Григорий Андреевич Неделько
Страшные рассказы
Самый большой поклонник
Ощущение, будто что-то идёт не так, настигло его на концерте.
В это время барабаны выбивали длинную уверенную дробь. Полуимпровизационную и наполовину заготовленную. В порыве творческой ярости, заведённый концертом и публикой, неустанно аплодирующей, барабанщик выкинул палочки, которыми до того неустанно оперировал. Затем стал отбивать по томтомам и другим ударным замысловатый звуковой рисунок. Вскоре, весь вспотевший, мужчина с короткой стрижкой и огромными мускулами перебрался на установленную по центру сцены установку. Стоя ногами на малых барабанах, он, сначала нагнувшись, а после присев, лупил, ритмично, умело, по тарелкам.
Гитарист заходился в скоростном соло. Вскоре оно стало перемежаться с воющими и рыдающими звуками, замедлилось, притихло. Но вдруг снова взбрыкнуло, точно норовистая лошадь, и принялось разгоняться. Вначале две вольные вариации просто сочетались, однако следом переплелись, и отделить одну от другой оказалось невозможно. Необычайную "какофонию" сменил шред, и соло-гитарист уже плохо понимал происходящее, он всё больше и больше удалялся в страну катарсиса, не переставая почти механически, так, что мелькание руки переходило в мельтешение, перебирать пальцами по ладам музыкального инструмента. Пентатоника громко называла себя и выжимала из собственного потенциала 100, а то и с гаком процентов.
Басист с клавишником тоже не остались в стороне, сплетая и расплетая музрисунки сиюминутного сочинения. Минуту спустя пианист (хотя сейчас он играл на синтезаторе, настроенном на звук органа, как у "Хаммонда") решил вспомнить классику и вплести в концертное буйство и сумасшествие нотки из Баха, потом – из Моцарта. А потом перешёл на вольную интерпретацию легендарных мелодий.
Басист держал ритм, то и дело вставляя в куски заготовленного музыкального отрезка сочинённые на ходу ноты. По прошествии минут двух-трёх он настолько углубился в суть процесса, имя которому безумство рок-концерта, что перестал разделять своё вИдение и вИдение всемирно известных классических композиторов.
Всё вместе производило эффект – ну, как принято говорить – разорвавшейся бомбы.
Или, вернее, произвело бы, если б не вокалист.
Аккуратно, однако мощно вступив в общий концертный джем, подпрыгнув до высочашей ля – в тональности коей всё и развивалось, ускорялось, било, рвало и метало, – певец вдруг смолк. Никто не заметил, что непреднамеренно, можно сказать, случайно: настолько велики были опыт и талант фронтмена. Высокий человек с ниспадающей кучерявой волной чёрных волос, между тем, прекрасно сознавал происходящее. Покров тайны лежал лишь на причине – не на следствии. Ощущение неправильности, неуместности чего-то в окружающем мире, причём рядом, совсем близко, не покидало ни на секунду.
Вокалист чувствовал присутствие нечто чужеродного, словно бы пришедшего извне. Ему чудилось – или нет? – разобрать не получалось. Как бы то ни было, его одурманенное наркотиками, алкоголем и дофамином зрение улавливало взгляд. Глаза, эти глаза взирали изнутри него… на него самого! Глаза без радужек и век, без ресниц, и не кроваво-красные, словно на типичном рисунке демона, а по-ледяному синие. Даже с фиолетовыми вкраплениями, по бокам же переходящие в густой, ночной лиловый.
Раскрывшись, пара очей взирала на него с непонятным чувством. Вокалист не понимал, отчего именно он стал объектом их внимания или, скажем, где располагаются глаза. Висят в воздухе? Но как?! Принадлежат некому человеку… а может, существу? Хм-м-м, тогда где оно само!?.. У музыканта за микрофонной стойкой, конечно, раньше имелись проблемы с наркотическими веществами и вызываемыми ими побочными эффектами вроде слуховых и зрительных галлюцинаций, истощение, рвота… но глаза пугали по-настоящему. Реально; в этом нисколь не ощущалось неприродное – или натуральное, но переделанное, изменённое людьми начало. То глядели сквозь потный, чуть пыльный мрак зрачки – не-зрачки, пречёрно-чёрные, внимательные, хищные, ужасающие рентгены инфернального создания.
