Александр Петрович Пальчун
Перестроечная кувыркайка
Происшествие на тротуаре
Алина Левинтаева в тот день, как обычно, направлялась в редакцию. Сумочка в ее руках покачивалась, носик девушки немного вздернут, кофточка на груди подрагивает, глазки поблескивают. Она думает об Андрее, недавно угодившем в скандальную историю. Что-то девушке подсказывает, что он все-таки влюблен в нее, а не в Ларису Протогорову. Но зачем он поехал с ней на дачу? Как ни крути – виноват! Единственное, что могло оправдать его, открыто признаться ей – Алине – в любви.
Примерно таки мысли приходили девушке в голову.
Носик Алины вздернут, кофточка на груди подрагивает, глазки поблескивают. И вдруг…
Что-то всегда происходит вдруг. Каблук на туфельке Алины зацепился за тротуарную плитку и отлетел в сторону. На радостях от начала самостоятельной жизни, каблук проскакал по асфальту несколько метров и замер.
Естественно, теперь уже кофточка не подрагивает. Дрожат только губки, да и то от обиды. Глазки если и поблескивают, то от набежавшей влаги…
А в эту минуту коллега Алины Юрьевны, репортер газеты «Посторомкинский вестник» Сплетняковский, он же – режиссер народного театра на общественных началах – мрачно постукивал пальцем по столу. Постукивал Сплетняковский тем самым указательным, из которого по обыкновению вот уже много лет высасывал последние новости. Но палец демонстративно игнорировал хозяина, отказывался повиноваться – он и так уже истончился до размеров мизинца.
Только на прошлой неделе из пальца была извлечена история о матери-одиночке, подбросившей младенца в припаркованный «Бентли». За ней последовала история о злобном бультерьере, растерзавшем налогового инспектора. Затем указательный разродился репортажем о драке на кладбище между родственниками покойника. В результате недоразумения могилу доверху набили незапланированными телами. Усопшему ничего не оставалось, как подняться в гробу и призвать публику к порядку.
Не зная, что выдумать на этот раз, Сплетняковский тоскливо поглядывал в окно. За стеклом он профессиональным взглядом (ох уж этот профессиональный взгляд!) заметил коллегу по редакции – Алину. Девушка осторожно ступала босыми ногами по тротуару, в руке ее раскачивались туфельки.
Указательный палец Сплетняковского прекратил бесплодную долбежку. (Он, как и все указательные, был не злопамятным). Схватив ручку, указательный в соавторстве с большим и средним, вывел заголовок: «Пять сантиметров от смерти!»
Двадцать минут авторучка рыскала по бумаге, словно ищейка в поисках утерянного следа.
И вот Сплетняковский, растрепанный и возбужденный, будто бы только что выпрыгнул из пылающего здания, поставил финальную точку.
В только что рожденном материале говорилось о вопиющем факте – канализационном люке, выступающем над дорогой на пять сантиметров.
Первой жертвой коварного дорожного выступа оказалась Алина. В материале она получила имя тещи Сплетняковского – Клавдии Петровны. Несчастная Клавдия Петровна вместе с каблуком сломала правую лодыжку в двух местах.
Вторым потерпевшим торчащего из асфальта люка был третьеклассник Виталий Крутилкин. Сорванец без родительского присмотра раскатывал на велосипеде по проезжей части. Столкнувшись с коварным колодцем, Крутилкин потерял управление и только чудом избежал столкновения с КАМазом.
Затем в материале появилось передвижное место оседлости безбашенной молодежи – мотоцикл. Лихачу, сидевшему на нем, досталось намного больше, чем третьекласснику. Коварный колодец выбил мотоциклиста из седла. С помощью указательного пальца и воображения Сплетняковского мотоциклист сначала был проволочен по асфальту, затем прихлопнут сверху рычащей двухколесной машиной. В довершение всего, неизвестно откуда возникший трамвай, оттяпал байкеру левую ступню.
«Да, – вздохнул Сплетняковский, невольно сочувствуя последнему герою своего материала. – От старости трусцой не убежишь. Тут без мотоцикла не обойтись».
Заканчивалась статья справедливым упреком: «Доколе наши дороги будут напоминать минное поле?!»
