Дмитрий Венгер
Перекрёстки, духи и руны
Вскоре он привык к огню, открыв для себя новое чувство привязанности, и когда в первый раз свеча, догорев, погасла, побежал искать ее, принюхиваясь к запаху, оставшемуся после нее, он увидел, женщину, которую знал когда-то, но не мог вспомнить имени. Затем свеча возникала вновь, уже в другом месте, это повторялось много раз, вызвав у него привычку ждать этой свечи, сидя во мраке колышущегося тумана, в забвении снов, которые видят мертвые. Прислушиваясь к шепоту, исходящему из свечи, он стал узнавать голос, каждый раз, поднимаясь на новую ступень лестницы, что существовала внутри пламени этой свечи, живым плетением солнечных лучей. Поднявшись достаточно высоко, он наконец узнал голос, голос матери, которая молилась за него, до сих пор веря, что ее сын обязательно вернется, что он где-то там, выполняет важное задание своей страны, именно это она говорила всем, а окружающие кивали головами, оставаясь каждый при своем мнении. Осознав, как существовал последнее время, и повторно вспомнив все, он обогатился внутренне, увидев, как изменилось очертание его тела, вокруг которого возникла белая дымка света, да и окружающий мир стремительно менял внешность с непроглядного мрака на сумеречное одеяние вечного серо – белого неба.
Не вера направляла его, а овладевшее им желание увидеться с матерью, о которой теперь он думал неустанно, ведь она была, пожалуй, самой главной ценительницей его жизни. В его сознании далекими пушистыми облаками плыли воспоминания о матери и детстве. Когда-то маленьким он заблудился в лесу, и, устроившись под замшелым деревом, долго плакал, пока не услышал голос матери, которая звала его, он побежал на ее голос с криком: «Мама!» Вспомнил ее улыбку и грустные глаза, которые смотрели на него, и видели в нем отца, не вернувшегося с войны. Прикоснуться бы к серебряной пряди ее волос, вдохнув аромат сиреневой воды, что она так любила, ощутить неистребимую надежность жизни, чувствуя под ногами родную землю, на которой он вырос, его Францию. Он желал снова постучать в дверь и сказать: «Я вернулся, мама!» И хотя он знал, что она его не услышит и не увидит, пусть так, но она обязательно почувствует, что он рядом и сидит за столом, как прежде, наблюдая, как она печет свои пироги. Он знал и то, что она все эти годы плохо спала, тревожась о нем и существовала в вечности этих беспокойных мыслей. Внезапно он остановился, став болью, чистой болью, его душа трепетала и вибрировала, огненный всплеск разрушенной солнечной лестницы, на которой он видел мать, пронесся сквозь него и от его неистового крика зашелестела, скорбя вместе с ним серо – белая масса призрачного сумрака, в котором живут все мертвые. Душа болела и ныла, распадаясь на части от отчаяния жить с мысленным зовом матери в душе, желая добежать до нее и преклонить колени, а не добежав, осознать, что тебя больше никто не зовет, и что нет больше этих колен, в которые ты раньше ребенком тыкался носом, протягивая руки. Он понял, что стоит на кладбище, возле ее могилы, с простеньким серым надгробием, настолько серым и скромным, что оно вряд ли понравилось бы ей, да и ему, будь он жив. Он сел рядом и заплакал, как иногда плачут призраки, души не способные найти покой.
«Какое простое и родное слово – „мама“», – думал он, чувствуя холод могильного камня. Возвращаться уже некуда, там в его доме живут уже другие люди, и ему там нет места. Пройдут века, но материнское окно маленького деревянного домика будет с ним всегда. Просидев так, тихо, отстранено уставившись в мутный вечно серый горизонт неба, несколько недель, возможно, и месяцев, он не заметил, как в один из таких промозглых дней к нему подошел старик и сел рядом.
