Дмитрий Венгер
Перекрёстки, духи и руны
Демон подбросил тело, затем поймал его за горло, чуть не сломав при этом хрупкую человеческую шею. Он приблизил его лицо почти вплотную к своему рыжему и морщинистому, в складках, как у шарпеев, бездонные черные глаза его горели красными точками зрачков и выражали лишь задумчивость садизма, злого гения, еще не решившего, чего он желает: кровавый бифштекс или произведение искусства, созданное из агонии, боли и отчаяния. «Видимо, он еще не определился, что со мной делать», – подумал Семен, продолжавший испытывать страх, парализующий все его способности осознанного сновидца.
Внезапно послышался шум моря, и Семен подумал, что у него едет крыша и он проживет остаток жизни не только в аду, но еще и в сумасшедшем бреду. Однако Демон тоже услышал плеск волн, крики чаек, что так резко контрастировали с окружающей обстановкой каменного зала и воплями измученных. Вдалеке возникло сияние, сравнимое с солнечным светом, проходящим сквозь занавески в разгар летнего дня. Семен ни с чем не перепутал бы этот свет. Демон, потеряв интерес к Семену, отбросил его, как тряпичную куклу, повернувшись к угрозе. Навстречу ему шел человек, а вокруг него витал золотистый, мелкий солнечный песок, каждой своей крупинкой восстающий против зловонного, токсичного отчаяния этого места.
– Брат, – прошептал Семен.
Демон попытался схватить человека, но, тут же отдернув руку, зарычал, получив сильный солнечный ожог. В глазах монстра, наряду с интересом, зародилась ненависть. Золотистый песок защитил человека, облачив его в солнце, в нестерпимо режущий Демону глаза огонь небесный. Краем глаза Семен заметил, как из другого конца зала, не торопясь, идет женщина, и за ней, как и вокруг нее, витает мрак. Когда она приблизилась, Семен смог различить в ее глазах стойкую, холодную, непримиримую ненависть и мученичество, наряду с вечной агонией закольцованного ада.
– Сеня, берегись! – захотел крикнуть Семен, но изо рта вырвался лишь гортанный хрип. Демон обернулся, на его безобразном лице появилось недоумение. В тот момент, когда Демон отвлекся, Сеня пошел в атаку, подчиняя себе местную реальность: просто провел рукой, как бы играя на невидимой арфе, и пространство каменного зала качнулось, будто резиновое. Демон придирчиво оценивал то одного, то другого противника, в его красных зрачках играло пламя игривой ненависти. Женщина нанесла удар первой, выбив из демона облако кровавой кирпичной пыли, удар оказался сильным, потому как Демон попятился, зашипел, оскалившись диким котом.
Семен вспомнил, что многие колдуны и маги ставят защиту, как на себя, так и на свои работы, так называемый замок на работу, к которому зачастую привязывают как демонов, так и мертвых с погоста. Но он и представить себе не мог увидеть схватку подобных существ тонкоматериального мира и что мертвые могут быть такими грозными противниками. Женщина нанесла следующий удар, на этот раз Демон увернулся, оказавшись быстрее мертвой, и ответил, но женщина не шелохнулась, как будто удар пришелся не по ней, а по каменной колонне, что позади. Сеня снова атаковал, и пол под ногами Демона расползся зыбучими песками пустыни, а женщина, почуяв неспособность врага дать достойный отпор, перешла в открытое наступление, выламывая Демону руки, шею, плоть, словно корку свежеиспеченного хлеба, и хотя двигалась она тяжело и медленно, удары ее были чудовищно сильны, словно молот, она била наотмашь, вышибая из Демона весь его кирпично-кровавый дух. Присмотревшись к женщине, Семен вдруг понял, что она чем-то похожа на Олесю. Глубокие, живущие под кожей черты матери и дочери были почти идентичны. «Да это же ее мать», – понял, наконец, он.
