полная версия

Дмитрий Венгер
Перекрёстки, духи и руны

Душа летает, крылья распустив.

А осенью от бурь и непогод

Она в укромный прячется залив.

Теперь она довольствуется тем,

Что сквозь туман глядит на ход вещей.

Пусть жизнь идет неслышная совсем,

Как у порога льющийся ручей.

Потом – зима. Безлика и мертва.

Что делать! Жизнь людская такова.

Джон Китс

Он давно уже жил один, потеряв жену, а затем и младшего брата с его семьей погибших от рук фашиствующих отморозков, размножившихся благодаря попустительству в образовании и воспитании детей в Европе, называемому «ювенальным правом»¹⁸.

Терять близких, наверное, определенный бич всех людей, кто так или иначе серьезно занимается магией, помогая другим. Эти люди, раздаривая энергию своего рода, хоть и очищают его, но в то же время делают уязвимыми другие его ветви. Узнав о том, что у него есть сестра от первого брака отца, он поспешил приехать в Россию, чтобы воссоединиться с ней.

Сын преподавал и жил в Англии, нечасто видясь с отцом, и у него, силою Северных Богов все было хорошо, своя налаженная и выстроенная жизнь, в которую он легко отпустил его, отчетливо осознавая эту границу, когда дети должны уходить от родителей. Его сердце согревала мысль, что он сумел взрастить в сыне самостоятельную и цельную личность, хотя им обоим порой приходилось непросто без материнской и женской заботы. Основы хорошего воспитания закладываются с детства, и в данном случае все было подчинено установленному порядку и дисциплине, что явилось основой, плацдармом на котором происходило взросление и становление натуры его сына.

Сестра старая, больная женщина тепло встретила его, познакомив с ранее неизвестной ему семьей, втайне надеясь, что он сможет позаботиться о них, когда ее не станет. Он понял это смысл, хотя и не говорил по-русски, новая семья с двумя племянниками и племянницей, у которых уже были свои дети, встретили его с радушием и гостеприимством русской души. И, чтобы видеться с ними чаще, он купил еще в годы перестройки, когда цены на недвижимость в Москве приемлемо варьировали, квартиру на Старом Арбате.

Арбат – старейшая улица Москвы, и является таким же символом российской столицы, как Кремль, Красная площадь или Собор Василия Блаженного. Название улицы происходит от арабского слова «арбад» («рабад»), которое переводится как «пригород, предместье». При царе Алексее Михайловиче в семнадцатом веке эту улицу пытались переименовать в Смоленскую, но название так и не прижилось.

С первых лет основания этой улицы на ней селились в основном ремесленники и купцы, но к концу восемнадцатого века они были вытеснены дворянами. Постепенно росла и престижность этой улицы. Представители московской интеллигенции приобретали здесь квартиры, отстраивали небольшие особняки. Многие известные фамилии, такие как Пушкин, Рахманинов, Толстой, Чехов, Блок, в свое время жили именно здесь. Позднее на Арбате начали строить многоэтажные дома, открывались лавки и магазины. Арбат стал преображаться, взрослеть, приобретая то лицо, которое знакомо нам сегодня.

Ему нравилось здесь гулять, а устав от прогулки, устраиваться на какой-нибудь скамейке и с печальной улыбкой смотрителя, прошедшего по вехам истории, с двусмысленной иронией на лице наблюдать, как меняется мир вокруг. В том, чтобы видеть историю, ощущать ее, прикасаясь к ней, словно к сухой и обшарпанной каменной стене, можно находить в этом свое очарование и мудрость. Интерес к рунам в этой северной стране, перенесшей за последний век множество потрясений, сосредоточил вокруг него узкий круг лиц почитателей и последователей, уважающих его труд и деятельность не меньше, чем их западные коллеги. И он стал помогать людям еще и здесь в России. Сегодня он ждал девушку, на чьи плечи свалился груз целого рода. Руны неспешно рассказывали ему о ее сложной судьбе, о том пути, который ей пришлось пройти, чтобы понять происхождение многих препятствий в своей жизни. Поднявшись из-за стола, он бережно убрал рунный набор¹⁹ из горного хрусталя обратно в мешочек и стал готовиться к приходу гостьи, которая должна была прийти не одна. Для таких целей у него было заготовлено множество конвертов с универсальными рунными ставами²⁰ его авторства, однако требовалось немало времени, чтобы найти те, которые лучше всего подойдут его клиенту. Впрочем, это не отменяло надобность в проведении диагностики ситуации и ставов по принципу «подойдет – не подойдет».