– Давно сидишь? – то ли спросил, то ли подтвердил очевидное он. Адриан молча кивнул, не глядя на старика, однако спустя минуту все же повернул голову, он слишком давно не слышал человеческой речи. Внешность старика поразила Адриана, он как будто сошел с игральных карт начала девятнадцатого века40. Красный жилет с меховой окантовкой из кроличьего меха, снизу виднелась белая рубаха с высоким воротником, на которой были изображены карты разного достоинства, рубаха была заправлена в белые штаны на шести медных пуговицах, а штаны, в свою очередь, заправлены в черные ботфорты. Лицо старика было неестественным плоским, как изображение на картах, только глаза ярко-зеленные, как два фонаря посреди предрассветного тумана, говорили о кишащей внутри него жизни.
– Кто ты? – спросил Адриан, с интересом изучая причудливую одежду старика.
– Я Миро. А ты? – спросил старик, чей хитрый и ироничный взгляд блуждал по Адриану, его явно забавляло возникшее знакомство.
– Я Адриан! Так кто ты? Ты же не человек?
– Можно подумать, ты человек, – так же с иронией ответил ему старик, нисколько не обидевшись. Я дух, в том смысле, в котором нас воспринимают люди.
– И чем ты промышляешь? В смысле, что делаешь, как… – Адриан запнулся, слово «живешь» для него утратило свое значение.
– Говорю, что было, что будет, что происходит сейчас, – улыбнулся старик. Служу своей хозяйке, она хорошая, понимает нас, духов. Я оттуда, – добавил он, указав на холмистую часть леса, справа от кладбища. Там сейчас стоит наш цыганский табор!
Адриан, все еще ничего не понимая, на всякий случай кивнул головой.
– Кого ты имеешь в виду, говоря о вас?
– Глянь, видишь, Мириам гуляет с Антоном? – Адриан посмотрел в ту сторону, где еще минуту назад был просто туман, теперь зеленел луг, по которому шла высокая, статная женщина в длинном белом платье и в черном жакете, темные волосы были убраны «узлом Аполлона41», что лишь подчеркивало статность и женственность женщины, рядом бежал и кувыркался парень лет тринадцати, в простой крестьянской рубахе и штанах, не особо заботясь о своем внешнем виде и том впечатлении, которое он может оказать на окружающих.
– Может, пойдешь с нами? – спросил старик. Ты вроде нормальный, не бездельник, а то духи любят ничего не делать, не все, конечно, но многие, приходят кто по призыву, кто просто так, прибиваются, обещают чем-то помогать, а в итоге кормятся на халяву и улетают. Адриан, посмотрев на него многозначительно, кивнул, соглашаясь со стариком, чтобы не прослыть невеждой в глазах нового знакомого.
– Как эти? – кивнул Адриан в сторону женщины и прыгающего подростка.
– О нет, – поправил его старик. Мириам самая сильная, она защищает всех нас и целый табор, еще лечит, сильней нее только Корунд, демон, но он на цепи, слишком бешеный, останавливаться не умеет. А Антон так, где-то защищает, где-то выполняет мелкие поручения, мальчишка еще, ветер в голове.
Адриан невольно зажмурился, когда женщина с мальчиком приблизились к ним: ощущение ее силы, словно легкое покалывание по всему телу, пронзило его.
– Смотрите, кого я нашел, – начал старик, указав в сторону Адриана. Неплох, а?
– Я Мириам, а это Антон, – представилась женщина, изучая сидевшего перед ней призрака мужчины, внимательно и придирчиво.
– Адриан, – представился он и, подняв голову, посмотрел в глаза Мириам, выдерживая ее взгляд.
«Она восхитительна, – подумал он. – Это лицо!! Бывает холодная красота, дикая красота, но королевская красота бывает очень редко. Когда смотришь на женщину и признаешь за ней абсолютное превосходство, видишь не просто красоту безупречной линии носа, глаз, овала лица, чувствуешь стать и породу, статус, с которым просто немыслимо спорить». Глаза серо-синими гроздьями хрусталя уходили далеко вглубь, завлекали, лишали рассудка, смотреть в такие глаза все равно что падать в бездну хрустальных пещер. «Долго смотреть в них опасно», – подумал он.