Вокалист невольно перекрестился, рука двигалась словно сама по себе. Кто-то в толпе перед сценой заметил это, однако не придал происходящему значения. Все прочие продолжали прыгать, кричать, хлопать. На сцену, будто бы в подтверждение всамделишности рок-пиршества, полетел белый бюстгальтер внушительного размера и упал на синтезатор. Просто-таки картинка из фильма – в противоположность предельно скучной и до банального бытовой обыденности. Клавишник плотоядно улыбнулся и продолжил погружение.
Скорость росла незаметно – и реактивно. Играющие уже не отделяли себя от слушателей, аудитория, говоря метафорически, находилась сейчас на сцене, и концертную площадку тресло в агонии наслаждения действом.
Вокалист почувствовал внезапное удушье. Чьи-то не видимые ни в темноте помещения, ни на свете солнца пальцы сжали шею. Фронтмен округлил глаза, закашлялся, начал оседать на пол.
Но и тут никто не осознал творившегося с ним: люди посчитали, что долговолосый певец падает на колени просто так, для эффектности. Фанаты и поклонники завелись ещё больше. Энергия нарастала.
Напряжённость нарастала. Никто и не думал её умалять.
Мысль, крохотное сомнение, что с вокалистом неладно, пришла многим, но растворилась, не сохранив малейшего следа. Гипноз музыкой и зрелищем длился, длился, длился.
Единственным, у кого зародились подозрения, стал басист. Он, для удобства чуть убавив стремительность ритма и перестав импровизировать, подошёл к распростёртому на деревянных досках телу. Друг в законцертной жизни и соратник по музыке не двигался и, казалось, не дышал. Басист хотел обратиться к прочим ребятам из банда, столь увлечённым работой и весельем и потому не замечающим очевидного.
Чья-то рука или лапа стиснула шею второй жертвы. Басист выпучил глаза, выронил гитару. Дребезжащий громоподобный бас прокатился по сцене и, скрикошетив от неё и стен с потолком, вырвался-ворвался в зал. Пришедшие на концерт, те, кто стоял ближе, жутко перепугались; керосина в разрастающееся пламя паники подлило дребезжание басовой колонки.
Внезапно она взорвалась, разлетелась на кусочки. Люди на сцене и рядом с оной оказались оглушены и ошарашены.
– Это и в самом деле музыка дьявола! – прокричал какой-то безумец.
Из разбитой – изнутри?! – колонки вырывались снопы искр… пламя!
Первыми занялись кулисы. Пожрав их, огонь перекинулся дальше; пол под ногами музыкантов горел, ползя, скользя, подбираясь дальше. Вот огонь перешёл на бег и охватил впавшую ступор толпу на танцполе.
С криками ужаса покидали места в зрительном зале более богатые и спокойные зрители-слушатели.
Журналист, пришедший, чтобы после концерта взять интервью у участников, хард-рок-группы, наверное, обезумев от неожиданности и страха, метался перед сценой с персональной ручной кинокамерой. Сегодня он работал без оператора. Огонь, применив особенно хитрый приём, подобрался к нему сзади и накинулся голодным разъярённым псом. Жёлто-оранжевое страшилище раздалось вширь, упало на худое тело и заключило в себя. Пламенеющие зубы вонзились в кожу и плоть. Волосы на голове журналиста заполыхали; очки лопнули, вонзив острые стекляшки в глаза. Над залом разлетелся кошмарный вопль, приводя бегущую, орущую, испуганную толпу в состояние неизбывной, неописуемой паники.
И мало кто понимал, что действительно делается на концерте группы "Devil Inside". Мало ценящие жизнь в обычных обстоятельствах, неожиданно все переполошились, затрепетали, сошли с ума и побежали прочь, спасаясь, будто насекомые от дихлофоса. Огонь за их спинами набирал в массе и величии.