* * *
В отличие от Сплетняковского, корреспондент областной газеты Собиралкин указательным пальцем пользовался по прямому его назначению. Склонившись у окошка газетного киоска, он сказал продавцу:
– Дайте мне «Экстренный курьер», «Еженедельное эхо» и, пожалуй, – палец Собиралкина замер, а затем указал на «Посторомкинский вестник», – вот это изданьице.
В обязанности Собиралкина входило освещение региональной жизни. Предполагалось, что он с воодушевлением носиться по области, одновременно присутствуя на пожарах, планерках, в заводских цехах, на открытиях родильных домов, скачках, премьерах, крушениях составов, в травматологических отделениях, на митингах и юбилейных концертах… А вечером, когда этот размеренный ход событий уляжется в его голове в гармоничную картину, Собиралкин стучит по клавиатуре, готовя очередной материал для областной газеты.
К чести Собиралкина, он упростил этот, несомненно, очень занятный, но уж слишком хлопотливый процесс.
По вечерам, развалившись в домашнем кресле, журналист обыкновенно смотрел американские детективы, а во время рекламных пауз опытным глазом (ох, уж этот опытный глаз!), наскоро пробегал купленные газеты. Выбрав пять-шесть заголовков, отмечал их фломастером. Следует сказать, что иной раз он даже не успевал приготовить кофе, как реклама заканчивалась, и телевизионный экран вновь примагничивал к себе.
Многие читатели в этом месте возмутятся: вот же прохвост! И напрасно. Ничто так не стимулирует мозговую деятельность, как американские боевики, сдобренные чашечкой кофе.
И вот, когда начиналась эта скукотища – «Новости дня», Собиралкин метко гасил экран телевизора пультом и со вздохом возвращался к газетам.
Читая их, Собиралкин шевелил губами: «Мукомольный комбинат в текущем году увеличил выпуск продукции на семь процентов».
– Чтобы вас там, в «Еженедельном эхе», засыпало этой мукой!
Областной корреспондент отбрасывал газету. Деньги, отданные за нее, были потрачены самым бездарным образом.
– Погодите! А это что? – глаза Собиралкина остановились на материале Сплетнева «Пять сантиметров от смерти!» Ознакомившись с ним, Собиралкин удрученно покачал головой: «Ох, уж эти районщики! Неисправимы. Кто же так работает?! Варятся в самой гуще событий, а пишут о мальчике, упавшем с велосипеда. Еще бы рассказали, как он ободрал колени и вопил, когда их прижигали зеленкой. В стенгазету таких корреспондентов! В жэковскую стенгазету!»
В негодовании Собиралкин открыл ноутбук.
– Значит так, – размышлял он вслух, – люк зияет провалом… И не пацан, а пятилетняя девочка без всяких там велосипедов, а с розовым бантиком на голове, падает в открытый колодец. Мотоциклист пусть остается. На его голове каска, но она не спасет дуралея. Даже наоборот – сыграет с ним злую шутку. Трамвай отрежет мотоциклисту голову. (Да-да! Именно голову, а не ступню! Это ж надо такое придумать – ступню!) Каска вместе с головой укатится в кусты, где ее долго будет разыскивать милиция. Пусть погибает еще один лихач, оставив гаишников без прокорма, – решил Собиралкин.
Корреспондент областной газеты пометил материал рубрикой «Гримасы действительности» и озаглавил «Трагедия на асфальте».
* * *
В столичную газету «Ежедневные факты» новости приходили по электронной почте. Сотрудник отдела новостей Достовернов томился у компьютера. В глазах его рябило от прыгающих по экрану строчек. «Не сделать ли перерыв?» – мелькнула спасительная мысль. Курить, в общем-то, не хотелось, но в курилке намного интересней, чем просматривать тоскливую ленту новостей.