– Я как раз предложил Адриану присоединиться к нам, – произнес старик, с уважением глядя на женщину, словно ожидая ее согласия.
– Сколько ты уже умер? – спросила женщина.
– Не знаю, – ответил Адриан и отвел взгляд, вспомнив о матери.
– Если хочешь, пойдем с нами, – предложила Мириам, видимо, удовлетворенная тем осмотром, который провела. Старик тут же просиял, радуясь новому собеседнику, впрочем, как и Антон, молча ожидавший решения Мириам. Парень, одетый в простую крестьянскую рубаху, что моталась на нем мешком, больше походил на дуралея, чем на защитника. Адриан, кивнув в знак согласия, поднялся с земли, бросив прощальный взгляд на надгробие матери.
– Куда идти? – спросил он.
Поселение цыган являло собой скромный пример кочевой жизни народа, пестрые яркие шатры, пламя костров и необычная речь греющихся возле огня людей, эта атмосфера невообразимым образом окутала его теплом и покоем. Однако было в таборе и кое-что странное, здесь почти не было стариков, он словно обнищал на радость и счастье, лица цыган были хмурыми и унылыми. Легким ветром залетев в один из шатров, они оказались перед цыганкой, неспешно готовившей какое-то травянистое снадобье.
Тшилаба42 шувани43 табора была непростительно молода и выглядела немного скукоженной, съежившейся, так бывает, когда человек рано повзрослел, взвалив на себя проблемы своих близких. Она посмотрела на него внимательно, спокойно слушая шепот старика, чье плоское лицо на фоне горящих свечей выглядело особенно жутко и неестественно.
– Здравствуй, – сказала она, не сводя с него взгляда.
Пытаясь ответить, он не смог произнести ни слова и просто поклонился, продолжая напрягать связки, он непроизвольно, сам того не понимая, увеличил количество энергии именно в этой области своего эфемерного тела, потому на следующие вопросы цыганки он все же сумел ответить.
– Готов ли ты помогать мне? – властно спросила она.
– Да, – ответил он и не узнал свой голос, такой глухой и хриплый, больше похожий на голос зверя, вдруг научившегося говорить, нежели человека, теперь он понял, что до этого с духами, что пригласили его сюда, он общался мысленно.
– Что ты умеешь? – задала она следующий вопрос.
– Солдат, – коротко ответил он, поражаясь с каким трудом ему дается элементарная, человеческая речь.
– Воин значит, – подвела итог цыганка. Это хорошо, Мириам давно нужна помощь, чтобы присматривать за всем.
– Что ты любишь? – спросила она, смягчив голос, отчего он прозвучал немного ласково, будто она разговаривала с котенком, а не мертвым духом.
– Огонь! – коротко по собачьему, рявкнул он.
– Ну что ж, проходи, найди себе место возле свечей и отдыхай, я позову тебя, когда ты понадобишься, – сказала Тшилаба, вежливо уступив ему дорогу дальше вглубь шатра. Он поступил, как ему было предложено: запах сальных свечей, высушенных трав, пламя лампадки, что горела прямо перед ним, горячее и живое, как те материнские свечи, что пробудили его во мраке ада, – теперь это был его новый дом, где он мог греться и набираться сил, энергия и опыт в мире духов решают все. Это первое, что рассказала ему Мириам, когда он сидел возле одного из костров, погруженный в безмятежность беспамятства. Не имея цели и руководства к действию, все его существование теперь сводилось к выполнению различных задач, они словно включали его, заставляя действовать и мыслить. Присев рядом, она взбодрила его своим появлением, заставила проснуться и включить осмысленность своего существования.
– Та энергия, которой ты был наделен при жизни и которая осталась у тебя после смерти, заканчивается, ее было много, но она, увы, не вечна. И теперь ты должен сделать выбор.
– Какой? – глядя перед собой непонимающим стеклянным взглядом мутных глазниц, спросил он.
– Остаться лишенным всякого рассудка и памяти призраком, или сущью, либо начать учиться и развиваться и стать сильным духом.
– Если я пойду по первому пути, я ведь буду несильно вам нужен? – безразличным голосом спросил он.