Лежащие на сцене, неподвижно музыканты очутились отданными в руки своего самого страстного поклонника. Того, кто любил их всегда, какими угодно, и кто только и не пропускал ни единого концерта.
Входные двери захлопнулись. Окна закрылись. Лампы взорвались, и окружающее погрузилось в ночь. Во мрак, тьму, откуда не выбраться, и никакому огню не поменять подобного расклада.
Истерика, приступ нежданного страха, безумие и бегство достигли апогея. Теперь уж кричал каждый присутствующий.
– Нет… – выдавил не имеющий сил подняться вокалист. Он догадался раньше других, но это ему не помогло.
И всё-таки огонь – или тот, кто был им, кого, возможно, сконструировали из огненной геенны, – всё же огонь пожалел певца. За находчивость, ум и смелость человеку полагалась награда, награда от величайшего поклонника. Дар. Наверное.
Однако, может быть, и нет.
Пока люди, исходя на слюну и вопли, пальцами, ногтями, зубами, тайно и явно пронесёнными на концерт предметами разрывая друг друга в кромешнейшей, полнейшей темноте рассудка, он рос и рос. Переплетающиеся плети, змеи, лианы любых оттенков жёлтого, красного, оранжевого, синего достраивали фигуру. Вот она возвысилась над местом массовой гибели, едва не упираясь в высокий потолок головой – громадным шаром с толстенными и протяжёнными пиками. Раскинулись руки, раздалось пузо, что-то зазмеилось сзади.
Тогда-то глаза и раскрылись.
"Те самые глаза…"
Да, те самые глаза.
Поклонник из знатных, древнего рода посетил концерт самолично, правда, в том не было ни на искру его вины. Музыканты долго звали, поместив призывы в названия песен, в их тексты, в музыку и спецэффекты… да что там, в имя группы! И они дозвались.
– Я люблю рок-н-ролл, – прогремело над обезумевшим столпотворением.
Сотни людей во мраке и огне потеряли всякие человеческие качества; кровь, плоть, оторванные конечности, истерзанные умирающие кругом. Ну да к чему горевать? Они ведь сами вызвали его, а незнание от ответственности не освобождает.
Хотя речи о незнании не шло – просто Он пришёл на концерт…
…Явившиеся на пепелище пожарные, спасатели, "скорая" и полиция не могли поверить очевидному, поверить глазам. Долго и безысходно рыдали родственники погибших.
Поисковая собака нашла под грудами обломков и кучей тел материю. Полицейский, работавший с псом, аккуратно извлёк её из-под завала, расправил и прочитал надпись:
"Devil Inside".
Полицейский пожал плечами: ему вспомнилась лишь стародавняя компьютерная игра.
Игра? Снова пожатие плечами. Полицейский выбросил материю, отряхнул руки и двинулся дальше. У него не родилось ассоциаций, не возникло видЕний, и шестое чувство либо разум ничего ему не подсказали. Он только лишь знал, что в дальнейшем хорошенько подумает, прежде чем отпускать шестнадцатилетнюю дочку на концерт. И да, дело тут было вовсе не в хард-роке и хэви-металле.
Тем временем, Гость вернулся домой. Ему понравилось в новом, открытом им храме, но он не собирался довольствоваться полученным. О, сколько ещё храмов, жутких и жутко притягательных, ждало его, его появления, вероятно, вовсе о том не подозревая!
Где-то там полный острых зубов титанический рот растянулся в довольной улыбке; оскал пламени. Ну что ж, он сыт и доволен, и, что самое потрясающее, после случившегося почитателей у Него прибавится.
На время глаза цвета ледяного пламени прикрылись сомкнувшимися веками.
Желания и люди… видимость и реальность… на Его благо, они часто не совпадают.
Страшные рассказы 4
Шоу продолжается
Уже само название – "Парящий цирк уродов" – вероятно, кое о чём говорило.