К моменту, когда послышалась соловьиная трель входной двери, он уже основательно подготовился и пошел встречать гостей. На пороге стояли две девушки. Одна высокая, уверенная в себе, с цепким взглядом зеленых глаз и маской холода, за которой веет печалью и одиночеством. На ней была черная облегающая куртка, поверх которой водопадом ниспадали темные волосы, на шее, подыгрывая цвету, глаз выглядывал зеленый шарфик. Вторая девушка была среднего роста, в сером пальто, темные волосы скромно собраны под серую, под цвет пальто шапку, а отстраненный взгляд ее карих печальных глаз выдавал смирение и безысходность, свойственные самоубийцам. Несмотря на кукольную красоту, от нее веяло страданием и тоской. Он не дал бы ей больше полугода жизни, подсознательно она уже все для себя решила, просто не осознавая этого. И если первая была сильной натурой и явно имела защитников, оберегавших ее и, очевидно, способных ускорить те процессы, ради которых эта девушка и пришла, то вторая была лишена защиты, а ее энергетическое поле напоминало продуваемую всеми возможными сквозняками вентиляционную трубу, куда летела вся грязь из окружающего мира.

– Здравствуйте! Я Олаф Бергесен, – поприветствовал гостей он.

– Ирина, – поздоровалась первая девушка, чуть улыбнувшись уголками губ.

– Юля, – представилась вторая.

«Неужели этот говорящий с таким смешным акцентом старичок с красным лицом и мясистым красным, как у Деда Мороза, носом и есть выдающийся рунолог, скорее он похож на любителя бани и пива или грузчика с рынка стройматериалов», – подумала Юля, изучая хозяина квартиры.

– 

Проходите, чувствуйте себя как дома, – смешно, с заметным акцентом проговорил старичок традиционное русское приветствие и сделал пригласительный жест.

Квартира, в которую они приехали в гости к почтенному рунологу, мало чем отличалась от квартир других людей, хотя и было понятно, что хозяин этих стен яркий, интересный и увлекающийся человек. Здесь не было черепов, горящих свечей, коптящих потолок, дыма аромапалочек, от которых слезятся глаза, никаких атрибутов магии, ставящих своей целью убедить всякого вошедшего в несокрушимости магической, божественной силы хозяина этой обители. Квартира не давила, она располагала, умиротворяла, давая вошедшему гостю перевести дух и забыть, хотя бы на время, об испытаниях жизненных перипетий. Лишь досочки с вырезанными на них причудливыми символами висели на стенах, стояли на шкафах, и в шкафах опираясь на небольшие ровные строи книг, готовых завладеть читателем, погрузив его в мир магии и волшебных существ Северной традиции. Одна из картин, висевших на стене, привлекла внимание, завораживая гостей яркостью красок и глубинной мистического смысла: на ней были изображены события Младшей и Старшей Эдд²¹, словно художник боялся упустить или обидеть как автора, так и главных героев этих строк, она, тем не менее, не казалась вычурной, скорее гармоничной, найдя в себе место для каждого. Юля не очень разбиралась в живописи, но то, что картина написана кистью серьезного и талантливого художника было очевидно, были видны мазки кисти, наслоения красок, а боги и герои, изображенные на ней, были настолько живыми, что будоражили душу вызывая двойственные чувства сопереживания и восхищения.

Ирина начала свой рассказ, а глаза старика со всей внимательностью ловили малейшую мимику и волнение его собеседницы, словно он собирался броситься в нее, как в море, и там, в пучине ее страданий и горестей, осознав все муки Хельхейма²², что она испытала, воздать ей, наконец, миром и покоем, которых она достойна.