– Боюсь, что нет, – ответила она холодным, непререкаемым тоном судьи и палача одновременно.
– Тогда я скорее пойду по второму пути, – продолжил он, видимо, даже не обратив внимания на ее тон, его голос звучал все так же апатично.
– Тогда начни питаться, для начала вот этим огнем, что толку просто так греться возле него! – теперь ее голос прозвучал куда требовательнее, так что он, повернувшись, посмотрел на нее, он уже не жмурился от исходящей от нее силы, только восхищался. «Какой же потрясающей она была при жизни», – подумал он и впервые за все время улыбнулся, а она ответила на его улыбку своей, чистой, сияющей и теплой. Ее улыбка возвеличивала и сама по себе была источником силы, она приоткрывала ее душу, ее внутренние покои, и они были невыразимо прекрасны и бездонны, как звездное небо.
Объяснив ему, как устроена «другая жизнь» после смерти, она начала учить его, и он послушно следовал ее советам и урокам, осваивая магию, способы потребления энергии и прежде всего огня, знания о других духах и существах и, что было куда интереснее, знания о людях в их бренном тлении. Открывшийся перед ним другой мир завораживал и манил, постепенно вселяя азарт и прививая ему вкус к новому существованию.
Дым и пепел
Помните нас. Ибо мы тоже
Жили, любили и смеялись…
Аврелий Августин «Исповедь»
Вы прибыли в лагерь, из которого выход только один – через трубу крематория.
Слова начальника лагеря Освенцим
Первая мировая война, отгрохотав далекими раскатами грома, не коснулась Адриана и цыган табора, но у фламандца была своя война, и куда более важная для него, он сражался, защищая свою землю, граница которой проходила там, где останавливался, раскинув свои пестрые шатры, табор. Мириам обучила его многому, и ее уроки не пропали понапрасну. Адриан защищал табор, причем под особой опекой была Тшилаба, эта сильная девушка с грустными глазами. Она напоминала ему мать, какой была в молодости, и перед которой, он был непростительно виноват, обрекая на кончину в одиночестве и не проводив в последний путь, даже будучи духом. Поначалу шувани табора относилась к нему с долей холодного безразличия, но, когда он начал везде сопровождать и оберегать ее, привнося в ее жизнь долю своего опыта, сменила «прохладу» на ответное тепло. Зачастую решая сложные вопросы с местными, там, где останавливался табор, она, чувствуя за своей спиной его широкую грудь, вела себя гораздо увереннее, положительного эффекта добавляло наличие у Адриана необходимого опыта, который теперь был доступен и Тшилабе, что в ее молодые годы было немаловажным. Чутье фламандца к засадам и ловушкам, его умением вербовать людей и склонять на свою сторону власть имущих давали Тшилабе необходимые навыки, сделав ее куда более предприимчивой и дальновидной, улучшилось и ее здоровье, за которым теперь также следил фламандец. Забота о шувани была не единственным, что входило в деятельность Адриана, защита табора всегда была основной задачей, и в ней он тоже добился многого, став правой рукой Мириам, а иногда, когда она была занята лечением или участием в каком-то сложном обряде, заменял ее. Раздобыв в одном из боев оружие, представляющее собой шило или скорее заточку с рукояткой как у кинжала, он не пренебрегал случаем применить его, вонзая лезвие в тела врагов, он снискал себе в мире духов славу опасного противника. Присматривал он и за Корундом, демон жил в небольшом сундуке, что-то среднее между шкатулкой и ларцом, и был похож на маленького черноволосого цыганенка, если бы не темный серный дымок, окутывающий его тело, и четыре огненных красных глаза, в которых всегда плескалась злоба: впрочем, иногда, она имела обыкновение накапливаться и подниматься как вода в колодце, после паводка, и в такие дни исходящий от него запах тухлятины был по-особенному безжалостно смердящим. И хотя о его существовании в таборе знали только «посвященные», Адриану нравилось там, нравилось чувствовать себя членом этой большой и шумной семьи. Наслаждаться ароматами хабе рома44 или хабе мелало45 с только что испекшимся бокморо46, слушать звон бубна, дробящего тишину ночи, и утопать в волшебной атмосфере сладких и буйных праздничных цыганских вечеров, когда лоскутное шитье разукрашенных красками нарядов начинает колоситься и играть под звуки гитар на малиновых лентах. Затем, когда фимиам горячих похвал стихал, и костры горбатых дворов затихали, тускнея, можно было услышать сладкий шепот в лампадном сиянии шатров. Однако все хорошее рано или поздно заканчивается, вопреки неистребимой человеческой вере в утопию. Духи, увы не все могущи, и не все трудности можно обойти или обмануть, изменив ткань будущего, они знают не понаслышке и принимают это. Есть сложные времена, которые иногда все же нужно прожить, уплатив дань жертвой, в такие времена сильные, стиснув зубы, молчат, слабые жалуются, прогибаются и умирают, так и не выторговав у Фортуны свое, лишь им ведомое счастье, впрочем, есть еще и третьи, про которых фортуна просто забыла.
