Джек Лондон
Мартин Иден
Глава 33
Мартин продолжал проигрывать свои сражения. Как ни старался он экономить, ему все-таки не хватало заработка даже на насущные расходы. Ему пришлось заложить, наконец, и черный костюм, лишив себя, таким образом, возможности принять приглашение Морзов к обеду в День Благодарения. Руфь была очень огорчена, узнав причину его отказа; она просто пришла в отчаяние. И он все-таки обещал ей прийти, сказав, что сам отправится в редакцию «Трансконтинентального ежемесячника» за своими пятью долларами и на них выкупит костюм.
Утром он занял у Марии десять центов. Ему было бы проще взять у Бриссендена, но этот чудак внезапно исчез с горизонта, уже две недели он не появлялся в комнате Мартина, и тот тщетно ломал себе голову над тем, куда он мог деваться. Десять центов нужны были Мартину, чтобы переехать на пароме залив, и, переехав его, он пошел по Маркетстрит, раздумывая над тем, что делать, если не удастся получить деньги. Даже возвращение в Окленд грозило стать проблемой в этом случае, так как в Сан-Франциско ему не у кого было занять десять центов на переправу.
Дверь редакции «Трансконтинентального ежемесячника» была приотворена, и Мартин невольно остановился перед ней, услыхав следующий разговор:
– Да не в этом дело, мистер Форд. (Мартин знал, что Форд была фамилия редактора) Дело в том, в состоянии ли вы мне уплатить? То есть, разумеется, уплатить наличными деньгами. Мне наплевать, какие виды у вашего журнала на будущий год. Я требую, чтобы вы мне заплатили за мою работу, и больше ничего. И говорю вам, что пока вы мне не заплатите все до цента, рождественский номер не будет спущен в машину. До свидания! Когда у вас появятся деньги, заходите.
Дверь распахнулась, и мимо Мартина промчался какой-то человек, сжимая кулаки и бормоча ругательства. Мартин почел за благо выждать минут пятнадцать. Побродив немного по улице, он вернулся, толкнул дверь и первый раз в жизни переступил порог редакционного помещения. Визитных карточек здесь, очевидно, не признавали, так как мальчик просто-напросто пошел за перегородку и сказал, что кто-то спрашивает мистера Форда. Вернувшись, он провел Мартина в кабинет редактора – святая святых редакции. Первое, что поразило Мартина, был необыкновенный беспорядок, царивший за столом моложавого господина с бакенбардами, который смотрел на него с явным любопытством. Мартин был поражен спокойным выражением его лица. Ссора с типографом, очевидно, нисколько не повлияла на его настроение.
– Я… я – Мартин Иден, – начал Мартин («и я пришел получить свои пять долларов», – хотел он сказать).
Но это был первый редактор, с которым ему довелось столкнуться лицом к лицу, и Мартин не хотел начинать с резкостей. К его изумлению, мистер Форд вскочил с криком:
– Да что вы говорите! – и в следующий момент уже восторженно тряс его руку. – Если бы вы знали, как я рад с вами познакомиться, мистер Иден. Я так часто о вас думал, старался вообразить себе, какой вы.
Отступив немного, мистер Форд с восхищением оглядел Мартина, заштопанный костюм которого мало годился для столь внимательного изучения, хотя складка на брюках была старательно отглажена утюгами Марии Сильвы.
– Я полагал, что вы намного старше. Ваш рассказ полон таких зрелых мыслей и так крепко написан. Вы настоящий мастер, – я понял это, прочтя первые три-четыре строчки. Хотите, я расскажу вам, как я прочел в первый раз ваш рассказ? Нет! Я хочу сначала познакомить вас с сотрудниками.
Продолжая говорить, мистер Форд провел его в общую комнату, где представил его своему заместителю, мистеру Уайту, маленькому, худенькому человечку с ледяными руками, имевшему такой вид, словно его трясла лихорадка.
– А это мистер Эндс. Мистер Эндс у нас управляет делами.
Мартин пожал руку веселому плешивому господину, лицо которого было еще довольно молодо, хотя и украшено длинной белой бородой, аккуратно подстриженной его супругой, которая занималась этим по воскресеньям, а заодно брила ему и затылок.
