проступила на лице с тонкими чертами, неизменно приводящем мужчин в восхищение. Если приглядеться, в чуть приподнятых уголках губ читалось ещё кое-что.
Природное желание пить. И есть.
Замужняя подруга Ефима, навсегда порвавшая с бывшим возлюбленным, нажала кнопку вызова. Она ждала ответа от Никодима. Тот был тренером по физкультуре у младших классов. Не мелковат ли? Хотя – какая разница? Если есть душа, её нужно высосать.
Голод – исключительно категоричная штука.
Душесоса (soul sucker) придумал Оззи Осборн.
Ему и посвящается, с большой благодарностью.
Презентации
Они познакомились на одной из презентаций: обычное, ничем не примечательное дело как для неё, фанатки литературы и особенно популярного сейчас, в 2020-х годах, неомодерна, так и для него, чьей профессией было написание рассказов и романов в этом привлекательном образами прошлого, умном и своеобразном жанре.
Он поставил подпись на сборнике своих текстов, что протянул ему последний благоговеющий перед ним посетитель презентации, встал со стула с мягкими спинкой и сиденьем (специально для него!), смело обнял её, ждущую, волнующуюся, одной рукой за плечи, и они вышли в становившийся всё более тёмным, томным и тяжёлым вечер.
Дальше был его дорогой "мерседес"; дальше – быстрая, лихая, с оттенком самоуверенности езда по пожравшей на днях остатки области, непомерно расширяющейся Москве. Дальше – его пятикомнатная квартира, что за пуленепробиваемым металлом двери и семью сказочными засовами, – таковой, по крайней мере, представлялась обитель всеобщего кумира зачарованной поклоннице.
Чтобы сбросить с себя тяжесть индустриального вечера, готового вот-вот, какой-нибудь час спустя превратиться в бархатную, однако громкую и яркую ночь мегаполиса, они выпили по бокалу вина, закусывая ароматным сыром, нарезанным тонкими большими кусочками. Её бокал опустел первым; он же отставил в сторону свой, где ещё плескалось ароматное, пряное сухое красное вино, подсел к ней и пригласил в новые ощущения долгим поцелуем, полным желания, намёков и свободы. Через минуты две-три они перешли в спальню с огромной кроватью и упали на воздушное постельное бельё…
Их удовольствие было равным друг другу. Они немного поговорили в перерывах и под конец, чтобы потом заснуть, тёплыми, счастливыми и беззаботными.
…Когда она утром открыла глаза, его уже не было. Ключи от квартиры и любовная записка с номером телефона лежали совсем рядом, на тумбочке. В финале короткого пылкого сообщения значились просьба оставить ключи под ковриком в тамбуре, ведущем в "одинокую", его, Дима, квартиру и закрытом массивной толстенной титановой дверью, и предложение "повторить пройденное как-нибудь ещё раз, вечерком".
Сладко зевнув, Тамара чуть дрожащими руками взяла записку и встала с трёх-, а то и четырёхместной кровати знаменитого писателя.
Автор, известный всей России, а с недавних пор и целому миру под псевдонимом Дим Штольц (на самом же деле, Дмитрий Шталер), сел за компьютерный стол, включил стационарный ПК и, откинувшись на спинку специально купленного для него спонсорами и промоутерами "лечебного кресла" со встроенной электроникой, задумался о том, о чём мог задуматься лишь Дим Штольц.
По прошествии минут десяти, оставив компьютер включённым, он встал с кресла и вышел из комнаты.
Тамара на кухне кипятила чайник, чтобы заварить крепкого, бодрящего чаю, и со счастливой улыбкой вспоминала их необыкновенную, необычную, жаркую ночь посреди разгара холодной осени. И тут непривычные ощущения заставили её согнуться пополам. Она схватилась за живот, тараща глаза от жуткой боли. Спазм в горле заставил её исторгнуть на пол всё, что она съела и выпила за прошедший день. Чудовищная боль сжала безразличными, убийственными тисками желудок. То ли вскрикнув, то ли издав хриплый, жалкий вопль, Тамара повалилась на пол, в лужу собственной рвоты.
Прошли секунды, растягивавшиеся длиннее и длиннее, превращавшиеся в бесконечный, несущийся стремглав поезд вечности – поезд, что лишь убыстряется, но никогда не останавливается. Хрустнув, лопнув, разорвалась плоть на животе; кровь оросила кухонный пол.
Что-то находилось там, внутри бившейся в агонии молодой и красивой женщины. Что-то выползало наружу.
У Веры, скромной миниатюрной брюнетки, снимавшей одну из трёх комнат в квартире, где проживала и Тамара, разумеется, был ключ. Войдя в коридор и захлопнув дверь, она даже не успела раздеться… да что там, и закрыть вход на замок, дёрнув ручку, не удалось: горло сжало в неудержимом, лишающем кислорода, сознания и жизни спазме.
На кухне лежало нечто, весьма отдалённо напоминающее подругу и квартиродательницу Тамару Виснову. Лужа запёкшейся крови вокруг бездыханного тела, тогда как само тело где-то неестественно скрючено, где-то ужасно, невообразимо вывернуто. Белые волосы разметались растрёпанным веником, кровавые клочки валялись тут и там. И что это?! У Тамары, будто тесаком, разворочены живот и грудина!..
Перед глазами помутилось – оттого-то Вера не среагировала и не выбежала наружу, закрыв за собой дверь. А когда видение предстало перед глазами, оказалось слишком поздно: что-то, наверняка выскочившее из кухни, набросилось на неё – что-то мелкое, но до чрезвычайности злобное и опасное, и вооружённое… чем?.. острейшими когтями и зубами?!
