Ева Ночь
Тот, кто меня купил
Глава 63
Тая
Первая ночь без него. Слишком большая кровать. Холодные простыни. Прогибающаяся под моими вздохами пустота.
Спала ли я? Не знаю. Забывалась, наверное. Вставала. Бродила по дому, заглядывала к Марку и Насте. Они спали сегодня на редкость тихо и спокойно.
«Не жди меня», – не холодно, но резко. И я не нахожу себе места. Здесь всё чужое, непонятное, неуютное для меня. Без него.
Ничего не нужно. Ни квартира, ни удобства. Я бы променяла всё на одно-единственное – чтобы Эдгар приехал среди ночи. Усталый, замученный, но очень родной. Мой.
Если это наказание, то я готова безропотно его снести. Какая разница? Я потерплю. Пусть только вернётся. Стало всё безразлично. И предстоящий экзамен не пугал. Судя по всему, мне не выйти из дома. Ну и пусть. Буду бродить тенью. Смотреть в окно. Возиться на кухне. Приготовлю какую-нибудь редкостную гадость. Для него. Что-нибудь новенькое. Он ведь приедет голодный.
– Вы в университет собираетесь? – это новый охранник. Я даже имён их не спросила. Безразлично. – Эдгар Олегович распорядился.
Вот как. Позаботился. Не забыл. А я поблагодарить его не могу. Намеренно не проверяю телефон. Даже если он в зоне доступа, не позвоню. И так… показала слабость. Наверное, он удивился.
– Собираюсь. У нас есть ещё час. Позавтракаю, накормлю детей и поедем, – я сама покладистость. И нет мандража перед испытанием. В учебник не заглядываю. Сдам как-нибудь.
– Он у матери, – Леон появляется на кухне неожиданно. Может, он и не крался, но я настолько в свои мысли погружена, что вздрагиваю при звуках его голоса. – Не волнуйся, Тая.
Наверное, лицо у меня – свежий выпуск старой газеты. Именно так: страницы жёлтые, а события новые.
– У меня экзамен. Мне есть о чём волноваться и без Эдгара.
Леон не спорит, кивает. Устраивается у окна. Следит за каждым моим жестом. Меня это не раздражает. Я жарю глазунью, нарезаю ветчину, мажу тосты маслом, выкладываю джем в креманку, накрываю на стол.
– Пусть поспят, – останавливает Леон меня, когда я собираюсь будить Марка и Настю. – Ещё рано. Каникулы. Я сам потом и накормлю, и погулять с ними схожу. С Че я уже побегал. Мне охрана не нужна.
Он улыбается. В словах его нет ничего обидного, но я на взводе, поэтому хочется крикнуть, сделать какую-нибудь гадость. На миг становится стыдно. Леон не виноват. Он старается сгладить углы, как всё время это делала я. Мы словно с ним местами поменялись.
– Сядь, поешь, – придвигает он ко мне яичницу и бекон, сам наливает чай. И я слушаюсь его, словно он старший. Моя семья, которой никогда не было. Нет-нет, была, конечно, но что я помню? Крохи. А сейчас я начала обретать нечто очень нужное, важное для меня. Что я буду делать, когда Леон уйдёт, а Эльза заберёт малышню? Любить Эдгара. Быть его тенью. Достаточно ли этого, чтобы чувствовать себя самодостаточной? Ощущать покой в душе?
Сложные вопросы, и не об этом нужно бы мне думать перед экзаменом, но они лезут нахально в голову, и хочется сжать виски пальцами, чтобы выгнать наглых пришельцев.
В машине – гнетущая тишина. Но мне не до разговоров сейчас. Напряжение звенит. Эти двое, чужие, похожи на неотёсанные камни из Стоунхенджа[1]. Веня и Андрей были ближе, свои, что ли. Эти со мной не церемонятся. Идут следом, как два трансформера, но я не обращаю на них внимания. Пусть. Потерплю. Лишь бы Эдгару было спокойнее.