Шестилетний Витька, вероятно, чудом уломал папу взять его на представление, единственное в их городе. Взамен Витька пообещал всегда слушаться, доедать кашу и так далее, и тому подобное. Как обычно.
И вот они сидят в своих немного неумело обитых красным креслах, вдыхают запах ожидания и пыли слегка тесноватого для циркового шоу помещения и смотрят на сцену. Ждут, когда погасят свет. Витька нетерпеливо вертится в кресле; папа более спокоен, хотя, надо признать, начало солидно подзадерживают.
Но наконец свет уходит во тьму, и первые, освещённые фонарями и лампами, выезжают на сцену акробаты. Светильники они держут руками и ими же жонглируют, что создаёт потрясающий эффект, эффект чего-то магически-мистического. Одеты выехавшие в фосфоресцирующую, навевающую грёзы и ужас своим видом одежду.
В ходе номера акробаты-жонглёры слезают с велосипедов, запрыгивают обратно, выделывают на двухколёсных невероятные па, меняются транспортными средствами… Подходит время апогея номера, и один из веложонглёров-акробатов вкатывается по туго натянутой бечеве под купол цирка, откуда роняет себя вниз. При этом велосипед остаётся, чуть покачиваясь, стоять на верёвке, а сам артист летит на арену в свободном падении.
Наиболее пугливые в страхе зажмуриваются, теребят и тянут мам, пап, дядей, тёть, брат-сестёр за одежду. Но не Витька.
Спрыгнув с велосипедов, стоящие на арене артисты цирка ловят бесстрашного солиста.
Гремит гром аплодисментов.
Неожиданно на смену кудесникам с великами выбегают львы и тигры. Велосипедисты будто бы пугаются и разом, двумя ручейками, слева и справа, спешат-текут обратно за кулисы.
Дрессировщик, разодетый, словно убийца-потрошитель, лучезарно улыбается золотыми и серебряными зубами – собственных у него не осталось.
"Или сам себе выбил и вставил эти, чтобы производить впечатление?" – улыбаясь от счастья, думает Витька.
Как ведёт себя отец, Витька не знает; его это и не интересует – настолько шестилетний парнишка поглощён разворачивающимся действом. Но если бы он глянул в сторону, то увидел бы на лице папы странную улыбочку, такую ему, серьёзному человеку, не свойственную. И заметил бы, что отец сидит по струнке и глядит на арену остановившимися глазами.
Перепрыгивая друг через друга, приседая, вертясь, ходя на задних ногах, звери беспрекословно выполняют каждую команду "начальника". Выглядят тигры со львами очень пугающе: неестественно длинные клыки, огромные, точно светящиеся глаза, клочковатая шерсть…
Вот настаёт время уйти и дрессировщику, и тут на арену горохом сыпятся жонглёры. Они чем-то напоминают разогревавших публику велосипедистов, только смотрятся более ужасающими. Они подкидывают кегли, мячики, кубики, другие предметы со вставленными и изначально встроенными в них светящими приборами так высоко, что артистам на великах и не снилось. Они жонглируют десятью вещами, пятнадцатью… двадцатью!
Всё разворачивается в полной темноте. Если не считать слегка освещённой парой несильных прожекторов арены да маячащие во мраке подбрасываемые предметы, иногда, как глазурью, покрытые фосфором.
Жонглёрам на "помощь" – хотя все присутствующие и без того целиком в глотке у происходящего – спешат акробаты и воздушные гимнасты. То, что делали для них люди с велосипедами, кажется детской забавой, трюками на детском празднике. Эти существа: для Витьки они вовсе не похожи на представителей рода человеческого – вытворяют под куполом ни физически, ни анатомически, ни даже гипотетически невозможное! Ну как, ответьте, как! получится у сложившегося втрое человека совершить сальто мортале, при этом ухватившись за руки партнёра, который летает над ареной с завязанными глазами и руками?! Это абсолютно нереалистично!
И всё же именно это и происходит.