Когда на защите кого-то из живых стоит мертвый кровный родственник, особенно первый по крови, это очень мощная защита, что может и демона погонять, и других мертвых. Но, увы, Демон Денни не был тем, кого можно так легко погонять. Вспыхнув ярким демоническим огнем, он схватил Мертвую за руки, сдирая с них черные лоскуты мертвой плоти, и в это же мгновенье реальность зыбучих песков, созданная Сеней для Демона, треснув, взорвалась, и во все стороны, вольготно заполняя просторы каменного зала, понеслось демоническое пламя. На Мертвую оно мало влияло, казалось, что огонь преисподней и черный кладбищенский мрак не способны существовать на одной земле, отчего рыжие языки пламени при соприкосновении с мраком тут же гасли, исчезали, поднимаясь снова лишь после того, как она пройдет дальше. На Сеню же оно влияло более чем, его солнечный щит-сфера пошел белыми пятнами.
– Семен, уходи! Я не смогу его долго…
Договорить ему не дал хлопок Демона в ладоши, и тут же легкими светлыми фигурками среди адского пламени воспарили души двух живых еще девушек. Сначала они ничего не поняли. Они закричали ранеными, не способными улететь птицами, от охватившего их огня. Мертвая, издав рык, устремилась сквозь огонь к горящей душе своей дочери, по ее одежде и защитному кладбищенскому мраку – туману поплыли руны. И в этот момент Семен осознал две вещи: первая, что он больше не разбит сонным параличом, а значит, может действовать. Вторая – он отчетливо вспомнил символ, или даже печать, которой воспользовался Ангел-инвалид, чтобы принудительно вернуть его домой. Окружив себя защитной сферой, он стал чертить эту печать на черном от сгоревшей крови каменном полу и, закончив, легонько толкнул ее, как бумажный кораблик в плавание. Печать поплыла в сторону девушек и Демона. Первыми, лопнув, словно мыльные пузыри, исчезли девушки, затем печать наклонилась и задела пол, словно воронка, засасывая сумасшедшую обстановку демонического дома.
– Откуда ты его знаешь?! – в ужасе кричали глаза Демона, когда печать захватила в себя и его.
– Ангельские руны, – прошептал Семен диковинное для себя словосочетание. О них очень мало известно, и потому редкие мастера берутся их использовать, известно лишь, что это очень древние символы.
– Брат! – обернулся он к Сене. – Спасибо, я так рад тебя видеть!
– Я тоже, – ответил Сеня, который не разделял трогательности этого момента. И потому спросил:
– Но дальше-то что?
– В смысле? – не понял его Семен.
– Ты собираешься спасать этих барышень от рук маньяка, так иди, не задерживайся.
– Мы с тобой еще увидимся? – задал Семен важный для себя вопрос.
– Конечно, и не один раз! Еще много нужно тебе поведать!
У Олеси кружилась голова, этот полет сквозь пространство вывернул ее наизнанку, и, наверное, вырвало бы, если бы было чем… Она снова в своей камере.
«Здесь стало немного светлее или я научилась видеть в темноте?» – не поняла она, озираясь по сторонам, и вдруг увидела саму себя, сидящую и обнимающую собственные колени, с каким-то белым и измученным лицом.
– Я умерла? – вслух сказала она, но не услышала своего голоса, скорее это была громкая мысль, промелькнувшая в ее сознании. Оцепенев, она впала в ступор, не зная, что делать дальше, пока все в том же углу не послышалось шуршание.
– О нет, – полуплача прошептала она мыслью в своем сознании. – Не надо!
Но она все же обернулась и увидела перед собой женщину, объятую черным туманом. Первой реакцией был испуг, но, заглянув в глаза женщине, Олеся неслышно произнесла:
– Мама?!
Женщина едва заметно кивнула, и Олеся тут же бросилась к ней, прижимаясь к холодной, почти ледяной тени материнской души, та не обняла ее в ответ, не поцеловала. Будучи тенью мрака мира мертвых, она не была способна на проявления эмоций жизни, и только где-то в глубине ее темных карих глаз Олеся смогла разглядеть тепло родственной связи.
– Я так по тебе скучала, мама, – заплакала Олеся. – Хотела услышать твоего совета, твой голос! А ты слышала меня, когда звала тебя?
Женщина едва заметно кивнула, и по ее щеке скатилась слеза.
– Ты не можешь говорить? – спросила Олеся, вытирая мамину слезу с холодного мертвого лица и в то же время осматривая фигуру матери. Цела ли она?