Двадцать первого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года в Берлине прошла встреча начальника Главного управления имперской безопасности Райнхарда Гейдриха с представителями Полиции безопасности (Зипо) и Службы безопасности (СД). После победы Германии, гарантированной вторжением в Польшу, он намеревался депортировать тридцать тысяч немецких и австрийских цыган из Великого германского рейха в Генерал-губернаторство (эта часть оккупированной немцами Польши не была аннексирована непосредственно Германией). Генерал-губернатор Ганс Франк, главный представитель гражданских оккупационных властей в Генерал-губернаторстве, расстроил этот план, отказавшись принять большое количество цыган и евреев в Генерал-губернаторство весной тысяча девятьсот сорокового года. Однако германские власти все-таки депортировали некоторое количество цыган из Великого германского рейха в оккупированную Польшу с тысяча девятьсот сорокового по сорок первый годы. В мае тысяча девятьсот сорокового года эсэсовцы и полицейские депортировали приблизительно две тысячи пятьсот цыган, в основном жителей Гамбурга и Бремена, в Люблянский округ Генерал-губернаторства. Эсэсовские и полицейские власти отправляли их в лагеря принудительного труда. Условия, в которых им приходилось жить и работать, оказались для многих из них смертельными. Судьба выживших неизвестна47. Так начался параимос – геноцид цыган.
Отношение к происходящему у самих цыган, до которых доходили эти известия, было неоднозначным: кто-то брался за оружие, кто-то, собирая своих, старался уйти от немцев как можно дальше или просто спрятаться, кто-то не верил, считая это все выдумками и слухами. Табор Тшилабы, проведя собрание, начал готовиться к отходу, хотя они находились на территории Франции и им пока ничего не угрожало; все понимали, что так будет не всегда, копилась провизия, деньги, наводились справки о состоянии дорог, постов полиции. Звучал и самый главный вопрос. Куда бежать?
Франция объявила войну Германии третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года, однако активных боевых действий вести не стала (так называемая Странная война). Единственной попыткой повлиять на ход войны стала Саарская48 наступательная операция, а десятого мая тысяча девятьсот тридцать девятого года немецкие войска перешли границу Нидерландов и Бельгии. В тот же день французские войска вошли в Бельгию. Непосредственно на германо-французской границе боевых действий не велось. Первое боевое столкновение немецких и французских войск произошло тринадцатого мая в Бельгии. В тот же день немецкие войска пересекли бельгийско-французскую границу. Двадцать пятого мая главнокомандующий французскими вооруженными силами генерал Вейган заявил на заседании правительства, что надо просить немцев о принятии капитуляции. Восьмого июня немецкие войска достигли реки Сены. Десятого июня правительство Франции переехало из Парижа в район Орлеана. Париж был официально объявлен открытым городом. Утром четырнадцатого июня немецкие войска вступили в Париж. Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорокового года Франция капитулировала перед Германией.