Возле аудитории, маясь, ждёт меня Синица. Высматривает. С ноги на ногу переступает, как цапля. Длинноногая красивая девушка. С виноватым лицом. Рядом – неприметная Ольга с поникшими плечами.
– Я тут это, – мнётся Линка и косится на безопасников, – подумала. Ты прости меня, а? Словно предательница. Открестилась от тебя.
– Всё нормально, Лин, – говорю ровно. На самом деле, мне всё равно. Я словно заморозилась снаружи и внутри. Эмоции ушли куда-то. Осталась лишь оболочка. – Ты всё правильно сказала.
– Неправильно, – подаёт голос тихая Ольга. – Друзья так не поступают. Не сдают подругу. Не бросают в беде. А мы…
Я бы рассмеялась, если бы могла.
– Я тоже хороша. Обманула. Удрала. Подвела людей. Веня и Андрей работы лишились. Из-за моей глупости и дурацкого поступка. Эдгар искал меня. В общем, одно к одному. Я не сержусь на вас, а вы уж как сможете, девчонки.
– Теперь ты от нас отмахиваешься, – Линка расстроена, руки сжимает на груди. – Два года дружбы – это ж не просто так, Тай?
– Не просто, – киваю. – Но когда у каждого из нас появляется что-то личное, важное, своё, приходят моменты, когда ставятся двери. Пространство, в которое никому нельзя. Только двоим, чтобы разобраться. Поговорить. Не давать вмешиваться. Никому. А помогать надо, когда просят. Или… даже не знаю.
Почему-то вспоминается Эльза, которой никто не помог, когда она нуждалась в чьей-то поддержке. Где та грань, за которую даже друзей пускать нельзя? Где то универсальное мерило, по которому видно, что человеку нужна твоя помощь?..
– Я виновата перед тобой, Лин, – говорю я Синице. Смотрю ей в глаза. – Это я попросила Эдгара, чтобы он Севу от тебя оторвал. Наверное, я не должна была вмешиваться. Лезть в ваши отношения. Иначе двойные стандарты получаются. Каждому суждено пройти свой путь. Поэтому… будет плохо – придёшь, выслушаю. Подставлю плечо. А с этого момента – сама, ладно? Как считаешь нужным.
Это жёстко. Линка задыхается. Слёзы у неё на глазах.
– Я знаю, – тихо-тихо, за галдежом у двери в аудиторию можно и не услышать. – Сева вернулся. Звонил мне. Я… отшила его, Тай. Потому что ты правильно вмешалась. Ничего из этого не вышло, кроме ребёнка. Я не нужна ему. Так, развлечение. Но самой вынырнуть тяжело. Пошла б камнем на дно. Не сержусь я, Тай. Ты влезла, да. Но вовремя. Я подумала об этом ночью. Ты смогла, неравнодушная моя, а я сбежала. В тяжёлую минуту оставила тебя одну. Какой же я друг, если легко и просто предаю? Мы ведь все не идеалы, не без греха.
Я обнимаю их – Линку и Ольку. Одну – безбашенную красотку, непоседу, верующую в Мироздание, вторую – скрытную молчунью, из которой слово трудно вытянуть.
– Всё. Мир, дружба, сосиски. И экзамен, конечно. Надо пойти, сдать и перейти на третий курс.
– Вы у меня самые родны-ы-ы-е-е, – хлюпает носом Синица. – После мамки с папкой, конечно.
У неё, видать, гормоны шалят – глаза без конца на мокром месте. Олька жмётся ко мне, но взгляд прячет. Что за тайны хранит она? Я бы, наверное, хотела знать.
– И для тебя, Оль, тоже плечо всегда найдётся моё, – шепчу почти на ухо. Вдруг понадоблюсь – всегда поддержу. Но спрашивать ни о чём не буду, хоть и очень хочется.
Олька вздыхает, отворачивается. Плечи её поникают, как стебли цветов под очень тяжёлым грузом.
– Не могу я, Тай. Может быть, когда-нибудь. Позже, – бормочет и почти сбегает.