Волна жонглёров и акробатов с гимнастами схлынула, и "Парящий цирк уродов" представляет на суд… да нет: на удовольствие, радость! зрителей фокусника. Его одежда – непонятные лоскуты дисгармонирующих цветов и фасонов, светящиеся, отражающие свет и обыкновенные.
Начав с довольно простых, наверное, фокусов для разогрева – достать ворону из шляпы и наоборот, – "волшебник" всё усложняет и усложняет номера. В конце концов, дающий фору любому Копперфильду иллюзионист заканчивает тем, что заставляет себя сначала превратиться в оборотня, а потом – со вспышкой и ударом грома исчезнуть.
Гром аплодисментов повторяется!
"И за это мы заплатили какие-то жалкие 100 рублей? Не верю!"
И тем не менее, это так. И народу набился полный зал. Есть и те, кто стоит в проходах – подобное организаторы шоу почему-то не запретили.
"И правильно!"
Витька полностью позабыл об отце, о прочих людях и окружающем в целом.
Чтобы поставить жирную точку, в финале представления выходят клоуны.
Витька мельком, напрягая глаза, вглядывается в украдываемую тьмой программку. Вся последовательность выступающих перепутана, кого-то не было, кто-то, хоть не указан, всё равно выступал. Но такое – вот что поразительно! – не расстраивает и не озадачивает.
"Потрясающе!"
Описывать оказавшихся на арене клоунов – пустое дело. Эти широченные рты с щербатыми зубами, заплывшие бельмами глаза, стоящие торчком редкие волосы, узловатые руки, кривые ноги, неряшливая и грязная и для клоунов тоже одежда… всё это не поддаётся никакому описанию. И такие вот создания, иначе и не назовёшь, начинают шутить. Принимаются обливаться и обливать зрителей водой, отмачивать гэги, прыгать и паясничать, что-то говорить, чем вызывают неудержимый приступ хохота у собравшейся толпы, приступ бесконечно громкий и нескончаемый по длительности. Все громогласно смеются; все довольны!
Со стороны папы не звучит ни единого возражения.
Не в силах боле сдерживать рвущиеся наружу эмоции, в основном – радость, Витька поворачивается к отцу.
И замирает от ужаса.
И кричит. Вопит!
– Ты что-то хотел, сынок? – произносит неясно чем кровоточащий, обглоданный со всех сторон кусок мяса.
Витька вскакивает со своего места.
Загорается свет.
Витька на мгновение слепнет… а когда прозревает, понимает, что лучше бы остаться слепым!..
Все места, весь зал, занимают истекающие кровью, бахвалящиеся внутренностями, источающие смрад фигуры. Не фигуры – шедевры сумасшедшего мясника!
Витька поворачивается к арене.
– Иди к нам, – хором кричат ему оттуда безумные клоуны, акробаты-самоубийцы, львы-монстры, иллюзионист-колдун… – Иди к нам.
Витька резко разворачивается. Бежать! бежать!!
– Куда ты, милый?
Ему улыбается беззубой улыбкой, давая крови стечь изо рта, гипнотизёр в прогнившей одежде и со слепыми глазами трупа.
– Я… – Витька замирает на месте с криком в горле, не могущим выйти, вырваться прочь. Как и сам мальчуган…
– Ты идёшь с нами.
– Я… иду…
– Ты заплатил за всё представление – будь добр досмотреть его до конца.
– А они?..
– …Они уже досмотрели.
И гипнотизёр улыбается. И хохочет сошедшим с ума баньши. И вынимает особенно тонкий, будто бы игла, острый, изогнутый стилет.
И возносит его вверх.
Двери распахиваются; дневной свет врывается внутрь.
Люди в театре – обители цирка – вскакивают с мест и несутся к Витьке.
Мутные, тёмные фигуры на отчего-то потемневшей улице, наоборот, бегут внутрь объёмного помещения, где творится действо.
Витьке кажется, что сейчас всё, АБСОЛЮТНО ВСЁ сольётся с ним.
Падает стилет.
Витька закрывает глаза…
Шоу продолжается.