Женщина потянула за кончик мрака, обнажая горло, по которому широкой полосой багровел алый разрез. Олеся охнула и хотела снова обнять мать, но та остановила ее, указав на тело Олеси.
– Мне надо возвращаться?
Мать кивнула.
– А ты будешь со мной всегда, всегда? – снова кинулась к матери душа девушки, плача.
Но та вновь остановила ее. Взяв лицо Олеси в свои холодные руки и посмотрев в него, она опустила руку на амулет и погладила, как бы одобряя его ношение.
–
Ты будешь слышать меня и защищать через него, – поняла Олеся и впервые улыбнулась. Мать кивнула и снова указала душе дочери на оставленное ею тело. Олеся, кивнув матери, шагнула в него, как бы проваливаясь, а выплыв, уже дышала холодным воздухом каменной тюрьмы.
Логово Зверя
Я смотрю в темноту, я вижу огни.
Это где-то в степи полыхает пожар.
Я вижу огни, вижу пламя костров.
Это значит, что здесь скрывается зверь.
Я гнался за ним столько лет, столько зим.
Я нашел его здесь, в этой степи.
Слышу вой под собой, вижу слезы в глазах.
Это значит, что зверь почувствовал страх.
Я смотрю в темноту, я вижу огни.
Это где-то в степи скрывается зверь.
Он, я знаю, не спит – слишком сильная боль.
Все горит, все кипит, пылает огонь.
Я даже знаю, как болит у зверя в груди.
Он ревет, он хрипит, мне знаком это крик…
«Наутилус Помпилиус», отрывок из песни «Зверь»
Юрий Михайлович не удивился раннему звонку, для него это было почти нормой, но когда звонивший представился, сон у старого следователя как рукой сняло. Константин узнал о месте нахождения девушек. Юрий Михайлович, взяв с того клятвенное обещание дождаться его, начал спешно одеваться. Ранним пятничным утром выехали две машины: Константин и Семен в первой, Юрий Михайлович, опера из убойного, Санчо и Жора, и Наталья Дмитриевна, решившая поехать с ними в последнюю очередь, – во второй. Юрий Михайлович, «не открывая карты», придумал, что, мол, диггеры Константин и Семен в одной из старых веток подземки слышали женские крики. Они были представлены группе. Константин, жених одной из похищенных девушек, отсиживаться где-то не собирался, поставив ультиматум: либо я буду с вами, либо поеду один. Наталья Дмитриевна, свято верящая в силу российской Фемиды, сурово взглянула на молодых людей, заворчав что-то на тему самоуправства, но палки в колеса вставлять не стала, в ее понимании это была простая поездка по проверке информации, всерьез взять «Фаллоса» она не рассчитывала. Ей Юрий Михайлович тоже не сказал о подлинности информации, несмотря на приятельские взаимоотношения, проверять их границы он не рисковал.
Мало кто знает, что под Москвой существуют катакомбы, переплетающиеся как с канализацией, так и со старыми ветками метро, именно туда они и направлялись. В половине десятого утра они уже были на месте.
Марку нездоровилось, проснувшись с температурой, он снова и снова переживал те кошмарные сны, в которых какие-то непонятные существа причиняли зло его другу Денни, а он не в силах ему помочь.
– По мне как будто локомотив прошел, – произнес он, глядя на себя в зеркало, что висело на створке его шкафа. Положив руку на грудь, он ощутил внутреннюю пустоту и понял, что Денни больше нет. Холод и тоска, проклятый дождь за окном.
– Вот и остались мы с тобой одни, – пожаловался он Мику, прижимая последнего друга к себе. – Поедешь сегодня со мной?!
Пес радостно завилял хвостом.
Раньше он никогда туда, в его второй дом, не брал собаку, но в этот раз ему было слишком одиноко. Он потерял часть себя, лучшую свою часть, сильную часть, и ему было страшно. Глянув на часы, он вышел из квартиры. Было семь утра. Сегодня Марк сел за руль нового автомобиля. Ехать было приятно. Он то и дело поглаживал панель приборов.
– Какой материал, – говорил он Мику, которому тоже было удобно. Он устроил псу райский комфорт, разложив задние сиденья и постелив там мягкий новый матрасик. Из динамиков бодро звучала музыка.