Все трое обступили Мартина и говорили одновременно, осыпая его похвалами, пока ему, наконец, не стало казаться, что они просто стараются заговорить ему зубы. – Мы часто удивлялись, почему вы никогда не зайдете! – воскликнул мистер Уайт.
– У меня не было денег, чтобы переехать залив – отвечал Мартин, решив таким образом показать им, что он нуждается в деньгах.
«Мой „парадный“ костюм, – подумал он при этом, – достаточно красноречиво свидетельствует о моей нужде»
Во время дальнейшего разговора он то и дело старался намекнуть на свою нужду и на цель своего посещения. Но уши почитателей его таланта были чрезвычайно невосприимчивы. Почитатели продолжали рассказывать ему о том, как они восхищались его рассказом, как восхищались их жены и родственники. Но ни один не высказал ни малейшего желания выразить свой восторг более существенным способом.
– Вы знаете, при каких обстоятельствах я впервые прочел ваш рассказ? Я ехал из Нью-Йорка, и когда поезд остановился в Огдене, в вагон вошел газетчик, и у него оказался последний номер «Трансконтинентального ежемесячника».
«Боже мой, – подумал Мартин, – эта каналья разъезжает в пульмановских вагонах, а я голодаю и не могу выудить у него своих кровных пяти долларов!» Ярость охватила его. Преступление, совершенное «Трансконтинентальным ежемесячником», казалось ему чудовищным; он вспомнил месяцы лишений и голодовок, вспомнил, что и теперь у него в кармане нет ни пенса, и что он не ел ничего со вчерашнего дня. Гнев ударил ему в голову. Это даже не разбойники; просто мелкие жулики! Они выманили у него рассказ лживыми обещаниями и обманом. Ну, хорошо! Он им покажет!
И Мартин мысленно поклялся не выходить из редакции, пока не получит все, что ему причитается. Тем более, что ему все равно не на что даже вернуться в Окленд. Мартин все еще сдерживался, но в его лице появилось выражение, которое смутило и даже испугало собеседников.
Они стали расточать похвалы еще с большим рвением. Мистер Форд опять начал рассказывать о том, как он впервые прочел «Колокольный звон», а мистер Эндс сообщил, что его племянница без ума от этого рассказа, а его племянница не кто-нибудь – школьная учительница в Аламеде!
– Я пришел получить с вас деньги, – вдруг объявил Мартин, – вы должны были заплатить мне пять баксов по напечатании этого рассказа, который вам всем так нравится!
Мистер Форд изобразил на своем лице полную готовность уплатить немедленно, ощупал карманы и, повернувшись вдруг к мистеру Эндсу, объявил, что забыл деньги дома. Мистер Эндс с досадой взглянул на него, и по тому, как он инстинктивно защитил рукою карман, Мартин понял, что у него есть деньги.
– Я в отчаянии, – произнес мистер Эндс, – но я только что расплатился с типографией, и на это ушла вся моя наличность. Конечно, было очень необдуманно с моей стороны захватить с собой так мало денег, но… вы понимаете, срок для уплаты еще не наступил, а типограф вдруг пришел и стал просить выдать ему аванс в виде любезности.
Оба посмотрели на мистера Уайта, но тот рассмеялся и пожал плечами. Его совесть была во всяком случае чиста. Он поступил в «Трансконтинентальный ежемесячник», чтобы изучить журнальное дело, а изучать ему приходилось преимущественно финансовую политику. «Ежемесячник» уже четыре месяца не платил ему жалованья; но он успел узнать, что важнее умиротворить типографию, чем расплатиться с заместителем редактора.
– Ужасно нелепо вышло, – развязно сказал мистер Форд. – Вы, мистер Иден, застали нас врасплох. Но мы вот что сделаем. Мы вышлем вам чек завтра утром. Мистер Эндс, у вас записан адрес мистера Идена?
О, разумеется, адрес мистера Идена был записан, и чек будет выслан завтра утром. Мартин плохо разбирался в финансовых и банковских делах, но он сразу же решил, что если они собираются дать ему чек завтра, то отлично могут сделать это и сегодня.
– Итак, решено, мистер Иден, завтра чек будет вам выслан.
– Деньги мне нужны сегодня, а не завтра, – твердо сказал Мартин.