Адриан встретил эту новость достаточно спокойно, многое из его человеческих привязанностей уже перегорело к тому времени, единственное, что его заботило, это судьба цыган табора.
Лейла наследная шувани, которой Тшилаба, должна была передать свою силу, давно жила мечтой дать табору настоящий дом, который бы стоял на их земле. Внешне похожая на тонкий, хрупкий цветок или звучание флейты, всегда улыбающаяся, она производила впечатление человека слабого, легкого, однако это поспешное мнение многих было обманчиво, Лейла обладала силой, не такой, конечно, как у Тшилабы, но достаточной, чтобы позаботиться о судьбе табора. Вместе они решили провести ритуал и узнать то место, где цыганам можно было спокойно осесть. Но, несмотря на их обоюдные усилия и помощь духов в лице Миро и Мириам, у них ничего не получилось, сказывался как страх, ядовитым туманом текший по территории оккупированной Франции, так и груз ответственности за возможную ошибку в выборе неверного направления. Шувани потеряла сон, с мучительной дрожью в руках она пыталась повторить ритуал, но все было тщетно. Адриан был не в силах ей помочь, и заботился, как и прежде, лишь о ее здоровье и защите, впрочем, теперь это было делать гораздо проще. Их маленькое сообщество незримых людей, перестало быть таким уж маленьким. Вначале, еще задолго до начала войны, появился Джура,49 вор и кулачный боец многих таверн, где он успел отметиться при жизни, неоднократно подставляя табор, который был вынужден решать его проблемы, Тшилаба даже хотела выгнать его, но не успела. Получив тяжелое ножевое ранение, Джура попросил Тшилабу дать ему разрешение после смерти остаться с ними и уплатить свой долг защитой табора. Потом появились бесы, никто не помнил, как это произошло, то ли Тшилаба провела какой-то обряд, то ли они сами изъявили желание помочь, не за бесплатно, конечно, но, так или иначе, они встали на защиту табора, существенно усилив безопасность цыган. Третьим соратником незримых защитников ромалов стал демон Ур, чья функция защиты была финансовой. Маленький, пузатый, со свисающими, лоснящимися от сала боками и затекшими жиром глазами, он больше напоминал инкуба50, чем воина, но с его появлением дела цыган пошли в гору: покупались лошади, обозы, золото цыганских украшений. Однако через некоторое время Адриан все же начал чувствовать угрозу, нависшую над табором, – тьма, отчаяние и боль ширились в его сознании грозовыми тучами слез, ту же опасность ощутил и Миро, вдвоем они убедили Тшилабу повторить ритуал, но с оговоркой разрешить им войти в ее тело и провести церемонию без ее, как такового, участия. И шувани согласилась. Сквозь туман и людскую боль, переполнявшие тогда землю, что была вспахана котлованами снарядов и горами братских могил, через все эти ужасающие картины искореженных судеб и людских останков они увидели острова, далекие острова, на которых звучала итальянская речь. Италия не сотрудничала в депортации евреев, как в самой Италии, так и в итальянских зонах оккупации во Франции, Греции и Югославии. Поскольку эта страна была полноценным европейским союзником Германии, она могла сопротивляться давлению в вопросе уничтожения евреев, а отдельные силы в Италии защищали евреев от преследований. Цыгане в Италии и на контролируемых ею территориях также были защищены от депортации. Худшим антицыганским действием, на которое пошло итальянское правительство, было изгнание представителей этой группы на Сардинию и подконтрольные ей острова Адриатики. Итальянские оккупационные войска также защищали цыган от преследования со стороны немцев или местных жителей. Убийства евреев и цыган имели место после капитуляции Италии в тысяча девятьсот сорок третьем году, когда немецкие войска оккупировали север и центр страны. Численность жертв среди цыган в Италии по итогам войны была заметно меньше, чем в других странах Европы. Допустимо предположить, что изгнание цыган на острова, которое имело место перед событиями, описанными