– Ну что и говорить, это тебе не динамики «нивухи», – Марк продолжал делиться впечатлениями с псом и, прибавив звук, стал подпевать:
Волки уходят в небеса – горят холодные глаза,
Приказа верить в чудеса не поступало…
И каждый день другая цель, то стены гор, то горы стен,
И ждет отчаянных гостей чужая стая…
Спиной к ветру и все же вырваться может,
Чья-то душа спасет, но не поможет, чувствую кожей, пропащая…
Тут он сбился, не поспевая за вокалистом, и продолжил с опережением уже в следующей строчке:
Не видят снов, не помнят слов, переросли своих отцов,
И, кажется, рука бойцов колоть устала.
Позор и слава в их крови, хватает смерти и любви,
Но сколько волка ни корми, ему все мало…
Что и говорить, он своего отца точно перерос…
Прибыв на место, он не спешно прошелся по знакомым коридорам.
– Сегодня я здесь в последний раз! – сказал он себе с какой-то одному ему понятной грустью, вновь прикоснувшись к груди, в которой ширились пустота и холод.
Сегодня у него будет особенный день. Грустно. Девушки дожидались его грязными и измученными телами в своих камерах. Трахнуть обеих и потом все сжечь или просто все сжечь? Никак не мог определиться с выбором Марк – «Фаллос».
– Да, первый вариант заманчивее, – определился, наконец, он, начиная готовить комнату «любви» к приходу девушек, решив сегодня их не мыть, как он это делал обычно. «К черту все это, воды дам, и все!»
«Комната любви» не была рассчитана на появление сразу двух «возлюбленных». «Фаллос» вышел из ситуации с присущей ему фантазией и накануне приволок туда самодельного «козла», решив, что в прошлый раз с любительницами грубых ласк этот предмет оказался недооцененным в плане возможных перспектив его использования, не реализовал весь свой потенциал, так сказать; также были добавлены дополнительные кандалы и цепи. Снова проведав каждую из будущих жертв, он оставил им по ведру воды, мылу и губке, а также чистую одежду в виде штанов и футболок, взятых в местах помощи малоимущим, утруждать себя выбором новой обуви и нижнего белья он не стал. Да и зачем? Подождав, пока они приведут себя в порядок, он вошел к первой девушке.
– Здравствуй, Мия! – поздоровался Марк. Ты знаешь, кто я?
Подняв прекрасные темные глаза с длинными ресницами, она уставилась на него, клокоча ненавистью и страхом.
– Урод! – ответила девушка.
– Ответ неверный, я твой брат, Мия, не родной, конечно. Наши мамы были сестрами. Представляешь? Как же ты похожа на свою тетю, мою мать! Точь-в-точь, только ростом повыше!
– Моя мама была очень красивой, так же, как и ты, и очень любила мужиков, любила под них ложиться. Ну, ты понимаешь. Даже в возрасте ложилась под всех алкашей в районе, любила их, интересовалась их здоровьем. Считала, что они мужчины, – Марк – Фаллос ухмыльнулся, стоя поодаль где-то во мраке камеры.
– Здоровьем и самочувствием сына она не интересовалась, я был, в ее понимании, не мужчина, хуже всех ее алкашей! Что-то я разговорился, – прервался он, заметив, что его откровение не произвело никакого эффекта, прочесть ее мысли он уже не мог.
– Нас с тобой ждет очень долгий день. Ты слышала ее? Ту, вторую? Я с ней быстро расправлюсь, вскрою на двое, – при этих словах «Фаллос» ухмыльнулся, наслаждаясь нервной дрожью жертвы.
– Кстати, я определил ее на «козла», она вроде как спортсменка, так что это будет символично. К тебе же я отнесся с исключительным вниманием. Металлическая кровать на пружинках и чистый матрасик с подушечкой ждут тебя с нетерпением.
Мелко дрожа, Мия с остервенением буравила его взглядом огромных темно-карих глаз.
– Я решил, что раз уж все началось с моей матери, то ею все и закончится, то есть тобой. Все зло, что она вложила в меня, я выплесну на тебя и забуду и про тебя, и про нее. Начну жизнь с «чистого листа», так сказать. Все свои любовные похождения тоже закончу! Хватит, устал я!