Я смотрю ей вслед. Олька влетает в аудиторию, как только оттуда выходит первый отстрелявшийся счастливчик.
– Что это с ней? – икает от неожиданности Линка. Я подсовываю ей бутылку с минералкой.
– Да так, – вздыхаю. Слишком много скелетов. Давят.
– А, ну да, ну да, – кивает Синица. – Лишь бы не задушили её эти тайны. А всё остальное переживём. Пошли, подруга. Наша очередь штурмовать последний экзамен.
И мы входим в аудиторию вместе. Одна за другой. Мне ничего не страшно, правда. Хочу только одного: чтобы быстрее прошёл этот безумно долгий день. Чтобы Эдгар вернулся домой. А дальше я справлюсь. Сумею. Потому что когда любишь, способен не только на подвиги, но и на ожидание. На тихое «прости». Умеешь прощать боль, забывать обиды и растить хрупкую надежду, что ты тоже что-то значишь для мужчины, которого выбрало твоё сердце.
[1] каменное мегалитическое сооружение в графстве Уилтшир (Англия)
Глава 64
Эдгар
Я еду в небольшой провинциальный городишко, где родился и вырос, провёл детство и юность. Здесь свой уклад и традиции и почти все друг друга знают. Время идёт, а он не меняется. Немного дряхлеют дороги, ветшают домики, а всё остальное – как и прежде. Наверное, я мог бы пройтись по улицам с закрытыми глазами.
Я езжу сюда каждый год – на могилу отца. Как ни странно, не испытываю ностальгии и благоговения. Наверное, слишком рано вылетел из гнезда, чтобы скучать по этим местам.
От быстрой езды в голове проясняется. У меня нет чёткого плана, но кое-какие шаги я всё же просчитал. Прокручиваю историю, что поведала мне мать, и так и эдак. Проваливаюсь в прошлое и вспоминаю всякие мелочи.
У нас никогда не бывало в доме гостей. Ни мужчин, ни женщин. Тогда это не казалось мне странным. Хватало родителей и их внимания. Не помню пышных праздников и застолий. Отец не пил, мать тоже. Семейные торжества проходили тихо и, можно сказать, обыденно.
В школе я дружил со всеми, мне не запрещалось водить товарищей в гости. И уроки вместе учили, и чудили иногда. Но мой дом – не место, где бы собирались с радостью. Отец слишком строгий и невесёлый. Мать – наоборот, привечала всех и кормила, за что отец ей вычитывал – всплыло в памяти, вот же…
И подруг у мамы не было. Не помню ни одну тётеньку, с которой бы мать встречалась или перезванивалась. Ничего. Пустота. Пробел. В те времена мне это не казалось странным. А сейчас… Мозг не хотел понимать. Сопротивлялся. И всё время думалось: бездушный, гинцевская порода, скупой на чувства. Чёртово наследие. Не то, чтобы я хотел измениться, но если мать говорила правду, то я слепой. Не видел очевидного. Не задумывался. Не замечал.
Может быть, не нужно ворошить эту старую историю. Оставить как есть. Но если я не узнаю наверняка, буду всю оставшуюся жизнь сомневаться. Факты. Я верю только фактам.
Я не собирался здесь задерживаться. Поэтому не стал ни старых друзей тревожить, ни в дряхлой гостинице останавливаться. У меня есть пункт назначения. Туда я и спешил.
Самое смешное, я нашёл её сразу. Ещё смешнее – она меня узнала после стольких лет.
– Эдгар, – всплеснула руками и встала мне навстречу из-за стола. Почти не изменилась. Всё такая же поджарая и энергичная. Волосы только из тёмных стали седыми, но причёска, как и много лет назад – та же самая. Короткая стрижка, Химическая завивка. Добавилось морщин, и руки у неё старческие теперь, но под белым халатом, кажется, всё тот же брючный костюм (может, младший его собрат, но выглядел он, как призрак из прошлого) и цвет помады неизменный – ярко-розовый с перламутром.