выше, сработало в их пользу, ведь они сразу оказались вне зоны немецкого контроля. Тшилаба была вне себя от счастья, наконец-то у них появился шанс, и табор начал спешно готовиться к отходу, но с опозданием: днем в лагерь цыган вошли немцы. Это было настоящая неожиданность: держать в руках птицу счастья и увидеть на пороге старуху с косой. Моросил мелкий дождь, бледное унылое небо нависало над табором свежим саваном предстоящей скорби. Немцы, войдя в лагерь, улыбались самодовольной улыбкой кота, нашедшего неглубокую мышиную норку, их интересовали не только документы, которые Тшилаба тотчас им протянула, их интересовали шатры цыган, лошади, цыганские женщины, они даже не пытались скрыть своего интереса, поддевая автоматами подолы их платьев и приподнимая жакеты, и весело смеялись агрессивно-напуганной реакции девушек. Особенно им приглянулась своей хрупкой, неземной красотой Лейла, лицо которой было перекошено от волнения, хотя держалась она спокойно. Унтерштурмфюрер51, изучив документы, чуть улыбнулся, вернее, улыбнулись его губы, а глаза остались бесстрастными и внимательными, а у Тшилабы сжалось сердце и рухнуло вниз. Немец, заметив ее трепет, по-садистски подкупающе улыбнулся, видимо, решив по играть с чувством страха, насытившим воздух. Тшилаба, взяв себя в руки, послала ему твердый взгляд, словно за ее спиной стоял целый бронетанковый взвод. Мириам с невообразимой скоростью меняла стечение обстоятельств этой встречи, одновременно начали действовать и бесы, не особо дисциплинированные, они заинтересовались немцами сразу, видимо, решив поиграть с ними в какую-то свою игру, которая вряд ли понравилась бы последним, но этого было мало, и тут Адриан заметил, как вдруг нескладно, не ко времени с глубоким облегчением вздохнула и выдохнула полной грудью Тшилаба, опустив глаза. Не сразу поняв, что произошло, Адриан машинально повернулся в сторону шатра шувани, незримые цепи, дрогнув, порвались, и Корунд вылетел из ларца, демон был в исступлении от охватившей его ярости и жажды утолить, наконец, голод. Подлетев к унтерштурмфюреру, он вошел в его тело, немец закашлялся, ему вдруг стало настолько жутко, что мысли о цыганских проклятьях сами собой возникли в его мозгу. Демон, выдрав у него кусок энергии, летел дальше, облетая всех вторгшихся на территорию табора немцев, он метил их, запахло гарью. Лейтенант, откашлявшись, думал только об одном, как бы, не теряя лица, покинуть табор, живот скрутил тугой спазм готового вырваться раньше времени завтрака. Собравшись с духом, он решил обернуться и сказать солдатам, что они уходят, сказать это с достоинством и по прихоти офицера, отдающего команды, но никого обманывать не пришлось, он увидел перепуганных солдат с трясущимися поджилками; мысли о цыганках напрочь вышиб из их голов привкус тухлятины во рту и явственное ощущение скорой смерти. Немец быстро изобразил какой-то жест, видимо, означающий отход, который те кинулись с фанатизмом выполнять.
– Он их всех пометил, – сказал висящий в воздухе рядом с Адрианом Миро. Редкие из них доживут до конца недели. Корунд любит горелое мясо. Адриан кивнул, теперь им предстояло не уходить, а бежать отсюда, за что ромалы и принялись, сворачивая шатры, запрягая коней, кто-то побежал звать мужчин, которые ушли в город. Меньше, чем через час, все было готово. И тут Тшилаба сделала то, отчего Адриану и остальным стало не по себе, она подошла к Лейле, обняла ее, крепко прижав к себе, и что-то шепнула, та стояла в позе пораженного ударом человека и, медленно повернув голову к Тшилабе, спросила:
– Почему сейчас?
– Так нужно, – ответила теперь уже бывшая шувани. Ты сильная, принять сможешь, не заболеешь.
– Она передала Лейле силу шувани, – прошептала Мириам, в явном шоке от произошедшего. Только Миро нисколько не удивился. Потом Адриан, конечно, вспомнит этот его взгляд естественного хода вещей, но на тот момент он был шокирован не меньше остальных, если такое слово, конечно, применимо к духам.