– Ты что же, собственную мать убил? – не поняла девушка.
– О, нет конечно. Что я, монстр, что ли? Она сама умерла от цирроза.
С этими словами он, схватив сестру за волосы, поволок ее, не особо обращая внимание на ее слабые попытки сопротивления.
Олеся с жадностью накинулась на поставленное ей ведро воды, оттуда слышался запах улицы и свежести, раньше она и думать не могла, что можно так любить воду. Услышав где-то во тьме голос, что она должна вымыться, она не стала противиться и пререкаться. Нужно использовать любую возможность, чтобы выжить. Вода – это жизнь. Чистота тоже. Переодевшись, она стала ждать. Ее похитителя не было долго, где-то слышались голоса. Подойдя поближе к двери, она попробовала ее открыть, но увы, та оказалась, как и прежде, заперта.
– Когда он вернется, мы посмотрим, кто кого, – уверенно решила она в объявшей ее тьме. Однако голоса смолкли, и в какой-то момент она почувствовала удар по голове, так и не поняв, когда ее похититель успел войти в камеру. Ноги предательски подкосились, и снова пришло безмолвие разума, но ненадолго. Твердо сжимая амулет, связь с мамой и Костей, она открыла глаза: боевой напор и желание жить рвалось наружу с каждым ударом сердца, даже сквозь изможденное голодом и холодом тело. Ее куда-то тащили. Мимо проплывали серо-зеленые, местами бурые камни, освещенные светом настенных фонариков на батарейках. Рядом что-то назойливо скрипело, повернув голову, она увидела собаку, чьи задние лапы культями свисали с импровизированной тачки на колесиках.
– О боже, – пробормотала девушка. Я в аду?
Пес семенил следом, всякий раз норовя ее укусить, когда она пыталась вцепиться во что-нибудь. Когда коридоры закончились и вредная псина успокоилась, Олеся увидела, что ее привезли в какой-то каменный зал с колоннами, на которые были намотаны цепи, а на кровати слева от входа в окружении горящих свечей лежала раздетая донага девушка. Наверное, это ее голос был слышен, но сейчас рот ее был заткнут каким-то черным резиновым садомазохистским кляпом-затычкой. В ее темных глазах плескались отчаяние и смирение. Олеся почувствовала ее мольбу: «Пусть все закончится как можно быстрее!»
– Знаешь, кто я? – задал свой «вопрос дня» изувер.
– Импотент-коротышка, которому не дают бабы, – по-бойцовски огрызнулась Олеся, решив для себя, что пойдет до конца, как бы плохо ей ни было.
– Развяжи меня, и посмотрим, кто кого, – продолжила она, боясь, что не успеет сказать все, что думает, в лицо этому уроду. – Ты не мужик, раз способен овладеть женщиной, только когда у нее связаны руки и ноги!
– Я «Фаллос»! А ты, сука, сейчас узнаешь, какой я импотент! – С этими словами он закинул ее на сделанного из бревна «козла», стянув руки и ноги лебедкой. Жаждая уже войти в нее, сорвав одежду, войти грубо, с остервенением, как он умел, он вдруг понял, что что-то не так. Его здоровенное, как кувалда, мужское достоинство продолжало висеть без малейшего поползновения в сторону восстания. «Фаллос» оцепенел, не веря собственным глазам. Быть такого не может! Поняв, что обе девушки видели его мужскую несостоятельность, он выбежал из «комнаты любви».
Пришло время для другого плана, он просто сожжет здесь все, чем он и принялся заниматься, щедро поливая бензином коридоры своего логова. Однако от этого занятия его отвлек непонятный шум. Марк быстро хлопнул в ладоши, и настенные светильники померкли, а где-то вдали замаячил свет. Свет этих фонарей, вторгшихся в его тьму, пробудил в нем ярость, и он зарычал, как волк из недавно спетой песни. Вспомнив о спрятанном в одном из коридоров пистолете, которым он никогда еще не пользовался, он поспешил туда.