«Попроситься в отдел происшествий, что ли? – подумал Достовернов. – Или попробовать себя в юморе? 0-хо-хо! И за что им платят в этих областных газетах? Убиться и не жить! Мотоциклисту отрезало голову! Да у нас в столице таких мотоциклистов только на одном трамвайном маршруте штук пять половинит! И что? Обо всех писать? Вот была бы хохма. Откроет читатель газету, а там – отрезало голову! Завтра купит следующий номер: что у нас новенького? А там опять голову оттяпало. И снова мотоциклисту! После таких новостей тираж, как пить дать, тысяч на пять упадет. Тогда хоть всей редакцией на рельсы ложись. И придумают же! Девочка упала в колодец… Областная газета! У них в области мафиози крошат друг друга на кусочки, а они – девочка с бантиком… И как бы мы выглядели, напиши о девочке, особенно после недавнего падения автобуса в реку? Стоп!..»
Достовернов затаил дыхание. Выпрыгнув из кресла, он забегал по комнате. «В этом что-то есть…» – Пальцы его шевелились, пытались ухватить витавшую поблизости мысль.
Чья-то голова протиснулась в двери:
– Не подскажете, где рекламный отдел?
– В конце коридора, слева.
– Наконец-то! – Достовернов прыгнул в компьютерное кресло, словно за штурвал гоночного автомобиля, и озаглавил материал «Почти по Копперфильду, Или трамвай среди бела дня уходит под землю!»
– Неплохо-с!.. – похвалил себя Достовернов и энергично застучал по клавиатуре.
«Разве могли в тот день беззаботные пассажиры предположить, что поездка в трамвае станет их последним путешествием в жизни?!»
– К черту девочку с бантиком! И мотоциклиста!.. Нет, пожалуй, мотоциклиста оставлю…
Достовернов громко выстучал новость из клавиатуры. Примерно с такой энергией хозяйки выбивают пыль из старого половика.
«Авария центрального канализационного коллектора стала причиной гибели сорока человек, – говорилось в материале Достовернова. – Сточные воды образовали в грунте пустоты. Они-то и стали коварной ловушкой и братской могилой для несчастных пассажиров трамвая. Каково же было удивление участников дорожного движения, особенно мотоциклиста, когда на их глазах трамвай исчез, словно провалился в преисподнюю. Сраженный увиденным, мотоциклист забыл о тормозах и рухнул вслед за трамваем в зияющую промоину. Как утверждают криминалисты, будь он в защитном шлеме, все бы закончилось для него не столь трагически».
* * *
Три дня спустя Алина Левинтаева забирала свои туфли из мастерской, где работал ее знакомый по литературному объединению сапожник Степан Сидорович Кутейкин.
Степан Сидорович, облаченный в брезентовый передник, с гордостью выставил перед Алиной готовый заказ. Кутейкин явно наслаждался произведенным эффектом.
– Ну, как?
– В общем-то…
Девушке не хотелось огорчать Кутейкина. Но ее смутил торчащий немного в сторону каблук. – И почему так дорого? Вы ведь говорили…
– Пришлось заменить супинатор. Поставил чешский. Теперь можете хоть в футбол гонять – ни за что не сломаете! Скорее нога пополам!..
Заметив, что девушка не разделяет его восторгов, Кутейкин умерил пыл:
– Немного в сторону? Ерунда! Алина Юрьевна, не расстраивайтесь по пустякам! Малость промахнулся с каблучком? Ну и что? Из-за этого жизнь себе портить? Вот, смотрите, – мастер отвернулся от девушки и, демонстрируя зад в потертых джинсах, кряхтя, достал с полки газету. – Читайте! Наше счастье, что мы живем в Посторомкино, а не в столице! Представляете, люди только сели в трамвай, только заплатили за проезд и… все вместе, как один – у-у-ух! Под землю! Крик! Стоны! Давка! – Глаза сапожника округлились в неподдельном ужасе. Очнувшись от кошмарного видения, Кутейкин добавил. – Алина, нам ли с вами обращать внимание на какой-то каблучок?
Архангельско-Африканские страдания
С появлением Несиделова жизнь у Антона Пряхина пошла самая развеселая. У него появились доходы от фотографического бизнеса, причем – совершенно безопасные. Несиделов, благодаря подработке в исполкоме, тоже не бедствовал. Конечно, после скандала на границе с Петагонией Протогоров отказался от его услуг, поэтому Андрей окончательно переключился на местную газету. Он с головой ушел в литературную работу, намереваясь с ее помощью не только поправить материальное положение, но и добиться расположения Алины.