Юля, посмотрев на подругу, улыбнулась, ей было так хорошо, что плохие мысли остались где-то там. Видя его одухотворенное светом лицо и внимательный добрый взгляд, она невольно вспомнила дедушку, и впервые без боли и без осознания одиночества своей осиротевшей души она думала о нем и улыбалась. Сквозь большое витражное окно проникало солнце, теплое и живое, оно заставляло задуматься о счастье, смехе, море и пляже с мелким песком, где можно играть в догонялки и веселиться со своими близкими. И все это на фоне скандинавского аскетизма в интерьере квартиры, среди вещей простых, угловатых купленных в «Икее».

«Счастье в простоте», – эта гениальная, лишенная тумана и хитросплетенной паутины выводов и обоснований мысль возникла в голове Юлии и, родившись, подобно утреннему рассветному солнцу, засияла новыми красками жизни, как солнечный свет, прошедший сквозь грубую, но чистую материю горного кварца, озарила, что, чтобы получить радугу и счастье, нужны только камень и солнце.

Вернувшись из мира откровений, Юля вдруг обрела слух, с удивлением только сейчас заметив, что последние минуты она вообще ничего не слышала.

– В жизни каждого человека есть сложные времена, времена лишений, бед, времена, когда льются реки слез, у каждого они свои, то же касается и благ, какими бы они ни были, для кого-то блага – это полный дом детского смеха, для других – полный дом злата. Но все они едины и представляют собой ту дорогу, по которой шагает человек, день ото дня творя свою судьбу, он как бы мостит дорогу, которой еще нет, создает ее каждым своим шагом, но бывает такое, что у той дороги возникают перекрестки, где можно изменить свою жизнь. И мне так думается, что ты стоишь как раз на своем перекрестке. Надеюсь, ты не назовешь все, что я сказал, философией и иллюзией?

Ирина улыбнулась, но улыбка получилась какая-то измученная, старик, заметив это, откинулся в кресле, чуть отстранился, давая ей возможность подумать и высказаться.

– Вы можете выполнить гальдор²³? – серьезно спросила она.

Олаф Бергесен с неодобрением посмотрел на нее.

– 

Думаю, ты торопишься, да, я могу сделать то, о чем ты просишь, настоящий гальдор. Но я должен тебе сказать, что ты должна попробовать изменить свой мир сама. Гальдор в моем исполнении – слишком серьезная, как это слово на русском, вещь, очень серьезная вещь, я редко, очень редко пользуюсь им. В тебе есть сила, ты валькирия, и амулет валькирии подошел бы тебе не меньше, чем молота Тора, и ты в состоянии справиться сама. И почему именно гальдор, разве ты развиваешься этим путем?

– Я хочу видеть результат, – быстро ответила Ирина, ее большие зеленые глаза под челкой темных волос делали ее похожей на пантеру, готовую ринуться в бой. Я устала, герр²⁴ Бергесен, очень устала. Сама я развиваюсь по пути Трот²⁵, по крайней мере я надеюсь, что, то, как я развиваюсь, или правильно сказать, пытаюсь развиваться, можно отнести именно к этому пути. Сейт²⁶ мне кажется слишком ненадежным и легким. Если бить, то наверняка!

– Не буду спорить, – вздохнув, ответил Олаф Бергесен, сделав сдерживающий жест рукой. Каждый путь Великой Северной традиции имеет свои стороны. Но то, что ты развиваешься, это хорошо. Путь Трота подходит нашему времени, времени демократии и либеральных ценностей.

– Но прежде чем мы продолжим наше общение, мы спросим руны, что они скажут.

И, повернувшись, он достал белый мешочек, потряс его, сказав какие-то слова, видимо на норвежском, и протянул его Ирине.

– Возьми по очереди три руны!