Бесполезно сопротивляясь, выдавливая из рассечённого, словно мастерски наточенной катаной, горла предсмертный полухлип-полухрип, Вера повалилась на пол, сперва ударившись головой о галошницу. Сознание отключилось; она не чувствовала, что происходило чуть позже, а после и вовсе перестала что-либо осознавать…
Когда глуховатую, но, подобно любым старушкам, умеющую превосходно слышать что не надо тётю Глашу заинтересовал и растревожил непонятный и, без всякого сомнения, страшный шум, она с три часа сидела у себя, боясь подойти ко входной двери. А любопытство гнало, гнало туда!
Наконец, перестав сопротивляться природному или, может, приобретённому желанию везде совать собственный, действительно длинный нос, тётя Глаша осторожно открыла проход в коридор, почти беззвучно и совершенно не шаркая ступила за пределы "крепости" и, собравшись с силами, постучала в квартиру по соседству.
Никто не ответил.
На всякий случай, она стукнула кулаком ещё три-четыре раза, но снова не отворяют, и вот она уже, без паузы, тянется сухонькой ладошкой к дверной ручке, поворачивает её, заглядывает в тёмные недра коридорного помещения…
А потом вопит, что есть силы в старческих лёгких, и невероятно быстро для своих возраста, комплекции и всевозможных болячек бежит назад, назад домой! И звонить, звонить, скорее звонить участковому!
Участковый, явившись на место с кислой миной, сразу же переменил мнение о той, кого он, памятуя прошлые вызовы, среди других ментов называл "полоумной восьмидесятилетней старухой". Не смущаясь боязливо топчущейся у него за спиной тёти Глаши, Семён Воронов вслух, громко вспоминал самые различные слова из богатого матерного арсенала, в том числе такие, которых не слышал даже у прожжённых, надолго упечённых за решётку преступников. Семён и не подозревал, что знает настолько витиеватые, мудрёные и сильные выражения.
Когда же он зашёл на кухню, трёхэтажный мат превратился в тридцатиэтажный. Не постеснявшись смачно сплюнуть на пол, Семён по сотовому вызвал наряд, не забыв предупредить, чтобы захватили оружие и были осторожны, "потому что тут просто чёрт-те что творится!".
Приехавшие на место убийства полицейские помимо двух растерзанных трупов обнаружили оставленные кровью многочисленные следы маленьких шестипалых лап, разбитое на осколки окно (третий этаж, квартира N406, первая слева) и продолжающиеся багровые следы на водостоке и асфальте. Возле закрытого канализационного люка они исчезали.
К сожалению, это преступление так и осталось нераскрытым.
И, увы, подобных ему в Москве уже насчитывалось порядка двух десятков… конечно, из тех, что были известны службам внутренней безопасности.
Смерть двух молодых хорошеньких женщин тоже превратилась в вечную кошмарную загадку.
Закончив писать очередную главу, Дим Штольц опять покинул кресло и снова вышел из комнаты – рабочего кабинета. Он с лёгким беспокойством взглянул на полукруглую миниатюрную арку и в точности повторяющую её бронированную, усеянную замками дверь.
Но вот, наконец-то! Оно: тихое, точно бы неуверенное пошаркиванье. В реальности же, никто не шаркал, а скрёб – острым и длинным по мощному и металлическому.
Ни секунды не сомневаясь, Дим впустил его в пятикомнатные апартаменты.
Перебегая, оно смешно сучило лапками – смешно, если не обращать внимания на внешний вид создания и запах, и запёкшуюся в уголках отвратительного рта кровь.
Дим снял гигантский, во всю стену плакат, помещённый в деревянную, сделанную на заказ рамку; загремев ключами, отворил скрытую дверь – дорогу в шестую комнату.
Почуяв родное, оно тут же устремилось в пыльный мрачный квадрат, лишённый не только светильников, но и хотя бы единственной голой лампочки.
Дим бесстрашно зашёл следом и другим ключом на объёмной связке отворил клетку с вертикальной и горизонтальной решёткой, по толщине не уступающей ножкам кухонного стола. Клетка имела полтора метра в высоту и три в ширину. Когда замок щёлкнул, Дим отворил дверцу и запустил это к ним, после чего, закрывая "загон", вновь провернул ключ в замке до характерного щелчка.
Все они смотрели на человека, владеющего пятикомнатной роскошью: мелкие, покрытые шерстью, со злобными крохотными светящимися глазками – светящимися и в темноте красным цветом и злобой. Однако писатель не боялся их: отнюдь не ему стоит дрожать пред "ликами"… он задумался на мгновение, подключая воображение, подыскивая слово… гномов. Да, гномов.
"Может, поместить тех, кто не являлся узниками, но и не был полностью свободен от природных склонностей, – может, поместить их в свежий роман?"
Размышляя над этим, Дим отправился на кухню; в холодильнике лежал истекающий кровью двухкилограммовый кусок говяжьего мяса. Хорошо жить в одиночестве: никто не знает, никто не увидит, и некому спросить…
Диму представились их… лица? Рожи? Морды? Вечно голодные и вечно ненавидящие. Почти как его лицо, только уменьшенные в разы, чрезвычайно волосатые и отдающие чем-то свиным; не перенявшие привлекательности, однако получившие взамен иное. А очевидное сходство подразумевало несомненную логику…
Он улыбнулся одному ему понятной улыбкой.
В рабочем кабинете зазвонил мобильный. Следующая женщина хотела любви и секса с известной, походящей исключительно на саму себя творческой личностью.