Андрей подружился с соседом Пряхина – пенсионером Митричем. В нем он сразу признал трамвайного старика с граблями. Внешне, – но только внешне – это был обыкновенный перестроечный пенсионер, человек старой закалки, твердый и несгибаемый, особенно – в пояснице.
В один из прекрасных дней Митрич, Пряхин и Несиделов расположились на пряхинской кухне. Разумеется, перед этим запаслись бутылочным пивом. Вспоминали прошлое, делились опытом. Пряхина интересовало, как это Митричу удается выносить летнюю африканскую жару на даче?
– Зачем добровольно измываться над организмом? – удивлялся Пряхин. – Еще куда бы ни шло страдать на морском побережье, под зонтиком от солнца. Но чтобы – под открытым небом, да еще с тяпкой в руках? Это выше моего понимания.
– А я с молодости к солнышку неравнодушен, тяготение у меня к южным странам, – ответил Митрич с той благостной интонацией, с которой старики обычно вспоминают приятные моменты из далекой юности. У меня ведь не на пустом месте все появилось.
– Митрич, почему один человек любит жару, а второму она не в дугу? – спросил Пряхин.
– За всех не знаю, могу только за себя. Родился я, как вы знаете, на Севере. А у нас в Архангельской области сугробы до второго этажа наметает, хотя мы жили на четвертом. Слышно все, что происходит на земле и на крыше. В начале зимы и весной у нас постоянно проводится борьба с обледенением. Водосточные трубы обмерзают, забиваются, на карнизах скапливается опасный лед. Его приходится устранять.
Как правило, в таких случаях одна из сотрудниц для подстраховки стоит внизу, а кто-то сверху орудует ломом – грохочет по кровельному железу. Наш кот обыкновенно просыпался от таких звуков. Я его успокаивал: «Спи, мой хороший, это тебе не Африка», – с улыбкой вспоминал Митрич. – Летящий сверху лед бомбами разбивается о крыльцо. Как сейчас слышу:
– Леха, стоп! – кричит командирша, стоящая на земле. – Кого-то из подъезда несет! Проходите, бабушка, проходите.
– Страшно, доченька.
– Не бойтесь, вас ожидают. Все! Леха, давай!
Опять слышатся удары.
– Стоп!
– Вера, сколько можно?! – это уже кричат с крыши.
– А я при чем?! Шляются кому не лень! Чего бы я лазила, будучи на пенсии?! Проходите, проходите, бабушка, это я не вам.
– Да что ж вы каждый день долбите? – возмущается следующая тетенька.
– Чтобы вам на голову ничего не упало. Проходите, видите, осколки летят. Леха, давай!
Через минуту:
– Леха! Капец!
– Что случилось?!
– Урну разбил!
– Ничего с ней не будет – она железная. Выровняем.
– Леха, стоп! Перекур! Я не могу одна на два подъезда! Отдохни!
– Как я отдохну?! – слышится с крыши. – Здесь такой ветрище!
– Я за ветер не отвечаю, а если проломишь кому-нибудь голову – и тебе не поздоровится!
– Девушка, не подскажите, где тут Собес?
– Это вам в белый дом надо.
– Я у вас спрашиваю, а вы меня к правительству посылаете!
– Вон, сорок восьмой дом, за баней – белый! Видите? Крыша торчит.
– Так бы и сказали.
– А я как сказала? Леха! Я же сказала! Куда бросаешь?!
– Он что, пьяный – на голову валит?
– А где вы трезвого найдете на скользкую крышу? У нас в прошлом году двое сорвались. Приходите, и вас оформим.
– Спасибо! Дураков нет.
– Тогда идите в свой белый дом.
– А вы, пожалуйста, не грубите! Вас по-человечьи спросили.
– Леха, давай! Ты что там заснул?!
– Что ты вопишь то одно, то второе?! Сама говорила – перекур!
– Скоро люди с работы пойдут! А нам еще тридцать восьмой очищать.
– Завтра очистим!
– Тетя, а что он там делает?
– Мальчик, курит он там.
– На крыше? Зачем?
– Подрастешь – поймешь. Господи! Ты долго там будешь курить?! Я уже замерзла!
– Залазь, погрейся с ломиком!
– Погоди! Машина едет!
– Веревку натяни, чтобы не ездили!