Закрыв глаза, она опустила руку в мешок и стала доставать руны одну за другой, слыша лишь стук хрустальных пластин. Положив последнюю на стол, она открыла глаза. Перед ней лежали руны Хагалаз²⁷, Отал²⁸ и перевернутая Беркана²⁹. Хагалаз в первой позиции означает, что обстоятельства сильнее и будут провоцировать на проявление чувств и эмоций, которые практически невозможно контролировать, впрочем, как и ход событий тоже. Хагал – знак весьма серьезных перемен, притянутых в жизнь хаосом и напряжением в мыслях и в душе. В сочетании с негативно расположенными рунами предвещает разрушительные события. Отал – во второй позиции – авторитет, мудрость предков, успех, но в сочетании со светлыми рунами, в окружении же темных рун может трактоваться негативно. Перевернутая Беркана – в третьей позиции – является знаком провала, неудачи. В лучшем случае обозначает долгое блуждание, затянувшийся и трудный путь к цели.

Олаф Бергесен нахмурился.

– Шлейфт³⁰, – сказал он и вкратце объяснил открывшуюся ему картину. Ирина, разволновавшись потянулась за сумочкой, в которой лежал ингалятор, спасавший ее от приступов астмы. Старик убрал руны обратно в мешок. Юля, внимательно следившая за разговором, была заворожена ритуалом и испугана за свою подругу одновременно, и могла поклясться, что видела, как руны светились, когда Ирина доставала их из мешка. Протянув руку, старик взял несколько конвертов и положил их перед Ириной, затем снова произвел некоторые манипуляции с мешком.

– Сейчас руны выберут тебе подходящий набор ставов, который я уже приготовил для тебя, там же рекомендации, а ты поможешь им. Протяни руку и бери так же по три руны, но прежде сконцентрируйся на первом конверте. Первая руна ответит на вопрос: «Подходит ли тебе этот конверт?» Вторая руна ответит на вопрос: «Каковы возможные изменения от применения этого конверта?» Третья руна ответит на вопрос: «Каков итог от применения этого набора ставов?» Думай только об этих вопросах! Хорошо?

Ирина, кивнув, снова закрыла глаза и повторила ритуал. Теперь Юля была уверена, что руны действительно светятся, хрустальные пластины были окружены ореолом мистического света магии. Выпавшими рунами были: первая Иса³¹, вторая Райдо³² и третья Ингуз³³. Что означало, во-первых, конверт не подходит, во-вторых, найти иной путь решения проблемы, и третье, не паниковать. Старик также вкратце объяснил значения и этой тройки выпавших рун, затем ритуал был повторен еще четыре раза, пока все пять конвертов не были диагностированы. Помимо ранее уже выпадавших рун, выпадали и Турисаз³⁴, и Лагуз³⁵, и Феху³⁶, и уже известная Иса, замораживающая всякое движение, и другие руны. В конце Олаф убрал со стола не подошедшие Ирине конверты, оставив только два из пяти.

– Выбирай, – сказал он. – Но помни, ты сейчас на распутье, перекрестке. Конверт, который ты выберешь, повлияет на твой путь, и изменить его потом будет сложно.

Ирина, которая сначала было быстро потянула руку, отдернула ее. Вспоминая трактовку по оставшимся конвертам, она закрыла глаза и погрузилась в себя, в омут терзавших ее переживаний и проблем, стараясь найти из него тропинку, единственно верную, к одному из конвертов. Но, видимо, так и не найдя в себе ответа, спросила:

– А можно взять еще по одной дополнительной руне на каждый конверт?

Старик кивнул, протягивая мешочек. Ирина уже привычно опустила руку в мешок, вытащив сначала одну хрустальную пластину, которую она положила слева, затем вторую, которую она положила справа, после чего открыла глаза.

На конверте, что слева, лежала Беркана, а на том, что справа, Дагаз³⁷.