– Несчастное стечение обстоятельств! Если бы вы попали к нам в другой день… – начал было мистер Форд, но мистер Эндс, обладавший, по-видимому, более пылким темпераментом, внезапно прервал его:
– Мистер Форд уже объяснил вам, как обстоит дело, – резко сказал он, – и я тоже. Чек будет вам выслан завтра.
– Я тоже объяснил вам, – отрезал Мартин, – что деньги нужны мне сегодня.
Он почувствовал, как пульс у него забился быстрее от грубого тона управляющего делами; кроме того, по некоторым движениям последнего Мартин понял, что касса «Ежемесячника», несомненно, находится у него в кармане.
– Я в отчаянии… – начал было опять мистер Форд.
Но мистер Эндс нетерпеливым движением повернулся на каблуках и, по-видимому, возымел намерение уйти из комнаты. В то же мгновение Мартин бросился на него и вцепился ему в горло так, что белоснежная борода поднялась к потолку под углом в сорок пять градусов. Мистер Форд и мистер Уайт, онемев от ужаса, глядели, как Мартин трясет их управляющего делами, точно персидский ковер.
– Эй вы, почтенный эксплуататор молодых талантов, – орал Мартин, – раскошеливайтесь, а не то я из вас повытряхну все потроха!
Затем, обращаясь к испуганным зрителям, он прибавил:
– А вы лучше не суйтесь… не то и вам влетит так, что своих не узнаете.
Мистер Эндс почти задыхался, и Мартину пришлось слегка разжать пальцы, чтобы дать ему возможность изъявить согласие на предложенные условия. После нескольких экскурсий в собственный карман управляющий делами извлек, наконец, четыре доллара и пятнадцать центов.
– Выворачивайте карман! – приказал ему Мартин. Появились еще десять центов. Мартин для верности дважды пересчитал свою добычу.
– Теперь за вами дело! – крикнул он мистеру Форду. – Мне следует еще семьдесят пять центов!
Мистер Форд не возражал, но в кармане у него набралось лишь шестьдесят центов.
– Ищите лучше, – сказал ему Мартин угрожающим голосом, – что у вас там торчит в жилетном кармане?
Мистер Форд покорно выворотил оба кармана. Из одного выпал картонный квадратик. Мистер Форд поднял его и хотел сунуть обратно в карман, но Мартин воскликнул:
– Что это? Билет на паром? Давайте его сюда. Он стоит десять центов. Значит, теперь у меня, если считать вместе с билетом, четыре доллара девяносто пять центов. Ну, еще пять центов!
Он так посмотрел на мистера Уайта, что этот субтильный джентльмен мгновенно извлек из кармана никелевую монетку.
– Благодарю вас, – произнес Мартин, обращаясь ко всей компании, – всего хорошего!
– Грабитель! – прошипел ему вслед мистер Эндс.
– Жулик! – ответил Мартин, захлопывая за собою дверь.
Мартин был упоен своей победой, до такой степени упоен, что, вспомнив о пятнадцати долларах, которые должен был уплатить ему «Шершень» за «Пери и жемчуг», он решил незамедлительно взыскать и этот долг. Но в редакции «Шершня» сидели какие-то молодые гладко выбритые люди, настоящие бандиты, которые привыкли грабить всех и каждого, в том числе и друг друга. Мартин успел поломать кое-что из мебели, но в конце концов редактор (в студенческие годы бравший призы по атлетике) с помощью управляющего делами, агента по сбору объявлений и швейцара выставил Мартина за дверь и даже помог ему очень быстро спуститься с лестницы.
– Заходите, мистер Иден, всегда рады вас видеть! – весело кричали ему вдогонку.
Мартин поднялся с земли, тоже улыбаясь.
– Фу, – пробормотал он, – ну и молодцы ребята! Не то, что эти трансконтинентальные гниды!
В ответ снова послышался хохот.
– Нужно вам сказать, мистер Иден, – сказал редактор «Шершня», – что для поэта вы недурно умеете постоять за себя. Где это вы научились этому браруле?
– Там же, где вы научились двойному пельсону, – отвечал Мартин, – во всяком случае у вас будет синяк под глазом!
– Надеюсь, что и у вас почешется шея, – любезно возразил редактор. – А знаете что, не выпить ли нам в честь этого? Разумеется, не в честь поврежденной шеи, а в честь нашего знакомства.
– Я побежден – стало быть, надо соглашаться, – ответил Мартин.