– Ольга Ивановна, – целую ей руки и вижу, как расплывается наш участковый врач в широкой улыбке.
Она единственный человек, вхожий в наш дом. Её я помню очень хорошо. Ольга Ивановна приходила к нам, когда я болел. Она, возможно, знает то, о чём не догадывались окружающие.
– Надо же. Приехал. Сколько лет тебя не видела? Лет десять? Да нет, больше.
Она отсылает взмахом руки медсестру. Смотрит на меня внимательно поверх очков.
– Ну, рассказывай. Ты же не зря приехал. Что-то нужно тебе, раз вспомнил старую Ольгу Ивановну.
Хочется возразить, что она не старая. Но слова застревают в горле. Я не знаю, с чего начать. С мыслями не соберусь. Не хочется закатать все свои сомнения доброй женщине в лоб.
– Мать ищешь? – пытается угадать она.
Я отрицательно качаю головой.
– Уже нашёл. Точнее, она меня.
– Узнать что-то хочешь? – продолжает допрос Ольга Ивановна и крутит в сухих пальцах шариковую ручку – ярко-оранжевый пластик с колпачком.
Киваю, но никак не могу сформулировать мысль. Язык не поворачивается. А если она соврала? Выставлю и себя дураком, и память отца опорочу. Но Ольге Ивановне не нужны мои объяснения. Она из тех, кто умеет чувствовать. Интуиция – не последнее её достоинство.
– Такие, как ты, сынок, обычно возвращаются либо родственников искать, либо призраков прошлого гонять. Родственников ты не найдёшь – умерли давно. И Белые и Гинцы. Белая – девичья фамилия твоей матери, – зачем-то поясняет она. Я знаю. Но, может, она думает, что я и этого не помню. – И мать твоя после того случая уехала в другой город. С тех пор ни слуху, ни духу. А ты, говорят, ездишь к отцу на могилу. Навещаешь.
Сейчас мне не до воспоминаний и не до мёртвых.
– После какого случая? – спрашиваю, чувствуя, как внутри звенит от напряжения. Именно за этим я приехал.
Ольга Ивановна смотрит на меня слишком долго. Стучит ручкой по столу, словно не решаясь. Она колеблется, решает, наверное, можно ли мне рассказать правду. И тогда я придавливаю её, в попытке узнать подробности.
– Меня интересует именно это: почему моя мать уехала из города.
– Мужчину другого нашла, – щурит глаза Ольга Ивановна и продолжает сверлить меня взглядом. – Мужчина этот и увёз её. Прямо из больницы. Кажется, она даже в дом заходить больше не стала.
– Из больницы? – мне сейчас важно не проговориться. Не выдать то, что знаю я. Или она сама расскажет, или грош цена информации, что выйдет из моих уст.
– У меня нет доказательств, сынок. И она тогда утверждала, что упала и ударилась. М-да. Много раз ударилась. Сломанная рука, треснутые рёбра. Кровоподтёки. Гематома на голове. Думаю, твой отец её… травмировал. Из ревности, видимо.
– Он бил её? – задаю прямой вопрос. Всё, что нужно, я уже услышал. Мать не лгала. И когда утверждала, что доказательств нет, ошибалась. Всегда есть те, кто видит слишком много. Как Ольга Ивановна, к примеру. Мне достаточно было подумать и вычислить. Стопроцентное попадание. Не везение, а холодный расчёт. Я всегда этим отличался – умением находить решения в безнадежных ситуациях.
Она вздыхает. Постукивает ручкой по столу чуть чаще, чем до этого. Поднимает на меня глаза.
– Думаю, да. Она никогда не жаловалась. Но я видела синяки, когда приходила в ваш дом. Халаты с длинными рукавами. Платья с глухими воротами. Домашнее насилие – страшная вещь. И, судя по всему, ты не знал. Приехал искать правду?
Она прозорлива. Так и есть. Но снова язык не поворачивается произнести вслух очевидное.