– Я выбираю первую дорогу, – сказала она, положив руку на левый конверт, и чуть не заплакала, услышав, как где-то вдалеке в ее пусть пока неясном и туманном будущем заплакал ребенок, появившийся на свет из чрева матери. И тут же после этой мимолетной слабости в ее взгляде появилась сила, убежденность и понимание своего дальнейшего пути в жизни, и уже затеплилась радость и надежда, вера в приход лучших времен и исполнение заветных желаний. Старый рунолог улыбнулся возникшей в этой девушке перемене. Убрав лишний конверт, открыл тот, который выбрала Ирина, он начал объяснять, что ей предстояло делать и когда, особенно это касалось обращений к богам: Одину – верховному богу скандинавского пантеона и Тору – богу грома и бурь, защищающему людей. Юля слушала, по-детски приоткрыв рот, она тоже была убеждена, что теперь все в жизни ее подруги наладится, и эта искренняя непринужденная радость за нее искрилась в ее глазах фейерверком праздничных огней.

Ирина внимательно слушала, успевая задавать свои вопросы по каждому ставу, ритуалу и их работе.

– Спасибо вам, – с восхищением и уважением в глазах прошептала Ирина, поднимаясь из-за стола. Да сохранят вас Северные Боги!

Юля тоже поднялась вслед за подругой. Но тут старик, глянув на нее, остановил, взяв за руку.

– Присядь, – сказал он. У тебя же тоже есть проблема?

– У меня? – удивилась Юля, предпочитавшая держать свои проблемы при себе. Какая?

– Ты одинока и беззащитна, – спокойно, с какой-то интонацией обыденности и естественности ответил ей старик.

Юлю прошиб озноб, и она испуганно посмотрела на него, ее не испугали его слова, она признала в них правду, скорее интонация вместе с акцентом прозвучали так, будто речь шла не о ее одиночестве и боли, а о том, предпочитает ли она пить чай с лимоном или молоком и сколько сахара ей положить. Тон старика передал ей право выбора и сделал ее сопричастной к своей судьбе. Мысль о том, что она сама выбрала свою боль и дорогу, по которой идти, была ужасающей, кошмарной, от этой мысли хотелось прямо здесь на месте забиться под плинтус и погрузиться в забвение или спасительный сон.

– Не надо ничего говорить, – добавил старик, все это время внимательно следивший за ее реакцией. И, выдвинув ящик из шкафа, достал другой конверт, более тонкий и синего цвета, и протянул его Юле.

– Тут все просто, – кивнул он. Если что, твоя подруга тебе подскажет.

Юля не помнила, ни как сказала «спасибо», ни как на негнущихся ногах вышла из дома рунолога, машинально прижимая к себе конверт из ярко-голубой бумаги, по дороге домой она впитывала каждое слово из рекомендаций Ирины, которая ни слова не сказала о самой себе, будто уже существуя в другой реальности.

«Видимо, она уже прошла свой перекресток», – рассеяно, как в тумане, подумала Юля, глядя, с какой уверенностью теперь держится ее подруга. Приняв душ и поужинав приготовленной на скорую руку запеканкой и бутербродами с сыром, она устроилась возле новогодней елки, которую не спешила разбирать. Включив гирлянды и яркую красную звезду на вершине зеленой красавицы, она вспомнила про конверт. Теперь, спустя время, она могла трезво оценить свои последние мысли и чувства.

– Беззащитна и одинока, – сказала она вслух, вспомнив слова старика, и с грустью посмотрела на мигающую огнями елку, которую она наряжала одна, в утешение себе в преддверии Нового года, который она встретит одна, и просто в эту праздничную ночь ляжет спать.

Всегда скептически относившись к любой вере и религии, она вдруг поймала себя на мысли, что хочет поверить в этот путь Северных Богов и их традицию.

Современные религии никогда не вызывали у нее ни трепета, ни понимания. Мусульманство, регулярно убивающее невинных людей своими терактами, как когда-то ее маму и папу. Буддизм с их непонятными ценностями, вечным смирением к проживанию бесконечной череды реинкарнаций Сансары³⁸. Христианство с их верой в сотворение мира за семь дней, опуская существование динозавров, и притянутое за уши чудо непорочного зачатия, с регулярной потребностью потреблять кровь и плоть своего бога. Последнее вообще казалось какой-то вампирской, каннибальной фантасмагорией. «Как можно пить и есть своего Бога? И при этом еще улыбаться? Это же твой Бог?»