И все вместе, грабители и ограбленный, распили бутылочку, дружески согласившись, что битва выиграна сильнейшими, а потому пятнадцать долларов за «Пэри и жемчуг» по праву принадлежат «Шершню».
Глава 34
Артур остался у калитки, а Руфь быстро взбежала по ступенькам крыльца Марии Сильвы. Она услыхала торопливый стрекот пишущей машинки и, войдя, застала Мартина дописывающим последнюю страницу какой-то рукописи. Руфь специально приехала узнать, придет ли Мартин к обеду в День Благодарения, но Мартин, обуреваемый своими мыслями, не дал ей рта раскрыть.
– Позвольте вам прочесть это! – воскликнул он, вынимая из машинки страницу и откладывая копии. – Это мой последний рассказ. Он до того не похож на все другие, что мне даже страшно немного. Впрочем, я убежден, что это превосходно. Вот, судите сами. Это гавайский рассказ. Я назвал его «Вики-Вики».
Лицо Мартина пылало от творческого жара, хотя Руфь дрожала в его холодной каморке и у него самого руки были ледяные.
Руфь внимательно слушала, хотя на лице ее все время было написано явное неодобрение. Кончив читать, Мартин спросил ее:
– Скажите откровенно, нравится вам или нет?
– Не знаю, – отвечала она, – по-вашему, это можно пристроить?
– Думаю, что нет, – сознался он. – Это не по плечу журналам. Но зато это чистая правда.
– Но зачем вы упорно пишете такие вещи, которые невозможно продать? – безжалостно настаивала Руфь. – Ведь вы же пишете ради того, чтобы зарабатывать средства к существованию?
– Да, конечно. Но мой герой оказался сильнее меня. Я ничего не мог поделать. Он требовал, чтобы рассказ был написан так, а не иначе.
– Но почему ваш Вики-Вики так ужасно выражается? Ваши читатели, наверное, будут шокированы его лексиконом, и, конечно, редакторы будут правы, отвергнув этот рассказ.
– Потому что настоящий Вики-Вики говорил бы именно так.
– Это дурной вкус.
– Это жизнь! – воскликнул Мартин. – Это реально. Это правда. Я могу описывать жизнь только такой, какою ее вижу.
Руфь ничего на это не ответила, и на секунду воцарилось неловкое молчание. Мартин слишком любил ее и потому не понимал, а она не понимала его потому, что он не умещался в ограниченном круге ее представлений.
– А вы знаете, я получил деньги с «Трансконтинентального ежемесячника», – сказал Мартин, желая перевести разговор на другую тему; и, вспомнив о том, как он отделал редакционное трио, невольно расхохотался.
– Чудесно! Значит, вы придете? – радостно воскликнула Руфь. – Я ведь это и хотела узнать.
– Приду? – переспросил он недоуменно. – Куда?
– К нам завтра обедать. Вы ведь сказали, что выкупите костюм, как только получите деньги.
– Я совсем забыл об этом, – смущенно проговорил Мартин. – Видите ли, в чем дело… Сегодня утром полицейский забрал двух коров Марии и теленка за потраву, а у нее как раз не было денег для уплаты штрафа… Ну, я за нее и заплатил. Так что весь мой гонорар за «Колокольный звон» ушел на выкуп коров Марии.
– Значит, вы не придете?
Мартин оглядел свое платье.
– Не могу.
Голубые глаза Руфи наполнились слезами, она укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала.
– На будущий год мы с вами отпразднуем День Благодарения у Дельмонико, или в Лондоне, или в Париже, или где вам хочется. Я в этом уверен.
– Я читала на днях в газетах, – ответила Руфь, – что в почтовом ведомстве открываются вакансии. Ведь вы у них числились первым на очереди?
Мартин принужден был сознаться, что получил повестку, но не пошел.
– Я так уверен в себе, – оправдывался он. – Через год я буду зарабатывать в десять раз больше, чем любой почтовик. Вот увидите.
– Ах! – только и могла сказать Руфь. Она встала и принялась натягивать перчатки. – Мне пора уходить, Мартин. Артур ждет меня.
Мартин крепко обнял ее и поцеловал, но Руфь равнодушно приняла его ласку. Ее тело не затрепетало, как обычно, она не обхватила руками его шею и не прижалась губами к его губам.