– Знаешь, что я скажу тебе, Эдгар? Через столько лет узнавать некоторые вещи всегда больно или неприятно. А ещё они разрушают кое-что. Тревожат тех, кто уже спит вечным сном. Не знаю, зачем тебе это нужно, но раз ты приехал за ответами, значит хотел услышать правду.
– Я её услышал. Раньше, – очень тихо выдавливаю из себя признание.
– Не поверил, – поднимает она накрашенные брови.
– Нет.
– Весь в отца, – смеётся она кашляющим смехом старой вороны.
– В какого? – делаю контрольный выстрел и внимательно слежу за лицом старой женщины.
– Значит, Эльза рассказала тебе, – тянет она слова и отбрасывает в сторону ручку. – Они оба такие были. Петер и Олег. Властные и непримиримые. Похожие, как близнецы. Держались всегда друг друга, пока маленькая Эльза не встала между ними. Вот что я тебе скажу, сынок. Не суди. Жизнь она полосатая. Никто не знает, каким боком повернётся. В этом как раз и кроется суть: радость, боль, трагедии, счастье смешиваются, как звуки, что вылетают из гармошки. Или рояля – не важно. Главное – у всех мелодия выходит своя. Каждый сам себе композитор. Вот какую музыку напишешь, с такой и будешь жить.
Её слова и голос звучат во мне долго. Всю дорогу до дома.
– Ты и дирижёр, и исполнитель. А рядом с тобой – оркестр. И только от тебя зависит, сыграют ли твои близкие что-то по-настоящему красивое, или будут тянуть кто в лес, кто по дрова, как в известной басне.
Я спешу домой. К своему «оркестру», к жене. Мне сейчас жизненно необходимо увидеть её глаза, услышать голос. Пусть это слабость. Пусть. Может, в этом как раз – сила, которой я не знал раньше.
Поцеловать её. Прижать к себе. Понять и простить. И, может, она тоже меня простит.
В цветочном магазине я выбираю букет роз – нежный и красивый, похожий на Таю. Бело-розовые бутоны на крепких стеблях с шипами. Я не боюсь уколоться, потому что больше не хочу жить с закрытыми глазами.
Глава 65
Тая
Мы с Ольгой сдали последний экзамен в семестре на «четвёрки», Синица получила свой заслуженный «трояк» и светилась, как медный таз после хорошей чистки.
– Ладно, в этот раз я проиграла, но в следующем году мы с сыном зададим всем жару. Будем отличниками и всем носики утрём.
– Фантазёрка, – фыркаю я, – там стопроцентно сидит маленькая любопытная девочка с носиком-кнопочкой, – дразню Линку: никакой уверенности в поле ребёнка у меня нет.
– Сама ты кнопочка и носик. У меня там пацан, ясно? Красивый весёлый мальчишка!
Синица кладёт руки на плоский животик, и я ей завидую. Приходит такое чувство – грустная тоскливая зависть. Потому что мои шансы заполучить хоть мальчишку, хоть девчонку равны нулю. Некстати вспоминаю предложение Эдгара и моё молчание в ответ. Может, он серьёзно намекал на ребёнка, а я перемудрила? Поосторожничала? Надо было в омут головой – и плевать на всё.
А после этих крамольных мыслей вспоминается, что я совсем забыла о таблетках. Напрочь. Со всеми этими волнениями, побегами, ссорами. Не пью их вот уже несколько дней. Шансов забеременеть у меня нет, конечно. Критические дни как раз перед этим, и всего лишь одна бурная ночь после моего возращения, но на миг я верю в чудо: а вдруг?
Где ты, Эдгар? Телефон молчит. И я не решаюсь звонить. Не буду мешать. Может, он хочет подольше побыть с матерью? Разговаривает. Думает. Решает. Он всегда очень ответственно подходит к любому делу. А мать – всё же не договор и не сделка, а живой человек.
Я снова заперта в четырёх стенах, но сегодня меня это не тяготит. Мы с Марком и Настей читаем «Волшебника Изумрудного города». По очереди. Настя читает быстрее, Марк – выразительнее. Настя потом может почти наизусть любой отрывок рассказать.