Она снова бросила взгляд на конверт и на этот раз взяла его в руки.

– Трот – свободная форма религии, это мне подходит. Да, это мне подходит. А что касается веры в богов грома, солнца, то это не бредовее веры в сотворение мира за семь дней или непорочного зачатия, а еще есть научный подход с верой в то, что все люди произошли от обезьян, хотя за последние тысячи лет ни одна обезьяна еще человеком не стала, но ведь многие верят в это, написаны тысячи книг, проводятся конференции, собрания, читаются лекции. Из всего этого можно сделать вывод. Каждый верит в то, во что хочет верить. Условие, наверное, должно быть, только одно – вера должна давать надежду и смысл, помогать обрести счастье, украшать жизнь, каждодневный быт и существование человека от колыбели до могилы и, возможно, даже чуточку дальше. Открыв конверт, она вытащила став призыва духа-защитника, восхитившись причудливому кружеву вязей: сколько гармонии и красоты было в нем, в каждой его точке и символе; зная от своей подруги, что здесь не только скандинавские руны, но и исландские, она прочла о том, что ей необходимо сделать. «Завтра же воскресенье? Что там Ирина говорила, про воскресенье?»

Воскресенье. В европейских странах это первый день недели. Как и в дохристианской Руси, кстати. И перевести его можно как «день Солнца», первый день недели, первый день жизни, рассвет – солнце, все логично, быстро прикинула в голове Юля, согласившись с правильностью этой древней мудрости.

Наступила полночь, новогодняя ель продолжала играть своими жизнерадостными огнями, а Юля, выполнив все инструкции, уже заканчивала свой первый ритуал в Северной традиции. Ей было так одиноко, тоскливо все это последнее время, что она вложила в этот призыв духа-защитника всю свою боль и печаль. Обливаясь слезами, она звала на помощь так, как никогда еще не звала, ведь раньше она не верила, что ей помогут, что ее услышат, но теперь, когда затеплилась надежда, она верила, что ее не оставят в беде. Она боялась своих кошмаров, лучше вообще не спать, чем трястись от страха. Она не знала, сколько времени просидела с этой мольбой на устах, но вдруг атмосфера в комнате изменилась, свеча погасла так стремительно, что она даже вскрикнула от неожиданности, но испугаться не успела, свеча вновь зажглась более мощным и сильным пламенем и горела так стройно и ровно, словно верная собака, готовая по команде ринуться на обидчика ее хозяина.

В комнате стало теплее и спокойнее, Юля, рассмеявшись, даже заплакала от радости. И, прошептав «спасибо», погрузилась в спокойный, умиротворяющий сон.

Фламандец

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою, мой зодчий вдохновлен:

Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворен.

Древней меня, лишь вечные создания

И с вечностью пребуду наравне.

Входящие, оставьте упованья.

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Его жесткие соломенные волосы развевались на морозном ветру. Мутные воды Москвы-реки, приковавшие внимание его холодных небесно-голубых глаз, покачивали серые от грязи льдины. Так паршиво ему не было уже давно, он бы, наверное, утопился в этих мрачных и грязных водах, если бы уже не был мертв. Он жил и умер еще в том веке, когда армия Наполеона отправилась на завоевания, жил и трудился на благо Франции Пьер Эмиль Левассер – экономист и историк, а также Альфонс-Луи Констан, больше известный под псевдонимом Элифас Леви, – французский оккультист и таролог, и член тайных обществ того времени, а где-то в стенах Парижской академии работал Андре-Мари Ампер, оставивший глубокий след на станицах истории и науки, причем последняя отвела ему достойное место. Жить в эпоху столь великих людей, исторических переломных моментов может быть как невероятной удачей, так и проклятьем, он же всегда относился к этому с гордостью сопричастности. Родившись во Французской Фландрии, также известной как Южная Фландрия, находящейся на северо-востоке Франции, он, разумеется, был фламандцем³⁹ по праву рождения. Среднего роста, широкоплечий, с мощными и сильными руками и ногами, он напоминал медведя, особенно своей косолапой походкой. Но эта неуклюжесть была обманчива, оказавшись в опасности, он действовал стремительно и жестко, его клинок был быстр, а револьверы в его руках били без промаха. И что немаловажно, он любил свою родину, любил Францию, потому без труда попал из французской армии во Второе бюро.