– Да что мне, разорваться?!
– Здесь труба не прикручена! – слышится с крыши. – Отойди! Может целиком вниз пойти!
– Я за деревом – не достанет!
– Как знаешь!
– Леха! Ты где?!
– Поскользнулся!
– Все нормально?!
– Нормально! Рукавицу потерял!
– Вниз не падала!
– Значит – у кого-то на балконе!
– И что теперь?!
– А то, что я не собираюсь железный лом голыми руками хватать!
– Я свои отдам!
– Твои бабские не налезут!
– И что делать?!
– Завтра отдолбим!
– Хорошо! Слазь! Завтра обещали потепление!
– Девушка, проходить можно?
– Да кто вам не дает?
– Но вы-то стоите… зачем-то…
– Оно вам надо, зачем я стою?!
– Я думала, вы лед с крыши отбиваете.
– Уже не отбиваем.
– Правильно и делаете. Пятьдесят лет живу здесь, вы пятьдесят лет долбите!
– С такими жалобами – в архитектуру! Не мы этот дом строили!
– Все вы одна шайка-лейка! Летом латаете крышу, а зимой ломами дырявите!
– Вера! Там никого?! Я ломик кидаю!
– Ты с ума сошел!
– Но этот хмырь достал тебя!
– Все! Уже никого – убежал! Но не вздумай бросать!
– Да я пошутил! Вера, так я спускаюсь?!
– Давай!
– Бывало стоишь с мегафоном в руках, пальцы от мороза разогнуть не можешь, – продолжил воспоминания Митрич.
– Погоди, – спросил Пряхин, – с каким мегафоном?
– Не перебивай, – одернул товарища Несиделов.
– Правильно, сиди и слушай! Ты думаешь, только сейчас такая мода пошла – на митингах в мегафоны орать? Я его еще тридцать лет назад из рук не выпускал.
– На митингах?
– На каких митингах?! Я после армии, когда вот таких речей в окне наслушался, и сам в ЖЭК устроился – там квартиру без очереди давали. Бывало стоишь с мегафоном…
– Где стоишь, – не унимался Пряхин. – Ничего не понимаю.
– Да у подъезда, где же еще! Это я потребовал у начальства, чтобы мегафон выдавали, – с гордостью заметил Митрич. – Товарищ снег на крыше чистит, а ты следишь, чтобы никого не пришибло. Только кто-то появится из подъезда, сразу кричишь: «Стоп работа!»
– Хорошая команда, – согласился Пряхин.
– Бывало стоишь, дубеешь от холода. Поневоле начнешь мечтать о теплом климате. Например, чтобы работа была такая же, но только без мороза. Предположим, стоять с желтым флажком на железной дороге – предупреждать о поезде своих товарищей, которые в это время ворочают шпалы. И чтобы где-нибудь на экваторе. В тех солнечных краях ведь для счастья немного требуется – вырезал шлепанцы из автомобильной покрышки, чтобы пятки не припекало, и живи себе на здоровье. А тут какого-то интеллигента несет!
– Какого интеллигента? – удивился Пряхин.
– Архангельского… какого же – из подъезда. Возмущается, что его снегом осыпали. Был у нас такой… Ходил в белой шапке, черном тулупе и белых валенках. Настоящая панда. Я недавно видел такую – вылитый интеллигент.
– Митрич, где ты у нас панду видел?
– Да не у нас, а по телевизору, – московский зоопарк показывали. Испугалась, что лед трещит.
– Какой лед среди лета? – опять удивился Пряхин.
– Обыкновенный. Эту панду зимой снимали. Вышла она как всегда к бассейну искупаться, а вода замерзла. Подошла, ничего понять не может – вода затвердела. Панде диковинно. Придавила лапой, а вода как затрещит! Она наутек в свою клетку. И этот интеллигент орет, будто снега никогда не видел.
– В Архангельске?
– А где же еще?! Я, разумеется, привычно оправдываюсь, батарейки, мол, в мегафоне замерзли. Не верит. Побежал начальству жаловаться. Нормальные люди в это время давно уже на работе, а он только из дому выходит! Спать меньше надо, и ничего с тобой не случится! Небось, отвези его в Африку, там бы начал тосковать о снеге. Лежал бы в соломенной хижине и вспоминал, как в Архангельске по утрам приятно. Проснешься, глаза еще закрыты, вокруг полумрак, и только слышно, как дворник фанерной лопатой снег царапает. Я часто в Африке с такими мыслями просыпался.