– У неё память, как у мамы, – гордится Марк, а Настюшка смущённо краснеет и трясёт рыжеватыми кудрями-облаком.
– Мама всегда с нами читала. Как ты, – Настя жмурит глаза, вспоминая. – И к урокам помогала готовиться. А ещё она меня вязать крючком научила. Я умею. Воздушные петли, столбики с накидом и без.
Они скучают по ней – это видно. И чётко уловили момент, когда можно и говорить, и рассказывать о том, как они жили раньше.
– Она ведь выздоровеет, правда? – заглядывает девочка-облако мне в глаза. И в голосе её – страх и надежда.
– Обязательно, – говорю правду. – Она очень любит вас и скучает.
Они переглядываются и подсаживаются ко мне ближе.
– Леон сказал нам, – заикается от серьёзности Марк.
– Ты маму видела, – подхватывает Настя.
– Мы боялись. А он успокоил. Сказал, что ты подтвердишь.
Они смотрят на меня с жадным интересом, и тогда я обнимаю их, рассказываю сказку о хорошем лесе, где волшебный воздух. Где выздоравливают люди, и скоро их мама обязательно приедет к ним, чтобы встретиться.
День тянется, как шёлковая нить, из которой плетут кружево мои мысли. Подкрадывается вечер, а Эдгар не возвращается. Дети играют в своей комнате, а я стою у окна. Выглядываю. Думаю. На сердце – грусть.
Безопасники пошли выгуливать Че Гевару. Старательные трансформеры с каменными мышцами. Я не пытаюсь с ними разговаривать – ни к чему. Это не Веня и Андрей. Страшно сказать, но я скучаю по ним. Они какие-то были свои, что ли. Король и Шут. Более живые и настоящие. А может, это просто разные ракурсы восприятия.
– Нельзя так, Тая, – это снова Леон. – Ты же не живёшь, а считаешь часы.
Я пожимаю плечами. Мне, наверное, легче убить время, чем заняться чем-нибудь полезным. Я пыталась. Но сил хватило только на детей. Я даже никакой «редкостной гадости» не приготовила, как хотела. Ожидание оказалось сильнее – мне его не побороть.
– Не важно, Леон. Я умею ждать. Я была меньше, чем Настя и Марк, когда не стало родителей. Но я всё равно их ждала. Верила, что однажды всё изменится, хотя понимала: оттуда не возвращаются. Но так легче было жить. Дни проходили за днями.
– А если он не вернётся? Или сделает больно, как уже сделал, и уйдёт?
Он встряхивает меня за плечи. В глазах его – молнии.
– Не говори так, – прошу и отшатываюсь, но руки его удерживают меня. – Не смей!
Лицо его искажает мука. Красивые губы кривятся, черты становятся чётче от сдерживаемого гнева. Но сердится Леон не на меня.
– Он не стоит тебя, понимаешь? Такие, как он, только давят и не оставляют после себя ничего живого. Он будет бесконечно наказывать тебя и унижать, пока ты не превратишься в тень, подобие себя, той живой и яркой Таи, какой ты была до него. Вспомни свой смех, искры радости и как зажигала всех, кто рядом с тобой находился! Ты уже не такая. Уже под вуалью грусти. А он… не умеет любить. Не достоин.
– Ты же говорил: вместе мы сила? – я всё же пытаюсь освободиться. Упираюсь ладонями в твёрдую грудь. Для худого костлявого мальчика он слишком силён. Жилистый. А я считала его чуть ли не хлипким ботаном.
– Говорил. Я так видел. А сейчас вижу по-другому. А до этого говорил то же, что и сейчас: между вами нет любви. Доверия. Вы как два подарка, упакованные каждый в свою обёртку. У тебя есть бант, у него – парадная лента, но нет между вами ничего общего, что связывает, соединяет. Вы даже не парная вещь, вроде туфель, а какие-то отдельные предметы. Чужие. Будто вас случай свёл вместе или какое-то общее дело. А вы попытались вместе жить. Не знаю, как он, а ты, наверное, настроила воздушных замков и поверила, что всё по-настоящему.