Все немного удивились, когда Константин и Семен подъехали к видавшей виды старой двери с изображением молнии и надписью: «Не влезай – убьет!». Но старый следователь действовал смело, подойдя ближе, он рванул ее на себя, и дверь оказалась открытой.
– Неслыханное везенье, – сказал он. – Видно, сдает наш маньяк! Устал!
С этими словами он вошел внутрь, оперативники двинулись следом, Наталья Дмитриевна осталась снаружи вместе с молодыми людьми, коротко сказав им:
– Даже не думайте!
Рядом стояла новенькая «тойота».
– Вот вам и белая «нива», – добавила следователь, изучая автомобиль и устанавливая его владельца.
Спускаться по крутой видавшей виды лестнице в полной темноте было неудобно и рискованно. Пошарив в кармане, Михалыч вытащил фонарь. «Лишь бы заряда батареек хватило», – подумал он. Где-то громыхало, осыпая на них пыль, метро. Все прислушались. Тихо, капает вода, где-то в стороне что-то льется.
– Туда! – скомандовал он, указывая направление за одним из каменных поворотов. Сделав пару шагов, они услышали выстрел. Никто не понял, что произошло, только Жора вдруг, охнув, схватился за левое плечо. Второй выстрел настиг Михалыча, но тот устоял, даже не обратив внимания на то, что в него попали.
– Да он снайпер, мать его! – зарычал он. – Стрелять в такой темноте так точно!
– Жора, ты как? – спросил Санчо.
– Хреново, – ответил опер, сползая по стене.
– Наверх подняться сможешь?
– Смогу, – вяло кивнул тот.
– Тогда иди, и пусть Наталья Дмитриевна запросит помощь! – скомандовал Юрий Михайлович. А мы с Санчо пойдем!
– Может, лучше подождем подкрепление? – засомневался последний.
– Ага, сейчас он обеих девок того. И все, ищи потом его по всей России-матушке при условии, что он будет в «завязке»! – зло ответил старый следователь. – Нет, я хочу его взять! Сейчас! Это наш последний шанс! Потом мы его не найдем!
Наталья Дмитриевна с ужасом уставилась на вывалившегося из открытой двери Жору, по груди у него расплывалось красное пятно.
– Вызывай помощь, Наташ, – прошептал он, оседая. И его глаза омертвели, потеряв яркость жизни.
– Вот черт! – заорала следователь по особым делам.
Константин, подойдя ближе, пощупал пульс и закрыл рукой оперу глаза. Затем, тихо взяв у того ствол, нырнул в черный проем, за ним тут же последовал, руководствуясь наитием, Семен.
– Куда!! – заорала во все горло Наталья Дмитриевна. Стойте!! Я вам не разрешала!! Вот черт, меня подождите, – спохватилась она, неожиданно для себя разразившись матерщиной бравадой.
Юрий Михайлович, превозмогая нарастающую боль, торопился успеть. Он вдруг явственно ощутил знакомый запах, пахло бензином, причем везде.
– Он собирается все здесь сжечь, – шепнул он следовавшему за ним по пятам Санчо.
– Я понял, Михалыч, – прошипел тот.
Тут откуда-то из тьмы коридоров послышались крики:
– Помогите!! Мы здесь, помогите!
И тут же прогремел еще один выстрел. Юрий Михайлович не сразу обратил внимание, что его со спины никто не прикрывает. Обернувшись, он осветил фонарем тьму.
– Санчо! – позвал он, но в ответ тишина.
Осторожно ступая, он вернулся к последнему месту, где видел опера, тот лежал, получив пулю между глаз. Юрию Михайловичу впервые стало страшно, по спине пополз липкий пот.
– Ну уж нет, – зарычал он.
– Я тебя сегодня возьму, урод!
Костя, спешно передвигаясь во мраке, интуитивно шел куда-то вправо, он не знал, где именно его Олеся, но внутренний компас направлял его, а собственный защитный амулет прилип к груди, не желая отделяться от тела хозяина, даже будучи висящим на цепочке. Где-то громыхнул выстрел.
– Стойте, – услышал он голос Натальи Дмитриевны.
– Семен, Константин, не бегите так! Двигайтесь тише и осторожнее, – примирительно добавила она, видимо, решившись в такой ситуации не перечить молодым людям, а возглавить их. На развилке они остановились.