Сквозь щели и прорехи фургонного полога, сочился промозглый октябрьский ветер. Они не останавливались ни на ночлег, ни на привал, и мчались так быстро, что если бы в пути что-нибудь не случилось, то это было бы неслыханное везение. Адриан чувствовал беспокойство и надвигающуюся беду, оно было явным, четким и этот холодок тянулся за ними, несмотря на скорость, с которой они ехали. Где-то вдали появились фары машин. Ромалы, предусмотрительно пересекая главные дороги, каждый раз ныряли в проселочные, и теперь, оказавшись почти рядом с Италией, повторили это снова. Обозы проскочили друг за другом, сдвигая придорожный камень, на который и наскочил фургон Тшилабы, едва не перевернувшись, и правое переднее колесо, слетев с оси, покатилось в придорожные заросли. Не заметив отставшего обоза, цыгане продолжили путь. Машины приближались, их огни несли беспокойство, угрозу разделительной черты, прочерка, что вычеркивает имена живых, внося их в списки мертвых или пропавших без вести. Маленький цыганенок, сидевший на вожжах, внук Тшилабы, испуганно смотрел на покосившийся фургон и укатившееся в сторону колесо.
–
Чаворо
, забирай гнедого и скачи отсюда!– закричала бывшая шувани, решительно снимая с коня упряжь. Цыганенок посмотрел на нее с непониманием. – Я сказала, уходи! Оставь нам одру
и уходи.
– Но мами54! – безвольно воскликнул он.
– Я сказала, пошел прочь! Иначе прокляну! – добавила она, уже начиная нервничать и сердиться. Огни машин уже показались из-за холма. Беги, чавораалэ55! А то пропадешь!
Цыганенок побежал, уже на ходу вскочив на коня, в его глазах стояли слезы. Из фургона Тшилабы, нахмурив кустистые брови, спустился Баро.
– Помоги мне, – быстро сказала Тшилаба. Надо перегородить проселочную дорогу. Ни слова не сказав, он взял под узды коня, разворачивая фургон. Тамара, двоюродная сестра Тшилабы, тоже вылезла из фургона, стараясь помочь.
– Миро дэвэл56! (Что ж теперь будет?) – испуганно спросила она.
– Ничего, – грустно улыбнулась Тшилаба.
Адриан пытался обмануть исход предстоящей встречи, но у него ничего не получалось, словно проклятый фургон договорился с судьбой сломаться именно на этой дороге винограда и фруктов, а никак не дальше, где до Италии можно было дойти пешком.
Машины остановились возле фургона цыган. Сидевший в кюбельвагене57 унтерштурмфюрер ухмыльнулся, как тот немец, что зашел в табор, неуловимое сходство холодных глаз и презрительной улыбки, одним уголком губ.
– А где же ваша вторая лошадь? – риторически спросил он.
Их погрузили в вагоны, в которых людей было столько, сколько «сельди в бочке», видимо, немцы рассчитывали «засолить» по максимуму, что называется, «от и до», от мала до велика. Сесть и, уж тем более, лечь было нельзя. Ехали долго, несколько дней, периодически останавливаясь из-за диверсий партизан. Не в силах терпеть, люди справляли нужду под себя, где-то всю дорогу плакали дети. Адриан разрывался, пытаясь позаботиться как о Тшилабе, так и о Баро с Тамарой, но это было сложно, почти невозможно. Для Тшилабы ему удалось сделать небольшую щель в креплении вагонных дверей, куда задувал свежий ветер, и старая женщина регулярно к ней припадала, стараясь испить свежего воздуха. Баро держался стойко, хотя и ему не хватало воздуха. Тамару спасти не удалось, она не доехала, и когда поезд прибыл на место своего назначения, ее тело выкинули возле путей, мараться немцы не захотели, за них это сделали другие, увидев цыганское золото на руках и ушах. Адриан, конечно, не спустил этого им с рук, воздав за каждый грамм будущими слезами, но для Тамары это было уже не важно.