«Рассердилась, – подумал Мартин, проводив ее и вернувшись к себе в комнату. – Но почему? Конечно, досадно, что полицейский именно сегодня поймал коров, но ведь это просто несчастное стечение обстоятельств. Никто не виноват в этом». Мартину не пришло в голову, что сам он мог бы поступить в этом случае иначе. «Ну, конечно, – решил он, наконец, – я в ее глазах немножко виноват в том, что отказался от места на почте. И потом ей не понравился „Вики-Вики“».
Внезапно раздались шаги на лестнице. Мартин обернулся и увидел входящего почтальона. С привычным волнением Мартин принял от него целую груду больших продолговатых конвертов. Среди них был один маленький. На нем был бланк «Нью-йоркского обозрения». Мартин немного помедлил, прежде чем решился распечатать его. Едва ли это было извещение о принятии рассказа. За последнее время он не посылал ни одной рукописи в такие журналы. «Может быть, – он весь замер при этой мысли, – они хотят заказать мне статью?» Но Мартин тотчас отогнал от себя эту дерзкую, несбыточную надежду.
В конверте было коротенькое официальное письмо редактора, извещавшее его о получении прилагаемого анонимного письма, причем редактор просил Мартина не беспокоиться, ибо никаким анонимным письмам редакция никогда не придает значения.
Прилагаемое анонимное письмо было безграмотно, написало от руки печатными буквами. Это был нелепый донос, что «так называемый Мартин Иден», посылающий в журналы свои рассказы и стихи, вовсе не писатель, что он просто крадет рассказы из старых журналов, перепечатывает на машинке и отправляет от своего имени. На конверте был штемпель «Сан-Леандро». Мартин сразу угадал автора. Грамматика Хиггинботама, словечки Хиггинботама, мысли Хиггинботама сквозили в каждой строчке. Мартин отлично понимал, что письмо это сработано грубыми руками его любезного свойственника.
– Но зачем это было ему нужно? – спрашивал он себя.
Что сделал он дурного Бернарду Хиггинботаму? Это было так нелепо, так бессмысленно. Нельзя было найти для этого никакого здравого объяснения. В течение недели пришло еще с десяток подобных же писем из разных журналов восточных штатов. Мартину очень понравилось поведение редакторов. Несмотря на то, что он был им совершенно неизвестен, многие из них даже выражали ему сочувствие. Было очевидно, что к анонимным доносам они относились с отвращением. Глупая попытка повредить ему явно не удалась. Напротив, это могло даже пойти ему на пользу, так как привлекло к его имени внимание редакторов. Иной из них, читая теперь его рассказ, вспомнит, что это написал тот самый Мартин Иден, о котором упоминалось в анонимном письме. И – как знать – может быть, это благоприятно повлияет на судьбу его произведений!
Приблизительно около этого же времени случилось событие, после которого Мартин значительно упал в глазах Марии Сильвы. Однажды он застал ее на кухне в слезах, стонущую от боли: она была не в силах сдвинуть с места тяжелые утюги. Он тотчас же решил, что у нее грипп, дал ей хлебнуть виски, оставшегося на дне одной из бутылок, принесенных Бриссенденом, и велел лечь в постель. Но Мария ни за что не соглашалась. Она упрямо кричала, что ей необходимо догладить белье и сдать его сегодня же вечером, иначе завтра ее семерым ребятишкам нечего будет есть.
К своему глубочайшему удивлению (она не переставала рассказывать об этом до самой своей смерти), она увидела, как Мартин схватил утюг и швырнул на гладильную доску тонкую батистовую кофточку. Это была лучшая праздничная кофточка Кэт Флэнегэн, самой большой франтихи в квартале. Мисс Флэнегэн требовала, чтобы кофточка во что бы то ни стало была доставлена к вечеру. Все знали, что она водит дружбу с кузнецом Джоном Коллинзом, и, по частным сведениям Марии, они оба отправлялись завтра в парк Золотых Ворот. Напрасно хотела Мария спасти кофточку. Мартин силой усадил ее на стул, и Мария, выпучив глаза, вне себя от ужаса, увидела, что он яростно заработал утюгами. Через десять минут Мартин подал Марии кофточку, которая была выглажена так, как самой Марии было не выгладить никогда, – в этом Мартин заставил ее признаться.
– Я бы мог выгладить еще быстрее, если бы утюги были погорячей, – объяснил он.