После поражения Франции во франко-прусской войне, с тысяча восемьсот семидесятого года по тысяча восемьсот семьдесят первый, во многом из-за слабого разведывательного обеспечения деятельности французских войск, структура генерального штаба Вооруженных сил Франции подверглась коренной перестройке, и прежде всего разведывательного управления, которое называлось Вторым бюро. А сам штаб французской армии теперь делился на: Первое – кадровое, Второе – разведка, Третье – оперативное и Четвертое – тыл бюро. Второе бюро после реорганизации скорее напоминало ребенка, делающего первые шаги в мокрых подштанниках, чем базу, готовящую шпионскую сеть, потому остро нуждалось в хороших кадрах. Так, после короткого курса обучения в разведывательной школе фламандец Адриан Янсен попал во Второе разведывательное бюро французской армии.

Бросаясь в каждое дело с полной самоотдачей, он, как верный, опытный вояка, берег покой своей страны и ее граждан, снискав себе славу надежного и преданного слуги республики. И вскоре его отправили в самостоятельное плавание, Жак Дюбуа был его единственным компаньоном в грядущем деле. Узкоплечий, с маленькими бегающими хитрыми глазками и тонкими кистями рук, он являл полную противоположность фламандцу. Адриан даже удивился, впервые увидев своего коллегу: «Как он прошел отбор во французскую армию?» Их миссия была уже не в Пруссии, старом и понятном враге Франции, а в Германской империи, образованной восемнадцатого января тысяча восемьсот семьдесят первого года. Еще до окончания войны министр – президент Пруссии Бисмарк и прусский король Вильгельм I объявили о создании Германской империи, именно с этой даты начинается история Пруссии в составе единого Германского государства. В задачу Адриана и Жака входило перехватить письма, в которых упоминались молодые аристократы Франции, не имеющие должного патриотического образования, но владеющие значимой родословной, что были вхожи во многие знатные дома и могли при определенных обстоятельствах не только получить важную информацию, но и склонить отдельных деятелей парламента Франции к нужным решениям. Знание имен этих высокородных господ позволило бы французской разведке чувствовать себя значительно уверенней.

Однако все с самого начала пошло не по плану, вертлявый и скользкий Дюбуа постоянно норовил ставить палки в колеса, очевидно, считая миссию веселой игрой, в которую играют дети, расставляя солдатиков на импровизированном поле для сражений, или же тайно скрывал свою. Не в силах добиться от Дюбуа четкого ответа относительно двусмысленности его действий и не имея возможности доверять ему, Адриан начал действовать самостоятельно и сообщить в бюро о действиях своего напарника без угрозы рассекретить себя он не мог. Каким-то чудом ему удалось заполучить злосчастные письма и даже шифр для их прочтения, но триумф оказался недолгим. Дюбуа знал, что тягаться с таким цербером, как Адриан, на шпагах или пистолетах почти самоубийство, вдобавок фламандец обладал поразительным звериным чутьем на неприятности и засады, и просто обходил их стороной, оставляя своих преследователей и недругов с носом. И тогда у Дюбуа возник план усыпить бдительность своего напарника, признав свою несостоятельность, как солдата французской армии. Он убедил напарника, что по возвращении он покинет их отважные ряды, применив всю свою изворотливость и артистизм, ему это удалось, и, подсыпав яд, он сумел завладеть письмами, выгодно шантажируя ими по возвращении во Францию высокородных господ фактом их разоблачения перед общественностью и французской разведкой.