– Ты знаешь, куда идти? – спросила она у Кости, освещая фонарем то один коридор, то другой. Костя молчал, прислушиваясь к себе, и тут они услышали крики девушек.
– Леся, я иду! – закричал он в ответ, ринувшись в тот коридор, что был правее. Семен, тяжело дыша, бежал рядом, для него такой забег был в новинку, и осознанный сновидец справлялся с ним с трудом.
– Я иду, Леся, ты где? – кричал во тьме Костя. Фонарик, обрывками освещавший каменное подземелье, помогал не сильно.
– Костя? – услышал он удивленный голос любимой. – Мы здесь! Иди на мой голос! Мы здесь!
Во мраке показалось какое-то подобие стола, пол стал ровнее, видимо, эта область подземелий была логовом «Фаллоса». Наталья Дмитриевна, увидев на стене маленькие фонарики, интуитивно, не задумываясь, хлопнула в ладоши, и коридор залил свет, не яркий, но достаточный, чтобы по нему можно было передвигаться без опасений.
– Я здесь, Костя, – услышал он голос Олеси в одной из комнат.
Но Наталья Дмитриевна опередила его, ворвавшись в помещение.
– С вами все в порядке? Вы целы? Не ранены? – спросила она, увидев двух девушек в ужасающей, достойной духа инквизиции обстановке.
– Нет! – ответила та, что была привязана к бревну.
Вторая, с резиновым кляпом во рту, мотала головой и плакала, будучи растянутой на железной кровати, как мясо на жаровне. Несколько свечей, упав, подожгли небольшой матрас, на котором лежала девушка. При виде Константина Олеся расплакалась.
– Отвернись, – произнес тот и, сделав два выстрела, прострелил цепи. Спешно заворачивая Олесю в свою куртку, он взял ее на руки. Она, беспрерывно плача, вжалась в его грудь, как в спасительный островок суши посреди бурного океана, дрожа всем телом.
Со второй девушкой возились Наталья Дмитриевна и Семен, но откуда ни возьмись появился пес, какой-то диковинный, на колесах вместо задних лап. Он с остервенением вцепился в лодыжку Натальи Дмитриевны, та упала, чуть не выронив пистоле и крича от боли, но, успев внутренне собраться, направила в сторону животного оружие и выстрелила два раза.
Марк, съедаемый глухой ненавистью, отступал, отстреливаясь. Он хорошо ориентировался в этом подземелье, зная здесь все проходы, но мысль о том, что Мик остался там, не давала ему морального права зажечь спичку. Мик, его единственный и последний друг, остался там, его нельзя бросить.
– Нельзя, – шептал он самому себе, бесшумной тенью проскальзывая сквозь полуразрушенные, частично заваленные проходы, но руки ему развязал собачий визг и два выстрела.
Сердце куда-то рухнуло, и он заплакал.
– Ненавижу. Всех вас ненавижу, – зашипел он сквозь слезы боли и отчаянья и, отойдя подальше, чиркнул спичкой.
– Горите, твари! Всеми силами адова пекла я приговариваю вас! Горите!
Кинув спичку, он увидел, как огонь волной побежал по темным коридорам, воплощая его приговор в реальность. Он знал, что уйдет. Там, дальше, где канализация, он уйдет, и они его никогда не найдут, никогда!
Юрий Михайлович был вынужден отступить в какой-то зловонно текущий ручей, чтобы спастись от волн огня, шедших на него со всех сторон. До боли сжав зубы, он, хлюпая канализационной жижей, продолжил погоню. Увидев мелькнувшую за языками пламени тень, он выстрелил, не особо рассчитывая, что попадет. Пули лишь выбили каменную крошку возле маленькой тени, и та, нагнувшись, выстрелила по тому завалу, за которым спрятался старый следователь. Марк спешно уходил.
– Какой настырный мусор, – огрызнулся он, хлюпая в ручье. – А ведь может и догнать, ноги-то у него длиннее, чем у меня, – и от бессильной злобы ускорился, побежал сквозь каменные коридоры одному ему ведомым маршрутом. За спиной снова раздались выстрелы, он ответил, не глядя, и в какой-то момент пистолет щелкнул вхолостую.