Он бьёт в самое больное. Бьёт и попадает в цель. Угадывает шестым чувством, видимо. У меня кружится голова и тяжелеют ноги. В груди становится тесно, и я пытаюсь вдохнуть, но не чувствую облегчения.
– Он никогда не сможет быть с тобой нежным. Дарить себя и отдаваться без остатка. Между вами всегда будут призраки то прошлого, то настоящего. Подозрения и ложь, – голос Леона переходит в шёпот. Я всё ещё пытаюсь избавиться от его железной хватки. Предплечья немеют от его слишком крепких пальцев. За что мне это всё?! – И любви настоящей никогда не даст – так, жалкие остатки с когда-то богатого стола. Крохи и объедки. Всё, что у него было, перегорело давно. Там не пламя, а головешки, обгорелые останки. А ты достойна большего и лучшего.
– Отпусти! – сиплю из последних сил. – Никто мне не нужен. Никто не сможет мне дать больше, чем он!
– Тогда я рискну, – говорит он спокойно и наклоняется. Губы его впиваются в мои. Жадный иссушающий поцелуй, что не несёт ничего, кроме опустошения.
Сквозь затуманенный мозг, через накатывающую тошноту и темноту, я слышу какой-то звук, похожий на сдавленный крик. А затем хруст и шорох. Из последних сил я толкаю Леона в грудь и наконец-то освобождаюсь. Оборачиваюсь. В ушах – звон. В глазах – морок.
Я шатаюсь и почти падаю. Вижу, как Леон пытается меня подхватить, и отскакиваю в сторону.
– Не прикасайся ко мне! Не трогай! – меня бьёт нервная дрожь, и зубы непроизвольно выбивают дробь. – Если ты тронешь, я буду кричать! Ты… ты… Да как ты посмел!
Слова меня душат и прорываются сквозь тошноту с трудом. Я снова оглядываюсь. Шарю глазами по пространству большой комнаты. Что-то изменилось. Что-то не так.
Он лежит у дверей – растрёпанный и трогательный. Сломанный и сломленный букет. Розовеют нежные бутоны. Я иду им навстречу. Протягиваю руки. Поднимаю с пола, как изувеченную игрушку.
Жизнь цветов недолговечна. А этим пришлось расстаться с жизнью преждевременно. На зелёных стеблях – шипы и кровь. Розовая атласная лента запачканна и смята. Я сейчас как они: ещё не погибшая, но уже не живая.
– Эдгар, – шепчу я и плачу. – Эдгар! – зову и вою. А затем сползаю по двери, прижимая розы к груди. Я бы хотела упасть в обморок. Впасть в летаргию. Оказаться хотя бы на несколько минут назад. Забыть. Вычеркнуть. Вымарать эти жалкие мгновения и то, что случилось. Но ничего не происходит. Я дышу и живу. И сердце моё не разорвалось. А Эдгара нет. Есть только розы – букет, что он нёс мне.
Он вернулся и увидел нас с Леоном. Я знаю, что он подумал. И знаю, чем это всё кончится. Да уже кончилось. Он не из тех, кто разменивается на дешёвые вещи и фальшивые драгоценности. А я не из тех, кому можно верить и доверять.
– Тая… – Леон тяжело дышит и смотрит на меня.
– Уходи, пожалуйста, – не знаю, откуда взялся этот спокойный голос. Может, потому что у меня внутри пусто?
– Я уйду. Ты только помни: если тебе будет плохо или трудно, один звонок – и я помогу. Как и обещал.
– Уходи, пожалуйста, – я сейчас робот. Кукла, что открывает рот.
Я не помню, как он ушёл. Помню лишь, что сидела на полу долго. Очень долго. В обнимку со сломанным букетом. А затем достала телефон и удалила номер Леона. Навсегда.