Адриан умирал, белая пена кипела на губах, лицо налилось кровью, глаза таращились вокруг, с удивлением и неосознанностью умирающего человека, сверкая красными прожилками на фоне белых белков. С непониманием глядя на кружку совершенно нормального по вкусу пива, он умирал, но последние мысли вопреки логике умирающего солдата были не о службе и о невыполненном долге, а о матери, которая обещала познакомить его с милой Жюстин и приготовить после его возвращения особый ужин. Адриан умирал в агонии и одиночестве солдата, оказавшегося на чужбине в окружении чужих и подчас вероломных людей, готовых выкинуть его тело в ближайшую канаву. Он не выполнил долг перед страной, матерью, не увидел женщину, что так приглянулась его матери, не стал отцом, мужем, семьянином и, видимо, хорошим сыном, так как оставил свою уже немолодую мать доживать век одну.

Многие люди справедливо полагают, что после смерти, они сразу окажутся на небесах, но это не так, любой умерший прежде всего оказывается в лабиринте прожитой им жизни, и только затем идет постепенное осознание неестественности окружающего мира. Разумеется, думающий и духовно развитый человек пройдет через лабиринт быстро, но увы, таких людей немного, таким же был и Адриан: будучи простым человеком, не задумывающимся о тайнах бытия, он, оказавшись в лабиринте, стал жить в нем, ловить и убивать врагов Франции, получать ордена и награды, выпивать за благо республики вместе с друзьями в кабаках и барах, есть необычайно вкусную стряпню своей матери, и лишь спустя время устойчивое чувство «дежавю» стало расти в нем, пока он не начал замечать огрехи в окружающей действительности, не соответствующие вещам свойства и не свойственные друзьям поступки.

Это больше походило на сон, ведь только во сне можно видеть лестницу, широкую парадную лестницу, ведущую на крышу, где находится вход в здание, и считать это нормальным. В очередной раз оказавшись в месте, где он уже был, в событии в котором он уже участвовал, он понял, что это все нереально. И тут он вспомнил все, обстановка стала меняться, окрашиваться во мрачные цвета непреодолимой злобы, ненависти и отчаяния. Небо перестало существовать, солнце кончилось, дома стали рассыпаться на ветру, улетая ветхой пылью куда-то в сторону, земля стала сырой и холодной, какой и должна быть кладбищенская почва, наступило безмолвие, сравнимое с заколоченным в крышку гроба последним гвоздем.

– Будь ты проклят Дюбуа! Будь ты проклят! – кричал Адриан, не слыша своего голоса, словно крышкой гроба для него стало само небо.

Затем Адриан начал существовать совсем в другом лабиринте, лабиринте боли, ярости, и бессилия от неисполненного предназначения, через которые он не мог переступить. Он сотню раз убивал Дюбуа самыми немыслимыми способами, и наслаждался этим, принимая каждое убийство за правду, тут же забывая о нем, он убивал других, попадавшихся ему под руку то ли призраков, то ли фантомов людей, которых знал и не знал, твердо веря, что они желают ему зла. Он ходил по кругу, в черном густом тумане негативной эссенции, концентрате, чьи всполохи и мгла заменили ему родные стены. Спасение пришло неожиданно, вдруг где-то во мгле возникло свечение. Зло мыча и готовясь отразить очередную угрозу, Адриан пошел туда, крепко сжимая свои белые омертвевшие кулаки холодной плоти, в воздухе посреди мглы и тумана висела свеча, от которой шел неразборчивый шепот и жар. Он подошел ближе и, яростно замычав, взмахнул рукой, желая сбить свечу, но рука прошла сквозь нее, не причинив вреда, после нескольких попыток он вдруг понял, что ему нравится это тепло, подняв руки, приблизил их к пламени, и улыбнулся. Эта новая мимика лица испугала его, повергнув в такое смятение, что он отошел от свечи, потрогал лицо, посмотрел на свои руки, холодные и неживые, снова посмотрел на свечу и, сделав вокруг нее круг, поднял руки к пламени, позволив огню погреть себя.