– Черт, – выругался Марк, посмотрев на черный ствол как на ненужный ему теперь кусок метала. Завернув за угол, он впервые испугался. Он свернул не туда. От осознания этого у него даже волосы поднялись на голове, сердце забилось в груди жутким галопом. Дальше тупик!
Он остановился и, схватившись за голову, присел. Лавина обрушившихся воспоминаний, словно короткометражная лента, распирая мозг, прокручивала его жизнь: детство, бабушку, навещавшую его, единственную, кто любил его, мать и отца – палачей его души и света в ней, смерть отца от его руки, училище, диких сверстников, прогулки по ночам, Кубу, смерть матери и появление Денни.
– Денни, – прошептал Марк, и это имя придало ему сил. Перед глазами почему-то всплыло его детское воспоминание о школе:
– Что ты там поправляешь? – спросила одна из девочек, конечно, это была Лиля, самая острая на язык и споры. Там что, есть на что посмотреть? – продолжила она, и группа девчонок весело рассмеялась…
– Мальчик с пальчик! – закричали все, весело смеясь…
Вспомнив этот кошмар, которому его когда-то подвергли дети, он замотал головой:
– Нет, ни за что!
Представив, как его будут изучать, измерять, унижать, Марк сглотнул подступивший к горлу ком.
– Ну уж нет, я вам такой радости не доставлю! Денни, – снова позвал он ту, лучшую часть себя.
– По-мужски, – вдруг неосознанно для самого себя прошептал он, словно здесь во мраке на него снизошло озарение.
– Я должен поступить по-мужски!
Вытащив из кармана новенький нож, он щелкнул им, нажав на кнопку. Холодное лезвие, выскочив из рукоятки, выражало преданность и готовность стать продолжением руки. Немного помолчав, Марк воткнул его себе в горло и с остервенением стал резать, будто это было не его горло, а свежеиспеченный хлеб с корочкой из магазина.
«По-мужски!» – подумал Марк – «Фаллос», хрипя и захлебываясь льющейся в пищевод кровью.
Осветив фонарем тело, Михалыч грязно выругался, глядя на горло маньяка, напоминавшее разрезанную до самого хребта курицу. Плечо резанула боль, не давая сделать вздох. Осветив себя, он с удивлением увидел, что весь в собственной крови, хлещущей из его плеча.
– Все-таки я его взял. Я его остановил, – шептал он, сползая по грязной и скользкой стене и устало опуская перепачканный кровью пистолет.
Я кружу в темноте, там, где слышится смех,
Это значит, что теперь зверю конец.
Я не буду ждать утра, чтоб не видеть, как он,
Пробудившись ото сна, станет другим.
Я не буду ждать утра, чтоб не тратить больше сил,
Смотри на звезду – она теперь твоя.
Искры тают в ночи, звезды светят в пути,
Я лечу и мне грустно в этой степи!
Он уже крепко спит – слишком сладкая боль,
Не горит, не горит, утихает огонь.
Когда утро взойдет, он с последней звездой
Поднимется в путь, полетит вслед за мной!
Эпилог
Пронзительный взгляд серых глаз рыцаря изучал ее. В этом взгляде не было злости, была строгость и холод, он привык видеть худшие качества людей, как на войне, так и на гражданке, и потому, изучая сидевшую перед ним девушку, он мыслил трезво, но и она отвечала ему взглядом, не менее оценивающим. В конечном итоге они улыбнулись друг другу, и в уголках его глаз появились морщинки-смешинки, а взгляд стал даже немного теплым, радушным, совсем как у ее дедушки. Он был старше ее, но это ее не пугало. Эта встреча не была обременительна для них, она изучала его, он ее.
Диалог постепенно налаживался. Юля всерьез не рассчитывала, что после этого знакомства ее сразу пригласят на работу. Она, конечно, хотела устроиться на хорошую работу, но относилась к этому спокойно. И когда ей через несколько дней позвонили и пригласили на первый рабочий день, она, удивившись, согласилась, поблагодарив звонившего. Затем отправила сообщение Ирине, которая улетела отдыхать на Маврикий вместе со своим Микаэлем, с благодарностью и значками воздушных поцелуев.