К Новому году
Глаза у Деда Мороза были какие-то уж слишком холодные.
Если на то пошло, их голубой цвет, пусть и навевал мысли о льде и морозе, всё равно не подходил дородному мужику со страшной рожей, одетому в самый новогодний костюм и самую новогоднюю бороду. Борода поистрепалась, шапка тоже, на валенках комья грязи и не успевшего ещё растаять снега; в одной руке, на кою натянута линялая варежка, ничего, в другой – мешок с подарками. Настоящий мешок! Не такой, с каким ходят всякие одевающиеся под Деда Мороза пьянчуги, и не похожий даже на тот, что можно встретить в советских мультфильмах или, скажем, на картинках Сутеева. Нет, мешок своею простотой и собственным безразличием будто бы говорил, со всей возможной уверенностью утверждал:
"Я – всамделишный".
Потому Вася и пустил бородатого потрёпанного дядьку в дом, хотя родителей не было.
– Мамы с папой нет.
– Я знаю.
"Откуда?! А, да, он же Дед Мороз".
– А ты реальный?
– Реальнее не бывает.
Вася всё равно немного сомневался и решил ещё более уточнить информацию:
– То есть в новогоднюю ночь приходишь к детям и даришь подарки?
Мороз рассмеялся, глубоким и зычным смехом, и сказал:
– Именно. Именно так. А ты сомневаешься?
– Да не очень.
– Тогда у меня есть для тебя подарок. – Дед улыбнулся.
– Отлично, – некий несильный, но заметный скепсис не оставлял маленького Ваську. – Я хорошо себя вёл в этом году.
– Правда?
– На все сто.
– Ха-ха-ха!
– Только я никогда не думал, что для того, чтобы получить новогодний подарок, надо играть в послушание и "собачку".
Дед Мороз нахмурился по непонятной причине – может, от удивления, или расстроился, поскольку мальчик не верил, судя по всему, ни в него, ни в чудо, ни в что-либо подобное. Затем напряжение исчезло с раскрасневшегося лица.
– Ну что, готов к волшебству?
Вася усмехнулся.
– Прямо здесь, в коридоре? Как-то не слишком по-волшебному.
– Могу пройти в комнату, – предложил Дед.
– В какую? Их у нас три. Четыре, если считать кухню, присоединённую к зале после того, как папа и его знакомые рабочие сломали разделяющую стену.
– А ты начитанный. И смышлёный.
– Не без того.
Тут уж Мороз расхохотался.
– В таком случае, тебе, вероятно, и подарок никакой не нужен? Сам обеспечишь его себе, своими силами, вместе с хорошей, счастливой жизнью в достатке.
– Мне очень льстит ваше отношение, дедушка. Однако от подарка я не откажусь. "Приз!", как говорят в "Поле чудес".
У Деда Мороза больше не было сил смеяться, поэтому он просто предложил:
– Пройдём на кухню?
– Ага, – отстранённо-безразлично согласился Васька. – И не раздевайтесь, так идите. Это ведь ненадолго?
– Совсем нет, – уверил помятый Дедушка. – А что если натопчу везде, грязь оставлю?..
– Не беда – уберусь. Я же самостоятельный, вы правильно подметили.
– Хо-хо. Ну пойдём.
Под фейерверки и крики с улицы, под мигание гирлянд и окон, под радость и веселье людей снаружи они прошли на кухню. Вася – мягко и неслышно, словно кот; Дед Мороз – громко топая.
Васька уселся на стуле, свесил ноги и запросто поинтересовался:
– Ну, выкладывай, что у тебя за подарок?
– А ты к нему готов? – вопросом на вопрос, хоть и не без улыбки, ответствовал волшебный гость.
– Целый год готовился. И до того несколько лет находил подарки под ёлкой.
– Ну, те были от других дедов морозов, – заметил бородатый с мешком.
– Догадываюсь. Вернее, от двух одних и тех же.