– Погоди, Митрич. Какая Африка? Ты про Архангельск рассказывал, про интеллигента.
– Дался тебе этот интеллигент! Девушка следом за ним из подъезда вышла.
– И ее снегом окатили?
– А чем же еще!
– И она возмущалась?
– Не успела. Я ее из снегопада выдернул. А чтобы не ругалась, давай ее внешность нахваливать. Благодаря нам, – говорю, – вы настоящей Снегурочкой сделались. Она только хочет возмутиться, а я снова опережаю. – Снег, – говорю, – это ерунда. Вон у некоторых народностей во время свадебной церемонии рисом или пшеном осыпают. И никто не возмущается. А кое-где и железной мелочью и даже бумажными деньгами забрасывают! Народные обычаи такие.
– Деньги, – отвечает Нина, – ее Ниной звали, – это вам не снег.
– Деньги – перед свадьбой, а сначала можно и снегом потренироваться. Я специально вас с самого утра поджидаю. Товарищу команду дал, чтобы с вами таким образом познакомиться.
А тут мой товарищ-дурак без команды снова с крыши снег валит.
– А это он зачем? – спрашивает Нина.
– Чтобы закрепить наше знакомство. – Отряхнул я Нину и говорю. – Снег растает, а любовь останется.
Вижу, Нина на меня уже с интересом поглядывает, – продолжил Митрич. – Ругаться и не думает. Разговорились, стоим в сторонке. А тут опять эту панду в белой шапке несет – из ЖЭКа возвращается. Его снова с крыши окатили. Он опять начинает свое нытье. Тут уж я не утерпел: «Да что мы вам, камни на голову бросаем?!» «Спасибо, что не камни, – отвечает. И обращается к Нине. – Будете свидетелем». А Нина в ответ: «Не буду. Я ничего такого не видела». Этим она меня окончательно подкупила. А еще заботой о моем здоровье. «Вы, – говорит, – очень слабо одеты. А на улице градусов тридцать, не меньше».
Одним словом, пригласила она меня на чай – погреться. Я работу с помощью мегафона застопорил, приглашение принял. Только в квартиру зашел, сразу понял – попал куда надо.
– Выпить предложила? – спросил Пряхин.
– Выпили потом. А сначала я узнал, что она африканистка – в филиале института Востока работает. В квартире повсюду амулеты висят, страусиные перья, деревянные маски. Все из экспедиций привезено. Мне почему-то в глаза бросились цветные бусы в несколько рядов.
– Это не бусы, – объяснила Нина. – Это в Океании женщины такие юбки носят. А вот это – мужская набедренная повязка. – Показывает ремешок, чуть потолще шнурка от ботинок.
– И они в этом ходят?
– Ходят. Потому что в другой одежде там очень жарко. По этой причине женщины и бюстгальтеров не знают.
– Но вы-то знаете… сразу видно.
– Кто вам такое сказал? Я в поддержке не нуждаюсь. У меня от природы так. И вообще, в Африке между людьми все намного проще. Там сразу видно, каков человек. А у нас натянет сто одежек, а сверху тулуп. Снаружи богатырь, а внутри – крохотная матрешка.
– Ничего подобного, – возразил я. – Мы и внутри неслабые. В армии пятнадцать раз подтягивался. Да и теперь не все время с мегафоном стою, мы с товарищем по очереди крышу долбим.
Попробовала она мои бицепсы, – продолжил Митрич. – И правда, – говорит, – крепкий. Но вы, когда работаете на крыше, будьте осторожны – можете упасть.
– Это я могу – прямо на ваш балкон.
В этом месте Несиделов вспомнил о своем знакомстве с Алиной, и понял, что архангелы во время сводничества не очень-то изобретательны.
– И чем все закончилось, – спросил Пряхин.
– А она мне отвечает: «Зачем на балкон падать? Лучше вечером заходите в двери».
– И вы покажете, как африканские женщины носят такую юбку? – показываю на бусы.