Но, по мнению Марии, он и так уже раскалил утюги до последней возможности.
– Вы неправильно сбрызгиваете, – сказал он ей в довершение всего, – давайте-ка я вам покажу, как это делается. Если вы хотите гладить быстро, надо держать сбрызнутое белье под определенным давлением.
Мартин притащил из погреба ящик, приделал к нему крышку и положил на нее куски старого железа, которое собирали ребятишки. Белье сбрызгивалось, клалось в ящик и покрывалось крышкой с грузом железа. Делать это было вовсе нетрудно.
– А теперь смотрите! – воскликнул Мартин, раздевшись до пояса, и схватил утюг, накаленный чуть не докрасна.
Мария потом всем рассказывала, как, кончив гладить, Мартин учил ее стирать шерстяные вещи:
– Он говорит: «Мария, больша дура, я буду учить вас!». И он учила. В десять минута он строил уна машина. Бочка, два палка и колесна ступица. Вот!
Этой науке Мартин научился у Джо, в прачечной «Горячих Ключей». Ступица от старого колеса, приделанная к палке, служила поршнем. К другому концу была привязана веревка, пропущенная через стропило кухонного потолка, что давало возможность приводить поршень в движение одной рукой; шерстяные вещи, положенные в бочку, прекрасно выколачивались с помощью этого сооружения. Мария приспособила даже одного из мальчиков дергать веревку и только удивлялась хитроумию Мартина Идена.
Тем не менее, Мартин сильно упал во мнении Марии. Ведь романтический ореол, окружавший его, рассеялся, как дым, после того как выяснилось, что он просто бывший прачечник. Все его книги, важные посетители, пустые бутылки из-под виски – все сразу потеряло в глазах Марии всякое очарование. Этот таинственный Иден был, следовательно, самый простой рабочий, такой же рабочий, как и она сама, и они оба принадлежали к одному классу. От этого он стал ей ближе, понятнее, но обаяние тайны рассеялось.
От своих родных Мартин отходил все дальше и дальше. После неудачного выступления мистера Хиггинботама проявил себя и будущий зять – Герман Шмидт. Мартину удалось однажды пристроить несколько стишков и рассказиков и отчасти восстановить свое благосостояние. Он расплатился с кредиторами, выкупил костюм и велосипед. Осмотрев велосипед и убедившись, что он нуждается в починке, Мартин решил отремонтировать его и, в знак своего дружелюбного отношения к будущему родственнику, отправил велосипед в мастерскую Германа Шмидта.
В тот же день вечером Мартин, к своему удивлению и удовольствию, получил велосипед обратно. Очевидно, Шмидт решил проявить такое же дружеское расположение и починил велосипед вне очереди да вдобавок еще прислал его на дом, чего обычно не делает ни одна мастерская. Но, осмотрев велосипед, Мартин убедился что никакой починки произведено не было. Он позвонил в мастерскую по телефону и узнал, что Герман Шмидт «не желает с ним иметь никакого дела».
– Господин Герман фон Шмидт, – спокойно сказал Мартин, – я, пожалуй, зайду к вам, чтобы разочек дернуть вас хорошенько за нос.
– Если вы придете ко мне в мастерскую, – был ответ, – я пошлю за полицией! Я вам покажу! Не беспокойтесь, вам со мной не удастся затеять драку. Вы лодырь, а я работаю. Если я женюсь на вашей сестре, то из этого еще не следует, что вы можете обдирать меня. Почему вы не хотите заняться делом и честно зарабатывать себе на хлеб? А? Ну-ка, ответьте!
Мартин, как истинный философ, сдержал свой гнев и повесил трубку, только свистнув в ответ. Сначала ему было смешно, но вслед за тем чувство одиночества тяжелым камнем легло ему на сердце.
Никто не понимал его, никому не был он нужен, кроме разве только Бриссендена, но и Бриссенден исчез бог знает куда.
Начало смеркаться, когда Мартин вышел из овощной лавки, держа в руке покупки. Трамвай остановился на углу улицы, и знакомая фигура соскочила с него. Сердце Мартина так и встрепенулось от радости. Это был Бриссенден собственной персоной, и Мартин при свете электрического фонаря разглядел оттопыренные карманы его пальто. В одном были книги, а в другом бутылки.