– А у тебя неплохо подвешен язык. Сколько тебе? – полюбопытствовал старый – если принимать во внимание бороду – собеседник
– Шесть. Вернее, почти семь – в начале февраля исполнится.
– Угу, угу.
– Меня Вася зовут. Василий Калинин.
– Очень приятно. Дед Мороз.
– Могли и не представляться.
– А-ха-ха! Да ты шутник, я посмотрю. Ладно, в сторону ненужное – перейдём непосредственно к делу.
– Правильно, чего затягивать.
Болтая ногами, строя серьёзную мину и стараясь выглядеть словно взрослый, Вася, тем не менее, с неподдельным интересом, с живым, глубоким любопытством взирал на довольно объёмный мешок, который приходилось нежданному гостю повсюду таскать с собой.
"И ведь не надорвётся, в его-то годы. Действительно, при чём здесь борода? Этот Дедушка же подлинный, не подделка какая-нибудь дешёвая".
Погружённый в мысли, Вася не сразу увидел, что, развязав холщовый мешок, извлёк на свет божий добрый старик с кучерявой белой бородой и в мягких, особенно праздничных синих тёплых одеждах.
Это была голова.
Даже сейчас, по прошествии немалого количества времени, что изменило её до неузнаваемости – когда-то высушило, сжало и заставляло гнить и мерзко пахнуть, – даже теперь сразу становилось ясно, какой предмет зажат в зимнего цвета варежке.
Васька инстинктивно отшатнулся; величину его страха невозможно описать словами. Стул накренился, и Вася свалился с него, больно ударившись боком о батарею.
"Где родители?!"
А… да… они ушли в магазин, но, казалось, не меньше, чем вечность назад. Почему они не придут, когда они так нужны!?..
– Ма… Па… – задыхаясь от ужаса, пытался выдавить мальчишка. Не получалось, не удавалось произнести и столь коротких слов.
– Это один из послушных ребят, – задорно усмехаясь, пояснил Дед Мороз. – Не помню пола, если честно.
Убрав обмороженную сушёную голову обратно, он достал другую.
– А-а-а-а-а!..
Крик вырвался сам собой и быстро, громогласно срикошетировал от стен – Вася просто не мог сдержаться. Он надрывал и рвал глотку, только кто же его услышит за новогодним отмечанием?.. А удержаться от вопля страха, боли и отчаяния нет никакого способа, если тебе показывают головую твоей собственной матери. Из свежей раны на линолеум капнула капелька крови.
Молча Дед Мороз кинул голову снова в мешок и показал мальчику третий трофей. Третий из, конечно же, огромного числа: это ведь настоящий Дед – и настоящее волшебство: безразмерный мешок, неотменяемая смерть…
– Папа… папочка… Мамочка моя…
– Извини, Вася, но есть силы, что сильнее меня и тебя. Сильнее любого из нас.
Свет на кухне погас – собиратель счастливых голов выключил его прикосновением к сенсору.
Васе хотелось вопить и бежать… нестись и кричать… но его точно приморозило к полу. Боль в повреждённом боку вовсе не беспокоила его: она отошла на второй план… забылась, как нечто до крайности неважное.
"Дед Мороз" покопался в глубочайшем кармане и вытащил длинный, пугающего вида, длинный предмет.
– Ты же веришь в меня, не так ли?
– В… верю… Верю!.. – удалось сначала выдавить, а потом выкрикнуть Васе.
В горле саднило и собиралась кровь.
Он вскочил, рванулся вперёд, налетел на неподвижную "каменную" фигуру в синем и отлетел назад, на этот раз ударившись пятой точкой об пол и головой о неперевёрнутый стул. Рука будто самолично дёрнулась к макушке, стала тереть её.
– Не волнуйся: скоро головная боль пройдёт.
С этими словами Дедушка Мороз двинулся по направлению к хнычащему от ужаса, боли и непонимания мальчику. Мачете едва ли не светился в темноте.
– Не волнуйся, Вася Калинин: я – добрый.
И ни следа улыбки.
Зная людей, можно долго рассуждать о добре и зле.