– Покажу. А вы померяете набедренную повязку.
– А дальше, дальше что было? – теперь уже и Несиделов заинтересовался историей.
– Что было… что было. А то, что в прежние времена исправно топили, не то что теперь – не экономили. Жарко ей в этой юбке сделалось. И мне набедренная повязка мешала. Пришлось отстегнуть. Представляете, как они в Африке с этой штуковиной маются?!
– С повязкой?
– С ней.
– И долго продолжалась африканская любовь?
– Не очень. Уехала моя Нино в экспедицию. Там со шведом познакомилась, замуж за него выскочила. Теперь живет где-то в Гренландии. Свою фотографию в кухлянке присылала. Это такой комбинезон из оленьей шкуры, – пояснил Митрич. – Я ее сразу даже и не признал. Вот до чего Африка довести может! А я из-за нее в горячих точках побывал!
– Из-за Нины?
– А то из-за кого! Два года в наемниках был.
– Что-то я раньше такого не слышал, – удивился Пряхин.
– Не хотелось лишний раз вспоминать, психику свою калечить.
– Так покалечь нашу.
Митрич отхлебнул пива, обежал языком мокрые губы и продолжил свою историю.
– После разлуки с Ниной мне самому захотелось посмотреть, какова она Африка? Устроился я механиком на торговое судно. Это такой плавучий железный склад, внутри и на палубе контейнеры, снаружи по корпусу ракушки, – пояснил старик. – И вот, в одном из рейсов у берегов Южной Петагонии вышел у нас из строя головной движок. На вспомогательном добрались в порт, стали в док на ремонт. Дизель починили, но из нашего пароходства деньги за проделанную работу не перечислили. Само собой, местные власти арестовали судно – ждут возмещения расходов.
Месяц прошел, два. Денег не платят, жратва закончилась. Старпом при всяком удобном случае повторяет, что сон намного полезней еды. Но голод не избиратель, его вокруг пальца не проведешь. Словом, начали мы сбывать аборигенам все, что можно снять с корабля. Капитан лютует. Его понять можно – по возвращении домой будет рассказывать о своих дальних странствиях сокамерникам. Обратился он к местным властям за помощью, – те пошли навстречу.
Оказывается, у них есть одна вакантная и очень почетная должность. А какая – не говорят. Только намекают, что нужная и ответственная.
Наша команда, конечно, пожрать три раза в день не отказывается, а вот неизвестности избегает. Мало ли что за должность? Может им зубодер для тигров и крокодилов требуется? Боцман на туманную вакансию выдвинул меня. Предложил голосовать и первым поднял кулак. Проголосовали единогласно. Что мне оставалось? Я согласился.
Старик задумался.
– Не томи, Митрич, – нетерпеливо спросил Пряхин, – говори, чем занимался?
– Вот так всегда. Вам, молодым, только побыстрей, – проворчал Митрич. – Успеешь. Так вот… В конституции этой самой Южной Петагонии сказано, что перед вступлением в брак девушки должны избавляться от невинности с помощью государственного чиновника. Так сказать, чтобы муж получал супругу в абсолютно готовом для употребления виде.
– Ты хочешь сказать, что тебя пригласили на эту должность?!
– Господи! Да кто приглашал? Меня команда обязала!
– А этот обычай еще сохранился? – спросил Пряхин.
– Само собой. Это тебе не у нас, где законы меняются по три раза на день. Обычаю три тысячи лет! Но не торопись в Петагонию, сначала дослушай историю.
Пряхин за билетом не побежал, но то и дело возмущался манерой Митрича устраивать долгие паузы.
– И вот началась моя африканская каторга, – сокрушенно вздохнул старик. – Поначалу я, конечно, с энтузиазмом отнесся к возможности овладеть смежной профессией – все-таки не в машинном отделении по локоть в мазуте лазить. Но все оказалось еще хуже.
Деревни там расположены за сто километров друг от друга. Легче ежа против шерсти родить, чем к месту добраться. Забросишь сумку за плечи и вперед, в сторону солнца. А дороги там известно какие – вовсе их нет. Сутками продираешься через джунгли. Только прибудешь в деревню, а там тебя уже с нетерпением ожидают – к празднику приготовились.
Старик надолго прикрыл глаза.
– Митрич, проснись!
– Тамтамы бьют, вся деревня собралась на поляне, это как по-нашему – на площади у памятника. Там же и невеста – сидит на циновке, дожидается. Руководит мероприятием вождь племени. А моя задача выполнить ритуал.
– Вот здесь, Митрич, пожалуйста, не опускай деталей. Иные обычаи не грех перенять, – сказал Пряхин.
– Моя задача, – продолжил рассказчик, – как бы вам объяснить… состояла в устранении преграды… то есть оплошности, допущенной всевышним при создании женского тела. Но не более того! – Старик назидательно поднял указательный палец.
– То есть, как?
– А вот так! Одно телодвижение! Как у них говорят – пестик в отверстик. И ни-ни чтобы более! Почти как в армии, упал, отжался… Только один раз. Больше не положено. Никакой шерстобитной работы. С этим у них очень строго.
– Извините, а тебе-то что делать?.. Если уж собрался. Да это похуже людоедства! – возмутился Пряхин.
– Само собой. Но у них все продумано. Для таких случаев предусмотрена возможность завершить процесс с мамой невесты или с ее бабушкой – с кем пожелаешь.
– И где все это происходит?
– Как где? Здесь же – на поляне. На расстоянии плевка. У них там все плевками измеряется – петагонийская мера длины. Смотрят, наблюдают, молодые науку перенимают. Детишки шныряют. Старики – пробковые головы – советы дают, бороды бы им тройным узлом завязать! Так что, честно признаюсь, я редко соглашался на продолжение с родственниками. У нас, у европейцев, знаете ли, психика в этом отношении подпорчена.
– И часто посылали… в командировки?
– Что значит посылали? Да я из них не выбывал! Работа хуже некуда. Особенно тяжело осенью – в сезон свадеб. Дошло до того, что я совсем выдохся. Вынужден был обратиться к старейшинам, чтобы невест со всей провинции в одну деревню сгоняли – меньше времени расходуется на дорогу. Пошли навстречу. Прибываю в поселение – девицы расположены рядами. Тут же их будущие мужья, родственники. Тамтамы бьют – оглохнуть можно. Одним словом, оптимизировал я свою работу. До конвейера, кончено, дело не довел, хотя уже и об этом подумывал. Но ничего, с заданием справлялся, претензий не было!
– Не посрамил, стало быть, отечества?! – с гордостью воскликнул Пряхин.
– Не посрамил. Хотя, конечно, выматывался. А ну-ка поотжимайся поочередно над каждой. Вы думаете, откуда у меня крепость в руках? От работы на даче? Как бы ни так! В Петагонии накачал. Но, с другой стороны, уйму здоровья там оставил. Ливни почти каждый день. А стоит дождям прекратиться – духотища, хуже, чем в машинном отделении. А жаловаться не смей. Аборигенам на мое бедственное положение наплевать, госслужащий – выполняй обязанности. Бывает, занимаешься делом, а сам во весь голос жениха материшь: «Что, хитрая образина?! Нашел глупее себя?! За мой счет готовенькую захотел?! Попадись ты мне в другом месте!» А он, пугало, ничего не понимает, радостно улыбается.
Честно признаюсь, я от такой жизни почти расистом сделался. Иной раз гляну в зеркало и плакать хочется – мешок с костями.
Воцарилась тишина, нарушаемая гудением холодильника. Митрич долго шевелил челюстью, разминая воблу.
– Но, по правде сказать, – продолжил старик, когда Несиделов и Пряхин уже отчаялись услышать продолжение истории, – там меня уважали. Особливо, когда узнали, откуда я родом. У них легенды ходили о каком-то русском, выполнявшем три нормы. Говорят, так и умер на трудовой вахте.
– А платили то как?
– Ни копейки. Корабельные долги списывали. Кормили, правда, вдоволь – без этого какой работник? Помимо того, наколку-звездочку на теле рисовали – по числу выполненных заданий. Примерно так, как на грузовиках: прошел сто тысяч км – получи звездочку. Теперь на пляже рубаху хоть не снимай – народ шарахается, за уголовника принимает.
В подтверждение своих слов Митрич расстегнул пуговку на рубахе, и небесная синь за окошком поблекла.
